Из архивов памяти

В коридоре никого не было, так что прошли мы до лестницы, а затем и до каморки привратника без каких-либо приключений. Финн, скучая, сидел на стуле, но, заметив нас, оживился. Каморка была не такая уж и маленькая. Стол со стулом, которые мы видели, проходя мимо, оказались не самыми последними предметами мебели: там вдоль стенки стоял диванчик с торшером, на котором мы и разместились. Валентин ещё по дороге начал мне рассказывать историю этого паренька, а закончил, пока мы рассаживались на диване.

Парень оказался из очень бедной семьи, но весьма способным, и ему разрешили учиться в кредит. Какой-то банк выделил ему некую сумму, которую он должен будет начать возвращать через пять лет после окончания университета. Чтобы снизить долговую нагрузку, мальчишка вынужден сдавать все экзамены с первого раза – за пересдачу надо платить, а также в каникулы никуда не уезжает, а работает в общежитии: он и на вахте почти круглосуточно, и комнаты убирает, и посуду после завтрака моет. В общем, молодец, труженик, каких поискать.

Валентин продолжил разговор, начатый ранее. Речь, конечно же, шла о Чехословакии, и он пытался доказать правоту ввода войск. Парень же упрямо называл нас оккупантами и фашистами. Спор так ничем и не закончился – переубедить твёрдо уверенного в своей правоте финна не удалось. Разговор зашёл в тупик, Валентин отдал бутылки, а парень в обмен сунул свёрнутые в трубочку деньги. Я тут же набросился на Вальку:

– Зачем ты берёшь у него деньги? Верни назад.

– Просто так он брать не хочет – очень гордый, понимаешь, и подачки не принимает, тем более от нас. После прошлогодних событий в Чехословакии он советских людей перестал уважать совсем, но деньги ему нужны, и есть покупатели на русскую водку. Завтра к нему придут и заплатят по тридцатке, вот он двадцать марок и заработает. Я отдал бы ему и ещё одну, последнюю бутылку, но у него больше нет денег, а мы уезжаем, и он наотрез отказался её взять.

Всё это он мне говорил по дороге в нашу комнату, там мы ещё немного подождали наших спутниц и отправились погулять по городу. Добрели до центра, ещё раз посмотрели на остатки средневекового города. Надёжно тогда строили: несмотря на все человеческие попытки ликвидировать эту красоту, она жива до сих пор.

Был уже вечер, скоро ужин, и мы вернулись в общежитие. А после ужина ещё немного поболтали да и спать легли. Закончился очередной день пребывания в Финляндии, и пока мне здесь всё очень нравилось.

Глава девятая. День седьмой. Оказывается, здесь есть море. Переезд в Хельсинки

Утром за завтраком нам предложили следующую программу сегодняшнего дня: вначале мы собираемся и едем на море; неподалёку от Турку есть городок Наантали с хорошей пляжной полосой, там-то мы и проведём всю первую половину дня. Затем обед, длительный переезд до Хельсинки с посещением какого-то всемирно известного лютеранского собора, ну а напоследок – размещение в гостинице и свободное время.

На прощание помахали нашему вчерашнему собеседнику, я имею в виду привратника, который даже вышел на улицу нас проводить. И вот наш автобус уже весело бежит по шоссе, а мы во всё горло распеваем «Катюшу», «Подмосковные вечера» и прочие популярные во всём мире, по крайней мере, мы были в этом уверены, песни.

Наантали оказался маленьким, очень симпатичным и в то же время весьма древним, хорошо сохранившимся городком на самом берегу Финского залива.

Ремарка 18. Наантали – один из старейших городов Финляндии. Он был основан вокруг средневекового церковного прихода монахами ордена св. Бригитты. Эта церковь до сих пор является крупнейшей в городе. Хартию городских прав поселению даровал шведский король Христофор Баварский в 1443 году. Согласно хартии, поселение получило торговые права и другие привилегии, в связи с чем город начал расти. Он также стал центром паломничества.

В XVI веке, когда католицизм в Скандинавии уступил место протестантизму, приход был закрыт и в городе наступил упадок, который длился до середины XVIII века, когда Наантали стал таможенным пунктом. В период экономического застоя XVI–XVIII веков Наантали получил известность своими вышитыми чулками – это ремесло возникло в нём ещё во времена существования католического прихода.

В 1863 году был основан курорт-спа на мысу Калеванниеми, благодаря чему город стал центром уик-энд-туризма. В 1922 году усадьба Култаранта на острове Луоннонмаа стала официальной летней резиденцией президента Финляндии.

С 1950-х годов начинается экономический расцвет города в связи с основанием вокруг него предприятий тяжёлой промышленности. В 1964 году в состав города были включены его деревенские пригороды.

Помимо спа-курортов, важной достопримечательностью Наантали, обеспечивающей регулярный приток туристов, является тематический парк «Страна муми-троллей» на острове Кайло, рассчитанный на детей дошкольного и младшего школьного возраста. Рядом с «Муми-парком», на соседнем острове Вяски, также существует парк развлечений, функционирующий летом (до 18 августа).

К сожалению, во время нашего пребывания в Наантали никаких развлекательных парков ещё не было и в помине, и мы удовлетворились отдыхом на пляже, достаточно хорошо оборудованном лежаками, зонтиками, а также кое-какими спортивными площадками, например волейбольной, теннисной, и несколькими столами для пинг-понга. В то далёкое время вся молодёжь нашей страны была повально увлечена настольным теннисом, ведь не зря в прекрасной ленте Геральда Бежанова «Самая обаятельная и привлекательная» с Ириной Муравьёвой в главной роли, снятой в 1985 году, так много внимания уделено сценам, где герои играют в пинг-понг. Жаль, что сейчас, как мне кажется, потеряна эта традиция с пользой проводить свободное время, особенно в обеденный перерыв.

Это было замечательно придумано – включить в программу такой кратковременной напряжённой поездки небольшой отдых на морском берегу. Удивительно было только одно – никто не купался в море. Нам, проводящим лето на кавказском или крымском побережьях, это казалось достаточно непривычным. Солнышко светило, как и положено в начале августа, ветерок был вполне умеренным, поэтому не прошло и получаса, как потребность охладиться возникла с такой неодолимой силой, что наша компания встала и дружно пошла к береговой черте, на которую нехотя набегала малюсенькая прибойная волна. Немногочисленные отдыхающие финны привстали или присели на своих лежаках и начали внимательно наблюдать, сможем ли мы войти в это северное море.

Вода оказалась немного холодноватой, думается, что не более 15–16 °C, но мы решили, что русские отступать не имеют права, и бросились в воду. В течение нескольких минут мы и поплескались, и поплавали наперегонки, в основном не для того, чтобы догнать соперника, а, памятуя известный анекдот, чтобы согреться. Когда не спеша вышли на берег, местные жители аплодировали нам. Отдохнули мы на славу: и позагорали, и ещё пару раз окунулись в прохладную водичку, и в волейбол поиграли. Финны тоже собрали команду, но наша сборная не оставила камня на камне от их надежд на победу. А самое главное – мы вволю погоняли маленький целлулоидный шарик.

Но, как всегда, всё хорошее должно было закончиться. Нас отвезли на обед, и вот мы уже в автобусе, который держит свой путь в сторону столицы Финляндии – Хельсинки. Впереди всего-то сто семьдесят километров хорошего асфальта, но, зная, с какой скоростью наш автобус будет ехать, на быстрый приезд мы не рассчитывали.

Сейчас я не могу точно сказать, где расположена та лютеранская церковь, которую мы посетили. Помню только, что нас поразили как внешний вид храма, так и его интерьер. На первый взгляд приземистое и массивное здание потрясло внутри высотой сводов, высоченными узкими окнами, которые при этом пропускали достаточное количество солнечного света. Я впервые попал в такой храм, поэтому с любопытством осматривался: трудно было понять, где ты находишься. Обстановка напоминала концертный зал, поскольку внутри был расположен весьма внушительный оргáн, а на полу стояли длинные деревянные скамейки со спинкой и жёсткие стулья. Этот христианский собор разительно отличался от привычных русскому взгляду православных церквей с их иконостасом и иконами на стенах, запахом благовоний и ладана, умиротворяющим и успокаивающим. Но, несмотря на всю необычность, церковь произвела на нас положительное впечатление.

Закончилась небольшая экскурсия, которую проводил строгий мужчина в чёрной сутане; пока он рассказывал о проекте и архитекторе, я ещё краем уха слушал Венькин перевод. Но когда начались разговоры о том, что именно лютеранское вероисповедание является истинным христианским учением, я отошёл в сторону: не люблю, когда мне навязывают своё мнение.

Так вот, экскурсия закончилась, и пастор, по-видимому, это был именно он, вынес большую книгу, в которой и предложил нам расписаться. Это была книга почётных посетителей, при знакомстве Веня ему объяснил, что наша туристическая группа – особенная, она сформирована по решению ЦК ВЛКСМ. Ну а раз так, то, по мнению священника, мы являемся именно теми посетителями, которым надлежит расписаться в этой книге. Образовалась небольшая очередь, все стремились оставить свой след в истории этой церкви. Наш шеф, который находился где-то в сторонке, увидев столпившихся подопечных, очень заинтересовался, подошёл поближе и когда понял, чем все занимаются, то тут же вмешался:

– Вы что, с ума все сошли? Это же церковь! Как вы можете расписываться в какой-то книге? Хотите продемонстрировать, что по церквям ходите?

Его слова подтолкнули к решительным действиям девицу, которая «не любит ходить со стадом, как корова». Она поступила примитивно просто: взяла и жирно зачеркнула, скорее даже заретушировала все фамилии, города и прочее, что успели оставить пять или шесть человек, в том числе и она сама, в злополучной книге. Священнослужитель чуть не упал в обморок, когда увидел изуродованный фолиант.

– Что вы наделали? Почти перед вами у нас в гостях был ваш лидер и расписался в этой книге. – И он показал нам хорошо знакомую подпись Леонида Ильича на одной из предыдущих страниц.

С испорченным настроением мы вышли из церкви, сели в автобус и покатили размещаться в гостинице.

Она была обычной, с двухместными номерами. Мы с Валентином бросили свои вещи и отправились в ресторан, где будем питаться во время нашего пребывания в Хельсинки. За ужином произошла странная сцена: к нашему руководителю подошла одна из дам, что-то тихо ему сказала и вручила какой-то небольшой предмет. Тут же по цепочке передали приказ: сразу после ужина всем срочно собраться в штабном номере. Собрание началось с напоминания о требовании, которое было нам предъявлено ещё в Москве на инструктаже – не брать с собой никаких документов и фотографий, даже супругов и детей. На вопрос, все ли помнят об этом, в ответ прозвучало единодушное «да». Тогда шеф поднял в руке маленький коричневый блокнотик и спросил:

– А это чья вещь?

Всё та же девица, которая «не любит ходить со стадом», аж подскочила с криком:

– Какое вы имеете право рыться в моих вещах? Отдайте мне его немедленно.

Не обращая никакого внимания на её эмоции, шеф попросил кого-нибудь помочь ей заткнуться и предложил нам заслушать некоторые из записей, сделанных в блокноте, который был обнаружен на столе в её номере. Не буду ручаться за точность приводимых сведений, но за смысл могу совершенно поручиться. Итак, там были краткие выписки из протоколов заседаний обкома ВЛКСМ по работе с трудными подростками с указанием точных дат их проведения. Приводились фамилии, адреса подростков и правонарушения, в которых их обвиняют. В некоторых случаях добавлялись любопытные пикантные подробности, например сведения о родителях малолетнего преступника: отец – алкоголик, мать – проститутка; или «родители находятся в местах лишения свободы, опекой занимается престарелая бабушка» и так далее. Даже я, далёкий от подобных вопросов, понимал, что, попади эти сведения в зарубежные газеты, скандал будет грандиозным. Все стояли, опустив головы, лишь хозяйка блокнота на вопрос, зачем она взяла его с собой, ответила:

– Сразу после возвращения у нас расширенный областной актив по этим вопросам. Мне надо подготовиться к докладу.

Весь её внешний вид и тон говорили об одном: она непоколебимо уверена в своём праве делать всё то, что считает необходимым.

После этого собрания наша пятёрка немного погуляла по городу, но настроение было окончательно испорчено, и мы отправились в гостиницу спать, тем более что на улице уже вовсю горели фонари.

Глава десятая. День восьмой. Хельсинки

Утром намеченная на десять часов утра обзорная экскурсия по городу была отложена на неопределённое время. Нашего руководителя с самого утра срочно вызвали в советское посольство, за ним даже машину прислали, а нам был дан строгий приказ: никуда от гостиницы не уходить. Мы и шатались вокруг да около. Место, с точки зрения гуляния, было так себе – ни магазинов, ни каких-то достопримечательностей в пределах досягаемости не было видно. Но вот машина вернулась назад, из неё вылез шеф. Его лицо было багрового цвета с отчётливыми белыми пятнами, руки дрожали. Он вошёл в гостиницу и молча отправился в свой номер, мы шли следом. Когда все собрались, он показал нам газету, в которой был снимок той самой злополучной церковной книги. Правда, фото было необычным – отчётливо читалось всё то, что так тщательно было замазано: все фамилии, адреса и другая информация.

– Дело скверное, – начал руководитель, – во всех финских газетах такие фотографии опубликованы на первых полосах, в большинстве газет две фотографии – такая и со страницей, залитой чернилами. А уж комментарии такие, что страшно даже сказать. Разговаривал по телефону с Москвой, там рвут и мечут. Просили всем передать: в отношении виновных будут приняты особые меры воздействия.

– Какие? – пискнул кто-то сзади.

– Премию дадут, – пообещал руководитель. – В общем, дел накрутили, без ста грамм не разберёшься. Ладно, поехали. Экскурсовод, небось, совсем заждалась.

В автобусе было непривычно тихо. Все сидели, погрузившись в невесёлые раздумья. Оживление наступило, только когда автобус остановился у большого православного храма.

Там мы увидели очень странную картину. Представьте себе собор (Успения Пресвятой Богородицы, как нам пояснила гид), на ступеньках которого сидели и лежали десятки молодых людей в какой-то несуразной, ранее нами не виданной одежде: джинсах клёш в разноцветных заплатках и такого же типа рваных рубашках, с бусами на шее, но, самое главное – с длинными, давно не мытыми и не чёсаными волосами.

– Это хиппи, – пояснила гид. – Они выбрали русский храм, потому что от лютеранских их гоняют, а здесь у них главная тусовка: видно со всех сторон, и главное – никто не беспокоит.

О хиппи я тогда практически ничего не знал, да и, честно говоря, и сейчас знаю немного. Поэтому залез в «Википедию» и другие подобные источники. Вот краткий «экстракт» этой информации:

Ремарка 19. Хиппи («понимающий, знающий») – философия и субкультура, изначально возникшая в 1960-х в США.

Расцвет движения пришёлся на конец 1960-х – начало 1970-х годов. Первоначально хиппи протестовали против пуританской морали некоторых протестантских церквей, а также пропагандировали стремление вернуться к природной чистоте через любовь и пацифизм. Один из самых известных лозунгов хиппи – «Make love, not war!», что означает: «Занимайтесь любовью, а не войной!».

Первое использование слова «хиппи» зафиксировано в передаче одного из нью-йоркских телеканалов, где этим термином была названа группа молодых людей в майках, джинсах и с длинными волосами, протестующих против вьетнамской войны. Культура хиппи имеет свою символику, признаки принадлежности и атрибуты.

Для представителей движения хиппи, в соответствии с их миропониманием, характерно внедрение в костюм этнических элементов: бус, плетённых из бисера или ниток, браслетов («фенечек») и прочее, а также использование текстиля, окрашенного в технике «тай-дай» (или иначе – «шибори»).

Хиппи – пассивный противник «гламурного быдла», гопников, насилия и общества потребления. Штаны – джинсы клёш, с обилием заколок, рваностей и заплаток. На шее – огромное количество бусиков. Длинные волосы перетянуты хайратником – полосочкой ткани, чтобы не спадали (по легенде – чтобы «башню не сносило»). И всюду бесчисленные «феньки», «феньки», «феньки». Хиппари любят всё клетчатое, самый шик – клетчатая рубашка на пару размеров больше, зимой – расписные свитера и матерчатые плащи.

Город оказался немаленьким, но запомнилось мне только то, что мы увидели на знаменитом Олимпийском стадионе, где в 1952 году проходила летняя Олимпиада. В то время она была ещё в памяти: ведь советская сборная впервые принимала в Играх участие. Финны очень гордятся стадионом, поэтому этому спортивному объекту мы посвятили достаточно времени.

Ремарка 20. Началом истории Олимпийского стадиона принято считать 11 декабря 1927 года, когда под эгидой городских властей Хельсинки был основан фонд, призванный собрать средства для строительства спортивной арены, способной принять летние Олимпийские игры.

Строительство объекта продолжалось с 12 февраля 1934 года по 12 июня 1938 года.

Стадион готовился принять XII Олимпийские игры 1940 года, однако они были отменены МОК по причине начала Второй мировой войны.

Спустя двенадцать лет Олимпийский стадион Хельсинки стал главной ареной XV летних Олимпийских игр. В 1990–1994 годах на стадионе прошла генеральная реконструкция.

Здесь установлены два памятника в честь великих финских легкоатлетов, на которые мы не только посмотрели, но на одном из них даже побывали. Речь идёт о знаменитой белой башне, имеющей высоту 72 метра 71 сантиметр, установленной в честь рекорда Матти Ярвинена в метании копья на Олимпийских играх 1932 года. На её верхушке находится смотровая площадка, куда мы поднялись на лифте и откуда полюбовались видами финской столицы. С площадки открывалась панорама жилых кварталов города: видны были Успенский собор, Финский залив и многое другое.

Произвёл сильное впечатление и памятник, представляющий собой скульптуру бегущего человека – «летающего финна», легендарного финского бегуна Пааво Нурми, который выиграл девять золотых и три серебряные медали только на Олимпийских играх, не считая побед в других чемпионатах. Пааво Нурми установил двадцать мировых рекордов в беге на длинные и средние дистанции.

Памятник был заказан в 1924 году после триумфально завершившихся для Финляндии Олимпийских игр в Париже. Бронзовая скульптура выполнена Вяйнё Аалтоненом в 1925 году.

Её оригинал находится в музее Атенеум. В канун открытия летней Олимпиады в 1952 году перед Олимпийским стадионом была установлена копия памятника.

Ремарка 21. Забавно, но летние Олимпийские игры в Хельсинки до сих пор считаются… незаконченными! По сложившимся правилам, на церемонии закрытия нужно было произнести фразу: «Объявляем Игры XV Олимпиады закрытыми». Но спортивные чиновники то ли на радостях, то ли от волнения совсем про это забыли, и Олимпиада «не закрылась» до сих пор.

Экскурсия завершена, нас привезли к отелю на обед, а далее – свободное время. Решили просто поболтаться по городу, посмотреть на улицы и на народ, при случае позаглядывать в окна – в общем, постараться увидеть максимум; должно же у нас сложиться впечатление о загнивающем капитализме, а то только одна поговорка на эту тему вспоминается: «Загнивать-то он загнивает, но каков запах!»

Решили в магазины не заходить: что толку в них без денег-то. Я первым нарушил эту договорённость: на пути попался маленький полуподвальный магазинчик, на витрине которого на специальной подставочке лежал большой серебряный рубль с профилем государя императора Александра III. В то время меня очень интересовали русские монеты, и я не выдержал и спустился по ступенькам. Звякнул колокольчик, из-за портьеры вышел высокий с прекрасной выправкой старик, который, взглянув в мою сторону, спросил:

– И что вас, сударь, интересует-с?

Чётко прозвучала буква «с» на конце слова. Я растерялся и не знал, что ответить. В голове вертелась одна только мысль: «Надо же, настоящий белогвардеец, правильно нас предупреждали».

Во рту всё пересохло, но я всё же кое-как сумел пробормотать:

– Увидел Александровский рубль.

– Будете покупать?

– Да нет, просто хотел посмотреть.

– Он на витрине, там всё видно.

«Белогвардеец» повернулся и скрылся за портьерой. Я вышел из магазина, и вид у меня, наверное, был не очень, потому что Валентин, наблюдавший за мной через окно, спросил:

– Посидим где-нибудь или дальше пойдём?

– Ты понимаешь, он на меня так посмотрел…

– Предупреждали: не надо лазить, куда не следует.

– Даже представить себе не мог, что они правду говорят. Всё казалось, просто нагнетают и нагнетают.

– Ты про кого говоришь-то? – спросила одна из ленинградок.

– Да про кагэбистов. Всё, о чём они предупреждали, совпало, даже про белогвардейца и то правдой оказалось.

Вскоре нам попался большой книжный магазин, и я упросил ребят ненадолго забежать – посмотреть, есть ли русские книги, может, что дешёвое попадётся. Отдел русской книги, не очень большой, но имелся, а в нём даже томик Цветаевой в «Большой серии библиотеки поэта» нашёлся, но цена… У нас на чёрном рынке намного дешевле.

Так мы и шли, переходя с улицы на улицу, заглядывая при случае в незанавешенные окна. Такая возможность была практически повсеместно: ну не принято, видимо, у них отгораживаться шторами от улицы, всё нараспашку. Ничего интересного увидеть не довелось. На удивление скромно живёт народ в столичном граде, а может, это нам просто такие скромные попадались, не знаю. Вот чем мы налюбовались, так это цветами на окнах – на всех подоконниках стояли ящики или горшки разнообразных форм и размеров, и во всех росли цветы, в основном герань. А у нас она считается признаком мещанства, надо же.

Нагулялись вволю, в гостиницу вернулись уже довольно поздно, но, к нашему удивлению, внизу в холле заметили «доцента», который, как оказалось, ждал именно нас:

– Я уже ждать устал. Где вы шлялись-то?

– Ну, во-первых, не шлялись, а гуляли, а во-вторых, что тебе от нас надо-то?

– Ребята, я не понимаю, откуда они узнают, что я русский! Представляете, зашёл в филателистический магазин, хотел им марки предложить – так они сразу поняли, что я из Союза.

– Ну и как, продал?

– Да нет, они почему-то отказались.

– Марки-то покажи.

«Доцент» взял с соседнего стула большой кляссер с сериями негашёных советских марок последних лет. Их там было много, не могу сказать сколько, но кляссер был заполнен под завязку.

– Слушай, – сказал Валентин, – ты, наверное, сам себя хочешь перехитрить. Являешься в таком вот клоунском наряде с советскими марками под мышкой и хочешь, чтобы тебя американцем считали, что ли? Морда русская, прикид советский, марки тоже – вот тебя за провокатора и приняли. А скажи, зачем тебе денег-то финских столько. Здесь, – и он прикинул вес альбома на руке, – наверное, много тысяч картинок имеется. Если бы всё продал, что с их деньгами делать-то стал бы?

Парень был совсем растерян, он переводил взгляд с Вальки то на девчонок, то на меня, то опять на Вальку и молчал.

– Ладно, – сказал Валентин, – пойдём спать. Завтра последний день в этой стране.

Глава одиннадцатая. День девятый. До свидания, Хельсинки, мы возвращаемся домой

Утром оказалось, что до обеда мы совершенно свободны, никаких мероприятий не было намечено, поэтому мы с Валентином решили продать его последнюю бутылку водки. Деньги были ни при чём, у него их накопилось достаточно. Но было жутко интересно и волнительно – вот так пойти в чужой стране и попробовать нарушить её закон. Но американцы же так поступают!

Продавать пошёл, собственно говоря, сам Валька, я же должен был в сторонке его страховать на всякий случай, вдруг полиция появится. Вначале на каком-то пустыре мы ловили одиноких финнов, как правило, никто из них английским не владел, поэтому просто показывали бутылку, но всё было без толку. Некоторые испуганно обходили нас стороной, некоторые отрицательно мотали головой, никто никакого интереса не проявил. Потратив на это занятие около получаса, мы убедились в его бесперспективности и решили пройтись по палаткам, стоящим на небольшой площади. Сначала выискивали торговые точки с продавцами-мужчинами, но их было совсем ничего, поэтому прошлись по всем подряд – и вновь абсолютно без результата.

– Интересно, как же американцы-то торгуют? Почему у них-то получается? Или тот лектор ошибся? Наверное, он был не из «конторы», вот и дезинформировал нас, – поставил жирную точку в своих рассуждениях мой приятель.