Дозор с бульвара Капуцинов

Все чаще на улицах в эту пору ему попадались такие же, как и сам он в недавнем прошлом, разночинцы и «вечные студенты» – в ношеных пальто и затертых кителях, с осторожными взглядами исподлобья и нервическими движениями. «Потерпи, дружище! – телеграфировал в таких случаях Леня мысленно. – Уже скоро, совсем скоро! Ты только потерпи…»

От воспоминаний Леонид перешел к мыслям о том, почему же он оказался в соседстве с Темным. Наверное, у Пресветлого были какие-то основания договориться с извечным противником – и скорее всего заранее, еще до того, как самому Леониду раскрыли историю с изумрудной друзой Сен-Жермена. Но что за резон в этом был для Темных?

Очевидно, те же мысли посещали и спутника. Длительное молчание тот все же нарушил первым, и сделал это самым немудреным образом: извлек небольшую дорожную флягу и две крохотные стопки.

– За успех нашего предприятия, Светлый?

Леня еще с юности ни вина, ни водки обыкновенно не пил. Однако здесь момент был щекотливый, если помнить о пункте про неуважение. Выход нашелся: он сделал неопределенное движение головой, могущее означать что угодно.

Темный Евгений истолковал жест как знак согласия.

– Начнем-ка загодя поражать француза. Это же «Наполеон»!

Он ухитрился ловко наполнить обе стопки размером немногим больше наперстка.

Леонид протянул руку за коньяком и вдруг почувствовал внутренний холод. Как будто где-то в глубине души приоткрылась форточка в морозный день. Тут же он ощутил, как ожила, толкнула Силой укрытая друза.

А потом… он провалился в Сумрак.

Вагонное купе стало похожим на кинематограф, только многократно замедленный. Даже обстановка изменилась, сделалась вроде театральных декораций. За окнами проплывали назад безжизненные предместья Москвы. Краем глаза Леонид заметил, что по углам купе угнездился синий мох – любопытно, какие страсти тут разыгрывались прежде?

Но невидимая холодная рука утаскивала Леонида глубже. Он знал, что попутчик не видит этого, даже сумеречным зрением. Для него сейчас Леонид покамест не закончил свое движение.

А еще глубже в Сумраке было холодно. И разумеется, здесь уже не было никакого поезда. Леонид ехал в закрытом экипаже, который двигался сам по себе. По крайней мере ни лошадей, ни иных каких сумеречных тварей здесь обитать не могло.

Рядом на обитом кожей диване сидел Яков Вилимович Брюс собственной персоной. Он был холоден, как вековой лед Берингова моря, и столь же бледен. Только в мертвенной ладони слабо светился изумруд.

Леонид протянул руку и прикоснулся к камню.

В тот же миг Брюс пропал. Так же, впрочем, как и движущийся экипаж. Пассажир поезда очутился теперь в старинной химической лаборатории, уставленной тиглями, перегонными кубами и причудливыми инструментами. В этой лаборатории царил полумрак. Горел огонь в камине, однако совершенно не давал тепла. При всем том огонь не был обманом зрения, его токи вполне ощущались – но не температура. Точно так же вели себя свечи в канделябрах.

Александров знал, где находится эта лаборатория. В Сухаревой башне. Хотя на самом деле никакой брюсовой лаборатории там давным-давно не было, даже в Сумраке. Все свои принадлежности Яков Вилимович перевез в имение, когда вышел в отставку. Оттуда он и отправился в Мир Теней.

Лаборатория в башне осталась только в сокровенных тайниках его сознания.

Гэссар как мог разъяснил несведущему Иному суть ритуала. Ученик может временно уступить свое тело учителю из Сумрака. Но сам притом в Сумрак не перемещается. Учитель занимает его бренную оболочку, а ученик квартирует в его сознании, оставаясь безучастным наблюдателем действий наставника или предаваясь размышлениям и созерцанию внутреннего мира ушедшего. Это тоже своего рода обучение, ибо живой учитель допустить ученика в собственную душу не способен – нет такого ритуала, не придумал его никто из Великих. Хотя, наверное, пытался.

Леонид мог сейчас исследовать лабораторию, читать манускрипты с записями на полях, сделанными рукой Брюса, его книги и дневники. Не мог он только покинуть Сухареву башню. Если выглянуть в окно, то увидишь там вдалеке ту же сумеречную Москву, какой ее запомнил хозяин лаборатории.

Но читать жизнь Брюса по книгам и распознавать его секреты Леонид почему-то считал недостойным, хотя ему вроде бы и подарили это право. Вместо этого он подошел к большому круглому столу. Там располагалась копия изумрудной друзы, слепок, оставшийся в памяти Брюса, который и помогал тому подниматься из глубин серого мира. А рядом стояла большая пузатая запаянная колба. За выпуклым стеклом клубился белесый туман, чуть подсвеченный изумрудной соседкой. Но стоило Леониду сосредоточиться, как в этой колбе, словно в хрустальном магическом шаре, он видел все то же купе поезда и сидящего напротив Темного. Он видел глазами Брюса, правда, в фокусе, искаженном сосудом.

Как он слышал голоса, оставалось загадкой.

…Когда трансформация случилась первый раз в присутствии Гэссара и Пресветлого, Петр Афанасьевич попросил вызванного из небытия посмотреть в зеркало, чтобы дать возможность и Леониду увидеть сумеречного наставника. Вопреки расхожим суевериям ушедший Брюс в зеркале отражался. Леонида крайне удивило, что изменению подверглось не только тело, о чем его предупредили, но и одежда. Каким-то непонятным образом пиджак кинематографиста превратился в камзол, сорочка сделалась кружевной, брюки преобразовались в кюлоты, а ботинки – в остроносые башмаки с пряжками. На голове словно вырос парик, а в руке неизвестно откуда появилась трость.

Сумрак не любил раскрывать секреты. Никто еще не сумел толком объяснить даже простейшей трансформации оборотня в волка, что же говорить о таких сложных вещах, как материализация или ревоплощение. Так что появление трости из ниоткуда – это мелочь.

В воображаемой Сухаревой башне Брюса не было собственных зеркал. Леонид поэтому увидел через колбу своего наставника, но не увидел себя. Теперь он подумал, что все же поразился не настолько, как его сосед по купе, когда прямо перед ним Светлый явно много ниже рангом вдруг превратился в старика екатерининских времен.

– Приветствую вас, милостивый государь Евгений Спиридонович, – услышал Леонид голос престарелого алхимика.

Судя по растерянному виду Темного, тот удивился еще пуще.

Леонид не уходил вместе с ним в Сумрак, поэтому до того не лицезрел истинного облика своего попутчика. Тот в общем-то не слишком отличался от видимого простым глазом, разве что был более худым, черты лица острее, да кожа была с каким-то непонятным отливом, похожая на змеиную.

Да, и еще глаза не имели век. По крайней мере верхних – точно.

– Представиться позвольте – Яков Вилимович Брюс, Светлый маг вне всяких рангов, наставник Леонида Сергеевича…

Пауза нависла как грозовая туча. Ушедший Брюс, позабыв в небытии мелкие радости жизни, наслаждался эффектом, производимым на попутчика, да еще и адепта противной стороны.

– А ведь я и вашего наставника припоминаю, крупный был чин, Дневной Дозор в прежнее время возглавлял в Москве.

Это был тонкий сарказм, ибо штаб Дневного Дозора в брюсовы времена располагался в негостеприимном для Иных Петербурге.

Темный наконец что-то выдавил в ответ.

Изображение в колбе покачнулось – Брюс кивнул.

– Мой ученик любезно предоставил мне свое тело, чтобы мы могли побеседовать. Наши Темные соперники не стали бы засылать в Париж лицо случайное. Насколько мне известно, естествоиспытания – не ваш конек. Зато вы прекрасно разбираетесь в прикладной механике, коя значительно опередила ныне осьмнадцатый век. Даже умеете управляться с безлошадной повозкой, как почти никто в империи…

Евгению это явно польстило.

А хитрый лис Брюс продолжал:

– Я многое хотел бы узнать, и, полагаю, вы не откажетесь меня просветить, раз уж мы на время пути составляем единую российскую делегацию…

Откуда он все это проведал, задал себе вопрос Леонид. Несмотря на то что он сам послужил мостом для Брюса в мир живых, младший сотрудник научного отдела не знал всего, о чем говорил наставник.

Впрочем, объяснение у Леонида имелось. До того как занять тело, Брюс через его… хм… эмоциональную сферу видел перед собой только сумеречный образ Темного. А ушедшим бывает открыто про обыкновенных Иных, погрузившихся в Сумрак, намного более, чем те могли бы сами разузнать друг о друге.

И в следующее мгновение Брюс подтвердил его догадку:

– Только как мне вас лучше величать, Евгений Спиридонович? По метрике али вашим сумеречным именем – Шагрон?..

Глава 3

Париж встретил их музыкой весенних запахов, где в паровозный дым, металл и прочие вокзальные ноты решительно вторглись ароматы улиц, выпечки, дамских духов, конской упряжи и много чего еще. А еще здесь было так тепло, что захотелось немедленно избавиться от пальто. Невероятно, но всего лишь сутки назад их поезд пересекал снежную целину, а в Париже в это же самое время вовсю готовились зацвести каштаны!

Но больше всего Леонида, замершего на ступеньках вагона, удивила аура, не похожая ни на один российский город, включая суматошную Москву и холодный величавый Петербург.

Несмотря на множество темных пятен своей истории, многие из которых представляли собою и вовсе пятна засохшей крови, Париж был и оставался городом Светлых.

Их встречали две делегации, почтительно стоящие не то чтобы рядом, но и не слишком далеко одна от другой. От каждого Дозора были присланы по трое, и кое в чем они походили на московских провожатых. Евгения-Шагрона принимали немолодой маг в цилиндре, явно призванном компенсировать его низкий рост, рыжий дородный оборотень, даже в человеческом облике похожий на большого откормленного кота, и еще один Иной в кожаной фуражке и очках. Судя по всему тому, что узнал Леонид о соседе и его парижских знакомствах, то был коллега-автомобилист Себастьен.

Главным в трио Ночного Дозора явно был мужичок с роскошными бакенбардами, чем-то напоминающий Семена Павловича. Его сопровождали атлетически сложенный молодой человек в котелке и юная барышня в атласном платье, подчеркивающем тонкую осиную талию, в модной, слегка кокетливой шляпке с перьями.

Леонид невольно смутился. Любопытно, что бы на его месте почувствовал Брюс?

– Bonjour, monsieur Lumière! – приветствовали его.

Это смутило еще больше, как будто на вокзал прибыл сам изобретатель синематографического аппарата. Но потом Леонид вспомнил: его предупреждали, что так принято здороваться у французских ночных дозорных.

Иной помоложе, которого звали Жан, тут же подхватил увесистый аппарат.

Леонид неловко пожал протянутую руку девушки и с чувством – руку старшего. Хватка у того была сильнейшая, а размер ладони, ширина плеч и прижатые, сломанные уши выдавали бывшего борца. Имя у здоровяка оказалось Бернар, и почему-то Леонид вспомнил, глядя на него, породу очень больших собак, разводимую в Альпах. Он действительно оказался самым старшим и опытным – Иной третьего ранга. Жан обладал пятым, а у девушки по имени Мари был всего лишь седьмой.

Леониду опять стало неловко – в Дозоре он редко встречал Иных слабее себя, в Петербурге это были всего только лаборант научного отдела да истопник.

– Я назначена личным секретарем месье Брюса, – сказала девушка с изрядной толикой беспокойства. – Он не приехал?

Леонид не имел инструкций, что говорить в таком случае. Хотя перед Шагроном Яков Вилимович раскрылся легко.

Но все же гость нашелся:

– Позже вы его увидите. Я сам – ассистент месье Брюса.

– О, мы коллеги! – Леонида удостоили весенней парижской улыбки.

Ему захотелось немедленно запечатлеть эту улыбку на «Патэ». Или сделать фотографический снимок. Не имея большого опыта в общении с дамами, а тем паче с иностранками, он ни за что не признался бы мадемуазель в своем внезапном желании сделать ее героиней, возможно, целой серии портретов. Интуитивно догадываясь, что барышням должно быть приятно внимание человека, вооруженного камерой, от одной только мысли о подобном предложении Леонид тушевался. Хотя француженка приглядывалась к русскому гостю вполне благожелательно.

Для Шагрона был подан рычащий мотором «Панар Левассор», за руль уселся, блестя очками, Себастьен. Ночные сантинель вместе с российским коллегой сели в конный экипаж.

Из открытого ландо ассистент старого алхимика мог любоваться городом, о котором столько читал и слышал. Больше всего ему хотелось увидеть даже не выставку, а новое техническое чудо – башню Эйфеля. Говорили, ее теперь видно едва ли не отовсюду, однако на глаза этот триумф инженерии попадаться не спешил. Леонид уже готов был попросить проехать как-нибудь вблизи стальной этажерки (так он подумал, впервые увидев изображение в газете), как вдруг Бернар повернулся к кучеру и что-то быстро сказал. Кучер, разумеется, тоже Иной, подхлестнул, и экипаж прибавил ходу… так, будто участвовал в скачках и теперь резко набирал утраченное преимущество. Леонид вцепился в коробку с друзой и боязливо оглянулся на багаж, туда, где был закреплен аппарат.

Ландо, все набирая и набирая скорость, мчалось по оживленной улице.

– Зов Градлона, – пояснил Бернар, придерживая шляпу.

Ассистента Брюса известили в Москве, что Градлон – сумеречное имя французского Пресветлого коннетабля, главы Ночного Дозора Парижа.

Внезапно перед экипажем словно из ниоткуда выросла повозка, груженная каким-то скарбом, со множеством коробок и ящиков. Леонид рефлекторно дернулся к сидевшей рядом Мари: закрыть собой, удержать – все что угодно, ведь столкновение было неизбежным!

Девушка посмотрела на него недовольно, а сама даже не шевельнулась.

Мир вокруг стал похож на кинематографическую пленку, только двигалось все на ней отнюдь не так поспешно, как бывает на полотнище экрана, а, напротив, слишком медленно.

Ударил холод Сумрака.

Экипаж насквозь прошил размытую повозку, не сбавляя хода. Леонид увидел кругом город, какой никогда не смогут перенести на экран братья Люмьер. Этот Париж ничем не отличался от самого себя в привычном человеческом мире, кроме, пожалуй, одного, и дело было не только в отсутствии цвета.

Исчезла вся парижская суматоха, мельтешение людей, патрульные на велосипедах, омнибусы и мальчишки с газетами. Все это превратилось в расфокусированные пятна разных тонов черного, серого и белесого. Город предстал в таком виде, какого никогда не должно было случиться в реальности: голым, безлюдным архитектурным ансамблем, который не осветят лучи весеннего солнца.

Единственным цветным пятном тут, кроме экипажа и его пассажиров, были целые клумбы, газоны и живые изгороди синего мха.

Город жил эмоциями, наверное, как ни один другой на свете.

Однако не меньшее изумление у Леонида вызвал сам экипаж. Тот неуловимо преобразился, сиденья сделались куда менее удобными, зато скорости ощутимо прибавилось. А самое главное – конная пара. Чтобы пройти через Сумрак вместе с конем, всаднику требовалось немалое искусство. Чтобы въехать туда на повозке, требовалось искусство вдвое большее. Лошадей, как правило, приходилось зачаровывать, потому что выдержать шок перехода из реальности в реальность без вреда для психики из всех земных существ могут только люди и кошки.

С этими лошадьми сделали что-то еще. Их словно окутало мерцающее свечение, а над спинами выросли полупрозрачные крылья. Казалось, в их трепетании и заключен секрет быстрого перемещения экипажа. Вместе с тем Леонид видел чрезвычайно ясно, что это все же обыкновенные кони, а не какие-то сумеречные твари. Существование которых, кстати, не было доказано наукой Иных, как не доказано человеческой наукой существование какого-нибудь морского змея.

Вожжи в руках кучера тоже изменились: как будто их соткали из гибкого холодного света.

Экипаж пронесся через несколько улиц, насквозь пронизывая размытые группы людей, повозки и даже омнибусы. Леониду почудилось, что на одном из поворотов он увидел в сероватой вечноосенней мгле первого слоя остроконечное решетчатое сооружение – башню Эйфеля. Но лошади несли все дальше и дальше… пока внезапно не вырвались в человеческий мир, остановившись у элегантного особняка.

Насладиться изяществом архитектуры, впрочем, не было времени.

Бернар взвалил на плечо громоздкий кинематографический аппарат, Жан ловко предложил Мари руку, помогая выйти из экипажа, затем подхватил саквояжи. Леониду ничего не оставалось, как отправиться следом через ворота к особняку, бережно неся коробку с друзой. Резиденцию Светлых окружал сад. Леонид все же посмотрел через тень от ресниц – на весенних деревьях, уже тронутых первой листвой, гроздьями были развешаны охранные чары. Словно их выращивали там вместо плодов. А некоторые хитрые заклинания сумрачными тенями перелетали от дерева к дереву и даже сбивались в стаи. Причем то была лишь малая толика, доступная восприятию волшебника весьма невысокого ранга. Контора охранялась так, как не снилось и Бастилии.

В стороне виднелась площадка для гимнастических упражнений, которую нельзя было увидеть с улицы из-за высокой стены. Леонид мельком разглядел, как несколько мужчин занимаются фехтованием – только вместо шпаг или сабель они использовали трости.

Внутри все было подчеркнуто классическим и в то же время модерновым. Ковры и живописные полотна в холле соседствовали с новинкой – телефонным аппаратом. В остальном контора напоминала солидный банк, разве что спешки тут было поболее.

– Monsieur Alexanroff? – к ним порывисто подошел Иной неопределенного ранга. – Фюмэ, заместитель Градлона по вопросам тайного сыска. – Он поклонился – и за этим жестом явно стояло не одно столетие практики. – Коннетабль ждет вас. За багаж не беспокойтесь, оставьте его здесь. Я уже распорядился – сейчас за ним придут. – Светлый повернулся к Бернару и Жану. – Следуйте за нами, господа.

…Кабинет Пресветлого коннетабля Парижа был не менее диковинным, чем у московского. Разве что, пожалуй, более упорядоченным, спланированным. Эта комната сама походила на маленькую выставку, разбитую на отдельные секции: древние магические верования, современные технические средства, колониальная магия.

– Как добрались, monsieur Alexanroff? Как чувствует себя месье Брюс? – сразу деловитым тоном заговорил Пресветлый после обязательных слов вежливости.

– Весьма сносно для Иного, не имеющего тела, – ответил Леонид.

Краем глаза он заметил удивление на лицах всех остальных: от Мари до невозмутимого Бернара. А вот Градлон был явно хорошо осведомлен, каким образом Яков Вилимович должен к нему прибыть.

– Опыт месье Брюса нам совершенно необходим. Он сейчас слышит нас?

– Месье Брюс слышит все, что слышит его ассистент, – ответил Леонид, а сам мысленно произнес через Сумрак: «Взываю!»

Что-то шевельнулось в невидимой серости – только для него одного. Словно некий человек, пребывавший в глубокой задумчивости, повернул голову на звук, еще не вполне оторвавшись от собственных размышлений.

– Я прошу месье Брюса сопровождать меня на заседание особой коллегии Инквизиции. Там будут и Темные. Возможно ли для месье проявить себя на физическом уровне?

– Возможно, – сказал Леонид.

– Тогда я прошу прибыть со мной на встречу в телесном облике. Инквизиция будет поставлена в известность по телефону. – Пресветлый указал на прибор, торчащий из бумаг на его столе, будто корабль среди полярных льдов. – Мадемуазель Турнье едет с нами. А вы, господа, – обратился он к двум мужчинам-сантинель, – отправляетесь к экспозиции Двора чудес на Сюффрен. Там еще один труп. Из-за него и собирается коллегия.

– Быть не может, – сказал Жан. – Темный?

– Клошар-гару. Там уже, с нашей стороны, присутствуют Жюль и Анри. Но вы нашли первые тела. Ступайте!

Сантинель удалились.

– Мы воспользуемся моим личным экипажем. – Градлон обернулся к Леониду. – Если месье Брюс желает воплотиться без свидетелей, готов предоставить для этого свой кабинет.

– Благодарю, месье, этого не требуется. Разрешите… – Леонид поставил на стол шляпную коробку, с которой наотрез отказался расстаться внизу, где оставил личные вещи. – Если мадемуазель Турнье – секретарь моего наставника, она должна это видеть.

Он аккуратно извлек друзу.

– До нашего возвращения лучше оставить это в вашем личном сейфе.

Леонид аккуратно протер изумруды чистым платком, который хранился в специальном футляре. Точно так же он протирал объектив сначала фотографического, а потом и кинематографического аппарата.

– Это самое надежное место в Париже, – уверил Пресветлый. – Но потом мы будем вынуждены показать это всем Иным, которые придут на выставку. Впрочем, меры безопасности и там будут предприняты небывалые.

Леонид закрыл коробку и опустил под стол.

– Мадемуазель! Месье! Разрешите представить вам моего наставника Джемса Даниэля Брюса. – Он задержал дыхание, прислушиваясь к себе и к Сумраку, а потом коснулся самого длинного изумруда, что возвышался над всеми, как башня Эйфеля над новым Парижем.

…Последующее ученик мог увидеть только в пузатой колбе брюсовой лаборатории.

На лице французского Великого мага после перевоплощения гостя не дрогнул ни один мускул. А вот Мари была явно поражена, когда вместо молодого человека, одетого по последней европейской моде (московский Дозор не поскупился на лучшего портного), перед ней явился старик в накрахмаленном парике и платье времен Людовика Пятнадцатого.

Объемная картина уплыла вниз, потом вернулась на место – Брюс поклонился.

По-французски он изъяснялся куда лучше своего ученика, хотя его язык для Градлона и Мари был настолько же старомоден, насколько брюсов великорусский – для Леонида. Иные, которые живут столетиями рядом с людьми, меняют свой лексикон исподволь, вместе с обществом. Намного тяжелее приходится тому, кто выпал из естественного хода времени.

После обмена любезными фразами Пресветлый осведомился, не желает ли гость сменить костюм на современный, и предложил для этого собственный гардероб вкупе с магическим искусством. Брюс отказался и изъявил пожелание безотлагательно ехать. Градлон пригласил гостя занять место в экипаже и велел Мари проводить, сославшись на необходимость телефонного звонка в Инквизицию. Леонид отметил, что наставник не отказал себе в удовольствии опереться на руку девушки, хотя, как он имел возможность убедиться ранее, старый маг довольно бодро передвигался с помощью своей трости.

Ученик не мог ощутить руку девушки, понимая, что в известном смысле держит ее сам. Чувства потому он переживал двойственные. А Брюс тем временем расспрашивал Мари, как же она попала на такую службу. Задорная фраза: «Ах, месье, моя история проста, как у любой другой глупышки-эмансипэ!» настолько сконфузила пожилого мага, что он не решился уточнить значение новомодного термина.

* * *

У входа их ждала все та же «пролетка с Пегасами», как назвал про себя Леонид дозорное ландо. Только крыша сейчас была поднята – очевидно, для вящей конфиденциальности и дабы не смущать прохожих обликом Брюса.

Пара деловитых служащих Дозора, попавшихся навстречу, с удивлением поглядели на необычайного старика, прибытия которого никто не заметил.

Грандмастер, уже в цилиндре и при трости, догнал Якова Вилимовича и Мари на крыльце.

– Изложите дело, ваша Пресветлость, – попросил Брюс, когда ландо тронулось.

– Для начала извольте рассмотреть несколько образов. Кое-какие я снимал лично…

Мысленные картины отразились совсем не в той колбе, через какую Леонид все видел глазами Брюса. Они заклубились в пузатом тигле над холодной бездействующей жаровней. Образы эти были весьма нечеткими, переходили один в другой, путались. Хотя те, кто их делал, наверняка считались опытными волшебниками. Наиболее сносные картины, видимо, принадлежали взгляду Пресветлого. Но и они не шли ни в какое сравнение с образами на пленке Александрова.

Нет, все же российским Иным было что показать и в Париже!

В тигле последовательно возникли картины средневекового города. По крайней мере он выглядел средневековым, пока на улице не появились мужчины в современных костюмах и котелках. Леонид их узнал – новые знакомые, Бернар и Жан.

…Горстка праха на мостовой. То, что остается от вампира. Помнится, в петербуржской лаборатории имелись образцы, Леонид даже изучал их под микроскопом.

…Девушка. Молодая, не старше Мари, только с более светлыми волосами. Падает без чувств, в руке бумага с сумеречной печатью.

…Тело Иного на земле. Ауры нет, но почему-то кажется, что это Темный. Очертания тела изломаны – неужели была магическая дуэль?

…Еще одно тело, распростертое на брусчатке средневековой площади. Скорее всего найдено в том же квартале. А вот оно же, обнаженное, на столе прозектора, часть прикрыта тканью, но и оставшегося вполне хватает, чтобы оценить жутковатые повреждения.

Леонид снова перешел к знакомой колбе. Он услышал голоса, которые пропали, когда ассистент Брюса рассматривал мысленные картины.