Парусник № 25 и другие рассказы

Вождь отшатнулся, поднял брови: «Поистине, тебе подчиняются неведомые силы! Но… – он указал кивком на кольцо уже окруживших Фомма гончаров в бурнусах, – мы успеем тебя убить прежде, чем ты причинишь непоправимый ущерб. Мы, гончары, не боимся смерти. Смерть – всего лишь вечное блаженное размышление в просветленной глубине стекла».

«Послушайте меня! – серьезно обратился к нему Фомм. – Я прилетел не для того, чтобы вам угрожать, а для того, чтобы договориться. Мой начальник, Ковилл, приказал мне уничтожить вулкан и обрушить ваши обжиговые пещеры – и я могу это сделать так же легко, как взорвал этот валун!».

Гончары начали тревожно бормотать.

«Если вы на меня нападете, вас ждет суровое наказание. Но – опять же – я приземлился у вас в деревне вопреки распоряжениям начальника, чтобы заключить с вами сделку».

«Какой сделкой ты мог бы нас заинтересовать? – презрительно обронил предводитель гончаров. – Мы беспокоимся только о нашем ремесле». Он подал знак – и прежде, чем Фомм успел пошевелиться, два коренастых гончара схватили его и вырвали лучемет у него из руки.

«Я могу раскрыть тайну настоящей желтой глазури! – в отчаянии воскликнул Фомм. – Настоящей, королевской, светящейся желтой глазури, способной выдержать жар вулканических пещер!»

«Пустые слова!» – отозвался вождь, но тут же язвительно спросил: «И что бы ты хотел получить за свой секрет?»

«Верните четырех похищенных ми-туунов и дайте мне слово, что никогда больше не будете похищать людей из города».

Вождь внимательно прислушался к его предложению и задумался. «Как, в таком случае, мы сможем изготовлять глазурь? – он задал этот вопрос терпеливо, как старик, объясняющий ребенку прописную истину. – Костная известь – одна из важнейших необходимых присадок».

«Ковилл уже упомянул, что мы можем предоставить вам неограниченное количество извести, с любыми желательными свойствами. На Земле гончарным делом занимались тысячи лет, нам многое известно о приготовлении глазури».

Предводитель гончаров покачал головой: «Это очевидная ложь! Смотри! – он пнул валявшийся за земле лучемет Фомма. – Эта штука сделана из тусклого матового металла. Люди, понимающие в обжиге глины и прозрачной глазури, никогда не пользуются такими материалами».

«Может быть, было бы полезно, если бы вы дали мне возможность продемонстрировать наши методы, – предложил Фомм. – Если я покажу, как делается желтая глазурь, вы заключите со мной сделку?»

Главный гончар изучал лицо Тамма не меньше минуты, после чего ворчливо уступил: «Какую желтую глазурь ты умеешь делать?»

Фомм ответил уклончиво: «Я не гончар и не могу точно предсказать ее свойства, но известная мне формула позволяет изготовлять желтую глазурь любого оттенка – от яркого светло-желтого до пламенного оранжевого».

Вождь подал знак: «Освободите его! Заставим его подавиться своим обещанием».

Фомм размял руки, затекшие от хватки гончаров. Нагнувшись, он подобрал гамма-лучемет и засунул его в кобуру под ироническим наблюдением главного гончара.

«Условия сделки таковы, – сказал Фомм. – Я покажу вам, как делается желтая глазурь, и гарантирую поставки любого количества извести. Вы освободите захваченных ми-туунов и поклянетесь больше никогда не похищать из Пенолпана живых мужчин и женщин».

«Все это зависит от того, сможешь ли ты приготовить желтую глазурь, – отозвался вождь гончаров. – Мы сами умеем получать глазурь грязновато-желтых оттенков, это нетрудно. Но если после обжига мы увидим чистую, яркую желтую глазурь, я выполню твои условия. Если нет, мы объявим тебя шарлатаном, и твой дух будет навеки заключен в глине ночного горшка!»

Фомм вынул атомную бомбу из кабины вертолета и отстегнул от нее парашют. Взвалив на плечо длинный цилиндр, он сказал: «Отведите меня в мастерскую. Посмотрим, что у меня получится».

Без лишних слов главный гончар провел его вниз по склону к продолговатому сооружению с черепичной крышей; они зашли под арку каменного портала. Справа стояли глубокие лотки с глиной; к стене прислонились два или три десятка гончарных кругов. Середину помещения занимал длинный стеллаж с выставленной на просушку утварью. Слева громоздились чаны с растворами, еще какие-то стеллажи и верстаки. Из бокового прохода доносился ритмичный скрежет – где-то что-то мололи. Главный гончар провел Фомма налево, мимо верстаков для глазурования, в конец мастерской. Здесь на стеллажах хранились многочисленные горшочки, лоханки и мешочки, помеченные незнакомыми Фомму символами. Поблизости был еще один боковой арочный проход; заглянув туда, Фомм заметил ми-туунов, уныло и безвольно сидевших на скамьях. Девушка, Су-Зен, подняла глаза и узнала Фомма – ее рот удивленно раскрылся. Она вскочила на ноги и хотела было подбежать к нему, но тут же остановилась, взглянув на суровую фигуру главного гончара.

Фомм сказал ей: «Если мне повезет, тебя освободят». Повернувшись к главному гончару, он прибавил: «У вас есть какая-нибудь кислота?»

Вождь указал на шеренгу керамических фляг: «Кислота из соли, кислота из уксуса, кислота из фтористого шпата, кислота из селитры, кислота из серы».

Фомм кивнул и, уложив бомбу на верстак, открыл поворотную дверцу ее корпуса и достал изнутри один из урановых стержней. Пользуясь карманным складным ножом, он настрогал опилки урана в пять фарфоровых чашек, после чего налил в разные чашки немного кислоты из разных фляг. Горстки металлической стружки стали выделять пузырьки газа.

Сложив руки на груди, главный гончар наблюдал за ним: «Что ты пытаешься сделать?»

Фомм отступил на шаг, глядя на дымящиеся чашки: «Хочу, чтобы выделилась соль урана. Дайте мне пищевой соды и щелока».

В одной из чашек выпал наконец осадок – желтый порошок; Фомм торжествующе схватил эту чашку и промыл ее содержимое.

«А теперь, – сказало он главному гончару, – принесите мне прозрачную глазурь».

Он налил глазурь в шесть лотков и размешал в каждом то или иное количество желтой соли. Устало опустив плечи, Фомм отошел от верстака: «Вот ваша глазурь. Проверьте ее».

Вождь отдал указания. Явился гончар с полным лотком керамической плитки. Вождь подошел к верстаку, нацарапал на первой чашке номер, погрузил плитку в глазурь и пометил плитку тем же номером. Он повторил эту операцию с пятью другими плитками и лотками.

Вождь отступил от верстака; один из гончаров загрузил шесть плиток в небольшую кирпичную печь, закрыл дверцу и разжег огонь в топке.

«Теперь, – произнес главный гончар, – у тебя осталось двадцать часов. Поразмысли о том, что тебе сулит этот обжиг – жизнь или смерть. Можешь заняться этим в компании своих друзей. Сбежать вам не удастся – мастерская строго охраняется». Он развернулся на месте и удалился размашистыми шагами вдоль центрального прохода.

Фомм повернулся к соседнему помещению – Су-Зен стояла в боковом проходе. Она с радостью, самым естественным движением бросилась к нему в объятия.

Тянулись часы. В топке ревело пламя, кирпичи раскалились сначала докрасна – потом до желтовато-красного оттенка и, наконец, почти добела, после чего огонь постепенно притушили. Теперь керамические плитки остывали. Там, за дверцей печи, прикрытой теплоизолирующим слоем кирпичей, глазурь уже приобрела окончательные оттенки. Фомм с трудом удерживался от того, чтобы разобрать кирпичи и распахнуть дверцу. В конце концов он задремал, сидя на скамье – Су-Зен опустила голову ему на плечо.

Его разбудили тяжелые шаги – Фомм встал и подошел к проходу. Главный гончар отодвигал кирпичи, загородившие дверцу печи. Фомм приблизился и напряженно наблюдал за происходящим. В печи было темно – можно было заметить только отблески стекловидной глазури, покрывавшей плитки. Главный гончар протянул руку внутрь и достал первую плитку. Она была покрыта коркой грязновато-горчичного цвета. Фомм нервно сглотнул. Вождь язвительно усмехнулся и достал вторую плитку. На ней образовалась масса коричневатых лопнувших пузырей. Вождь снова улыбнулся и достал еще один образец: не более чем спекшийся комок грязи.

Ухмылка вождя стала широкой: «Подручный начальника, твоя глазурь хуже первых опытов несмышленого ребенка!»

Он достал четвертую плитку. Плитка сверкнула сияющей желтой глазурью, настолько яркой, что, казалось, озарилась вся полутемная мастерская.

Главный гончар ахнул; другие гончары столпились вокруг, наклонившись над плиткой, а Фомм облегченно прислонился к стене: «Она желтая…»

Когда Фомм вернулся, наконец, в Бюро, Ковилл был в ярости: «Где вас черти носят? Я дал вам поручение, на выполнение которого хватило бы двух часов, а вы отсутствовали два дня!»

Фомм сказал: «Я вернулся с четырьмя похищенными ми-туунами и заключил договор с гончарами. Больше никаких набегов не будет».

У Ковилла отвисла челюсть: «Что вы сделали?»

Фомм повторил.

«И вы не выполнили мои распоряжения?»

«Нет, – отозвался Фомм. – Мне пришло в голову лучшее решение проблемы – как оказалось, я был прав».

Глаза Ковилла горели холодным голубым огнем: «Фомм, вы уволены из Бюро на Фирске, уволены из департамента межпланетных дел! Если вам нельзя доверить выполнение недвусмысленных указаний, вам нечего делать в Бюро. Соберите свои вещи и улетайте на первом пассажирском корабле!»

«Как вам будет угодно», – сказал Фомм и отвернулся.

«Вы все еще здесь работаете до четырех часов пополудни, – холодно прибавил Ковилл. – До тех пор вам придется выполнять мои распоряжения. Поставьте вертолет в ангар и верните бомбу в арсенал».

«Бомбы у меня больше нет, – объяснил Фомм. – Я отдал уран гончарам. Таково одно из условий нашего договора».

«Что? – Ковилл выпучил глаза. – Как вы сказали?»

«Вы меня слышали, – ответил Фомм. – И если вы думаете, что бомба нашла бы лучшее применение в качестве средства уничтожения индустрии целого племени, снабжающего город незаменимой утварью, вы не в своем уме».

«Фомм, возьмите вертолет, вернитесь в деревню гончаров и отнимите у них уран. Не возвращайтесь без урана! Несчастный идиот! Неужели вы не понимаете, что этим ураном гончары могут разнести в щепки весь Пенолпан, смести его с лица планеты?»

«Если вам так нужен этот уран, – парировал Фомм, – слетайте туда сами и попробуйте его привезти обратно. Вы меня уволили, мне тут больше нечего делать».

Ковилл уставился на него, раздувшись, как испуганная жаба. Слова застревали у него в горле.

Фомм прибавил: «На вашем месте я оставил бы всё, как есть. Думаю, что пытаться отнять у гончаров уран было бы опасно».

Ковилл повернулся, пристегнул к поясу пару гамма-лучеметов и промаршировал к выходу. Фомм услышал свист лопастей ротора.

«Храбрец! – пробормотал Фомм. – И дурак в придачу».

Через три недели Су-Зен взволнованно сообщила о приходе посетителей. Фомм поднял голову и, к своему изумлению, увидел, что к нему явился вождь гончаров в сопровождении двух соплеменников. Суровые, они неподвижно стояли в серых бурнусах.

Фомм вежливо приветствовал их и предложил им присесть, но те продолжали стоять.

«Я спустился в город, – произнес главный гончар, – чтобы удостовериться в том, что наш договор остается в силе».

«Насколько мне известно, это так», – подтвердил Фомм.

«В нашу деревню прилетел безумец, – сказал вождь гончаров. – Он утверждал, что у тебя не было полномочий на заключение сделки, и что наше соглашение его устраивает, но он не может позволить гончарам хранить тяжелый металл, позволяющий делать стекло цвета вечерней зари».

Фомм просил: «И что случилось?»

«Твой начальник стал стрелять, – без всякого выражения продолжал вождь. – Он убил шестерых здоровых, умелых гончаров. Но это не имеет значения. Я пришел, чтобы узнать, остался ли в силе наш договор».

«Да, – кивнул Фомм. – Он скреплен моим обещанием и обещанием моего главного начальника на Земле. Я говорил с ним, и он подтвердил действительность договора».

Главный гончар кивнул: «В таком случае я должен вручить тебе дар». Он подал знак, и один из его спутников передал Фомму большую чашу, отливавшую чудесным желтым блеском.

«Твоему сумасшедшему начальнику повезло, – заметил вождь гончаров. – Его дух живет в ярчайшем стекле, когда-либо порожденном Великим Пламенем».

Брови Фомма взметнулись: «Вы имеете в виду, что кости Ковилла…»

«Огненный дух безумца придал дополнительный глянец этой великолепной глазури, – сказал главный гончар. – Он будет вечно жить в ее волшебных переливах…»

ПОСЕТИТЕЛИ

Эйвери, старший помощник капитана, поднялся в рубку управления по трубе подъемника, прихлебывая кофе из колбы. Второй помощник Дарт с усилием поднялся с сиденья, на котором провел всю вахту: «Твоя очередь».

У худощавого, горбоносого Эйвери были редкие гладкие волосы и желтоватая кожа землистого оттенка. Черные, слегка раскосые глаза с узкими веками придавали ему некоторое сходство с печальным клоуном. Коренастый курносый Дарт, рыжий и курчавый, как эрдельтерьер, двигался порывисто и решительно. Потянувшись, чтобы размять короткие руки, он присоединился к Эйвери под передним смотровым куполом.

Эйвери наклонился, приглядываясь вверх и вниз, направо и налево, прослеживая розовые и ярко-голубые прожилки на черном фоне макроидного пространства. Обернувшись, он сказал через плечо: «Тускло. Прибавь яркости. Ничего не вижу дальше шести-семи метров».

Полусонно моргая, Дарт отрегулировал реостат, чтобы стали ярче потоки света, исходящие из двух носовых прожекторов, и напоминающие сухожилия силовые линии макроидного пространства стали блестящими и отчетливыми.

Эйвери крякнул: «Так-то оно лучше. Приближается очаг – там, где сходятся два пропластка».

Дарт тоже наклонился, наблюдая за тем, как линии задрожали, расширяясь навстречу одна другой. Этот участок начинал брезжить полупрозрачными завесами бледно-желтого, розового и зеленого оттенков. Внезапно появилась ярко-красная точка.

«Очаг! – угрюмо пробормотал Эйвери. – Прямо у нас под носом – центр звезды».

Дарт мрачно поглаживал подбородок, благодарный судьбе за то, что Эйвери, а не капитан Бадт, застал его спящим на посту.

«Да, надо полагать».

«Небольшой или средней величины, судя по изгибу внутренней голубой линии, – сказал Эйвери. – Что ж, давай проверим планеты – для чего еще мы тут торчим?»

Они обыскивали купол пядь за падью – сверху, снизу, справа и слева. Дарт воскликнул: «Смотри-ка, вот она! Совсем как на картинке в учебнике. Может быть, нам еще дадут премиальные».

Ярко-красная точка поблекла, пожелтела. Сплетение цветных прожилок, отмечавшее планету, начинало распускаться. Эйвери отскочил назад и шлепнул ладонью по выключателю дрейфа: силовые линии застыли.

Некоторое время они изучали закономерности изображения на полусферическом куполе. «Звезда примерно здесь, – Эйвери указал на точку между собой и Дартом. – А планета – над самым краем купола».

«Мы прославимся!» – сказал Дарт.

Рот Эйвери язвительно покривился: «Может быть. А может быть, мы попали пальцем в небо».

«И зачем все эти спецы, считающие себя гениями? – задал риторический вопрос Дарт. – Забавно, что ни один из них все еще не разобрался, что к чему».

Эйвери рассматривал купол в поиске других изгибов силовых линий: «Не разобрался в чем?»

«В том, что случается, когда мы переходим в макроидное пространство».

«Ты слишком много думаешь, – заявил Эйвери. – Вселенная сжимается – или мы, вместе с кораблем, становимся больше космоса. Так или иначе, мы прибываем в пункт назначения, а это главное. Спроси Баскома, он даст тебе десять разных ответов. Тоже мне гений». Баском, корабельный биолог, приобрел репутацию неистощимого спорщика, выдвигавшего всевозможные теории.

Эйвери снова взглянул на крутой изгиб силовой линии: «Позови капитана и предупреди команду. Мы переходим в нормальное пространство».

* * *

Униген был разумным организмом, хотя ни форма, ни материальная структура не входили в число его характеристик. Он состоял из подвижных узлов светящейся субстанции, не являвшейся ни материей, ни энергией. В нем были миллионы узлов, и каждый соединялся с каждым другим узлом волокнами, сходными с силовыми линиями макроидного пространства.

Унигена можно было бы уподобить огромному мозгу, узлы которого соответствовали нейронам, а силовые линии – нервным волокнам. Он мог выглядеть, как яркая сфера – или рассеивать свои узлы со скоростью света по всем уголкам Вселенной.

Так же, как любой другой аспект действительности, Униген был подвержен энтропии. Для того, чтобы выживать, он перерабатывал энергию так, чтобы она становилась доступной, поглощая ее из радиоактивных веществ. Единственное занятие в жизни Унигена заключалось в постоянном поиске энергии.

Случались периоды изобилия, когда Униген мог насыщаться энергией и размножать узлы посредством процесса, сходного с партеногенетическим делением. В другие времена узлы истощались и становились тусклыми, а Униген начинал охотиться за энергией, как голодный хищник, рыская по планетам, спутникам, астероидам и погасшим звездам, вынюхивая крохи даже самого низкокачественного радиоактивного материала. Именно в такой период недостатка энергии один из его узлов, приближаясь к планете небольшого солнца, осознал присутствие радиоактивности, воспринятое как блеск особого оттенка на хаотическом пестром фоне.

Надежда – эмоция, сочетавшая в себе желание и воображение – не была чужда Унигену. Он ускорил поступательное движение узла, и ощущение радиоактивности стало жестким и отчетливым. Узел нырнул сквозь слой рваных облаков. Цветное сияние растянулось, удлинилось – почти в его середине, подобно алмазу на серебряном браслете, сверкнула отчетливая яркая точка: место, где радиоактивный материал очевидно выступал над поверхностью. Униген направил узел к этому пункту.

По мере того, как узел опускался, Униген регистрировал любые признаки опасности: следы поглотителей энергии, источники статического электричества – такие, как грозовые тучи, способные повредить разрядом тугие обмотки узла.

Воздух был чист; на планете, судя по всему, не было опасных живых существ. Узел падал, как яркая снежинка, к средоточию радиоактивности.

* * *

Корабль кружил над планетой по разведочной орбите. Капитан Бадт – молчаливый, но иногда придирчивый человек – стоял перед телеэкраном рубки управления, выслушивая отчеты технических специалистов и не высказывая никаких замечаний.

Дарт язвительно пробормотал на ухо Эйвери: «Эту планету трудно назвать курортным местечком».

«Местами мрачновата. Но дело идет к тому, что мы действительно получим премиальные».

Дарт вздохнул и покачал круглой рыжей головой: «Никогда еще не было мира настолько негостеприимного, чтобы колонисты не бросились к нему наперегонки. Если на планете не замерзает воздух и не кипит вода, если там можно вздохнуть, и при этом глаза не вылезают из орбит – значит, это пригодная для жизни территория, и люди хотят ее заселить».

«Я родился и вырос на планете, где было гораздо хуже, чем здесь», – суховато обронил Эйвери.

Дарт немного помолчал, но вскоре продолжил – тоном человека, отказывающегося признать поражение: «Ну, вполне может быть, что здесь можно жить. Атмосфера не ядовита, температура и сила притяжения в пределах допустимого – и, по меньшей мере до сих пор, не замечается никаких признаков туземной фауны». Он прошествовал под купол, теперь позволявший обозревать раскинувшийся внизу мир: «У нас дома – синий океан. На планете Александра – желтый, на Кораласане – красный. А здесь он зеленый. Зеленый, как майская трава!»

«Здесь – совсем другое дело, – возразил Эйвери. – Красным и желтым океан становится из-за планктона. А эта зелень – водоросли или мох. Трудно сказать, какой толщины здесь зеленый слой. Может быть, люди смогут по нему ходить и выпасать на нем коров».

«Ничего себе пастбище! – не мог не согласиться Дарт. – Не меньше десяти миллионов квадратных километров, даже на первый взгляд. Может быть, эти водоросли и насыщают местную атмосферу кислородом. По словам Баскома, заметной сухопутной растительности тут нет. Может быть, лишайники или кустарник какой-нибудь… А на дне океана должен быть толстый слой перегноя…»

Щелкнул сигнал вызова из лаборатории. Капитан Бадт, стоявший в другом конце рубки, рявкнул: «Слушаю!»

Прозвучал переливчатый звуковой код соединения; голос геолога Джейсона произнес: «Получены результаты анализа атмосферы. Кислород – тридцать один процент; гелий – одиннадцать; азот – сорок; аргон – десять процентов; углекислый газ – четыре процента; другие инертные газы – четыре процента. По существу, атмосфера земного типа».

«Благодарю вас, – церемонно ответил капитан Бадт. – Это всё».

Заложив руки за спину и нахмурившись, капитан стал прохаживаться по рубке.

«Старик торопится, – тихонько сказал Дарту Эйвери. – Я читаю его мысли. Ему не нравится разведка, и он прикидывает, что, если найдет добротную планету класса А, под этим предлогом можно было бы вернуться на Землю».

Капитан, продолжавший расхаживать взад и вперед, вдруг остановился и подошел к микрофону: «Джейсон!»

«Да, капитан?»

«Каковы геологические характеристики?»

«С такой высоты трудно что-нибудь сказать наверняка, но, по всей вероятности, местный рельеф в основном образован сейсмической и вулканической деятельностью, а не эрозией. Конечно, это не более чем предположение».

«Значит, здесь может быть много полезных ископаемых?»

«Скорее всего. Я вижу складчатость и множество сдвигов, а осадочные породы почти незаметны. Там, где горы подступают к побережью, можно ожидать выходов кристаллического сланца, гнейса, трещиноватых пород с включениями кварца и кальцита».

«Благодарю вас!» Капитан Бадт подошел к экрану макроскопа и стал рассматривать проплывающий внизу ландшафт. Повернувшись к Эйвери, он сказал: «Думаю, можно обойтись без дальнейших предварительных изысканий и приземлиться».

Щелкнул сигнал вызова. «Говорите!» – рявкнул Бадт.

Капитана снова беспокоил Джейсон: «Я обнаружил существенное обнажение радиоактивной руды – вероятно, смоляной урановой или, возможно, карнотита. Когда я рассматриваю этот участок в рентгеновском диапазоне, он светится, как прожектор. Обнажение пролегает вдоль берега, к югу от глубокого продолговатого залива».

«Благодарю вас!» Капитан снова повернулся к старшему помощнику: «Приземлимся там».

* * *

Эйвери и Джейсон, составлявшие разведывательный отряд, брели по мелкой черной гальке побережья. Слева от них до самого горизонта простирался океан – зеленая бархатная плоскость, напоминавшая невероятной величины бильярдный стол. Справа к пустынным нагромождениям зубчатых скал поднимались крутые ложбины, испещренные черными тенями. Здешнее солнце было меньше и желтее земного; свет казался вечерним или проникавшим сквозь дымку далекого пожара. Несмотря на то, что атмосфера, по всем имеющимся данным, была пригодна для дыхания, астронавты надели шлемы – нельзя было исключить присутствие в воздухе вредоносных бактерий или спор.

Капитан Бадт наблюдал за происходящим с помощью телекамеры, установленной на шлеме Эйвери: «Какие-нибудь насекомые или другая живность?»

«Пока что ничего такого… Хотя в покрове этого океана с бархатной обивкой должны водиться какие-нибудь букашки. Джейсон бросил туда камень, и он все еще лежит на поверхности – сухой, как на пляже. Думаю, человек вполне мог бы передвигаться по этому покрову в снегоступах».

«А что это за растительность справа от вас?»

Эйвери задержался, рассмотрел куст: «Не слишком отличается от тех кустов, что вокруг корабля. Тоже напоминает малярную кисть, только побольше. По-видимому, здесь очень сухо, несмотря на близость океана. Плодородной почве нужны дожди. Не так ли, Джейсон?»

«Верно».

Капитан Бадт сказал: «Через некоторое время мы проверим, чтó делается в этом океане. Пока что меня интересует обнажение урановых руд. Вы должны быть уже почти на месте».

«Кажется, оно начинается в ста метрах отсюда, там, где виднеется выступ черной породы… Да, датчик Джейсона бешено жужжит… Джейсон говорит, что это смоляная урановая руда – окись урана». Эйвери резко остановился.

«В чем дело?»

«Над обнажением руды роятся какие-то огни. Мерцают, носятся вверх и вниз, как стая светлячков».

Капитан Бадт сфокусировал камеру на черном уступе: «Да, я их вижу».

«Может быть, это в самом деле светлячки», – предположил Джейсон.

Эйвери сделал несколько осторожных шагов вперед, снова остановился. Одна из летучих искорок взметнулась и помчалась к Эйвери, пролетела вокруг его шлема, обогнула Джейсона и вернулась к выступу окиси урана.

Эйвери не слишком уверенно сказал: «Надо полагать, они не опасны. Наверное, какие-то насекомые».

Капитан Бадт заметил: «Странно, что они сосредоточились вдоль уступа – так, как будто питаются ураном или радиоактивным излучением».

«Рядом больше ничего нет. Никакой растительности. Значит, они питаются ураном».