Вьюгова дюжина

Кувалда уже не орала – скулила, как побитая псина. Пелена перед глазами слегка прояснилась, поэтому когда Таашшу – грубо, за волосы – оттащили от замершей жертвы, она не сопротивлялась.

– Что здесь происходит? – прорычал незнакомый офицер, нервно сжимая рукоятку своего пистолета. Наверное, сжавшаяся до вздыбленного гребнем позвоночника, простоволосая и мокрая, с дикими глазами и перепачканным кровью ртом, Таашша вызывала жуткие чувства.

– Воду не поделили, – буркнула она, утирая подбородок мокрыми руками. – Больше не повторится.

Офицер обвёл помещение растерянным взглядом, будто не зная, как себя вести и прорычал:

– Ещё раз о ком-то из вас услышу, на лёд выкину без разборок!

Он развернулся и торопливо ушёл, явно раздраженный собственной растерянностью.

– Дура бешеная, – простонала Кувалда, с трудом поднимаясь на ноги и аккуратно ощупывая расцарапанное лицо. – Спи теперь с открытыми глазами.

Таашша не ответила. Она неспешно отыскала моток с одеждой, насухо вытерлась, поелозила полотенцем по волосам. Сильно отросшие за время путешествия волосы промокались плохо. По спине рубахи заструился холодный ручеёк. Таашша раздражённо повела лопатками и накинула полотенце на плечи.

Кувалда, демонстративно отвернувшись от недавней соперницы, расчищала себе место для помывки. Таашша её не боялась. Навредить напрямую сейчас, когда офицер видел их драку, Кувалда не сможет. Иначе высекут, как пить дать. А если попадёт под горячую руку, могут и за борт швырнуть, команда сейчас на взводе.

Мокрые ноги скользили в шлёпках. Таашша покрепче зажала шлейку между пальцами и отворила дверь в душевую. Контраст после натопленного влажного помещения заставил кожу на руках пойти мелкими пупырышками.

Вездесущий сквозняк пробежался по мокрой спине и Таашша гадливо повела плечами.

Влажный кусок мыла, завернутый, в край полотенца, то и дело норовил выскользнуть. Освещение на ночь приглушили, оставив лишь сберегающие лампы, тусклые и дёрганные. Света они почти не давали – только сгущали темень по обе стороны коридора.

Таашша пожалела, что впопыхах собираясь на помывку, не прихватила из каюты лампу. В сумерках она видела даже отвратнее, чем при нормальном освещении, поэтому поворот в свой коридор благополучно проскочила. А когда поняла свою оплошность и попыталась вернуться, со всей дури впечаталась в нечто тёплое и твёрдое.

Таашша попыталась закричать, но огромная жёсткая ладонь зажала половину лица. Таашша судорожно втянула носом воздух, пытаясь успокоить пошедшее в галоп сердце и на пробу дернулась. Руки оказались прижаты к телу. Освобождённое из полотенца мыло упало на пол с оглушительным стуком.

Сначала подумалось, что её выловила Кувалда. Таашша принялась извиваться, попыталась укусить обидчика, и лишь потом поняла, что удерживающие её руки принадлежат мужчине.

– Уймись, бестолочь, – беззлобно прогудел над ухом знакомый до щема в груди голос. Таашша безвольно обвисла в руках Рраха, не зная, чего ей хочется больше – ударить, или умереть от облегчения.

– Ты совсем дикий?! – прошипела Таашша, когда рука убралась с её лица. – Я думала, меня подкараулила Кувалда!

При упоминании клички соседки Ррах нахмурился и Таашша поспешно прикусила болтливый язык. С друга станется влезть с помощью и снова очутиться по уши в проблемах по Таашшиной милости. Дурная традиция отхватывать за Таашшу у него сложилась ещё в детстве, когда он по дурости взял под крыло брошенную многочисленными старшими братьями дочку родительских друзей.

Сын моряков – Ррах проводил в их доме гораздо больше времени, чем в собственном, был ненамного старше Таашши и жутко не нравился всем её братьям. У них не было ни единого шанса не поладить. Нужно ли говорить, что своё имя новонаречённая Таашша растрепала Рраху в первый же день. Получив, впрочем, его имя в ответ.

– Как ты? – спохватилась Таашша, вспомнив, в каком состоянии друг вернулся с вылазки. Она напряженно вгляделась в его лицо, пытаясь поймать отголоски боли, но Ррах выглядел поздоровее многих местных обитателей.

– Не здесь, – коротко ответил он, поднимая выпавший брусок мыла и рассеянно пихая его в карман штанов. – Пойдём на наше место.

Тупичок у заваренного технического хода тайным местом назвать было трудно, но офицеры и корабельная обслуга забредали в него достаточно редко, чтобы не опасаться быть подслушанными. Под ногами захрустели, крошась в пыль, осколки известки. Над головой загремели торопливые шаги, грюкнуло металлом о металл и Таашша живо представила недотёпу с выскользнувшей из пальцев ручкой ведра. Воображение нарисовало солёную лужу, растекающуюся по ковровым дорожкам, устилающим верхний – принадлежащий охотникам и сестрице Вьюги – этаж. Криворукого бедолагу стало жаль – за испорченный ковёр ему влетит по самое не балуй. Парой плетей не отделается.

Таашша обессиленно рухнула на сваленные горой мешки с невнятным содержимым – тупик часто использовали в качестве склада барахла – и принялась с раздражением распутывать подсыхающие волосы. Те противились и клочились. Психанув, Таашша дернула совсем уж непослушную прядь и зашипела от боли. Прядка осталась в пальцах.

– Не психуй, – Ррах поймал Таашшины руки, не давая снова протянуться к волосам. – Ты чего такая дёрганная?

Таашша не хотела жаловаться. Не хотела говорить про Кувалду, про ноющую скулу, про кисы мёртвого охотника и поселившийся в груди холод. Не хотела, но заметить не успела, как выложила абсолютно всё.

Пальцы Рраха аккуратно перебирали спутанные волосы, заплетая привычные мелкие косички, а Таашша всё говорила и говорила. Путаясь, сбиваясь, прыгая с темы на тему. Ррах слушал молча. Только ободряюще сжимал Таашшино плечо, когда она сбивалась совсем уж отчаянно.

Убаюкивающий полумрак, копошащиеся в волосах неуклюжие, но нежные пальцы, большой, тёплый и привычный Ррах, прижимающийся грудью к её плечу почти отгоняли засевшие в голове тревожные мысли. Почти.

– А ты? – немного помолчав поинтересовалась Таашша. – Что ты думаешь? Кто убил охотников? И куда делась первая группа?

Пальцы Рраха замерли. Он отстранился и Таашша услышала судорожный выдох сквозь сжатые зубы. Друг не хотел говорить, но Таашша не готова была так легко отступить. Она повернулась и подалась вперёд, ловя лихорадочно блестящие глаза Рраха.

Он раздул ноздри, раздражаясь чужому напору, но, помедлив, ответил:

– Мне кажется, мы притащили к кораблю бродяков.

Таашша отшатнулась. Она ждала этих слов, но услышать их оказалась не готова.

– Но… Это ведь невозможно! – сбивчиво забормотала она, комкая в пальцах подол своей рубахи. – Мертвые поднимаются из могил только в сказках. И даже в них для этого нужен сильный и опытный родич Вьюги. На борту «Искателя» таких нет. Ты видел нашу сестрицу? Пуночка желторотая.

Ррах не ответил. Он вытащил из кармана брюк небольшую бутылочку, покрутил в руках, и словно что-то для себя решив, сунул её девушке в руки.

Таашша подняла брови, разглядывая презент. Небольшая – как из-под лекарства – без надписей, с плотно притертой резиновой пробкой, бутылочка не вызывала в памяти никаких откликов. Таашша подцепила пробку ногтем, сковырнула и с любопытством сунула нос в горлышко.

Перетертые в пыль, помещённые в стеклянную тару, травы пахли совершенно не так, как брошенные в костёр, но запах потянул из памяти полустёртые воспоминания.

Небольшая зала с уходящим в тёмное никуда потолком, засевший по углам мрак, разгоняемый лишь всполохами пляшущего в центре костра. Заунывные вибрирующие удары бубна, замедляющие частящее сердце, заставляющие подстраиваться под тягучий сонный ритм. И запах. Не разделяемый на составляющие. Густой, дымный запах курящихся трав. Путающий мысли, делающий язык неповоротливым, а веки тяжёлыми. Шелест ветра становится громче. Ветер тянется с потолка тугими колючими щупальцами, плюёт в лицо пригоршню ломких снежинок и шепчет. Та-а-а-ш-ш-а-а. Та-шш-а-а. Вьюга дала ей имя и звала, нежно перебирая распущенные пряди волос.

Распущенные? Но Ррах ведь заплетал ей косички?

– Таашша! – практически крикнул друг, отчаянно тряся её за плечи. – Очнись!

В голове Таашши заворочалась ленивая мысль, что Ррах назвал её по имени. Непростительная беспечность, которая может стоить Таашше всего. Имя – дар и проклятие. Сила и слабость. Потерявший имя теряет всё – жизнь, защиту Вьюги, надежду на перерождение. Тревожно вглядевшись в молчаливую тишину коридора, Таашша помотала головой, выбрасывая глупые страхи. Полы на этом этаже голые, не покрытые ковром и случайный прохожий выдаст себя гулким стуком подошв о металл ещё на подходе к их убежищу.

Таашша повертела в ладонях склянку с травами и поспешно завинтила крышкой.

– Где ты это взял? – тихо поинтересовалась, настороженно глядя на закупоренную бутылочку. – Это ведь ритуальные травы? Их растят при храмах. Непосвящённых даже на порог храмовых теплиц не пускают.

Ррах пожевал губу, будто размышляя, с чего начать и медленно произнёс:

– Мы набрели на лагерь той группы охотников, что ушла первой. Он был пуст. Все вещи на местах, палатки разложены, в центре лагеря потухшее кострище. На санях почти полные канистры с топливом. Все снегоходы на месте. А людей нет. Мы там заночевали. Этот бутылёк валялась у костра. А в пепле кострища я нашёл обожженные осколки второго.

Ррах снова прикусил губу и замолчал. Таашша тяжело сглотнула. Она не могла определиться, что её пугает сильнее – дюжина взрослых вооруженных мужчин, в одночасье испарившаяся из лагеря или дурманные травы родичей Вьюги, найденные в костре посреди бесконечных снежных просторов, где на долгие километры вокруг не то что храма – ни одной захудалой деревеньки.

– Мне показалось, – нехотя выдавил Ррах, – что у костра я видел кровь. Снег под лагерем неплохо утоптали, но у кострища будто бы граблями прошлись. Товарищи сказали, что это пепел, но где ты видела бурый пепел?

Таашша поёжилась. Она не хотела представлять никакого пепла, ни серого, ни тем более бурого. Но воображение упрямо подсовывало людские фигурки, сгрудившиеся у огня. Одурманенные, подставляющие врагу беззащитное горло. Врага Таашшино воображение рисовать отказывалось, подсовывая то потёртые кисы, то волчью стаю во главе с матёрым белым вожаком.

Таашша зябко обхватила себя за плечи и притянула колени к подбородку.

– Вы же ушли без оружия, одними матросами, – немеющим от ужаса языком произнесла она. – Как вы смогли выжить?

– Мы? – Ррах невесело ухмыльнулся. – Я. Как думаешь, много шансов у неумех в снегоступах с рогатинами против голодных волков и медведей? Я выжил чудом. Брёл в этой проклятой белой мгле, не понимая в какую сторону двигаюсь и двигаюсь ли вообще и прощался с жизнью.

Раах замолчал, будто заново проживая тяжелые часы.

– А потом наткнулся на лагерь охотников? – осторожно подтолкнула Таашша, стараясь вытащить друга из трясины воспоминаний.

– Мм? – глаза Рраха с трудом сфокусировались на Таашином лице. – А… Ну да, почти. Со снегоходами и ружьями жить стало веселее.

Таашша зябко поёжилась.

Они проговорили добрую половину ночи. Ррах стараясь отвлечь Таашшу от невесёлых мыслей, рассказывал забавные истории о своих первых попытках добыть тюленя, о том, как он впервые залез на снегоход и перевернул машину, не сумев удержать равновесие. О неуклюжих попытках поставить палатку, о рыбалке и умопомрачительно вкусной ухе прямиком с костра. Рассказал о практически случайной встрече со второй группой охотников, к тому времени уже здорово побитой жизнью. Их была ровно дюжина, до присоединения Рраха. Стало тринадцать. Вьюгова дюжина, смеялся он, несчастливое число. У них не было шансов дойти без потерь.

С каждый ударом сердца истории становились серьёзнее. Ррах вскользь упомянул о нападении огромной волчьей стаи, прикончившей одну половину их куцей группы и пообкусавшей вторую. Задрал рубаху, горделиво демонстрируя повязки. Рассказал про изнурительный путь назад с пахучей, несмотря на промёрзлость, поклажей. Снегоходы с трудом тащили перегруженные сани. Большей части группы пришлось идти пешком, замедляя процессию. Волки шли по пятам, нападая каждый раз, когда люди хоть немного ослабляли бдительность.

– Мы уже собирались бросить сани с покойниками, чтобы идти быстрее, но старший группы не позволил. Сказал, что хочет проститься со своими по-людски, – хмуро закончил Ррах, а Таашша крепко стиснула зубы, чтобы не заскулить от ужаса. Потому что на санях, пригнанных к корабельному трапу, не было никаких трупов, кроме тюленьих.

Разговор скомкался. Перепуганная Таашша дёргалась и подскакивала на каждый скрип. В конце концов, Ррах не выдержал и в приказном порядке отправил её на боковую.

Проводив взглядом уплывающую за поворот спину друга, Таашша нырнула в темноту своего коридора. До двери кубрика оставалось буквально несколько шагов. Она выставила вперёд руку в попытках нащупать дверную ручку, когда напряжённый слух уловил едва слышный шорох.

Первой мыслью было распахнуть дверь и нырнуть в помещение. Пусть дежурный потом доказывает как хочет, чей силуэт видел в темноте. Но в кубрике ждала Кувалда. Если поднимется буча, она с радостью сдаст нарушительницу комендантского часа.

Кувалда до сих пор не подняла шум лишь потому, что не знала Таашшиного расписания и не могла наверняка утверждать, что та не на смене. А за клевету и ложные доносы плетей отвесят едва ли меньше, чем за самовольные прогулки после отбоя.

С трудом удержав себя на месте, Таашша завертела головой в поисках фонаря дежурного. Можно попробовать договориться. Сторговаться на тот же сэкономленный керосин или кусок мыла. Следом пришла досадная мысль, что мыло утащил Ррах, а керосин надёжно припрятан под койкой и вряд ли дежурный выпустит её из цепких рук, позволив скрыться за дверью кубрика. Впрочем, сторговаться можно не только на вещи. Таашша заступает завтра в ночную смену по их этажу и может прикрыть глаза на чьи-нибудь прогулки после отбоя. Главное понять, кто сегодня на посту.

– Эй, – позвала Таашша на пробу. Тень в углу всколыхнулась и нервно дёрнулась. Не дежурный. Тем нет смысла таиться и бродить по палубам с погашенными фонарями.

– Выходи, или я позову офицеров, – угроза была глупой. Конечно, поднимать шум, когда Таашша и сама нарушала корабельные правила, было самоубийственно. Но бредущая за ней в темноте фигура пугала даже больше, чем угроза порки. Перед глазами снова встали кисы и Таашшу затрясло. Сердце бухнуло о рёбра, угрожая пробить их и выскочить наружу. Горло перехватило. Она сосредоточилась на попытке дышать, когда тень снова завозилась и ответила знакомым мальчишеским голосом:

– Давно плетей не получала?

Как Крыс понял, кто перед ним стоит, Таашша могла только догадываться. Её мир в темноте всегда становился нечётким и пугающим. Крыс отлип от стены, с которой всё это время пытался породниться, и сделал несколько шагов в её сторону. Теперь в неверном свете энергосберегающих ламп Таашша видела его – мелкого, щуплого, обрамленного ореолом пушистых, непереплетенных после душевой волос. Совсем не страшного. Это успокоило сбоящее сердце.

– Я-то получу плетей, а ты полетишь за борт, – Таашша отчаянно блефовала, но затопившее нутро облегчение прибавило наглости.

– Не полечу, – буркнул Крыс без особой уверенности в голосе. – У нас одинаковая ситуация.

– Ну не скажи, – фыркнула Таашша. – Я не прячусь по углам возле чужого кубрика. Ты чего хотел вообще?

Крыс замялся. На остром лице промелькнула тень растерянности. Мальчишка прикусил изнутри щеку, вцепился пальцами в собственную штанину и, словно набравшись смелости, выпалил:

– У меня нет имени.

Таашша опешила. И от откровенности, и от неожиданности.

Обычно церемонию именаречения проводили в раннем детском возрасте. Таашша была исключением – имя она получила почти подростком. Мать с отцом обивали пороги храма по несколько раз в год, пока Вьюга не сжалилась и не решила подарить дочери настырных родителей имя. Но вообще, безымянные подростки были редкостью и встречались чаще всего среди сирот.

– Да и ладно, от имени одни проблемы, – осторожно выбирая слова сказала Таашша.

– Знаю, – Крыс раздражённо отмахнулся и вдруг подался вперёд, цепляясь за Таашшину руку холодными пальцами. – После смены я столкнулся в коридоре с корабельной сестрицей. Я в неё едва не врезался, а она вдруг замычала что-то на своём неразборчивом и давай трясти за руку поводыря. А потом протянула ко мне сжатую в кулак ладонь, словно конфетку предлагала. Пальцы растопырила, а там пусто.

Жест, один из небогатого языка сестриц, означал, что Вьюга готова подарить Крысу имя. Но мальчишку, судя по пальцам, сдавившим Таашшину руку почти до синяков, оказанная часть не радовала.

– И? Чего ты всполошился?

– Это же корабль! – взгляд Крыса лихорадочно запрыгал по сторонам, словно в поисках соглядатаев. – Здесь слышно, как крысы в трюме скребутся. Если ритуал пройдёт внутри корабля, моё имя будут знать все!

Опасения были разумными. Но воспротивиться сестрице, пожелавшей провести ритуал, было практически невозможно. Эту мысль Таашша и озвучила, стряхивая с себя чужую руку.

– Говорят, на этаже, где живёт сестрица есть ритуальная комната, – добавила она. – Может быть, она как-то звукоизолирована. К тому же, тот этаж почти пустой. Подумаешь, узнает твоё имя сестрицын поводырь. Тоже мне непоправимая беда.

Крыс издал непонятный звук и отступил на пару шагов. Его голова безвольно упала на грудь. Спутанные, ещё влажные пепельно-русые патлы завесили глаза. Таашше стало не по себе. Мальчишка не просто боялся, он был близок к грязной бестолковой истерике и Таашша никак не могла найти причины для подобной паники.

Мальчишка развернулся, намереваясь уйти, но Таашша, не успев поймать себя за язык, пробормотала:

– Может ритуал ещё и не состоится. Охотники притащили целую гору необработанного мяса, у нас сейчас весь график дежурств из-за этого поедет. Вряд ли составляя график кто-то станет подстраиваться под именаречение для какого-то Крыса.

Мальчишка замер, резко обернулся и гневно сверкнул глазищами:

– Крыса?

Таашша лишь усмехнулась себе под нос. Лучше пусть страдает из-за нелестного прозвища, чем трясётся от страха. Не слушая рассерженного шипения за спиной, она развернулась и ухватилась за дверную ручку.

Глава 3

Кубрик встретил темнотой и тихим сопением. Двухъярусные, подвешенные на тяжёлые цепи – чтобы компенсировать качку – койки практически все пустовали.

Ещё днём большую часть женщин отправили свежевать и разделывать добытое мясо. Судя по всему, занятие затянулось.

От тишины становилось неуютно. Обычно в кубрике царил скрежет цепей и звонкие удары металлических боков коек о металлические же стенки перекладин.

Добычу подняли на борт, метель угомонилась, но остановившийся двигатель так и не заработал. Эта мысль ворочалась в голове беспокойным клубком, но обдумывать её не хотелось.

Таашша, стараясь ступать легко и тихо, почти на ощупь добрела до своей койки. Жилое помещение она выучила как собственную ладонь – слишком часто приходилось являться сюда посреди ночи.

Койка ей досталась нижняя. Досталась, нужно сказать, милостью Рраха. Тот домашний цыплёнок, которым она попала на борт "Искателя", отбить себе удобное место ни за что не смог бы. Наверное, именно Рраха Кувалда ей простить и не смогла.

Практически все пришли на корабль одинокими. По велению пальчика слепой сестрицы вьюги, по воле судьбы. Практически всем пришлось выгрызать своё место в совершенно новой иерархии, приспосабливаться к едущему из-под ног полу, к пресной жидкой еде, к строгой дисциплине и ночным вахтам и вынимающему душу одиночеству. Всем, кроме Таашши.

Она едва не умерла от ужаса, когда сестрица – одна из кучи согнанных на площадь родичей Вьюги – замерла возле неё и вытянула подрагивающий палец, почти упираясь Таашше в грудь. Сестрица Вьюги была совсем крошечной – даже не подростком – поводырь держал её не под руку, как взрослых, а за капюшон куртки. Наверное, это могло показаться милым и забавным, но Таашша в тот момент готова была вцепиться в тонкую детскую шейку и до хруста её сдавить. Раньше она не замечала за собой таких кровожадных мыслей, но этот маленький детский пальчик перечёркивал всё. Распланированную сытую жизнь в тёплом уютном городе, надежды выбиться из рабочей прослойки в элиту и отучиться в школе. Таашшу вырвали из большой, любящей семьи и заставили плыть в огромной жестяной банке по ледяной пустыне на поиски тёплой земли из бабкиных россказней.

Таашша невидяще смотрела перед собой, боясь повернуть голову и столкнуться взглядом с мамиными глазами. Скорее всего, они были пустыми и потерянными. Детей у мамы было шестеро, но дочь среди них одна – самая любимая и самая оберегаемая. Удержало от необдуманных действий и последующей казни её то, что мерзкая слепая малявка замерла буквально через пару шагов. Там, где стоял навытяжку спокойный и собранный Ррах. Детская рука поднялась снова, и теперь уже Таашшу затопило таким облегчением, что она осела в дрожащих отцовских руках.

Наверное, именно то, что Ррах попал на "Искатель", уберегло маму от нервного срыва. А Таашшу от участи быть задушенной подушкой в первую же ночь, когда перепуганные, выдернутые из привычного мира люди ещё не поняли, как жестоки корабельные правила.

После первой ночи в переполненном кубрике освободились четыре койки. Одна по вине соседок, три – исполнением решения корабельного суда.

Ррах, сразу давший понять, что голыми руками передавит женскую половину этажа, если утром не досчитается на построении Таашшиной макушки, лишь сокрушенно мотал головой. Мужские кубрики тоже поредели.

Осторожная и неглупая Кувалда первую ночь пережила, научилась на чужих ошибках и стала ещё осмотрительней. Поэтому ничего страшнее обидных тычков и оскорблений она до сих пор себе не позволяла. Даже после некрасивой сцены в душевых серьёзных подлянок Таашша от соседки не ждала. Воровство, порча имущества и побои карались корабельными законами, а на мелкие пакости Кувалда размениваться не станет.

Постель пахла плесенью и холодом. Таашша не раздеваясь нырнула под одеяло и свернулась калачиком, сохраняя остатки тепла.

В животе неприятно засосало. Желудок напоминал, что ужин она едва поковыряла, занятая своими переживаниями.

Таашша честно боролась с собственным телом, пока живот не начал исполнять брачные песни тюленей. Она сжалась крепче, надеясь унять разбушевавшийся желудок, но тот лишь задушено булькнул и продолжил выводить рулады. И Таашша сдалась. Приподняла матрац, слепо пошарила рукой по металлическому дну, наткнулась пальцами на бумажный свёрток. Неприкосновенный запас утащенного во время дежурства на камбузе хлеба. Ссохшийся в камень, сейчас он казался вершиной кулинарных изысков. Вытащив предпоследний ломоть и убрав остатки на прежнее место, Таашша жадно вгрызлась в хлеб зубами, стараясь не урчать, как оголодавшая кошка. Хлеб скрипел на зубах, ломался с громким хрустом. Таашша провела ладонью по покрывалу стряхивая крошки, и прислушалась. Сопение соседок оставалось мерным и ровным.

На верхней койке завозились, переворачиваясь на другой бок. Под Таашшиной койкой тоже послышался звук. Крысюк почуял еду.

Острая серая морда с черными бусинами глаз высунулась из-за борта кровати совершенно безбоязненно.

Крыс проследовал по простыне, подбирая по пути крошки, а потом совершенно бесцеремонно цапнул Таашшу острой когтистой лапкой за локоть.

Она, опешив от такой наглости, дёрнула рукой, посылая крыса в полёт. Тот шлёпнулся на пол и заверещал скандально и обиженно, однако повторных попыток забраться на койку предпринимать не стал.

– Ты чего разоралась? – сонно пробормотала Кувалда. Выбитая из равновесия наглостью грызуна, Таашша ответила:

– С крысой воюю.

– Тише воюй, – судя по звуку, Кувалда перевернулась на другой бок. Спустя несколько ударов сердца она уже дышала глубоко и ровно.

Таашша догрызла сухарь и свернулась в комок, накрывшись тонким покрывалом по самый нос. Довольный подачкой желудок утихомирился. Крысюк, устав скандалить, забился в свою норку. Двигатель молчал. Казалось, ничего не мешало Таашше забыться мирным глубоким сном. Но стоило задремать, за дверью каюты ей чудились тяжёлые шаги. Мужских ног, обутых в кисы.

Таашша выныривала из сонного дурмана, мокрая от холодного пота, дрожащая, с частящим сердцем. За окном подвывал ветер. Хохотал над глупой человеческой девчонкой, слабой и беззащитной перед ночными кошмарами.

Под утро вернулись те, кого загнали разделывать тюленьи туши. Они принесли на себе запах свежей крови и кошмары Таашши окрасились в алые оттенки.

***

Динамики захрипели, откашлялись и разразились перезвоном судового колокола.

Таашша, только-только умудрившаяся провалиться в короткое мутное забытье, заполненное белой снежной круговертью и волчьим воем, подскочила. Она едва не сверзилась на пол, запутавшись в покрывале.