Пустошь памяти

Старик взглянул на нее из-под твидовой шляпы с короткими полями, из швов которой уже торчали нитки и виднелись потертости. Он будто и не ожидал ее тут увидеть. Через мгновение черные глаза подобрели, а скулы, покрытые тонким слоем пыли и песка, приподнялись из-за широкой улыбки. Седая борода и усы зашевелились:

– Скоро, дорогая! – он говорил громко, словно скрежет гвоздя по горячей металлической пластине. – Я только ежевики наберу для пирога. Ты же любишь ежевику, так ведь, Лиллиан?

– Терпеть не могу ежевику, – буркнула девочка.

Старик должно быть ее не услышал и с блюдцем в руках продолжил шаркать ботинками с протоптанной подошвой в сторону разросшегося куста. Через пару-тройку лет растение будет способно закрыть своими когтистыми ветвями единственное окно на первом этаже.

– Ты же знаешь, что бывает ежевика и без колючек, а, Лиллиан?

– Меня зовут не Лиллиан! – крикнула девочка, сильнее отталкиваясь и размахивая ножками.

– Так ты знала?

– Нет, не знала. А наша что, без колючек, что ли? Я вчера об нее укололась. Вот, – и она выставила в сторону старика свой указательный пальчик, на котором чернела подсохшая капелька крови.

– А наша-то с колючками. Она дикая. Я сам ее выкопал из лесу и принес. А теперича наша семья лакомится сладкими ягодами. И в лес ходить не надобно. И яблоньку тоже я садил.

Девочка притормозила качели ножкой и опустила взгляд на свои блестящие на солнце туфельки. За спиной упало зеленое, червивое яблоко. Уж лучше бы пирог был из него…

– Кусты могут вымахать до десяти метров. Ты знала об этом, Лиллиан?

Девочка не ответила. Внутри нее дремала ноющая пустота, которая ожидала своего часа развития. Иногда девочка касалась ее подушечкой пальца и последующую ночь спала в обнимку с любимыми игрушками, чтобы заглушить ее черные вибрации тоски от еле ощутимого прикосновения. Но любопытство подсказывало попробовать еще раз, а мысль, что в следующий раз всё произойдет совершенно по-другому давала надежду на беззаботную жизнь. Привычка жить с колебаниями пустоты стала привносить чувство комфорта и безопасности в жизнь маленькой девочки. Только бы ничего не изменилось. Пусть всё останется так, как есть сейчас.

Подул горячий ветерок и приподнял ее косички за белые ленты.

– Лиллиан, ты здеся?

Старик повертел головой и, наконец, обнаружил девочку, сидящую на том же месте и в подтверждение кивнул самому себе. Он собрал почти полное блюдце черных ягод.

– Я не Лиллиан, деда, – снова крикнула девочка.

Она нисколько не злилась на него. Наверное, он просто стал на ухо туговат. Порой она просто не обращала внимание на то, что к ней обращаются под другим именем. Она пробовала игнорировать старика и считала, что он просто зовет не ее, а кого-то другого: нового питомца или призрака. Уж лучше бы так. Жизнь бы на усадьбе стала гораздо интересней. В последний раз она играла с детьми будучи на рынке близлежащего поселения, пока старик торговался пуговицами на кусок отборного мяса.

– Так ты знала, что они могут быть настолько высоченными, что вырастают аж до десяти метров в высоту?

– Быть того не может! – девочка оттолкнулась от земли посильнее.

Старик воодушевился. Улыбка не сходила с его лица и черных глаз, что выглядывали из-под кустистых почти черных бровей. Он чем-то напоминал девочке полярного медведя, такого же большого и белого с черными бусинами вместо глаз. Правда, и нос у него был не черным, как у белоснежного хищника, а раскрасневшимся от летнего зноя.

Бухнуло о траву еще одно червивое яблоко. Она расхохоталась:

– Тогда кусты похожи на монстров? С колючими колючками?

– Небось похожи.

– Жуть какая, – ее смех звенел.

В груди старика потеплело. Его сердце словно окутали вязанным с любовью пледом. Солнечные лучи положили свои горячие руки на сутулые плечи старика. Из-под шляпы по загорелой шее скатывались крупицы пота.

– Я его тебе обязательно нарисую! Точно-точно! Вот увидишь. Он будет таким же огромным, преогромным! Таким же колючим! А еще он будет любить стряпать пироги.

– Ужель жду твой шедевр!

Сквозь детский смех послышалось шарканье резиновых шин о мелкие камни. Они щелкали и будто с треском лопались под тяжелым весом. У забора остановился небольшой грузовик.

Девочка быстро спрыгнула с качелей и побежала к старику. Под ее ногами поднималась сухая пыль. Она обхватила его ногу тоненькими ручками и прижалась розовой щекой к бедру. Черные глаза пристально смотрели на приземлившиеся на камни кожаные туфли мужчины, выпрыгнувшего из переднего сидения грузовика. Его брючный костюм и шляпа песочного цвета практически сливались с протоптанной во дворе дорожкой. Рукой он плотно прижимал к широкой груди огромную папку. Мужчина уверенно, как к себе домой, шел к ним через всю территорию усадьбы. Приблизившись, он растянул уголки губ до ширины узкой ленты. Глаза требовали недельные выходные. Уставшая яблоня продолжала укачивать опустевшие качели.

– Добрый день! Мистер… – мужчина одним движением открыл папку и мельком посмотрел на бумаги, – Стоун? Все верно?

– Да-да! Все верно! Это я. Однако, добрый день! – старик обнажил белые зубы в широкой улыбке, снял твидовую шляпу и смял ее огромной рукой у груди.

– Меня зовут Мэтью Элипсон. Я представитель мебельной фабрики с Глобал стрит. Вы меня помните?

– Да-да! Помнится, от чего нет-то. Из фабрики, да.

– Мы доставили вашу мебель. В то время, в которое вы указали. Всё, как и полагается, – мужчина протянул старику раскрытую папку. – Поставьте, пожалуйста, свою подпись в качестве подтверждения доставки. Надеюсь, у вас будут чернила.

– От чего не быть-то? – запричитал мистер Стоун, – Есть. Еще как есть. Милая, принеси-ка чернильницу со стола, пожалуйста.

Девочка пуще прежнего вцепилась в ногу старика. Он почувствовал тянущую боль от колена до тазовой кости. Она же не отрывала черные глаза с обгоревшего лица мистера Элипсона.

– Пожалуйста, Лиллиан, – старик ласково похлопал ее по спине свободной рукой, – и песок тоже, будь так добра.

Девочка испарилась. Двое высоких молодых парней в зеленых штанах и сапогах до колен постепенно начали выгружать машину. На траву приземлились позолоченные львиные ножки.

– Вот те раз! Заносите тогда ужель. Заносите, Бога ради! – старик дал дорогу грузчикам пока подписывал бумаги пером и чернилами, которые принесла девочка, – А где песчаный мешочек?

– Его там не было, – прошептала она и снова вцепилась в его ногу.

– Чегой? – прикрикнул старик.

– Там нет песка, деда, – громко ответила ему девочка, прекрасно понимая, в какой комнате он находится.

Старик медленно согнулся пополам и протянул руку себе под ноги. Толстые пальцы собрали щепотку мелкого песчаника. Мистер Элипсон удивленно округлил глаза и мотнул головой, чтобы развеять увиденное. Старик не до конца выпрямился, бросил щепотку куда-то в центр раскрытой папки и сильно дунул. Песок ударился о грудь мистера Элипсона. Представитель натянуто улыбнулся и закрыл папку одним хлопком крышки.

Девочка провожала взглядом молодых людей, переносивших новое убранство для их дома. Точно такую же мебель привозили уже второй раз за эту неделю.

***

– Белла!

Крик со второго этажа прервал беседу двух женщин. Та, что была в розовом платье и белом фартуке с вышивкой, вздрогнула и прижала руку к груди. На овальном столе приподнялся край белой скатерти, и из-под него выглянула молоденькая девушка. В руке у нее была, сшитая из старой рубашки, грязная кукла. Женщина в розовом вздрогнула еще раз, глубоко выдохнула и театрально закатила глаза. Со второго этажа повторился клич:

– Белла!

Полусогнутая юная леди полностью вылезла из-под стола. Уголок скатерти зацепившись за ее спину, потянулся вслед за ней. Вторая женщина вовремя прижала рукой ткань к столу, чтобы следом за ней не побежал антикварный чайный сервис. Девчушка метнулась к лестнице и привстала на две ступеньки.

– Что тебе, Анна? – крикнула в ответ Белла.

– Белла! – не унималась Анна.

– Да что тебе надо?

– Срочно – пресрочно поднимайся сюда. Быстрее!

Белла оглянулась на женщин, что перестали болтать и наблюдали за последующими действиями девушки. Она лишь посмотрела на куклу, у которой не хватало волос на пол головы и пуговицы вместо глаза. С игрушки сыпались крошки земли и песка. Местами на ткани трескалась присохшая грязь.

– Белла! Давай уже быстрее!

– Я иду! Сейчас.

У себя за спиной Белла заткнула куклу за пояс и, приподняв платье, рванула по лестнице. Ее соломенные волосы выбились из собранного пучка и падали на веснушчатые щеки. Краем уха она услышала возмущенные возгласы дамы в розовом:

– Сколько годков уже девице-то?

– Весной вот двенадцать исполнилось, – робко ответила ее собеседница.

– Уже почти взрослая. Скоро замуж выходить, а она все каким-то ребячеством занимается…

На что девушка лишь закатила глаза и не замедлила темп шагов.

Коридор второго этажа был залит солнцем. Из давно немытого окна пробивались рассеянные лучи. На них играла пыль. Достаточное освещение не помогло Белле заметить старую напольную вазу с сухоцветом рядом с выходом на лестницу и чуть не разбить ее. Девушка вовремя ее подхватила и резко поставила на место, от чего начали сыпаться на пол засушенные листья и соцветия. На дне плескалась вода. Запахло затхлостью. Она замерла, обнимая фарфоровый антиквариат. Из-за наступивший тишины из комнаты снова раздался голос, на этот раз громче:

– Белла!

– Да иду я! Иду! – и пробурчала в нос. – Дьявол тебя побери.

Девушка отпустила вазу и еще раз убедилась, что та стоит ровно и не раскачивается на основание широкой ножки. Среди трех закрытых дверей ей нужно попасть в ту, что находилась в конце коридора, почти у самой лестницы, которая ведет на третий этаж. Что находилось в других комнатах ее не особо волновало – всё равно они заперты на ключ и все старания попасть туда тщетны. Попытка с любопытством заглянуть в дверную скважину обернулась недовольными возгласами и бессмысленными, по мнению Беллы, наставлениями со стороны сестрицы. Якобы, «маман» их не такому учила. Она осторожно открыла дверь в комнату и заглянула: никого нет. На кроватях разбросаны смятые простыни и вышитые подушки, на полу лежат открытые книжки с детскими картинками и вырезки из газет вместе с ножницами. Рядом с высоким окном с выходом на балкон расположилась тумба с керосиновой лампой, которую стали зажигать не так давно. С резных гардин свисала и развевалась полупрозрачная тюль. Через открытые рамы и ставни в комнату входило солнце и дул прохладный ветерок.

– Анна? – ответа не последовало, – Анна, ты же здесь?

Взгляд бегал по комнате и на мгновение остановился на открытой окне. Из-за легкого ветра рама со стеклом дребезжали от ударов о стену. Балкон нагревало солнце. На нем ни души.

– Анна? Анна, это не шутки. Выхо…

– Бу!

Из-за двери выскочила юная девушка. Такая же юная, с такими же соломенными волосами и веснушками на щеках, такого же роста и такая же стройная. Правда, прическа ее выглядела аккуратней и ни одной волосинки не спадало на лицо. Да и платье было другого цвета – лилового, и кружевной подол был не такой грязный, как у Беллы. И туфли блестели от чистоты, в отличие от обуви сестры.

– Дура! – взвизгнула Белла, замахнулась кулаком и вовремя остановилась.

На первом этаже разбилась чашка. Кто-то из собеседниц воскликнул и сердито забубнил.

– Сама дура! – расхохоталась Анна и упала на кровать. – Что нового рассказывает маман?

На первом этаже обстановка изменилась – женщины перешли на пониженный тон. Белла молча подошла к своей кровати и тоже присела.

– Рассказывай уже. Ну?

– Что «ну»? Ты меня напугала. Мне с тобой сейчас вообще разговаривать не хочется.

– А потом?

– Что «потом»?

– А потом захочется?

– Я не хочу с тобой разговаривать, Анна. Сиди молча.

– Но ты же со мной говоришь прямо сейчас, – продолжала смеяться Анна, – Белла у нас теперь трусиха! Так тебя и будем звать во дворе. Как домой приедем и девчонкам все расскажу и бра…

– Заткнись уже, дьявол тебя побери! – Белла резко встала и сжала длинные пальцы в кулак.

– Не ругайся! Ты ругаешься как…

– А ну цыц! Молчи в тряпочку.

– Не смей мне указывать. Я тебе не собака, – девушка сморщила гримасу и высунула розовенький кончик языка.

– Ты сейчас ведешь себя как собака.

В Беллу полетела подушка, набитая гусиными перьями. Девушка ловко ее подхватила и швырнула на прежнее место – у изголовья кровати сестры. В комнате распространился запах пыли и розовой воды.

– Батон и то приличней тебя себя ведет! – не унималась девушка в лиловом.

Анна надула овальные губы, из-за чего они стали выглядеть больше и краснее. Белла упала на смятое одеяло и с блаженством потянулась. Кровать с протяжным скрипом прогнулась под девочкой. Испачканным рукавом она стерла капельки пота с загорелого лба и высморкалась в соскользнувшую с подушки наволочку. В комнату с ветром из окна вошел тягуче-сладкий запах цветов яблони. Издавали мелодичное пение малиновки. Сестры продолжали молчать, пока Анна не решилась нарушить тишину:

– Это же была шутка. Я не думала, что ты так испугаешься.

– Я просто подумала, что ты…

– Я поняла. Прости меня за то, что напугала.

Белла достала из-за пояса куклу и бросила ею прямо в лицо сестры. Анна охнула:

– Совсем сду… Бади? Где ты его нашла?

– Под деревом. Наверное, пёс его закопал.

– Батон? – улыбнулась Анна, оттряхивая с куклы оставшийся песок.

– Угу.

– Теперь понятно, почему Бади так выглядит. Ты не можешь его починить?

– Ох, нет! – замотал головой Белла и из пучка выбилась еще пара взмокших прядок. – Ну уж дудки! Надо было видеть лицо маман, когда я его откапывала. А мисс Стоун вообще охр… то есть была в шоке и уронила свое пирожное. Прямо на свое платье!

– Да не может быть! – поморщилась Анна, но продолжила обнажать свои маленькие белые зубы. Теперь она стала похожа на хитрого ежа. – Только не ее замечательный атлас!

– Ты только представь, что она скажет в прачечной, – Белла схватилась за подол платья и протянула его своей собеседнице, оттопыривая мизинчики и говоря басом. – «О, Боже, мой дорогущий атлас испачкан пирожным! – затем девушка демонстративно приложила тыльную сторону ладони себе на лоб. – Ведь я засмотрелась на взрослую девку, которая выкапывала из-под дерева какую-то гадость! Должно быть ее воспитали собаки, а ведь ей скоро замуж. Дорогой мистер Прачечник, хорошенько отстирайте мое платье. И не забывайте: оно ОЧЕНЬ дорогое! – при этом Белла, когда произносила слово «очень», приложила руку к груди, широко открыла рот и часто заморгала длинными соломенными ресницами. – Но пирожное соскребите и оставьте мне. Я его не доела!

Анна хохотала, обхватив руками живот.

Женщины на первом этаже совсем утихли и подняли взгляд на потолок, держа в руках чашки и блюдца. У женщины в розовом атласе рисунок чашки отличался от блюдца. Белая перчатка с пятнами чая была брошена на стол. Она задумчиво посмотрела в окно – поднимался ветер.

– Так ты что-нибудь дельное услышала, Белла? – полушепотом спросила Анна.

Белла выдохнула и снова села на кровать:

– Да, немного. Мисс Стоун, вроде как, скоро выйдет замуж.

– Ух ты! Как здорово! За богача?

– Ну конечно! Ты же видела ее платье и веер. Не сама же она всё купила, – девушка хихикнула.

– И какой у него статус в светском обществе?

– Ты вообще, о чем, Анна? – нахмурилась девушка и закачала ногой, глаза у Анны забегали. – Да к черту ее.

– Белла!

– Да что тут такого? Забудь. Если я правильно поняла, мы пробудем здесь недолго. Так что поскорее надо выкопать пару тюльпанов, чтобы рассадить их дома.

– Маман все-таки разрешила мне сделать свою клумбу. Хочу, чтобы она была под моим окном.

– Отлично! У меня как раз есть опыт в копании в земле.

– Надо попросить у мисс Стоун лопатку.

– Ты думаешь, она что-то смыслит в садоводстве?

– Не думаю. Но будем надеяться, что она хотя бы знает, что такое лопатка.

Девушки одновременно встали с кроватей. Анна поправила свое лиловое платье и пригладила пальцами прическу. Белла громко шмыгнула и вытерла тоненький нос рукавом своего платья. Анна посмотрела на сестру с прищуром:

– А они вообще говорили еще о чем-нибудь?

– О чем им еще можно говорить, кроме рюшек и чайного сервиза?

– Например, о нашем брате.

***

Единственным источником света являлись только выпуклые экраны мониторов. Высокий мужчина, как будто проглотив стальной стержень, сидел напротив них и внимательно наблюдал за тем, что же там происходило. На сцепленные пальцы он положил острый, гладковыбритый подбородок. Он отталкивался ногами и медленно покачивался на мягком кресле из стороны в сторону. Под давлением колесики скребли по стертому кафельному полу. Бирюзовые и весенне-зеленые оттенки исказили истинные цвета объектов на записи, но это не особо мешало воспринимать происходящее.

В комнате появилось еще одно светлое окно. За спиной открылась дверь и, видимо, из коридора попадал режущий глаз свет. В проеме стояла фигура в длинном белом халате и широкой юбке по колено. В руках она держала толстую папку. Фигура поправила очки и хотела что-то сказать. Мужчина опередил ее, даже не поворачиваясь к новому источнику света:

– Вы передали тюльпаны Анне?

Голос казался таким громогласным и режущим в тишине комнаты. Фигура замешкалась и рассеяно кивнула. И стоило ей приоткрыть рот, чтобы что-то сказать мужчине, как он снова ее опередил:

– Большое спасибо. Это было важно. Вы можете идти.

Фигура смущенно кивнула и закрыла перед собой тяжелую дверь.

Джессамин и Ричард

– Не желаете ли горячего чая, мистер Блайнд?

– Рик. Я настаиваю. Да, пожалуйста.

Джессамин потушила недокуренную сигарету о подошву сапога и снова скрылась за спиной гостя. Загремели фарфоровые чашки. Зажурчала вода из прозрачного графина. Захлопнулась крышка чайника. Маленький без узоров чугунный чайничек был подвешен над огнем. Из носика капнула вода, и костер с недовольством зашипел. Чтобы не прогнуться под тяжестью черных глаз, в это время Ричард широкими шагами пересек комнату и подошел к лестнице, рядом с которой на стене висели фотографии в резных рамках. Сколоченные из дерева обрамления уже потрескались от постоянных перепад температур в помещении. С некоторых слезла краска или торчали щепы. На стекле за слоями многовековой пыли просвечивались размытые фигуры. На одной из них чернела расплывчатая чернильная подпись.

«Досадно, что невозможно разглядеть фотографии. Должно быть, здесь ее семейное древо. Позволит ли она изъять фотографии из рам? Меня съедает любопытство, на кого похожа данная мадам? Внешностью в мать, характером в отца? Белое личико и темные глаза, как два тоннеля… Хотелось бы увидеть в них хоть какой-нибудь намек на свет.»

– На данных портретах ваша семья, миссис Ганмэн?

– Джессамин, пожалуйста. Я тоже настаиваю. И да и нет. Они были моей семьей много лет назад. Но Бог решил, что эти люди ему нужнее. С некоторыми я даже никогда не виделась. По воле судьбы или Его.

Рик подошел к стене поближе, обернулся и бросил быстрый взгляд на хозяйку: она стояла у серванта к нему спиной и изо всех сил натирала кухонным полотенцем заварочный чайник и крохотные блюдца.

«Предполагаю, что семья небольшая, судя по количеству фотокарточек. До чего же идеально ровно сделаны и выставлены рамки! Тот, кто собирал данные снимки, видно очень любил своих родных и дорожил каждым. Скорее всего, они все жили вдали друг от друга, и тот человек просто хотел их всех таким образом воссоединить. Хотя бы через фотографии и простые заметки. Весьма интересно.»

Длинными пальцами молодой человек прикоснулся к стеклу рамки, что висела на уровне его глаз, и начал аккуратно стирать пыль с фотографии, чтобы получше разглядеть персонажей недвижимой сцены. Размытая фигура начала постепенно проясняться, но не лицо.

«Интересно, и кто же ее приучил жить в столь пыльном помещении? Даже на самих фотокарточках лежит пыль. Слоями! Ничего невозможно рассмотреть. Кто-то же должен был об уборке хоть немного позаботиться в память о предыдущих поколениях, но никому нет до этого дела? Они чем-то ее огорчили?

И вообще, данная усадьба ей ли принадлежит? Однако, ключи подошли. Случайность? Недавно приобрела дом? Нет связи с пыльными фотографиями. Не могла же она их перевезти и повесить в таком состоянии. Или могла?

Либо, в конечном итоге, хозяйка тут и не живет. Возможно, ее обитель находиться в городе, а усадьбу она посещает, когда надоедает городская суета. Или просто ее семейство решило приобрести еще и домик за городом в добавок к городскому пристанищу. Может, у покойного мужа была непереносимость глуши и свежего воздуха, из-за чего они сюда не так часто наведывались.

И где же горничная, если у них предостаточно денег? Супруг был скупердяем? Или она… беглянка? Сбежала от мужа-скупердяя в глушь? В таком случае, причастна ли данная девушка к его кончине? Отсюда и вопрос: в действительности ли данная земля находится в ее собственности? Если необходимо, ключ и документы можно заполучить и через кражу или угрозы. Кому что больше подойдет. Лишь бы чаем не отравила. Хотя отравиться можно и от темных осадков на грязных чашках.»

Он смочил палец слюной и продолжил стирать пыль со стекла. Она лишь скатывалась к краям рамки, и даже это не помогло разглядеть черты лиц. Тогда Ричард начал стирать белой манжетой рубашки. Ничего. Только рубашку испачкал.

Чайник начал выплескивать воду из носика. Огонь яростно шипел.

«Вот же! Еще заподозрит чего.»

Хозяйка плавно метнулась к очагу. Подол ее шуршащего платья развивался как крылья черного лебедя. Рик бросил свое дело и начал стряхивать осевшие пылинки с груди и плеч, как ни в чем не бывало. Джессамин аккуратно вытащила прихваткой чайник и бросила в камин еще пару сухих поленьев.

– Джессамин, в данном помещении вы живете на постоянной основе?

– Не совсем. В детстве я прожила здесь не долго. Потом меня забрали отсюда на черном автомобиле. Этих людей я никогда раньше не встречала. Саквояж особо собирать не стали. Дверь закрыли на замок и заколотили окна. Будто вчера это произошло.

– Вы переехали вместе с родителями?

– Нет, они умерли. Сначала мать. Она обожала сигареты и никак не могла от них отказаться. И как итог, любовь, пропитанная ядом, ее сгубила. Отец коробками приносил ее «отдушину» домой. Красиво запечатанные в идеальную упаковку с идеальной, огромной, золотой печатью. Мать с визгом рвала их. Ей было плевать на напечатанную золотую лилию и красивые ленточки, даже на упакованные цветы, которыми отец ее задаривал. По гостиной летели бумажки и, отражающие золотом, обертки, – миссис Ганмэн налила кипяток в резной чайничек, принесла его и чашки с блюдцами на подносе и филигранно расставила посуду на столике. – Затем она выуживала из пачки сигарету и трясущимися руками поджигала ее. Зажигалку мать даже не закрывала – она соскальзывала у нее из пальцев и падала, в лучшем случае, на стеклянную поверхность столика, в худшем – на пол или плетеный ковер. Пару раз случалось и возгорание. Обычно папа его и тушил. И я отчетливо помню, как она всегда садилась в кресло, вытягивала на стол ноги, опутанные синей паутиной вен, и выдыхала густой дым. В одной руке сигарета, другая свисает с кресла плетью. Меня одолевал страх когда-нибудь прикоснуться к ней и обнаружить ее холодной, а мать бездыханной. Одним утром так оно и случилось.

– Мои соболезнования. Извините, я не…

– Отец делал эти самые сигареты, – она с укором посмотрела в глаза своего собеседника. – Нет нужды извиняться передо мной. Вы и так уже поняли, что их нет в живых и все равно спросили. Любопытство всегда побеждает приличие.

В воздухе повисла тишина. Лишь бренчали белые чашки о блюдца. Ричард снова сел в кресло и осторожно взял свою чашку.

«Теперь я в ваших глазах неприличный. Однако, чай неплохо пахнет и чашки целы. Дождусь, когда отхлебнет девушка. Надеюсь мои подозрения не оправдаются.»

Джессамин достала очередную сигарету.

– Отец получил травму на фабрике и через пару недель его не стало. Даже удивительно, как все совпало.

– Сколько вам было лет?

– Около четырех или пяти.

«Вот как. Полагаю, такое невозможно забыть. Родителей не стало – усадьба досталась по наследству. И она прибыла сюда спустя много лет. Отсюда и пыль.»

– Спустя пару лет меня забрала к себе на воспитание тетка. Потому что больше некому. У нее не было своей семьи и она, кстати, так и не вышла замуж. Хотя очень этого желала. У меня не было ни дяди, который мог бы воспитывать меня в строгости и холоде в голосе и не было ни братьев, ни сестер, которые дразнили бы меня с поводом и без, как это обычно и бывает в других семьях. Но Бог, ей не дал того, чего она всегда желала. Возможно, из-за меня.