Вляпались. Весёлые истории строителей коммунизма

– Да я и не боюсь. Поддержи – воду вылью из сапог, босиком пойду.

Когда Никита с девушкой пришли к большому костру, на нём уже булькало варево в котелке, от мангала шёл ароматный запах шашлыка.

– О, русалку выудил! – все трое смотрели на них изумлённо. Девушка была молода, немножко лохмата, ситцевая юбка прилипла к коленям, длинные мокрые волосы спадали на плечи и спину. Роста высокого. Может, и не была красавицей, но выглядела первобытно и очень привлекательно. Большие чистые глаза, в которых отсвечивали огоньки костра; румяные щёки напоминали зимний сорт крупных яблок, а вздёрнутый носик говорил о задорном характере. Одета простенько. На вид ей было не больше 22–23 лет.

– Меня Лидой зовут, – бойко назвалась она. – Ваш Нептун почти искупал меня там за излучиной. Мне бы пообсохнуть, да сапоги просушить.

Все засуетились, начали знакомиться.

– Да всех не запомню сразу. Нептун, ты мне костерок в сторонке сорганизуй, юбку и сапоги просушить бы…

– Как ты, красавица, Никиту нашего назвала? Нептун? – смеясь, переспросил Егор Максимович. – Почти правильно. Шептунов его фамилия. Он счас быстро. Да ты присаживайсь, красавица.

– Нет, юбка мокрая, просушить бы сначала.

– А вон, в палатку залазь, там спальник есть, фуфайка тёплая, переоденсь, можно ведь и простыть. Чего в воду-то лазила? Вон в ту палатку…

Никита тем временем за палатками отдельный костерок разложил, веток подкладывает.

– Ты, Нептун, – зовёт Никиту Егор Максимович, – дай девке-то спальный мешок, да к огню двигайтесь, чтоб не простыла. Принять ей надо.

Никита залез в палатку, мешок свой Лиде развязал, штормовку дал, фуфайку стёганую. – К костру пошли, пять капель тебе принять надо, согреться.

– Погоди. Ты мне рогатинки над костром поставь и поперечину – просушу чулки и юбку. И сапоги резиновые вверх подошвами на колышки. А я закутаюсь и приползу к огню.

– Уха готова! – кричит в темноту Николай. – Окружай с ложками!

– Скоро и шашлычок поджарится, – подаёт голос Виктор Александрович.

Лида выползла, зарывшись по пояс в мешок, закутавшись ещё и в фуфайку. Волосы убрала в тугой узел на затылке. Была спокойна, свежа и радостна лицом, словно какой-то тёплый свет исходил от неё. Егор Максимович налил из бутылки в металлическую рюмку и протянул ей.

– Пей, русалка, а то простыть недолго. Тут спирт, осторожнее.

Никита налил алюминиевую кружку лимонада:

– С ним легче. Запивай, – протягивает девушке. – Коль, налей ей ухи пополнее.

Спирт она сглотнула залпом, а лимонадом наслаждалась. Виктор Александрович протянул большой шампур с одурманивающим запахом сочного мяса:

– Гостье – первую порцию, – галантно преподнёс прямо в руки.

Лида поблагодарила и спросила:

– Все городские? Вижу, что неместные. Наши мужички бормотуху больше пьют, селёдкой закусывают. А у вас и мясо шикарное, и икра деликатесная. Где брали?

Сейчас гостью рассматривают всё пристальнее. Каждый отметил про себя, что хороша собой и не очень уж на деревенскую походит. Она тоже всматривается в лица незнакомых молодых мужчин. Виктору Александровичу слегка за тридцать, но выглядит старше за счёт сурового взгляда и тёмной шевелюры. Егор Максимович – тот светловолос, лицо приветливое, спокойное, глаза добрые, с какой-то ухмылкой затаённой. Николай, что металлическую миску ухи поднёс, – молодой, русоволос и курнос. «Наверное, нецелованный», – подумалось Лиде. У Никиты лицо слегка вытянутое, большой лоб обещает скорую залысину, годами он молод, высок, в карих глазах его читаются учёность и ум. Руки крепкие, сам весь мускулист. В нём уже сейчас проглядывается порода. Ладошку облизывает.

– А чего это у тебя? Кровь что ли?

– Да ерунда. Ты ж цапнула…

– О! Прости, Нептун. Я ж не хотела!

– Николай, дай-ка вон мой рюкзак, там бинт и йод есть, завязать ладошку надо, – отложил ложку Виктор Александрович. – Ты, Лида, с этой деревни? – кивнул он в сторону полей.

– Не деревня, а село у нас. Большое.

– На ферме трудитесь?

– У нас не ферма – комплекс молочный, – заматывая бинтом ладошку Никите, отзывается девушка. – Я комсорг совхоза.

– А не боитесь чужой мужской компании?

– Чего мне бояться-то? Я ж на своей земле! Село моё вон на взгорке, в километре отсюда. Здесь моя земля, это вы – гости. Да и когда это комсомольцы чего-то боялись?!

– И много у вас комсомольцев?

– Семьдесят восемь. Погоди, давай подую на рану – легче будет. О, а тебя, Нептун, я в Пензе, в педвузе видела! Учишься там?

– Да заочно закончил он, диплом вот обмываем, – информирует Николай, подливая ей в миску ухи.

– Я тоже там учусь! Только заочно, на третий курс вот перешла.

– Тоже обмыть надо, – встревает в беседу Егор Максимович, разливая всем спиртное.

– Говоришь, Никитой тебя звать? Сколько троек в дипломе? – Лида общительна и спокойно ведёт разговор со всеми, словно знакома с каждым сотню лет.

– Ни одной. Только шесть четвёрок, остальные – пятёрки.

– С ума сойти! А как ты марксистско-ленинскую философию выучил? Научный коммунизм, атеизм? Ну историю партии – ещё ладно, это полегше.

– Зубрил, читал, глотал, читал…

– Дурдом какой-то эти предметы! Во всех вузах и даже техникумах ими башку забивают. И ведь что выходит? В жизни-то эти знания никому не нужны. Лучше б логику ввели в программы, а то половина предметов – оторванная от жизни философия Маркса и иже с ним.

– Разве можно так о ленинской философии комсомолке рассуждать? – встрял в их беседу Виктор Александрович. – Это ж идеология партии, как можно жить без неё? Как коммунизм можно строить без этой политической основы?

– А чего? Я только размышляю. В жизни-то всё не так, как в этих учебниках.

– Вот и ввели изучать, чтоб было по учебникам. Никита ж выучил, всего Маркса прочёл. У него, кстати, – кивает он в сторону виновника застолья, – установка была: вуз заочно закончить, а потом жениться. Первое правило выполнил.

– Теперь осталось невесту с приданым найти, – перебивает Егор Максимович. – У вас в селе таковые есть?

– Да ладно, Максимыч, чего вы там, – вскинулся Никита. – Нет ничего лучше жизни холостяка!

Лидия пристальнее вгляделась в Никиту с вакантным выражением лица:

– А вы все из города? С какой конторы? – она уже малость опьянела, в глазах её множатся искорки костров.

Николай хотел ответить, но Виктор Александрович его опередил:

– С часового завода мы все. С конструкторского цеха. Пендели-фендели, анкера разные делаем…

– А, ясно, что не рабочий класс. Верю, что не обманываете. Я знаю, что такое пендель-фендель. Врут ведь только жулики да лакеи…

Наверное, все мужчины покраснели, но отблески костров на их лицах не выдали изменений цвета.

– А у вас, Лидонька, женихов много? – прожёвывая кусок шашлыка, вернулся к прежней теме Егор Максимович.

– Да все мои! Только одни – больно шафранчик любят, ну это винишко местное у нас так называют; другие – ростом не вышли, окурки какие-то; а третьи – жениться успели, пока я подрастала. А у меня тоже установка есть: пока институт не закончу – замуж ни за кого не пойду.

– И за меня? – захмелевши, спрашивает Никита. – Ты ж мне метку вот поставила, – поворачивает забинтованную ладошку.

– Слушай, ты сходи к костерку-то, глянь, чтоб одёжка моя там не сгорела, – она нежно погладила изящной ладонью его плечо, заглядывая в глаза. – Сходишь?

Никита ушёл. Вернувшись, спросил:

– Может, спирт тебе тяжеловат? У нас коньячок есть… Налить? Пять звёздочек. Армянский, – он снова садится рядом с бойкой Лидией.

– О! Так надо было с этого и начинать!

В застывшей тишине ночи совсем молодым выползал лимонный месяц, как украшение. В нарождающемся сизом тумане темнело море вершин леса с редеющими шапками желтеющей листвы. Вдоль реки в серебрившемся сумраке едва вырисовывалось русло Суры и длинные её луга. Блестящие звёзды в темноте неба смотрятся в дивные воды тихой реки. Всё заснуло в блаженстве. Только наша компания вела беседы у костра.

Все уже были нетрезвы, но беседа с русалкой бодрила и не звала в сон. Мужчинам было как-то спокойно, безмятежно и весело с этой высокой девушкой. Беседа ни к чему не обязывала, не обещала. Вся дневная суета забыта, теперь они расслабились душой и телом, наслаждаясь заслуженным отдыхом в стороне от городской суеты, в тиши осенних лугов родного края.

– Ты чего в воду-то полезла? – Егор Максимович опять задал ей тот же вопрос.

– Мешки там у селян с рожью. Для солода зерно разбухает, – пояснил Никита

– Да, – утверждает Лидия. – На селе по осени все так делают.

– Не воруют разве? – Виктор Александрович лениво сглатывает с шампура кусок баранины.

– Да вы что? Как можно? У нас все квас варят: бражный, имбирный, хлебный, кислощейный даже.

– У! – изумились мужчины. – Надо же!

– Говорят, и двери в дом не запирают на селе? – напоминает Никита.

– А чё их запирать?! Сколь помню – палочку в дверную ручку вставят и всё – значит, в доме никого нет.

– Не ворует никто? – опять Виктор Александрович интересуется.

– Да пошто это мы должны друг у дружки чего-то красть? У всех же всё есть! Коммунизм же строим.

– И на селе?

– Да мы уж почти в коммунизме живём! – сильно захмелев, убеждает всех Лида. – У каждого в доме телевизор, холодильник, мотоцикл, у кого-то и автомобиль: «жигули» или «москвичи». Ковры, стиральные машины. Работы всем – токо успевай. По сто пятьдесят, по двести рублей зарплата. Чего ещё надо? У меня почти 20 комсомольцев заочно учатся в техникумах, институтах. Разве не коммунизм у нас?

* * *

Тёплое солнце сентября успело нагреть и палатки, и воду, согнало сизый туман с лугов, а пьяненькие мужички всё дрыхли. Но вот один за другим стали выползать, охая и постанывая, как старички. Один за другим к реке шли, умывались, крякали.

– Никит, где ты там вчера коньячишко студил? Притащи-ка, – просит Виктор Александрович. – Хотя коньяк-то вот надо бы тёплым пить… Да, а где твоя русалка-то?

– Какая русалка?

– Ну ты что, забыл? Сам же её где-то выловил. Высокая, светлая такая.

Лиды нигде не было.

– Ночью, значит, ушла…

– Домой сбежала от тебя. Ладно, коньяк-то где?

Никита пошёл искать. Ходил долго. Едва отыскал авоську. Принёс, а Николай с Егором Максимычем ползают у палаток и кострища, чего-то ищут.

– Где банка с червями? Ты брал?

– Зачем мне? Ничего не видел. Она где была?

– Да в банке из-под икры…

Все стали искать. Ползали в палатках, вокруг кострищ, покрывало перетряхнули, на котором ночью едой и питьём наслаждались.

– Может, русалка твоя унесла? – иронизирует Николай.

– Аха, червяками торговать на ферме…

– Так, погодите, друзья. Вот осталась от вечера нераскрытая банка икры. Остальные пустые. А где ж тогда с червями? Мы разве не на рыбалку приехали? – стонет Николай. – Это ж чё выходит… Мы закусывали, помню: икрой, колбасой, шашлыками. Вон и мясо недоели, ухи маленько осталось, икры банка, хлеба много. Чай-то мы пили?

– С икрой и пили, с бутербродами. Это когда уж Лида уснула. Она в мешке уползала в палатку и очень на русалку была тогда похожа. Ты ещё, Николай, хохотал, – вспоминает сквозь похмельную боль Егор Максимович.

– Не помню… Чё мне эта русалка!? Мне червей банку надо!

– Ну вон банку красной икры бери, раз черви уползли.

– Как они уползут, если банка завинчивается? Видать, по-пьяни мы вместо икры…

* * *

Через неделю замначальника АХО обкома партии Иван Степанович обходил кабинеты, списки составлял – кто что из дефицита на выходные брать будет. Из промотдела вышел явно озадаченный. Тут навстречу сам заведующий.

– Слушай, Сергей Григорьевич, – остановил его Иван Степанович, – чего-то у тя с парнями не тово. Сорок лет работаю, а такого не бывало: Егоров и Шептунов от красной икры и коньяку отказались. А Шептунов-то ещё с рукой перевязанной. Спрашиваю: «Где поранился?», а он грит: «Ерунда, мол, поцелуй русалки». Чумной, однако. Это про него ты баел, что он Карла Маркса всего перечитал?

– Наверно, и Энгельса в придачу…

Стрессы для прессы

В восьмидесятые годы прошлого века работал я кинооператором студии «Казтелефильм» по Тургайской области, что в Казахстане.

Как-то ближе к вечеру приезжаю в один совхоз, где запланировано снять телерепортаж о работе передовых доярок. Познакомились с парторгом (была тогда в каждом хозяйстве, предприятии, любой организации такая должность – партийного организатора). Булат Хасенович на пару годков старше меня, совпартшколу только что закончил, и эта должность была для него трамплином в высшие парторганы власти. Он сразу предложил поехать на молочно-товарную ферму, где вот-вот дойка коров должна начаться.

Приезжаем. Доярки, молодые и не очень, собираются в красном уголке фермы.

– Мы вчера с директором здесь Красное переходящее знамя вручали третьей ферме за победу в соцсоревновании в январе, – горделиво поясняет парторг, показывая на награду.

– Давайте повторим эту сцену сейчас, – предлагаю Булату Хасеновичу. – Снимем для репортажа. А потом дойку коров, затем в молочном цехе по переработке…

– Жаксы [1], – соглашается он.

Выстраиваем доярок в группу. Осветитель Виктор устанавливает пару галогенок, я готовлю кинокамеру. И вот здесь нужно сделать небольшое пояснение. Чтобы на киноплёнку что-то заснять, надо многое знать об этом деле. Это сейчас любой школьник наведёт видеокамеру и поливает направо и налево, балуясь к тому же трансфокатором. А в те времена киноплёнка стоила денег, особенно цветная. И ещё надо было знать её светочувствительность, светоотдачу снимаемого объекта, знать, что такое фокус и т. д. Для этого каждый кинооператор имел при себе экспонометр: небольшой прибор на шёлковом шнурочке, размером чуть больше двух спичечных коробков. Вешаешь его на шею, а когда нужно, подносишь близко к лицу человека. В экспонометре есть фотоэлемент, что отражает свет. Стрелка на приборе показывает значение диафрагмы, которую и устанавливаешь на объективе кинокамеры. Если в помещении света недостаточно, тянешь на себя большим пальцем правой руки небольшую клавишу на экспонометре, матовое стекло в нём уходит, и, хотя освещение на пределе, ты уже знаешь какую выставить экспозицию. Вы долго читаете эти строки, а в работе это происходит автоматически, и за пять-семь секунд оператору всё понятно. Словом, навёл я на середину группы доярок экспонометр, глянул на стрелку прибора, и только было взялся за кинокамеру, как одна спрашивает:

– А что такое вы измеряете?

В неудачный день я приехал в этот совхоз и так же неудачно пошутил:

– Проверяю, кто сколько вчера вина выпил…

Все засмеялись, а одна красавица лет тридцати и говорит:

– А ну-ка, измерьте мне и скажите, сколько я вчера выпила. На именинах у соседки была, – уточнила она для товарок.

Нет бы мне сразу правду сказать, но я продолжал свои шутки: навёл налицо этой доярки экспонометр, стрелка, естественно, вправо поползла, я глянул и спокойненько выдаю:

– Граммов двести вина, – брякнул, ни о чём не думая и ещё не подозревая о последствиях такой шутки.

– Надо же, какой точный прибор! – удивлённо и задумчиво отзывается красавица. – Вот ведь до чего техника дошла…

Все доярки посерьёзнели враз, засмущались что ли. Даже парторг онемел и чуть знамя огромное не уронил.

Тут я уж признался, что пошутил, и прибор этот киношникам подмога в работе. На улице мы им почти и не пользуемся, а вот в помещении он определяет световой поток. И всё прочее в этом духе. Теперь уже доярки не верят мне. Но вручение знамени и другие сцены я отснял, и мы поехали с Булатом Хасеновичем на ужин. От фермы только отъехали, он и говорит:

– Слушай, Николай, подари мне эту штуковину. Барана взамен подарю. А хошь – два.

– Какую штуковину?

– Ну, которая определяет, кто сколько спиртного выпил…

Тут уж я онемел и посерьёзнел:

– Булат Хасенович! Да пошутил я в красном-то уголке. Это экспонометр для замера отражения света. Показывает, какую диафрагму на объективе ставить. Как снять без брака.

Не верит парторг:

– Но ведь, сколько выпила вчера Вера Ивановна, прибор-то точно показал…

Долго пытался я оправдаться за свою шутку, но парторг – он ведь первый коммунист в коллективе – упёрся и всё тут.

– Да зачем вам этот экспонометр?! Что вы измерять-то будете?

– Э, не скажи! Я всех любителей выпивки в мастерских и на фермах буду проверять каждый день на алкоголь. А то выпивох ещё немало и у нас в совхозе.

– Да казённый прибор. Не мой он, как же подарю его?

– По акту спишете, другой выдадут. Хошь три барана из отары отдам. Выбирай любых.

– Мне их что – на балконе разводить?

Тут надо напомнить, что обычай такой у мусульман: если вещь понравилась, и человек просит, то не уступить уж никак нельзя. Врагом всю жизнь будешь. Даже здороваться с тобой перестанут. Но и ты у него проси что хочешь. В меру разумного, конечно. Тоже отдаст.

Вспомнил я, что в универмаге областного центра продаются экспонометры марки «Ленинград-4». Где-то рублей за 15. Убедил парторга, что привезу через пару дней ему экспонометр. Слово своё сдержал. Но потом слышал по рассказам, что стал Булат Хасенович всем работникам под нос экспонометром тыкать. Любители выпить от него шарахались. Стороной стали обходить комиссара совхозного и те, кто накануне к рюмке прикладывался. И ладно, не мои это проблемы, но жуткое ждало меня впереди.

Вскорости, а точнее в марте 1985 года, к власти в Кремле поставили меченого ублюдка Горбачёва, который начал войну со всем, из чего готовят спиртное, и с теми, кто принимает даже пиво. Общества трезвости создавали в каждом городе и посёлке, в аулах и на отгонных пастбищах. Даже свадьбы – и те стали трезвыми. Синие корочки общества трезвенников вручали каждому жителю СССР. Обо всех ужасах Горбачёвской глупости я рассказать не могу. Кто жил в ту эпоху – и без меня знает, кто не жил – пусть на слово верит.

В районах стали собрания проводить: опытом трезвого образа жизни начали делиться. А потом и областное совещание организовали по этой теме. Пригласили в обязательном порядке всех руководителей, парторгов, предсельсоветов. На сцене ДК Горняков большой портрет меченого повесили, а во весь задник сцены кумачовый бред партийно-обилеченных карьеристов: «Партия Ленина – сила народная – нас к торжеству коммунизма ведёт». Чуть ниже другой лозунг местного значения: «Тургай работает на коммунизм». Такой же текст, кстати, обрамляет крышу огромного элеватора, что на окраине Аркалыка.

Первый секретарь обкома КПСС со звездой Героя Социалистического труда читал часа полтора огромный доклад, написанный его холопами, объясняя всем значение трезвости, убеждая, что коммунизм построить невозможно, если народ по-прежнему будет принимать хмельное. Потому и талоны на вино и водку ввели, и запрет в ресторанах и кафешках на продажу спиртного.

– А коммунизм – это райская жизнь. И наступит она скоро, очень скоро. Осталось вот только нам побороть «зелёного змия», – вещал в микрофон первый секретарь.

«Убедив» зал в полезности борьбы с пьянством, вожак объявил выступления в прениях. И опытом работы в борьбе за трезвый образ жизни первым попросил поделиться совхозного парторга Булата Хасеновича Хасенова.

Услышал я его имя и присел от нехорошего предчувствия. Тут я тоже поясню, что некоторые мероприятия областного значения телевидение снимало для эфира. И журналисты располагаются прямо перед сценой, где сидит президиум совещания во главе с первым коммунистом области.

И вот за трибуну бодро взбегает Булат Хасенович, про которого первый секретарь обкома рассказал, как про лучшего борца в борьбе за трезвость. «Почти все бросили выпивать в его совхозе».

– Тут заслуги моей немного, – вещает бойко Хасенов. – У меня прибор есть, который показывает, кто сколько даже вчерась выпил хмельного. Я почти каждого подозрительного проверяю этим прибором. Люди стали бояться, мы же меры потом принимаем партийные и административные к выпивохам. А прибор этот уникальнейший мне корреспондент вот этот подарил, Николай с телевидения, – и на меня показывает. И экспонометром помахивает.

Чую: весь зал мне в спину смотрит. И со сцены все уставились на меня как на героя или злодея. Не знаю. Я тогда в шоке был. И несколько минут ничего не соображал от такого заявления парторга. Зычный бас секретаря обкома вывел из оцепенения.

– Так если такой чудо-прибор есть у телевизионщиков, то мы попросим уважаемого корреспондента обеспечить им всех парторгов. Или перед комитетом по телевидению походатайствуем помочь нам в этом главнейшем партийном деле.

Тут кто-то из зала намекнул, что это всего-навсего фотоэкспонометр киношников и фотожурналистов.

– Как бы он не назывался, лучшего-то прибора в борьбе с пьянством пока ведь нет, – заявляет первый секретарь. – Пусть кинооператор после отчёта Булата Хасеновича про прибор расскажет и опытом борьбы с пьянством поделится…

А вы спрашиваете, какие стрессы ведут к инфарктам…

Партийная диспепсия

Дай Бог не вляпаться во власть.Е. Евтушенко

Как-то аборигены Африки взяли в плен американца, француза и русского и заявили, что следят их живьём. Но если кто из них задаст вопрос, на который аборигены не смогут ответить, того они помилуют.

– Ракета! – заявил американец.

Пошушукались людоеды и говорят:

– Это такая штуковина, что по небу очень быстро летает, – и сьели американца.

Тут француз заявляет:

– Телевизор!

– Это такой ящик, что картинки всякие показывает, – и сожрали француза без соли и перца.

Тут русский говорит:

– Райком партии.

Совещались людоеды долго. Потом говорят:

– Беги отсюда. Не знаем мы, что это такое…

– Ребята! Вы не знаете, что такое райком партии, а где ж вы тогда людей жрать научились?

Этот бородатый анекдот вспоминается всякий раз, когда слышишь истории о коммунистах – передовых строителях светлого будущего.

* * *

В конце пятидесятых годов прошлого века вернулся Хрущёв из Америки и обязал всех работников села взяться за выращивание кукурузы. Культуру эту и до него кое-где выращивали, хоть и в малых объёмах. Но тут размах взяли всесоюзный. И правильно сделали. Потому как культура эта – корм белковый и молокогонный для крупного рогатого скота. И как бы сейчас не посмеивались над Никитой Сергеевичем, но без кукурузы не поднять бы стране производство молока и мяса. Так что все хозяйства на селе не обходятся без неё до сих пор.

Установка партии коммунистов в те далёкие годы была только на выращивание кукурузы. (В СССР без перекосов то в одну, то в другую сторону не бывало). Ну и стали её сеять что на юге, что на севере. В Вологодской области тоже не отставали от веяний времени: приказ дан сеять всюду и как можно больше. Клевер, люцерну, горох, вику и прочие культуры потеснила тогда «царица полей» – так коммунисты окрестили кукурузу.

Толковые земледельцы начали было возражать против такой монополии, но аргумент партийных властей в адрес роптивых: «У вас что два партбилета?», – воздействовал. Но в одном из хозяйств на севере области нашлись-таки смелые крестьяне. Бригадир кормодобывающей бригады Иван Зырянов предложил председателю колхоза и агроному на одном из островов (гектаров эдак в семь) не перепахивать уже растущую там многолетнюю люцерну, чтобы занять участок кукурузой.

На остров этот летом можно было попасть только на лодке, что и делали косари, когда подходила пора сенокоса. Метали там стога, а зимой, когда все протоки замерзали, вывозили люцерновое сено на лошадях. Замечу, что сено этой травы – первейший корм для бурёнок перед и после отёла, а также для телят. Скармливание кукурузного силоса тут только вред нанесёт. Истину эту знает каждый животновод.

Словом, порешили не трогать островок с люцерной. Но пришлось в отчёт включить, что засеян «царицей полей», потому как обком партии требует. Кто проверит в такой глухомани, да и кто из коммуняк районных знает про участок этот?

К весне в колхозах растёлы коров начались. По всей Вологодчине. Точнее, по всей Руси великой. И падёж телят тоже начался. И абортирование бурёнок. Но особенно телят диспепсия (понос) косила. Ветврачи, ветеринары, зоотехники покоя не знали, старясь снизить беду сию. Специалисты понимали, что главная беда – скармливание силоса стельным и растелившимся коровам, но другого-то корма мало. Нехватка острая.

Год так прошёл, второй. Почти по всем колхозам выявлен большой падёж, и не только приплода. А в хозяйстве смелых руководителей, где Ваня Зырянов бригадирствует, – рост молодняка. И падежа бурёнок нет. На сто коров сто два телёнка за год получено (такой подсчёт статуправление ведёт). Нигде нет таких хороших показателей. И на третий год кукурузного бума, и на четвёртый. Уже делегации стали за опытом ездить в глубинку эту, корреспонденты наведываться чаще и чаще. В газетах фотографии передовых телятниц и доярок замелькали с колхоза этого, носящего имя вождя революции. Премии маленькие перепадать стали труженикам ферм. Делегации всё просили опытом поделиться: как это, мол, у вас и падежа скота нет, и все другие показатели выше, чем у соседей.