Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба

– Да здравствует Первое мая! – раздается над берегом.

Красное знамя труда

Май встречали вместе, сразу тремя заводами. Двинулись рабочие с Нагорной, с Литейной, с Маршевой и других улиц плотными колоннами в центр города. С утра к своему заводу отправился и Гошкин отец.

– И я с тобой, – пристал было Гошка.

– Мал еще! – усмехнулся отец. – Сиди дома.

– Я тоже хочу, – упирается Гошка. – Я вот чего смастерил, – и показывает красный флажок.

– Дельный флажок! – похвалил отец, однако сына с собой не взял.

Остался Гошка. Покрутился он в комнате, сунул незаметно флажок за пазуху, направился к двери.

– Ты куда? – насторожилась мать.

– К Ваньке Серегину.

Выбежал Гошка во двор, сделал вид, что направляется к Ване Серегину, а сам – вокруг дома и ветром помчался на Нагорную.

Прибежал на Нагорную – народу! Идет по улице колонна рабочих. Впереди над головами – красное знамя. Переждал Гошка, пока прошли рабочие, пристроился сзади. Только полез за пазуху за флажком, как вдруг:

– Домой! Марш! К мамке! – закричал какой-то рабочий.

– Так я с вами. Я Май встречаю.

– А ну-ка живо. Немедля!

Пришлось убираться. Постоял Гошка, подумал, помчался на Литейную. Прибежал на Литейную – народу! Идет по улице колонна рабочих. Над головами – красное знамя. Пристроился Гошка к рабочим. Только полез за флажком, как вдруг:

– Ну, а ты зачем здесь?!

– Да я…

– Уши нарву. Домой!

Отстал Гошка. Постоял, подумал, помчался на Маршевую. Прибежал – народу! Идет по улице колонна рабочих. Впереди над головами – красное знамя. Подошел Гошка к рабочим, схитрил:

– Я к папке, к папке. Меня мамка послала. Мне нужно. Он впереди.

Раздвинулись рабочие, уступили дорогу Гошке. Добрался он до самого первого ряда. Перевел дух, глянул – а рядом и вправду отец. Идет, красное знамя держит в руках.

Хотел Гошка незаметно юркнуть назад, да поздно.

– А ну-ка ступай сюда, – поманил отец.

Подошел Гошка.

– Тебе что ж, ни мать, ни отец не указ?

– Так я же как все. Я тоже хочу. Я же вот чего смастерил, – вытаскивает Гошка из-за пазухи красный флажок.

Улыбнулся отец, доволен сыном. Засмеялись другие рабочие.

– Ты смотри – знамя!

Настоящее!

Красное!

Глянул отец на свое большое красное знамя, посмотрел на Тошкин флажок, опять улыбнулся, потрепал сына по голове:

– Ну, а теперь ступай к мамке.

– Да я…

Гошка не договорил. Из переулка наперерез демонстрантам выскочили солдаты с винтовками.

– Стой! – закричал офицер рабочим. – Стой!

Замедлили демонстранты шаг, остановились.

– Разойдись!

Сдвинули рабочие теснее ряды, окружили Тошкиного отца и знамя.

– В ружье! – скомандовал офицер.

Солдаты вскинули ружья.

– Сынок… – зашептал отец Гошке. – Сынок, беги!

Гошка не двигался.

– Кому говорят, беги! – закричал отец. Он с силой оттолкнул мальчика.

Отлетел Гошка к самому тротуару. Стоит. Маленький. Глазенками хлопает. То на солдат, то на рабочих смотрит. Видит: поднял офицер руку. Прижали солдаты к плечам винтовки. Секунда – и стрельнут. И вдруг:

Смело, товарищи, в ногу!Духом окрепнем в борьбе,В царство свободы дорогуГрудью проложим себе, —

запел Гошкин отец. Взмахнул он красным знаменем, и в тот же миг, в один шаг, словно один человек, рабочие двинулись навстречу солдатам.

– Пли! – прохрипел офицер.

– Папка! Папка! – закричал Гошка и бросился к демонстрантам. Подбежал, уткнулся в отцовские брюки. – Папка! Па-а-пка!

Наклонился отец, подхватил Гошку и посадил к себе на плечи.

Глянул мальчик: уступают солдаты дорогу рабочим, опустили ружья, сошли с мостовой.

– Пли! Пли! – хрипел офицер.

Да только никто офицера не слушал.

Улыбнулся Гошка, приветливо замахал красным флажком солдатам.

Прошли рабочие по Маршевой улице, повстречали тех, кто шел по Нагорной, кто шел по Литейной, кто шел по другим улицам и площадям города. Стало людей много-премного. Заколыхалось не одно и не два знамени. Десятки красных знамен полощутся в майском небе. Гремит, не умолкает над городом песня.

Свергнем могучей рукоюГнет вековой навсегдаИ водрузим над землеюКрасное знамя труда!

Сын великана

Повесть о Февральской революции 1917 года

1917 год. Февраль. В России происходит революция. Трудовой народ свергнул ненавистную власть царя. Но власть в стране не досталась рабочим и крестьянам. Ее захватили капиталисты и помещики. Они по-прежнему угнетали трудовой народ.

Большевики призывали рабочих, крестьян и солдат продолжать борьбу.

О событиях, которые происходили в нашей стране весной, летом и осенью 1917 года, о необычной судьбе петроградского мальчика Лёши Митина – одного из маленьких свидетелей и участников Великой Октябрьской социалистической революции, вы и узнаете из повести «Сын великана».

Глава первая

«Смит и Вессон»

На Знаменской площади

«Смит и Вессон» – это пистолет. Достался он Лёшке случайно. Работал в то время мальчик у аптекаря Золотушкина – разносил порошки и лекарства.

Февраль 1917 года вообще был месяц тревожный.

То бастовал Путиловский завод, то сразу и «Динамо», и завод Михельсона, и Бари. По городу разъезжали конные жандармы, появились казаки. Особенно неспокойно было на рабочих окраинах. Здесь люди собирались большими группами. Они прорывались в центр города, запружали Невский, Литейный, Садовую. Раздавались призывы:

– Долой войну!

– Мира!

– Хлеба!

Потом к ним прибавился еще один:

– Долой царя!

Дело становилось серьезным. 23 февраля Лёшка видел, как жандармы разогнали демонстрацию женщин-работниц. А через день рабочие сами перешли в наступление, и на глазах у Лёшки несколько молодых парней стащили с коня жандармского пристава и сбросили его в Фонтанку.

26 февраля в Петрограде появилось много солдат. Лёшка встречал их и у Летнего сада, и у Казанского собора, и в других местах. А когда попал на Знаменскую площадь, там шла настоящая пальба, и мальчик впервые увидел убитых.

Молодой парень в рабочей поддевке, без шапки, с пистолетом в руке, заметив Лёшку, крикнул:

– Марш домой! К мамке! – и двинул торцом ладони по Лёшкиной шее с такой силой, словно собирался перерубить ее.

Мальчик отбежал к подворотне какого-то дома, вскарабкался на полураскрытую створку ворот и стал оттуда смотреть. Лёшка видел, как со стороны Невского на толпу наседали казаки и конные жандармы. Они взмахивали оголенными шашками и стреляли в воздух.

– Разойдись! – вопил жандармский офицер.

Люди отступали, но неохотно. По чьей-то команде из толпы полетели камни.

– Разойдись! – снова закричал офицер и дважды выстрелил в небо.

Толпа загудела:

– Ироды! Душегубцы!

– Сыночки! Да в кого вы? – кричала какая-то женщина.

– Пли! – прохрипел офицер.

Грянули выстрелы. Люди шарахнулись. Заметались. Бросились в разные стороны. Человек двадцать устремилось к Лёшкиной подворотне. Снова ударил залп и плачущим эхом отозвался на Невском.

Лёшка хотел бежать вместе со всеми, но вдруг увидел прогонявшего его парня – в рабочей поддевке, худощавое лицо, заостренный нос, большие глаза, широкая дуга черных, сросшихся у переносицы бровей, короткие, непокорно торчащие во все стороны волосы. Зайдя за фонарный столб, парень целился из пистолета. Вот он нажал спусковой крючок, и в ту же секунду жандармский офицер взмахнул руками, наклонился, уронил голову на грудь и стал медленно сползать с лошади.

Бах-вьить, бах-вьить! – снова всхлипнули казачьи выстрелы.

Лёшка метнулся во двор. Двор оказался маленьким, с высокой каменной стеной в глубине. Мальчик был уже у самой стены, как вдруг услышал чьи-то шаги за спиной. Шмыгнув за уступ дома, Лёшка остановился. Перед глазами его мелькнула фигура знакомого парня. Ловко подпрыгнув, парень повис на каменной кладке забора. Когда он подтянулся и стал заносить ногу, из кармана его брюк что-то выпало. Лёшка бросился к стене.

Под ногами лежал новенький, отливающий вороненой сталью пистолет «Смит и Вессон».

Не ужился

Ни отца, ни матери Лёшка не помнил. Солдат Герасим Митин погиб на Японской войне еще до рождения сына. Ткачиха Варвара Голикова померла от чахотки, едва Лёшке исполнился год.

Вырос мальчик в Петрограде, на Охте, у бабки Родионовны. Старуха была въедливой и на редкость сварливой.

– У других дети как дети, а наш непутевый, – чуть что заводила Родионовна и все причитала: – О Господи, и за какие грехи выпало мне наказание!

А какие у Лёшки провинности? С мальчишками бегает, в кости играет. Так кто же не бегает, кто не играет? Только у Лёшки лучше, чем у других, получалось. И бегал быстрее, и целый мешок выигранных костей лежит под Лёшкиной койкой.

А то, что он по весне, в ледоход, любил кататься на льдинах, так и другие катались. Только Лёшка и здесь в первых. Был смел. Не трусил. До середины Невы добегал по льдинам.

А то, что как-то побил конопатого Филимона, сына владельца керосиновой лавки Горелкина, так ведь и другие тоже лупили. Жадный был – вот и лупили. Правда, Лёшка избил сильнее, так ведь на то и кулак у него был увесистей, и удар метче. Да что Филимона Горелкина – Лёшка как-то извозил гимназиста Перчаткина! И тоже за дело. Нечего было гимназисту заглядываться на соседскую девчонку Катьку Ручкину. Лёшка и Катьку избил. Только не так сильно: пожалел.

Ну кто скажет, что Лёшка не прав? А вот бабка сказала! Да хорошо, если бы только сказала. А то сразу за скалку.

Или вот еще такой случай. Выменял как-то Лёшка бабкину пуховую шаль на голубя. Голубь был не простой – породистый турман. Летает, а сам, словно циркач, переворачивается через голову. Вся улица сбегалась смотреть на забавную птицу. Нет бы бабке тоже взглянуть. А она, не разобравшись, снова за скалку.

В общем, Лёшка твердо считал, что не жил он у бабки, а мучился. «Промучился» до самого 1916 года. А с весны ушел и больше не возвращался. Устроился мальчиком у аптекаря Золотушкина, там и прижился.

Приходила бабка, плакала.

– Хороший, ненаглядный, единственный! – выводила старуха и звала Лёшку домой.

Только Лёшка оказался упрям – ни в какую.

А к осени бабка скончалась. Отпели Родионовну. Похоронили. И Лёшка остался совсем один, как неокрепший дубок на нескончаемом поле.

Капли графини Потоцкой

За пистолетом парень не вернулся. Зря Лёшка топтался в чужой подворотне. Зря перелезал через стену и бродил по соседней улице. Наконец, сунув пистолет за пазуху, мальчик помчался домой.

Бежит Лёшка, приятно холодит железная тяжесть «Смит и Бессона» Лёшкин живот, и думает Лёшка: «Прибегу, забьюсь в чуланчик, рассмотрю находку». Не тут-то было.

– Алексей, живо к генералу Зубову! – приказал Золотушкин и передал мальчику сверток с лекарствами.

Дарья, генеральская прислуга, открыв дверь мальчику, пристально посмотрела на отвислую Лёшкину пазуху.

– Что это у тебя?

– Капли для графини Потоцкой, – соврал, не моргнув глазом, Лёшка.

– Капли? – подивилась прислуга.

Ух, уж эта Дарья! До всего-то ей дело. Как придет Лёшка, она его уж и о том и об этом расспросит и непременно накормит. Добрая Дарья. Вот и сегодня.

– Ох, ох, – вздыхает, – замучил тебя аптекарь! Сиротинушка ты моя, – тянет Лёшку на кухню.

– Да я не хочу, – упирается Лёшка.

– Ешь, ешь, – заставляет и опять причитает: – Сиротинушка ты моя. Некому-то о тебе позаботиться.

Ест Лёшка, а самому не терпится – скорей бы в чуланчик.

– Тетка Дарья, так мне же к графине Потоцкой быстрее надо.

– Ну ступай! – отпускает наконец Дарья и сует на дорогу мальчику пряник.

Вернулся Лёшка – сразу в чуланчик. Только сунул руку за пистолетом, а его опять вызывает аптекарь и – надо же! – действительно дает ему капли и посылает к графине Потоцкой.

До позднего вечера носился в этот день Лёшка по клиентам. Дважды побывал у князя Гагарина, бегал к артистке Ростовой-Задунайской, к приват-доценту Огурцову и еще в несколько мест.

Волнения в городе тем временем стихли. На улицах снова появились нарядные люди, работали магазины, кинематографы. Бегает Лёшка по городу, а у самого одна мысль: как бы рассмотреть «Смит и Вессон»? Пытался он несколько раз вытащить пистолет в пути, да все неудачно. Забежал было в подъезд большого дома на Миллионной. Только сунул руку за пазуху, вошел господин в енотовой шубе, косо посмотрел на Лёшку, кашлянул, но ничего не сказал. Потом появилась нарядная дама с болонкой на руках. Собачонка злобно тявкнула и стала рваться из рук. Лёшка плюнул и вышел на улицу.

Не повезло ему и в подъезде на Литейном: всунулась волосатая физиономия с бляхой под бородой – дворник.

– Ты что тут?.. Вот я те…

Пришлось убираться.

Наконец, уже в темноте, Лёшка вытащил пистолет прямо на улице. До этого смотрел – никого нет. А тут – и откуда она только взялась! – появилась девица в коротенькой шубке. Увидев в руках у мальчика пистолет, девушка с криком бросилась в одну сторону, а Лёшка испугался не меньше и стремглав помчался в другую.

– Бог с ним, – решил наконец мальчик, – вернусь домой – рассмотрю.

Однако дома он неожиданно застал гостя. У Золотушкина был околоточный надзиратель Животов. И Лёшке пришлось прислуживать.

Животов пил рябиновую настойку и рассказывал о городских беспорядках.

– Так вы, того, – говорил околоточный, обращаясь к Золотушкину, – чуть что – к нам в участок. У вас дело такое: ап-те-ка, – протянул он. – Тут может всякое статься. Ну, ваше здоровье, – и выпил рюмку.

– Слушаюсь, – отвечал Золотушкин. – А как же-с. Непременно-с.

– Народ – он стихия, – продолжал Животов. – Он без власти что конь без узды, что овцы не в стаде. Нынче на Знаменской площади жандармского полковника убили. Из пистолета, между прочим. Мастеровой какой-то. Ведется розыск. Я вам скажу, за такие дела ого-го… – заключил Животов.

Лёшка замер, прикрыл рукой пазуху.

«Ведется розыск», – не вылезало из головы у мальчика. Он пощупал пистолет и представил себе ту страшную минуту, когда околоточный Животов своими здоровенными ручищами схватит его, притянет к себе и скажет: «А где ты взял пистолет? А зачем тебе пистолет? А не ты ли убил полковника?» Мальчик похолодел. «Брошу в прорубь, в Неву», – решил Лёшка.

– Государь император, изволю вам доложить, – продолжал между тем околоточный, – прислали депешу: «Прекратить беспорядки». Во как. Мы живо. У нас разговор простой. Становись. В ружье. Пли! – И Животов засмеялся. Потом приблизился к Золотушкину. – Назавтра, будьте покойны, никаких беспорядков. Никаких! – повторил он и снова потянулся за стопкой.

Тем временем Лёшка несколько успокоился, подумал: «Зачем же в Неву?» Выбрав удобный момент, мальчик осторожно прошел на кухню, плотно прикрыл за собой дверь, потом приподнял дверцу подпола и полез вниз. Высмотрев укромное место в дальнем углу, он засунул опасную находку под какие-то ящики.

Когда Лёшка вернулся в комнату, надзиратель прощался с аптекарем.

– Будьте покойны, – еще раз повторил Животов. – Назавтра никаких беспорядков.

Проводив околоточного, Золотушкин перекрестился, прошел в аптечный зал и позвал Лёшку.

Царский портрет

В аптечном зале, на пустынной широкой стене под стеклом, в золоченой раме висел царский портрет. Российский самодержец был изображен во весь рост, в полковничьем мундире, с андреевской лентой через плечо. Император стоял держась за спинку резного кресла, чуть откинувшись назад, словно боясь выпасть из рамы.

За многие месяцы работы у Золотушкина Лёшка возненавидел царский портрет. В обязанность мальчика входило стирать пыль со стекла и надраивать раму. До боли в руках намашется Лёшка тряпкой, а Золотушкину все мало. Подойдет, станет рядом и тычет тростью.

– Тут, – говорит, – не блестит. И тут плохо.

Трость у Золотушкина тонкая, как шпага, ткнет – что кольнет шилом. Вот и сейчас водит Лёшка по царским сапогам, трет по императорской физиономии…

– Не там, не там! – кричит Золотушкин и тычет тростью в золоченую раму.

Лёшка плюет на тряпку и берется за раму.

С улицы постучали. Золотушкин вздрогнул, насторожился. Стук повторился настоятельный, грозный. Побледнев, аптекарь подошел к двери.

– Кто там?

– Откройте!

Золотушкин раздумывал.

– Откройте же!

Голос был женский. Аптекарь повернул ключ. Спиной, чуть согнувшись, медленно переступая порог, в комнату входил неизвестный. А следом за ним еще двое: парень и девушка.

Лёшка глянул и замер…

Безжизненно свесив голову, на руках у вошедших лежал парень со Знаменской площади.

Молодого рабочего положили на диван.

– Простите, – обратилась девушка к Золотушкину. – Ранение. Тяжелое. Нужна срочная помощь.

Аптекарь стоял не шевелился.

– Дайте же йоду! Бинтов! – закричала девушка.

Золотушкин очнулся. Засуетился. Подбежал к шкафчику. Вернулся, подсел на диван и стал поспешно перевязывать раненого. Бинт ложился неровно, сползал, парень морщился и издавал протяжные стоны. Потом аптекарь принес какие-то капли. Парню разжали зубы, и Золотушкин долго целился, прежде чем попал ему ложечкой в рот.

Через несколько минут парень пришел в себя, приоткрыл глаза и увидел царский портрет. Молодой рабочий уставился на него, потом его взгляд перешел на Золотушкина, задержался на лице, скользнул по руками и трости.

Парень стал подниматься. Аптекарь пугливо попятился, бухнулся в кресло.

– Андрей! – вскрикнула девушка.

Она бросилась к парню, но тот оттолкнул ее в сторону, рванулся к аптекарю, выхватил трость. Потом, резко повернувшись к портрету царя, зацепил загнутым концом трости за верхний обрез рамы и что было сил рванул ее на себя. Портрет рухнул. Рама раскололась. Мелким звоном звякнуло и разлетелось стекло.

В ту же минуту парень качнулся и сам свалился рядом с портретом. Когда раненого снова укладывали на диван, он бился и что-то кричал, потом стих и опять безжизненно уронил голову.

Лёшка, шмыгнувший было за аптечную конторку, теперь высунулся и смотрел ошалелыми глазами по сторонам. Он видел, как один из парней вышел на улицу, но вскоре вернулся: пригнал извозчика.

Раненого снова подняли на руки, понесли в экипаж.

Только теперь Лёшка пришел в себя и вспомнил про «Смит и Вессон». Он бросился вслед неожиданным посетителям. Лёшка кричал. Он даже бежал за извозчиком.

Не догнал. Не услышали.

Мальчик вернулся в аптеку. В зале стало удивительно тихо. Лишь: «Воды…» – из кресла простонал Золотушкин. Да гневным взором с пола на Лёшку глянул царь Николай Второй.

Как же это понять?

Обещал Животов, что в городе больше не быть беспорядкам. Однако на следующий день, разнося лекарства, Лёшка вышел на набережную Невы и снова увидел массу народу. Люди шли с правого берега реки, с Выборгской стороны и со стороны Охты. Прорвав солдатский заслон, они двигались по Литейному мосту. Многие шли прямо по льду, через саму Неву.

В городе заговорили, что восстал Волынский полк, что на сторону рабочих переходят и другие воинские команды. Даже казаки якобы отказываются стрелять в народ.

Слухи оказались верными. Вначале у Летнего сада, а потом и на самом Невском Лёшка видел, как рабочие обнимали солдат, а солдаты – рабочих, как вместе кричали они «ура!» и «Долой самодержавие!».

У Арсенала Лёшка попал в самый водоворот событий. Восставшие захватили оружейный склад и тащили кто по одной, кто по две, а кто и по нескольку винтовок сразу. Двое парней волокли тяжелый ящик с патронами. Вышла девушка со связкой ручных гранат.

Лёшка тоже сунулся в Арсенал, как и все, полез за винтовкой, но какой-то плечистый рабочий, увидев мальчика, строго сказал:

– Положь!

– Так я для тятьки, – нашелся Лёшка.

– Положь!

Пришлось отступиться. Зато в другом месте мальчику повезло. Он наткнулся на ящик с гранатами. Поспешно сунув одну из них под пальто, Лёшка выскочил на улицу. Бежал, озирался: все боялся – отнимут.

Вернувшись домой, Лёшка тут же спустился в подпол и спрятал гранату рядом со «Смит и Бессоном».

– Ты где пропадал? – набросился Золотушкин.

– Так я же лекарство…

В этот день Лёшка еще раз бегал на улицы. У Литовского замка он встретил еще большую толпу, чем у Арсенала. Восставшие громили тюрьму. Какой-то бородач, выйдя на волю и щурясь от яркого света, увидев Лёшку, подбежал, обнял, стал целовать и кричал:

– Сыночек, милый, свобода! Свобода!

А через час на Невском Лёшка слышал стрельбу и снова, как на Знаменской площади, видел убитых. Стреляли жандармы из окон какого-то дома. То же произошло на Гороховой: с крыши полоснул пулемет и скосил человек десять. Помутневшим взглядом смотрел на Лёшку, умирая, какой-то старик, хрипел и рвал на себе рубаху.

Вскоре на улицах появились грузовики, набитые вооруженными людьми с красными бантами в петлицах и такими же повязками на рукавах. Лёшка увязался за одним из грузовиков и бежал целый квартал следом. Тогда из кузова свесились чьи-то жилистые руки и подхватили мальчика.

Здоровенный детина в бушлате и морской бескозырке, расплывшись в аршинной улыбке, сказал:

– Место герою.

Кто-то приколол к Лёшкиному пальто кумачовый бант. Кто-то похлопал мальчика по плечу.

Вооруженные люди распевали революционные песни.

И Лёшка пел вместе со всеми и без устали махал руками прохожим. Потом в городе стали хватать жандармов и арестовывать царских генералов. На Литейном проспекте мальчик видел, как какой-то молоденький солдатик подсаживал в кузов дородного генерала и приговаривал:

– Садитесь, садитесь, ваше благородие, да только так, чтобы и другим место осталось.

«Вот бы сюда Животова», – подумал Лёшка. Однако, к удивлению мальчика, Животова никто не тронул. Когда Лёшка вернулся домой, на улице было спокойно, словно в городе ничего не происходило. Околоточный снова сидел у аптекаря. Как и в прошлый раз, Животов пил рябиновую настойку и, обращаясь к Золотушкину, говорил:

– Я вам скажу: монархия – она что стена. Нет такой силы. Будьте покойны. К Петрограду идут войска. Завтра никаких беспорядков.

Увидев вошедшего Лёшку с красным бантом на груди, околоточный поднялся.

– Стервец! – проревел Животов. Он придвинулся к мальчику, сорвал кумачовый бант и принялся неистово топтать его сапогами. Потом схватил Лёшку за ухо. – Ах, стервец! – выкрикивал околоточный и драл Лёшкино ухо с такой силой, словно старался оторвать его вовсе.

Наконец Животов успокоился, взял фуражку и, не прощаясь с аптекарем, направился к выходу. Проходя через аптечный зал, надзиратель глянул на стену и вдруг не нашел на привычном месте портрета царя.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.