Ведьмина поляна – 2

Максим же вспомнил о хладунах, услышав с окраины Хлумани звук, похожий на смачный плевок. Точно с таким же звуком эти жуткие твари величиной с носорога средней комплекции, помесь кенгуру и жабы с огромным зобом, выстреливали струю мгновенно испаряющейся жидкости, из-за чего зверей и прозвали хладунами. Учёные Роси, изучавшие сей феномен, выяснили, что хладунов вырастили атланты в качестве живого оружия, а впоследствии их приспособили для своих нужд и выродки, жители Еурода. Воинство конунга даже соорудило гигантские болотоплавы, названные хладоносцами, на борту которых размещались до полусотни хладунов.

Во время похода к Еуроду ради спасения Любавы Максиму с росичами удалось захватить одну тварь, а чуть позже, когда они случайно наткнулись на Клык Дракона – военную базу атлантов, сохранившуюся после Великого Сброса Атлантиды в складку иного времени, – на этой базе нашлись ещё хладуны, находившиеся в анабиозе, и трёх «метателей холода» росичи забрали с собой. Теперь одним из них занимались специалисты в центре Хороса под Микоростенем, а остальные два жили на хлуманской заставе. Одним лично управлял Максим, сумевший первым перепрограммировать хладуна и подчинить своей воле, вторым же командовала Любава, и он в данный момент находился у подножия тепуя вместе со своей хозяйкой.

Собрались на центральной площади заставы, напротив колонны Славоспаса, копирующей столичный Монумент Славы Роси: венок из листьев золотого дубоноса, из которого вырастала в небо на два десятка метров отблёскивающая металлом (но не металлическая) рука, держащая меч остриём в небо.

Гонта обошёл строй, вглядываясь в лица бойцов, по большей части среднего возраста, лет тридцати пяти, произнёс краткую речь, сводившуюся к соблюдению не просто дисциплины, но чести.

– Против нас собирается несметная тьма выродков, – сказал он, хмуря густые брови, – для которых не существует ничего святого, никакой морали и правды. Они не только убивают невинных, но и страшно мучают их перед тем, как убить! Однако помните: мы – не они! Отвечать тем же – становиться такими же зверями! Помните об этом.

Обошёл строй и Орловец. Остановился перед Максимом.

– Почему без оружия?

Максим положил руку на рукоять ножа.

– Вот…

– Я имею в виду меч.

– Он же мастер ножеброса… – заикнулся Малята.

Сотник не обратил на него внимания.

– Мне нужен боец, а не ножеброс.

Максим поймал заинтересованный взгляд Гонты, подумал озабоченно: «Испытать решили? Ладно, поиграем». Заметив в руке воеводы свёрнутый лист (роль бумаги здесь играл пергамент – выделанная и специально обработанная до толщины в один миллиметр кора местных сикомор), он вышел из строя, протянул руку.

– Разрешите, воевода?

Гонта хмыкнул, помедлил, но отдал.

Максим развернул шуршащий желтоватый лист (формата А4, как оценили бы его размер на Родине), вошёл в состояние боевого транса, подкинул лист на уровень груди и, выхватив нож, вырезал в листе круг диаметром в десять сантиметров. Всё это – хват ножа, удар, круговой поворот – за секунду! Лист успел опуститься лишь на несколько миллиметров, после чего Максим подхватил его левой рукой, а правой проткнул остриём ножа кувыркнувшийся кружок пергамента. Снял его с ножа, протянул сотнику.

Послышался общий выдох полусотни бойцов. Затем тишина взорвалась смешками, шепотками и восхищёнными возгласами. Бойцы оценили искусство мастера ножей.

Малята восторженно сжал плечо Максима.

Гонта усмехнулся, отбирая лист и кружок.

Гвидо качнул головой, искривив губы.

– Цирк!

– Могу продемонстрировать брос.

– Продемонстрируй.

Гонта нахмурился.

– Не надо, сотник, я видел, как он бросает, тебе такое не снилось.

Гвидо Орловец свёл брови, разглядывая нарочито бесстрастное лицо гостя из России сверкнувшими глазами, бросил:

– Становись в строй! – Оглядел строй. – Есть вопросы?

Шум на площади стих.

– Колонной по двое – шагом марш!

Сотник повёл отряд через лес и виртуальную горную стену к обрыву, где располагался пограничный пункт и механизм спуска на берег. Высота тепуя Роси достигала двухсот метров по всему периметру плоскогорья. Для лазутчиков конунга подъём являлся серьёзным испытанием, но и для жителей страны отвесные стены тепуя представляли собой почти непреодолимое препятствие для спуска. Поэтому они и создали упадолы – своеобразные лифтовые платформы, способные поднимать и опускать сразу до двадцати человек.

Малята улучил момент, когда они заняли места на платформе, и шепнул Максиму на ухо:

– Он тебе не простит!

– Да ладно, – философски отмахнулся Максим. – Я никого не хотел обидеть.

Пока платформа двигалась вниз, они ещё раз с невольным восторгом полюбовались раскрывшейся панорамой громадного болота.

Великотопь представляла собой серо-жёлто-синее кочковатое пространство, уходящее к размытому полосой белого тумана горизонту, усеянное колодцами чистой воды и редкими купами кустарника. В болоте то и дело возникали движущиеся струи, всплывали пузыри газа, возникало быстро заканчивающееся течение, оно дышало, пенилось, шевелилось и сопело как единый живой организм, вызывая невольную дрожь в коленях.

Когда платформа снизилась, показалась узкая полоса песка и гальки, по которой из выровненных деревянных колод была проложена дорожка. Вблизи этого настила открытой воды было больше, её постоянно чистили, чтобы с берега можно было просматривать глубины болота. Воду прорезали серые короба, представлявшие собой водоросли, используемые в качестве инфразвуковых антенн для отпугивания наиболее опасных болотных обитателей, которых было много.

Стал виден и построенный причал слева от спускового комплекса. У него стояли два катамарана, двухпалубный красавец тримаран и с десяток карбасов разного дедвейта.

Бойцов сотни уже ждали с десяток пограничников в специальных костюмах. Сотник Могута находился там же, и Любава о чём-то разговаривала с ним. Сердце Максима забилось сильней, успев соскучиться по любимой, и он жаждал заключить её в объятия. Однако она, шагнув к нему, увидела сотника Гвидо и остановилась, сразу став чужой и недоступной. Длилось это всего краткий миг, но Максиму показалось, что прошла вечность. Он увидел перегляд обоих, узкие губы Гвидо стали ещё тоньше, но Любава опомнилась и обняла мужа со словами:

– Ох, как хорошо, что ты здесь!

– Ты о чём? – не понял Максим.

– Потом поговорим. – Любава нервно отошла к группе девушек в воинской форме.

Могута подошёл к Максиму, облапил молодого парня по-медвежьи.

– Обрадо зреть! Осьмо погребём у топь?

– Я тоже рад тебя видеть, – сказал Максим.

Гвидо, окружённый пограничниками, посмотрел на Любаву, потом косо на Максима, двинулся к порту. Прибывшие сверху направились за ним. Зашагал вслед и задумчивый Максим, у которого не выходил из головы странный поединок глазами Любавы и сотника. Догнав Маляту, он спросил, понизив голос:

– Откуда Любава знает этого… орла?

Малята сморщился.

– Она тебе не говорила?

– Нет. О чём?

– Орловец – сын управителя Микоростеня.

– Ну и что?

– Они… э-э… дружили.

– Ах, вон оно что! – пробормотал обескураженный Максим. – Давно?

– Он разведчик, был во всяком случае, служил в секретной части Указа Обороны. Ещё до тебя его послали на разведку в Еурод, где он прожил две вёсны. А Любава встретила тебя. Он вернулся, да поздно.

– Понятно. Хотя постой: если он находился у выродков, почему же не помог нам вызволить её из плена, когда Любаву держали в порту Немки?

– Этого я не знаю, – огорчённо признался Малята.

– А ты откуда знаешь, что Гвидо – разведчик? Судя по вашей встрече, он тебя увидел впервые.

– И я его не видел, – лукаво ухмыльнулся молодой пограничник. – Но как говорится, слухом земля полнится. Мне бацька рассказывал. Он всё знает.

Максим кивнул. Гонта действительно мог знать подробности личной жизни родной дочери и секреты оборонной епархии Роси.

– Да ты не парься, – сказал Малята (слово «не парься» он произнёс по-русски), заметив, как помрачнел спутник. – Любава тебя любит.

– Знаю, – невольно усмехнулся Максим, подумав, что ситуация складывается скользкая, и не пришлось бы потом выкручиваться из положения «нового защитника чести и достоинства» жены.

Подошли к причалу, построенному из стволов сухих дубоносов, прочных как сталь. Стволы были отёсаны до прямоугольных плах, и запах дерева перебивал даже болотные ароматы.

Весь причал был заставлен тюками, бочками и разнокалиберными коробами. Их грузили на борт тримарана два десятка мужчин в робах портовых служащих. Только спустившись к берегу, Максим оценил размеры болотохода. Корабль уступал хладоносцам конунга, однако всё же его длина достигала не меньше сотни метров, по ширине он был равен российскому атомному ледоколу «Арктика» (Максим посещал ледокол с экскурсией, будучи в Мурманске), а по высоте тримаран с гордым именем «Светозар», наверно, мог посоревноваться с башней Московского Кремля. Никаких антенн на его пристройках не было видно, локаторами и рациями моряки не пользовались (их заменяли не технические устройства, а специально выращенные живые «гаджеты» – птицы, насекомые, жители болота), но и без них двухпалубный корабль с тремя корпусами выглядел впечатляюще. Максим невольно вспомнил лопотоп – болотную подлодку, на которой он возвращался с Любавой после её освобождения, и покачал головой. Местные «субмарины» могли бы послужить примером героической упаковки экипажей «в консервной банке».

Началась суета с размещением отряда Гвидо.

Надо было не только упаковать грузы в трюмах тримарана, но и пристроить оружие, боеприпасы, консервы, поместить в отдельные боксы двух хладунов, а главное – развести бойцов по каютам и кубрикам, которых оказалось не так много, как требовалось. В конце концов через три часа, к вечеру, погрузка закончилась, сотня перешла на борт «Светозара», и причал опустел.

Прощались с уходящими в поход только пограничники заставы вместе с воеводой да работники порта.

Максиму досталась двухместная каюта на второй палубе. Он надеялся, что будет жить в ней вместе с Любавой, но она решила иначе, поселившись в каюте со своей помощницей Марфой. Эта девушка запомнилась Максиму ещё по первому рейду на берег тепуя, она управляла двуколом (колесницей) с пассажирами Максимом и Сан Санычем и показала себя искусной воительницей. Всего же на борту корабля оказалось восемь женщин, три из которых входили в отряд спецназа Любавы, выбранные из всего ОБГ – отряда быстрого реагирования, которым она и командовала.

Гвидо Орловец поселился один, заняв каюту капитана корабля.

Звали капитана Боран Мирович, ему исполнилось сорок пять вёсен, он был опытным болотоплавателем и во многом походил на Гонту, суроволицый, с холодными серыми глазами, массивный, скупой на жесты и речь. Он первым и предложил Орловцу свою каюту, заявив, что во время похода будет неотлучно находиться в посту управления тримараном.

До самого отхода командир отряда, формально подчинённый сотнику Могуте, своих подчинённых в лице Максима и Маляты не беспокоил. Его повсюду тенью сопровождал бородач по имени Сломанос, бывший не то помощником, не то ординарцем, не то телохранителем, что забавляло Максима и озадачивало Маляту, который почему-то Гвидо невзлюбил. Когда тримаран вышел наконец в бухточку, минуя пену и водорослевые островки, Орловец обошёл кубрики узнать, как себя чувствуют бойцы. Не забыл он и о госте из России, зайдя в каюту Максима и принеся с собой не слишком аппетитные болотные запахи. Окинув взглядом крохотное помещение, в котором трудно было бы развернуться крупнотелым жильцам (Сломанос остался снаружи), Гвидо поинтересовался:

– Давно с хладунами знакомы?

Максим, ожидавший другой вопрос, сел на нижней койке.

Малята спрыгнул с верхней, посмотрел на него вопросительно. Максим молчал, и молодой пограничник сказал:

– Порядком.

– Как с ними можно управляться?

– А мы на что? – спросил Максим.

– Я возьму одного.

– Вряд ли он станет подчиняться другому…

– Заставлю.

Малята фыркнул.

Орловец глянул на него сверкнувшими рысьими глазами, боднул воздух лезвием лба.

– Не вижу ничего смешного.

– Макс сам заневолил хладуна, а второго перегрузила Любава. На Клыке Дракона ещё остались, выберешь себе.

– Паря, будешь пререкаться, я тебя выгоню обратно, несмотря на то что ты сын воеводы.

Малята побледнел, напрягся.

– Ты… не имеешь…

– Погоди, – остановил его Максим, встал, заставляя сотника попятиться, – пошли, поговорим.

Орловец помедлил, но вышел.

– Вот что, господин хороший, – спокойно продолжил пограничник, – ты не князь, а мы не твои халдеи! Заруби это на носу! Надо делать дело? Мы готовы. Но командовать нами как пешками ты не будешь. У нас своя миссия. Как понял, приём?

Лицо Гвидо заострилось, губы слились в полоску, глаза вспыхнули.

– Ты… будешь… делать…

– Что обещал, – перебил его Максим, – не более того. Мне сказали, ты сидел на Еуроде, когда выродки заграбастали Любаву. Что ж не помог?

Спутник сотника шагнул было к нему, но Орловец остановил бородача.

– Не твоё дело!

– Тогда не лезь в пузырь, дружище.

– Ты здесь пришлый…

– Я здесь свой! И среди своих! Пришлый здесь ты! Всё, разговор окончен!

Орловец смерил Максима взглядом, решая подкинутую задачку, усмехнулся, пошёл прочь. Низкорослый, но широкий как комод, Сломанос потрусил за ним.

– И ещё, – сказал им вслед Максим, – обходи Любаву, друг! Она моя жена! Я не посмотрю, что ты командир!

Орловец споткнулся, но не остановился, скрылся в конце палубного коридора.

Максим вернулся в каюту.

– Ну ты даёшь! – с восхищением покрутил головой Малята. – Нажил врага! Он же собирается пойти во власть как сын управляющего!

– Да хоть как сын президента Америки, – с улыбкой махнул рукой Максим. – Я, может быть, тоже чей-то сын.

– Чей? – понял его по-своему пограничник.

Ответить засмеявшийся Максим не успел, в дверь стукнули, и на пороге появилась Любава.

– Ага, а я за вами, пора ужинать. – Она оглянулась. – Что вы сказали Гвидо? Проскочил мимо, даже не глянув.

Теперь уже засмеялся Малята.

– Макс его так отшил, что Гвидо зелёным стал.

– Что случилось?

– Сотник хотел отобрать хладуна. Ну, Макс и объяснил ему, что так делать не надо, пусть своего хладуна сам заневолит.

Малята накинул вязанку, протиснулся мимо Любавы.

– Я на камбуз, а вы тут полялякайте.

Дверь закрылась.

Муж и жена посмотрели друг на друга, потом обнялись…

* * *

Ночь на просторах Великотопи – нечто потрясающее! И хотя Максим с Любавой уже не раз попадали в такие условия, проведя на лопотопе больше десяти дней, они не преминули выйти на верхнюю палубу тримарана и полюбоваться ландшафтом мира, образованного складкой иных пространств.

Звёзд по ночам в небе Великого Болота не было. Его купол уходил в чёрную бесконечность, покрытую сеточкой слабого свечения, напоминающего паутину. Зато само болото тускло светилось изнутри, образуя своеобразный «городской» пейзаж, видимый с орбиты космической станции. «Городами» были скопления водорослей, кочек и мелких обитателей болота, формирующих нечто вроде планктона. Проплывая над ними, можно было любоваться ползущими струйками искр, напоминающими потоки автомобилей на улицах городов.

Изредка то там, то сям раздавались всплески, кто-то выныривал из водных окон и снова погружался в болото, издали доносился трубный рёв пополам с визгом – это подавали весть китоврасы и китобыки, местные «киты». Им отвечали свистом и шипением на разные голоса другие жители болота, невольно вызывая в памяти образы земных сирен и русалок.

Выбравшаяся на палубу пара простояла у поручней час и стояла бы дальше, если бы не сюрприз, уготованный им и всем морякам Великотопью.

Тримаран медленно плыл по россыпям «городских площадей», ориентируясь по перепадам магнитных полей, примерно на «юг» болота. Светило мира давно скрылось за горизонтом, на корабле приближался час отбоя, и большинство бойцов сотни улеглись спать. На обеих палубах оставались редкие пассажиры, да иногда пробегали матросы в синих робах.

Внезапно небо передёрнула бесшумная судорога – будто его как простыню встряхнули руки исполина! Светящаяся паутина в глубинах небесного купола на миг расплылась туманными струйками и облачками. А потом отозвалась Великотопь! Она вздрогнула, прогибаясь, как батут под ногами прыгуна, и выдавила вверх волдырь воды, начавший расползаться волной цунами во все стороны!

По всему колоссальному болотному океану прокатился низкий рык, закончившийся затихающим гулом.

«Светозар» сначала подскочил вверх всеми своими корпусами, соединёнными баком на корме, потом со стоном всех конструкций ухнул вниз, качаясь, как утлая лодчонка на волнах.

Раздались крики свидетелей катаклизма. Кто-то из стоящих на верхней палубе людей с воплем упал за борт. Засуетились выбежавшие из пристроек матросы.

Максим удержался на ногах и даже успел подхватить Любаву, отпустившую поручень.

– Чёрт! Это что за хрень?!

– Выдох Мрака, – едва слышно ответила девушка, прижимаясь к мужу. Её била дрожь.

– Что ещё за выдох?!

– Хорос говорил, близится Большой Схлоп. Наш мир скукоживается, трещит, разрушается, от краёв Роси откалываются целые куски и горы. Еурод вообще растрескивается, как лавовая корка, на части, поэтому конунг и рвётся завоевать нас, надеясь уцелеть на нашей территории.

– Мечтатель! – пробормотал Максим.

Любава не ответила, затихла у него на груди.

Волны на поверхности Великотопи улеглись, болото начало успокаиваться, в то время как его жители, наоборот, устроили гвалт. Особенно старались «настоящие» лягвы, использованные когда-то предками еуродцев для создания хладунов. Их кваканье было слышно даже в недрах корабля, не давая пассажирам заснуть.

Небо перестало зыбиться, и паутинный узор на нём засветился, как и прежде.

Тримаран остановился, окружённый взбаламученными полями «планктона», холмами водорослей и мшистых кочек.

Глава 3

Хорос допил вкусно пахнущий травами чай, поблагодарил хозяйку за вкусный завтрак и отправился в свой «намоленный» сотнями учеников исследовательский комплекс, называемый росичами Храмом Науки.

Жил он в городке Клетня, расположенном в десяти лигах (они же километры) от столицы края Микоростеня.

Клетня была копией Хлумани, разве что усадеб у неё насчитывалось побольше, и окружали селение не леса, а ухоженные разноцветные поля, несущие округе ароматы цветущих трав и мёда.

Архитектура зданий Клетни мало чем отличалась от архитектуры Хлумани, хотя были и отличия, особенно в изысканной геометрии научных блоков разного назначения. Впрочем, все они были выстроены в прекрасном гиперборейском стиле (шатрово-замковом), и рассматривать переливы фрактальных узоров стен и башенок можно было часами.

Клетня строилась по единому принципу с другими селениями Роси. Она состояла из трёх кругов строений, половина из которых принадлежала комплексу центра. Здесь работали восемь научных институтов (здесь называли их познаварами), изучающих физику, математику, историю, культуру и космогонию этого мира. В былые времена тот, кто хотел учиться дальше, мог свободно приезжать в Клетню и жить и работать в коллективах и на полях Роси ради пропитания. Но в последние тридцать с лишним вёсен сосед Роси Еурод буквально взбеленился, отравленный вирусом «богоизбранности» и морального разложения, развязал войну, и Клетню закрыли для посещений, чтобы уберечь научную базу Роси от провокаций выродков, как росичи называли жителей Еурода.

Сам Хорос жил и работал в физическом центре Клетни, расположенном на территории района, который можно было назвать кемпингом. Группа одноэтажных шатров окружала центральный коттедж в два этажа, напоминавший маковками большой храмовый комплекс где-нибудь в Кижах, тоже деревянный, но сложнее и красивее.

Двухэтажный коттедж физического «познавара» был не менее гармоничен и красив, чем остальные строения комплекса. Его украшали три маковки ярко-синего цвета, и все стены ажурного деревянного ансамбля были покрыты вязью, в которой сочетались северные руны, иероглифы, лево- и правозакрученные кресты (свастики и свахтистаны) и символы, имеющие сакральное значение для всей древнерусской культуры.

Хорос добрался до центральной «хоромины», здороваясь с сотрудниками центра, попадавшимися на пути, и расположился в думаделе, как здесь называли кабинеты.

Главному высокодею Роси исполнилось восемьдесят лет, и более пятидесяти из них он прожил в этом мире после случайного пересечения границы между мирами. Но если Максим сделал это в Сещинском лесу, посетив ведьмину поляну (будучи заядлым грибником), то Клим Алексеевич Хорос, старший научный сотрудник Мурманского военного инженерно-физического института, попал на территорию Роси под Мурманском, где нашлась своя ведьмина поляна. Позже он узнал, встречаясь с такими же попаданцами, что в России много таких полян, особенно на севере, куда двенадцать тысяч лет назад переселились остатки народа Гипербореи. Сама же северная страна (тогда она находилась на экваторе, а не на Северном полюсе, в то время как её конкурент – Атлантида – занимал континент на противоположной стороне земного шара, названный впоследствии людьми Антарктидой) после катаклизма, вызванного применением атлантами климатического оружия, «перемешавшего» мерность пространства Земли, вместе со своим оппонентом свалилась в складку пространства с иным количеством измерений и другим ходом времени. Хорос пришёл к этому выводу уже через год после своего перехода Грани. Позже он мог спокойно вернуться домой, в Россию, потому что порталы ведьминых полян работали в обоих направлениях, однако с Отечеством его почти ничего на связывало, кроме родных отца и матери. Жены у Клима Алексеевича не было, к друзьям он не был привязан до смертельной тоски, и он остался в Роси Узорочья, постепенно добравшись до высот деятеля, способного принимать верные решения.

К восьмидесяти годам он погрузнел, поседел, обрёл осанистую уверенность человека слова и дела, но не потерял живости восприятия и доброго отношения к людям. Поэтому его уважали и любили. Но Хорос так и не женился на местной женщине, хотя шансы и возможности были. Однако – не срослось. Он остался жить в Клетне, в научном (высокодейном) городке в небольшом домике-шатре на три комнаты, несмотря на то что ему предлагали намного более роскошное и вместительное жилище.

В это утро двадцать первого травня, что соответствовало нормальному ходу времени июня на Земле и началу лета в России, Клим Алексеевич хотел собрать учеников и специалистов со всей страны, чтобы доложить им о результатах своего научного труда под названием «Теория Всего мира Роси», которым занимался все эти годы, «вёсны» – по-местному. Теорией суперструн, или М-теорией, он увлекался ещё с учёбы в институте и, хотя не имел доступа к компьютерам, поскольку их в Роси не было, всё же сумел создать теоретические предпосылки физики этого мира, имеющего не три измерения, как пространство известной Вселенной, а три с небольшим «хвостиком». Доказательств же хватало, потому что пространственно-временная складка, в которую угодила Рось и многие участки континентальной коры Земли, демонстрировала много аномальных природных явлений, с которыми сталкивались росичи.

Зал совещаний в главном здании центра был небольшой, вмещая всего двадцать пять слушателей, но он оказался забит до отказа. Не ожидавший подобного интереса к теме, Хорос начал было считать количество прибывших, но сбился. Примерно их оказалось не меньше пятидесяти человек.

Подождав, пока все рассядутся на дополнительные стулья и просто на пол, начал Клим Алексеевич с избитых истин. То есть заговорил о мерности пространства Вселенной, рассчитанной земными учёными и равной одиннадцати измерениям, трём развёрнутым, создающим пространство, и остальным восьми (не считая времени), свёрнутым в сверхмалые структуры Калаби – Яу. Однако мир, в котором оказалась Рось Узорочья после катастрофы, являл собой поразительное исключение, потому что подчинялся не трёхмерной физике, а законам метафизики, манипулирующей нецелочисленным количеством измерений. В случае с Росью основы её мира подчинялись трём и одиннадцати сотым мерностей, то есть почти числу «пи», что подтверждалось не только измерениями, проведёнными учёными Еурода (эта цивилизация имела в своём распоряжении необходимые инструменты), но и существующими аномальными явлениями природы. Эти явления сопровождали росичей всё время существования и вошли в их «нормальный» образ жизни.

Одним из таких необычных явлений была визуализированная иллюзия каменных стен, окружавших тепуй Роси. Проявлялся эффект на расстоянии всего в три-пять лиг от обрыва столообразного плоскогорья: как только человек пересекал эту границу, он начинал видеть горные склоны впереди, но стоило пройти сквозь стену, она пропадала.