Вляпались. Весёлые истории строителей коммунизма

Секрет-то весь в том и состоял, что месяца за два до отёла бурёнкам сокращали раздачу кукурузного силоса, но увеличивали дозу люцернового сена. И пока телёнок матку сосал – ей тоже почти одну люцерну давали. Тут, правда, приходилось хитрить, изворачиваться: как узнают доярки про визит начальства на их ферму, они из кормушек убирают люцерновое сено, прячут. Как иначе? Установка партии на кукурузу, а вы что даёте? Игнорируете указания партии? «Два партбилета у председателя»? Откуда люцерна тут взялась?

Шли хорошо дела в колхозе Ленина. Конечно, «секрет» никто не выдавал. Даже секретарь партийной организации, которым по совместительству являлся сам Иван Зырянов. Так бы и процветало животноводство в хозяйстве этом, но тут объявился инструктор райкома партии Петя Беленко, курировавший этот колхоз. Ему партия приказала брошюру написать об опыте животноводов передового хозяйства. Целый день на перекладных, а где и пешком добирался до колхоза.

Но грешок за Петей водился – любил уж больно он сорокаградусную. На ночлег его определили к Тимофею Назаровичу, скотнику третьей скотобазы. Тимофей в этот вечер обмывал Почётную грамоту – из области вчера приезжали. И ещё выход на заслуженный отдых.

Народ северный хоть и бедный, но уж и щедродушный, каких поискать. Это вам не южане, у которых ковша воды не у каждого выпросишь. Короче, партийный инструктор хорошенько обмыл и день рождения, и грамоту Почётную нового знакомого. Утром надо бы опохмелиться, но ничего в бутылках не осталось. Хотя Петя Беленко и был скупердяем, но в сельпо смотался. Тем более накануне ему выдали 15 рублей безотчётных командировочных и столько же аванса за будущую брошюру о передовом опыте животноводов. А вечером по пьяни Тимофей что-то говорил о секрете колхоза, но Петя запамятовал. И вот купил он белую с сургучной пробкой за 2 рубля 12 копеек, а на сдачу, за 88 копеек, Тимофею Назаровичу в подарок на день рождения рамку красивую под грамоту Почётную.

Рамка подошла почти в самый раз. От неё и от похмелки Назарович совсем расклеился и рассказал Пете об островке, на котором растёт вовсе не «царица», а спасительница телят и бурёнок колхозных. А к вечеру партийный инструктор первым из всей партийной элиты побывал на островке и воочию увидел «не царицу».

Дней через десять Иван Зырянов вместе с председателем колхоза Игнатом Даниловичем и агрономом Осипом Ефимовичем стояли навытяжку как школьники перед членами бюро райкома партии. За огромным, чуть меньше вертолётной площадки, красносуконным столом грозно восседал первый секретарь Тимошенко. Над его головой висел большой портрет Хрущёва, справа от портрета, на красном кумаче, утверждение Никиты Сергеевича: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме», а слева лозунг: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи».

При всей строгости, соответствующей должности, выражение лица Ивана Ивановича Тимошенко страдало недостатком мыслей. Все руководящие партийцы поднялись до этих высот из класса люмпенов, став первыми рабами ленинской партии. А любой раб, посаженный на трон, никогда не устоит перед соблазном злоупотребления своей властью. Он, как вампир, получает душевное удовлетворение, коего не мог получить раньше в силу разных обстоятельств: из-за прежнего нищенского существования, собственной лени, приводившей к малограмотности, бескультурью, душевной пустоте. И когда такой раб получает огромную власть, он радуется в душе, если удаётся унизить подчинённых ему людей. Получается почти как в законе о физике: огорчения одного дают радость другому.

Умный человек тем и отличается от других, что он не любит властвовать. Он любит творить. А что может творить люмпен, которого Всевышний умом обделил?

Слева от Тимошенко, за длинным столом, словно шайка удальцов около своего атамана, уместились с невозмутимым и безгласным видом фараонов окаменевшие, черногалстучные, выдрессированные партией Ленина члены бюро: предрайисполкома, второй и третий секретари райкома, прокурор, начальник управления сельского хозяйства, заворготделом райкома партии, начальник райотдела милиции. Партийное бюро, а их в СССР было до десятка тысяч, оправдательных решений не выносило. Это карательный орган для каждого, кто нарушил букву партийных постулатов, поэтому бюро состояло из лиц самых высоких должностей, самых грозных партийцев, которые получили прививку от честности, когда ещё вступали в члены КПСС. Все они были заранее согласны с любым решением первого секретаря, которое он выносил тоном, не терпящим возражений, потому как воспитаны постулатом демократического централизма Устава партии. Постулат этот чётко определил ещё Ленин: «Меньшинство подчиняется большинству». Такой великий теоретик, а не понимал, что ум-то как раз и у меньшинства. Большинство – толпа, которую ведёт именно меньшинство. А порой и один человек. А толпа, воодушевлённая этим одним – она и в пропасть понесётся, если убедят её в такой необходимости. Толпа думать не может.

И хотя первый секретарь один, а членов бюро 7–8 человек, но каждый был сам по себе, каждый мог выразить только своё мнение, с которым могло быть несогласно большинство. Но это грозило неприятностями в карьере. В партию все и всегда вступали только ради карьеры, благ, преференций. Беспартийный человек никогда в СССР не мог бы занять пост повыше, реализовать свои добрые идеи, претворить в жизнь хорошее дело, поэтому он вынужден был вступить в единственную партию страны. Исключение составляли, пожалуй, красноармейцы на полях войны, вступавшие по велению души, когда нужно идти в бой, возможно, последний в жизни. Воодушевлённые идеей победы над врагом, там не задумывались о карьере, потому как пуля не выбирает жертву. На войне все равны. И атеистов там не было. В атаку шли с Богом в душе.

В мирной жизни всё не так. Потому что не грозит пуля, и у каждого есть желание более полно реализовать себя. Наконец, просто жить лучше. Но в СССР без членства в КПСС это было невозможно. Вот и вступали, чтобы сделать карьеру. Пусть не в росте профессиональном, хотя бы материальном или творческом. Хотя люди, оболваненные партийными идеями, порой и не думали об этом. Всё вытекало из условий сложившихся обстоятельств. Зачастую на вопрос: «Почему вступаешь в партию?», – новички искренне отвечали: «Хочу быть в первых рядах строителей коммунизма». Уже и не мыслили, что коммунизм построить невозможно, а кому приходила в голову эта мысль – тот не писал заявление о приёме в КПСС.

В торце стола этого карательного отряда с кипой бумаг и с паршивой раболепной улыбочкой стоял инструктор Петя Беленко. С мелкой тщеславностью он стремился до конца использовать свою победу в этом простецком деле, которое ему доверили. Слухи ходили, что скоро завобщим отделом райкома на повышение в область уходит, и на его место утвердят Беленко. Колхозная троица у входной двери стояла, как было заведено в этом кабинете.

– Ну что, товарищи, лет пять партию обманывали? Не сеяли кукурузу, а только отчитывались? – гремел первый коммунист района Иван Иванович Тимошенко.

Колхозный агроном пытался объяснить, что на остров тот не проехать никак никакому трактору; председатель Игнат Данилович втолковывал, что там искони люцерна растёт, да и островок этот в севооборот не включён; бригадир Зырянов о пользе люцерны начал рассказывать. Перебил его грозный секретарь, годами почти ровесник с Иваном, но уже политически выдрессированный партией:

– Ты шо, бригадир, нас тут за дураков считаешь? Партия не знает, где что сеять треба? Диспепсией нас пугать вздумал? Куда от неё деваться – знают зоотехники и ветврачи. Вы партию пять лет околпачивали, а партия этого не прощает… Она за обман строго наказывает. Додумались! В передовики, вишь ли, выбились. Вам партия приказала кукурузу сеять, а вы против указаний пошли, своевольничали вон сколь лет! А мы уж тут с членами бюро подумывали к медалям вас представить. Теперь вот инструктору Беленко спасибо надо сказать, раскрыл аферу вашу… А если в области об этом обмане узнают? Или до Хрушёва дело дойдёт? До ЦК партии?

Словом, всё в таком же духе. Напрасно Игнат Данилович фронтовыми наградами звенел чуть пуще обычного, на дождь за окном ссылался, поясняя, что в низину острова трактор ну никак не загнать – любой утонет. Дай моста туда нет – не попасть с техникой.

– Построить! Вот вынесем решение и стройте мост! – кричал первый.

А отец Пети Беленко, председатель райисполкома Михаил Васильевич, не обсуждая, наказание назначил:

– Гнать из партии таких надо!

Агроном колхозный улыбнулся (он-то беспартийный). Предколхоза голос повысил враз:

– Мне в окопах партбилет вручал сам маршал Рокоссовский, вот ему и сдам, если потребуется партбилет.

Бригадиру Зырянову крыть нечем, и спрос с него строже всех – он секретарь колхозной парторганизации. По совместительству. Неосвобождённый. И ещё он помнил совет Игната Даниловича, когда ехали на это бюро:

– Ты там особо, Иван, не упирайся. С партсекретарём спорить – что против ветра мочиться…

– Пример какой подаёт наш Иванушка! – истекал-таки самодовольством первый. И в густом голосе, и в уменьшительном произношении имени известного бригадира слышалась издёвка над человеком, которая грела души членам бюро: им казалось, что возвышает их это над обвиняемым, елеем одурманивая не только сознание первого секретаря, но каждого сидящего в этом длинно-суконном кабинете. Первый секретарь вершил суд – другие члены бюро сидели как прокуроры. А вот адвокатов в составе бюро не полагалось: кого и для чего защищать, если нарушен Устав любимой партии? Всех непослушных партия карает. Вся дисциплина держится на этом, даже если ради дела или по ошибке нарушен её священный Устав.

Когда троица «провинившихся» выходила из обвинительного кабинета, Петя Беленко, истекая самодовольством и вибрируя душой, с мелким тщеславием маленького человека, стараясь выглядеть радетелем за судьбы людские, участливо шепнул Зырянову:

– Прошение о пересмотре наказания можно и в районную парткомиссию подать, и в областную…

– Да пошёл ты…, – выругался бригадир.

А Игнат Данилович изрёк:

– Не знаешь, что опасней – то ли немец с пистолетом, то ли хохол с партбилетом…

Когда вышли в серые сумерки под моросящий северный дождик, агроном вздохнул с облегчением:

– Атмосфера там какая-то душная, дышать тяжело. И как вы, Игнат Данилыч, выдерживаете, ведь почти каждую неделю бываете здесь…

– Дом как дом. А что дышать там тяжко – ты, Ефимыч, осторожнее с такими словами. А то загреметь можешь.

– Да ведь не сталинские времена…

– Времена другие, а законы те же. У кого ум короток – у того уши большие. Донесут, и пяток лет могут вляпать. Политическую статью в уголовном кодексе никто не отменял.

Зырянов никуда не обращался за помилованием. «Партия – она вам не адвокат, а бюро райкома – орган карательный», – помнил он афоризм первого коммуниста района.

– Не дадут тебе теперича спокойной жизни, Иван, – возвращаясь по ухабам на «газике» домой и не поворачивая головы после долгого молчания, вздохнул председатель. – Двадцать начальников в райкоме – все на шее трудящихся сидят, да ещё и палки в колёса народу ставят. Я вот токо удивляюсь карьере Михал Васильича и сынка его. Сам он до войны-то сапожником был, потом технологом поставили, посля – инженером стал, с семилетним-то образованием. А после войны уж в райисполком забрали. И сынёнок его после семилетки инструктором в райкоме комсомола крутился, а вот уж и в парторганах сидит. Ну, семейка… Невзлюбили тебя они, Ваня.

– Весной третий курс техникума закончу и к брательнику под Кострому махну. Он там место зоотехника обещал, – отозвался бригадир, выбрасывая папироску.

– Отпускать-то мне тебя жалко, – теперь председатель с первого сиденья обернулся к Ивану.

– Ничего. Там паспорт выхлопочу. А работы я не боюсь, вы ж знаете, Данилыч.

* * *

Они встретились через тридцать лет на базарной площади Костромы – бывший бригадир Иван Зырянов и Петя Беленко. Партработник – это не специальность, поэтому сейчас Беленко торговал сельхозпродукцией, а успешный директор сельхозкооператива Иван Зырянов приехал заключать договора на поставку в город своей продукции. Он первым узнал бывшего партинструктора.

– А что, начальник, люцерна у вас есть? – с подковыркой директор к торгашу.

– Вон, в мешках по 5 и 10 кило.

– А кукуруза?

– Всякая есть: и на зерно, и на силос, и сладкая для дачи и огорода.

– А на острове расти будет?

– На каком острове? – Беленко недоумённо смотрел на пожилого покупателя. – Что за глупые вопросы?

– Ну как же! Шестьдесят четвёртый год забыл? Из партии коммуняк меня тогда вытурил за эту кукурузу, чтоб тебя диспепсия схватила, партиец вонючий…

Красный флажок

Парторг Игнат Доценко чуть ли не бегом спешит в реммастерскую.

– Как, ты ещё не готов? – вскинулся на токаря Володю Ашихмина. – Опоздать же можем. Игра в семь, футболисты из «Степняка» уже разминаются…

– Так это ты, комиссар, рот закрыл – и рабочий день у тебя кончился, а мне ж станок-то почистить надо, чтоб завтра снова ладненько работал. Ещё минутки три обожди. А разминаться мне зачем? Я за день хорошо раскрутился, – он сноровисто протирает свой старенький «ДиП» серой ветошью.

Игнат нервничает, боится опоздать. Не в его правилах. За пять лет, работая вторым секретарём райкома комсомола, выдрессирован к дисциплине. Умеет словом увлечь людей на большие дела.

Бывая в сёлах, всегда выступал в клубах и Домах культуры с любимой лекцией «Моральный облик строителя коммунизма». Общество «Знание» платило обычно три рубля, а за эту он получал по четыре, как наиважнейшую, главную тему дня. Голос у Игната поставлен неплохо; в свою лекцию он вставлял факты из жизни района, конкретного села (данные ему накануне предоставляли парторги или профактив). Он уж мечтал перейти работать штатным лектором в своё любимое «Знание», но райком партии выдвинул его весной парторгом в совхоз «Раздольный». И здесь Игнат с первых дней проявляет сверхактивность. Играет в футбол за совхозную команду, партийные и профсоюзные собрания на всех участках организует строго по плану, стенгазеты торопит выпускать.

А главное – организовал вручение красных флажков всем передовикам. Продавцам, почтальонам, дояркам, скотникам и свинаркам красные вымпелы с надписями: «Лучшему продавцу», «Лучшему почтальону», «Лучшей доярке» и так далее. А другим – флажки: «Лучшему трактористу», «Лучшему шофёру», «Лучшему слесарю», «Лучшему токарю». Ездит на личном «москвиче» по всем участкам и вручает. Иногда вместе с предрабочкома. Как только жатва хлебов началась, он на третий день побывал во всех бригадах и каждому комбайнёру, кто больше зерна намолотил, прикрепил к переднему ребру бункера машины флажок с надписью «Лучшему комбайнёру». Тут напомню, что инициатива морального поощрения принадлежит вовсе не Игнату. Каждую страдную пору обком партии присуждает переходящее Красное знамя лучшему району. По итогам пятидневки, декады ли, недели. Где как. Награду эту высокую в район приезжает вручать обычно первый или второй секретарь обкома. Для колхозов и совхозов каждый район также учреждает своё красное знамя. И уж районный руководитель приезжает в хозяйство и тоже торжественно передаёт победителям социалистического соревнования знамя района.

В период жатвы хлебов и сенокоса итоги подводили и награды вручали обычно раз в неделю, а в посевную – она ж быстротечна – по пятидневкам. Ну а уж в каждом хозяйстве своё знамя присуждали лучшей бригаде. Такая вот была иерархия. Так что, кроме рабочих бригад, партийные секретари на селе совместно с профкомом присуждали флажки и вымпелы отдельным передовикам производства.

Игнат Доценко на полевой стан третьей бригады прикатил рано: комбайнёры ещё и в поле не выехали. Потолковав с бригадиром, он заявил механизаторам, которые убирали двенадцатую клетку, что все семь человек удостаиваются флажков «Лучшему комбайнёру».

– Так, это ж… Вчерась ведь никто норму из нас не дал, – несмело информирует Володя Ашихмин, сменивший на время хлебоуборки токарный станок на краснобокий комбайн марки СК.

– Дождь помешал, чего сделаешь, – парирует Игнат. – Это авансом, сегодня все справитесь. Первый секретарь едет в «Степняк», а дорога как раз вдоль двенадцатой клетки идёт. Он должен видеть, что у нас все лучшие.

На другой день Игнат приехал забирать флажки.

– Твой где? – спрашивает Ашихмина. – Я ж вчера к бункеру прикручивал…

– Да не знаю, упал, может. Не смотрю я за ним… Некода тут глядеть.

– Вещь-то ведь казённая. Куда он упасть мог? Ищи давай.

– Да нужен он мне – искать? Тебе надо – ты и ищи, – зычным голосом парирует Ашихмин.

Он на пяток лет старше парторга, на целую голову выше ростом, в футбольной команде – капитан и главный бомбардир, а худосочный, низкорослый парторг – лишь топчется в защите. Видимо, эти данные позволяют Виктору говорить с комиссаром на «ты».

К осени, когда жатва хлебов закончилась, свадьбу на верхней улице посёлка кто-то затеял. Её весёлые песни парторг к вечеру услышал и обомлел. Генсек Горбачёв приказал с пьянством бороться, сам Игнат не раз вызывал в посёлок участкового и вместе с ним рейд по дворам делал в поисках самогона. Сельчане его с тех пор и невзлюбили, зато в райкоме Игната в пример ставили, как активнейшего в борьбе за трезвый образ жизни. И тут на тебе – пьяная свадьба. «В магазинах ничего спиртного не дают, кроме двух бутылок в месяц по талонам. На них свадьбу не затеешь. Партия ж разрешила только трезвые свадьбы играть. А тут раз песни горланят, значит, пьяная», – засёк для себя Игнат. И наперекор русской поговорке пошёл на разухабистые припевы.

Постоял у штакетника. В дом чужой на праздник всё ж постеснялся. Вскоре парни вывалились, надвор пошли. Володя Ашихмин средь них. Он парторга увидел, подмигнул и захохотал своим зычным голосом:

– Комис-с-сарам п-привет! Кислый-то чё? В-выпить п-пришёл? Или в-всё с-самогон-ночку ищ-щ-щешь? Да н-нету её у нас, нету. Кумыс лакаем. Аха!

– С кумыса-то спят, а не песни горланят, – несмело так Игнат возражает.

– У-у-мный к-како-ой! – веселится Володя. – В-в-сё знает! М-молоде-ец, Игнат Ефимыч, м-м-молодец!

– Самогоночкой ведь попахивает, – парторг напоминает.

– Д-д-да ну-у-у? А т-ты зайди, х-хозяина-то с-с-спро-си, – раскуривая сигарету, даёт совет Ашихмин.

Через день приехал по вызову Игната участковый милиционер, но опять ничего не нашли. Даже в доме, где свадьба гудела. «У, конспираторы!», – злился парторг на всех жителей посёлка. «Поймаю я вас когда-нибудь, всех поймаю!» – заверяет сам себя молоденький парторг.

На почве заморозки появляться стали. Южные птицы с курганских полей клиньями в дорогу дальнюю снарядились. Игнат Доценко в один из таких октябрьских дней в райком партии с разными бумагами приехал. К обеду управился в нужных отделах. Тут его секретарь по идеологии Михаил Васильевич Тищенко встретил, в кабинет свой попросил.

– Сигналы, Игнат Ефимыч, из села были на тебя. Крутоват, сказывают. С народом надо помягше, пообходительнее. Не сталинские ж времена… Сказывают, всё самогон ищешь? Кнут – он у милиции, а у нас должен быть пряник.

Молодой парторг помалкивал, соглашался, поддакивал, заверял учесть и внять критике. А тут и на обед собрались. Вышли вместе. На сыро-грязной площади, напротив райкома, старенький «москвич» Игната к крылечку здания стоял ближе других автомобилей. Тищенко знал его машину и, увидев, спросил:

– Твой же «москвич»? А чего тут люди столпились? Что за цирк? Чего им там весело?

Ближе подошли.

– А что это у тебя за флажок к антенне прикручен? – строго спросил Тищенко.

– К-какой флажок? – удивился совхозный парторг и тут же увидел на своём «москвиче» красный кусочек ткани, на котором белыми буквами выведено «Лучшему самогонщику». Эти два слова прочёл и секретарь Тищенко, схватился левой рукой за сердце, а правой опёрся о крышу синебокого «москвича». И без того невысокого роста Игнат стал ещё меньше, приседая и охая. Тёмные глаза его сделались раза в два больше; губы разошлись, увеличивая рот, но воздуха всё равно не хватало; вытянулось и без того худое лицо, побелело. Тищенко стал накрывать красный флажок на «москвиче» своей серой фетровой шляпой, приказывая народу, что, похохатывая, толпился у машины, расходиться.

Журавли прокурлыкали над площадью, на юг улетая. Не видел их клина совхозный парторг Игнат Доценко. Небо с овчинку было. Его мозг листал вопросы: кто, за что, когда? Очухался, когда тяжёлый кулак секретаря по идеологии с рёбрами Игната поцеловался.

Промурлыкать пятилетку

В нашей стране в середине прошлого столетия была мода создавать на производстве особые бригады. Они назывались «Бригады коммунистического труда». Какой коллектив неплохо работает, план перекрывает регулярно – партийные органы совместно с профкомитетом присваивали такое звание. Кто малость недотягивал – те за него боролись, и табличку с надписью на видном месте приколачивали: «Коллектив борется за почётное звание бригады коммунистического труда».

В стране даже про такие коллективы своеобразный гимн сложили. Назывался «Марш коммунистических бригад». На каждом празднике пели, по радио, само собой, каждый день транслировали. Народ наизусть знал этот марш.

В одном из райцентров Челябинской области очень уж тщеславный инструктор райкома партии Василий Саенко, желая выслужиться, рассказывал сослуживцам, что у него даже кошка мурлычет этот мотив. Смеялись в райкоме: шутит парень.

– Да серьёзно, – убеждал всех Василий. – Не верите? Пойдёмте после работы ко мне, услышите сами.

И однажды другой инструктор из отдела пропаганды и агитации Олег Троценко согласился зайти послушать марш в исполнении кошки. Зашли в квартиру, разделись, выпили по стакану пива, остальное из бутылки налили кошке в черепушку. Джон Абрамович – так хозяин окрестил домашнее животное – лакнул пару раз, облизнулся, на хозяина посмотрел, на гостя. Зашла в комнату жена Василия Нина, уселась на домотканый половичок, Джона на руки взяла и стала гладить. Буквально через минутку-другую кошка замурлыкала «Марш коммунистических бригад». Правда, один припев всего, но и от этого Олег был в шоке.

Утром он своему завотделом рассказал о таком факте.

– Проверим, – бойко ответил заведующий и напросился к Василию в конце рабочего дня послушать марш коммунистических бригад в кошачьем исполнении.

Всё повторилось. Сперва, правда, завотделом от стакана пива отказывался, но Василий стал утверждать, что кошка в таком разе и мурлыкать не будет. Но когда Нина погладила Джона, марш стал слышен по всей комнате.

– Долго дрессировал? – спросил завотделом хозяина.

– Дас год почти, – гордо ответствовал Василий.

– Ну, молодец! – пожал ему руку начальник. – Расскажу секретарю по идеологии, а то у нас никто не верит этим россказням. А тут – поди ж ты… Это что-то необыкновенное. Кошки ж, я читал где-то, дрессировке не поддаются. А тут партийные песни исполняет. Это же сверхспособная кошка. Уникум! А почему таким именем-то назвали?

– Сначала думали, что это кот. И очень хитрый был котёнком…

– Чудеса!

Это же говорил через пару дней третий секретарь райкома партии, услыхавший Гимн в исполнении Джона. Но перед концертом и ему пришлось выпить. Не пива – сорокаградусной стопку. Хозяин уговорил.

Вскорости и первый секретарь был в гостях у Василия. И тоже сначала выпить пришлось, а уж потом песню послушать. Как только Нина погладила Джона, кошка замурлыкала. Правда, как всегда, речитативом. Наверное, ей так легче:

Будет людям счастье,Счастье на века.У советской властиСила велика!Сегодня мы не на параде,А к коммунизму на пути —В коммунистической бригадеС нами Ленин – впереди!

Минуты две молчал секретарь, переваривая услышанное.

– И продолжение будет? – строго спросил.

– Выучим, раз надо, – заверил инструктор Санко, робея перед начальником. – Ещё «Интернационал» разучивали, но для котов он трудноват, пока не получается…

– А этого марша когда все слова выучит?

– Ну Джон Абрамович за год управится, думаю.

– Надо быстрее остальные слова разучивать. Быстрее. И в область его повезём. На партактив. Пусть со сцены выступает, вдохновляет трудовые коллективы на подвиги.

Может тебе, Василий Поликарпович, в дрессировщики пойти? Кошачий ансамбль организуешь? Пусть эта животина песни со сцены мурлычет в пример всем… Прославишься на весь Советский Союз.

– Да зачем мне это? То ж хобби всего-навсего, Михаил Ефимович. Я призвание своё в партии вижу, а это – так, баловство…

– Но ведь с партийным подтекстом…

– А как иначе? Не блатные ж песни кошкам петь… Да я их и не знаю. Я только партийные все выучил. Одна лучше другой.

– Молодец! – положил на плечо Василию свою длань секретарь. – Вижу – настоящего коммуниста мы вырастили! Пример многим. Мы покумекаем с товарищами, как тебя премировать и чем. Ну на пивные расходы там… А тебя в инспекторы, а потом и завотделом переведём, как место освободится. Заслуживаешь, Василий.