Пантеон оборотней. Приключения Руднева

– Я и собирался вызвать полицию, – принялся оправдываться Руднев, игнорируя пассаж про даму. – Но мадам Атталь сказала, что в номере горничная. Вы же понимаете, что налётчики её бы не пощадили! Что мне оставалось делать?! Я не мог рисковать жизнью женщины!

– Это конечно! Пусть бы вас там двоих положили, но жизнью женщины вы бы никогда не рискнули! Рыцарь, ишь ты! Вам потому красотки на шею и вешаются!

– Анатолий Витальевич, это-то тут причём?

– Действительно?! – усмехнулся коллежский советник, меняя сердитый тон на ироничный. – Это ж обычное дело, когда женщина своего спасителя из благодарности лобзает и в объятиях душит. Тем более француженка. Они, говорят, вообще исключительно темпераментны.

– Между прочим, Анатолий Витальевич, практически так оно и было! Шарлотта, естественно, была потрясена! Вот и кинулась ко мне, ища поддержки…

– Шарлотта, значит?.. Ну-ну… – Терентьев уж откровенно забавлялся. – Вот научили бы вы меня, Дмитрий Николаевич, своему секрету. Какой такой подход нужен, чтобы французская миллионщица в объятия кидалась? Мне-то с моими запросами можно красотку и поскромнее, не обязательно, там, Шарлотту из Парижа при заводах. Можно, скажем, Ефросинью какую-нибудь из Костромы с доходом в тыщёнок десять. Я б тогда, глядишь, службу оставил, барином заделался, детишек бы целый выводок наплодил.

– Вот уж службу свою вы точно никогда не оставите, – буркнул Руднев.

– И то верно, – согласился Анатолий Витальевич и, перейдя на серьёзный лад, спросил. – Мне показалось, Дмитрий Николаевич, что в официальных показаниях вы не всё рассказали? Я прав?

– Правы, – ответил Руднев и в подробностях описал странное вмешательство двух незнакомцев, убивших шнифера и сбежавших.

Коллежский советник присвистнул.

– Хотите сказать, молодчики эти были сами по себе? И оружие у них было с глушителями? И боевые качества не в пример уголовным?

– Именно.

– Кто же они?

– Кто не знаю, но имею предположение о том, что они там могли делать.

– Что же?

– Я почему-то думаю, что явились они по душу Семёна Битого и его людей. Убийство шнифера было абсолютно бессмысленным. Тот уж и сам сдавался, пощады просил. Но в него выстрелили, причём так, чтобы наверняка.

– Так что, по-вашему, это война шаек?

– Нет, Анатолий Витальевич. Я о другом думаю. А что, если наш шнифер не просто так к мадам Атталь полез? Предположим, что его кто-то нанял для того, чтобы похитить у француженки что-то конкретное. Не знаю, что бы это могло быть, но, допустим, это так… Тогда за бандитами могли быть приставлены наблюдатели для подстраховки. Они должны были вмешаться в том случае, если бы что-то пошло не по плану. А может, это были не просто наблюдатели, а палачи, которые должны были убить взломщиков, когда те сделали бы своё дело. Что скажете, Анатолий Витальевич?

Коллежский советник потёр подбородок и задумчиво произнёс:

– Версия неплохая. Вопрос в том, что этот гипотетический заказчик хотел получить? Самый простой вариант, если мы имеем дело с картелем, ворующим и перепродающим ценные камни и эксклюзивные украшения. Такие даже сейчас во время войны вполне себе успешно ведут дела, просто нашли другие рынки сбыта, не в Европе, а за океаном, в Америке. Но меня смущает вооружение и подготовка боевиков. С таким я не сталкивался. Не похоже это на деловых.

– И я так думаю, – согласился Руднев. – Особенно в свете того, что мне рассказала мадам Атталь.

Он передал коллежскому советнику новую версию истории про похищенный документ и про участие в ней одного из их подозреваемых – полковника Уварова.

– Думаю, всё это может быть одной историей, – сказал Руднев, завершая свой рассказ. – Вы сами, Анатолий Витальевич, всегда говорите, что вероятность двух преступлений в одном месте и в одно время стремится к нулю. Нужно нам прояснить, что же на самом деле пытались похитить из сейфа мадам Атталь, и кто в действительности стоял за этим взломом.

Анатолий Витальевич плутовато прищурился и с деланой озабоченностью произнес:

– Ох, придётся вам, Дмитрий Николаевич, ещё раз себя для пользы дела не пожалеть и к француженке на новое свидание напроситься, – а потом добавил абсолютно серьёзно. – Только уж вы, друг мой, с ней поосторожнее. Сегодня она к вашей шеи губами припадала, а ведь может и что-нибудь стальное приставить.

За этими разговорами друзья доехали до Пречистенки, где Терентьев должен был провести предбоевой инструктаж Белецкого и отправиться с ним на встречу с Рихтером-Судейкиным.

Управляющего они застали в библиотеке. Тот перебирал старинные фолианты, придирчиво выбирая наживку для своих будущих деловых партнёров.

– У Никифора рука дрогнула? – спросил он, увидев у Дмитрия Николаевича порез на шее и замаранный кровью воротник.

Никифором звали Рудневского камердинера.

– Не-ет, Белецкий! Этот наш бравый Дмитрий Николаевич у Семёна Битого брился, – ответствовал Анатолий Витальевич и с исключительно ядовитыми комментариями рассказал о происшествии в «Национале», не акцентируя, правда, на embarras (фр. конфуз) с объятиями мадам Атталь.

Руднев, даже не пытаясь возражать, терпеливо выслушал очередную порцию упрёков и назиданий, кратко дополнил про Уварова и высказал соображения на счёт заказчика ограбления, но, поскольку время поджимало, тему с «Националем» пришлось оставить и заняться муштрой новоявленного агента под прикрытием.

Несмотря на своё хладнокровие, Белецкий всё-таки заметно нервничал. Но, по словам Анатолия Витальевича, волновался он совсем не о том, о чём следовало.

– Вы, Белецкий, похожи на актера любительского театра, который боится забыть роль, – говорил он. – А ваша задача состоит совсем не в этом!

– Я понимаю, Анатолий Витальевич, моя задача – получить сведения. И это то, что я в первую очередь должен держать в голове.

– Нет, друг мой! Это вы должны держать в голове во вторую очередь. А в первую держите, пожалуйста, собственную безопасность. Сами по себе торгаши эти – люди аккуратные, склонности к кровавым разбирательствам не имеют. Ремесло их такое, что лишнее внимание к себе им привлекать не следует, поэтому в случае опасности и подозрений они скрываются, а не нападают. Но кто там за ними стоит, я теперь и не знаю. Так что уж вы, Белецкий, увлекаться себе не позволяйте. Ваше дело маленькое: выяснить, знают ли в немецких криминальных кругах что-нибудь про липовый заговор. Только да или нет. И глубже не суйтесь! Если есть там ниточка, мы её другим способом разматывать станем. Ясно вам?

Белецкий заверил, что ему всё ясно, и продемонстрировал три отобранные книги: «Приключения Телемака» Франсуа Фенелона, изданная типографией Пармского герцога в 1818 году, «Древняя российская гидрография», напечатанная в 1773 году в Санкт-Петербурге издателем Новиковым, и жемчужина этой маленькой коллекции – «Курфюрстская Библия», датированная 1698 годом и украшенная монограммой нюрбергского книгопечатника Вольфганга Эндтера.

Дмитрий Николаевич с тревогой покрутил в руках библию, погладил сафьяновый корешок с остатками золотого тиснения и проворчал:

– Мог бы что-нибудь и поскромнее для этих жуликов выбрать…

– Не волнуйтесь, Дмитрий Николаевич, – поспешил успокоить Руднева Белецкий. – Я не собираюсь предлагать эту книгу для продажи. Я скажу, что готов её обменять на другую, для которой у меня есть заказчик.

– Обменять? – удивился Руднев. – Зачем такие сложности? И на что ты её вдруг менять собрался?

– На это.

Белецкий выложил перед друзьями ещё один старинный фолиант, которым оказалась уже известная Дмитрию Николаевичу монография Оттера Базеля «Über Schlangen».

– Белецкий, довольно интересничать! – кинулся на будущего агента коллежский советник. – Объяснитесь наконец!.. Ваши букинистические инициативы меня не интригуют, а тревожат! Мы ещё не успели из дома выйти, а вы уже тут импровизацию развели! Тоже мне Сулержицкий26 нашёлся!

– Я не успел вам рассказать, господа, – невозмутимо принялся объяснять Белецкий. – Наш магистр эзотерики кое-что нарыл об Ютенштайнах. Оказалось, что это имя ещё несколько раз всплыло в малой истории. Первый раз в связи с библиотекой некоего Арно Леджера, французского чудака вроде нашего Ираклия Семёновича, только жившего в Париже во времена Робеспьера и собравшего по свидетельствам современников уникальную коллекцию книг по алхимии и ядам. На мэтра Ленджера подали донос, в котором его обвиняли в монархизме и тайном намерении отравить членов Комитета общественного спасения27. Якобы именно для этого он и коллекционировал свои книги. Бедняга взошёл на эшафот, а его библиотека была публично сожжена. Доносчиком являлся некто Александр Ютенштайн. Вторая история произошла в середине прошлого века в Венском университете. Один из профессоров биологического факультета Максимилиан фон Эггенберг являлся обладателем уникальной библиотеки. Книги в ней были в основном по прикладной ботанике, в том числе и посвящённые растительным ядам. Однажды профессор обвинил одного из своих студентов в похищении нескольких книг. Началось разбирательство, и на следующий же день библиотека сгорела. Доказать поджёг не удалось, однако под подозрение попала служанка профессора, которая якобы состояла в любовной связи с тем самым студентом, которого обвинили в воровстве. Её звали Луиза Ютенштайн…

Белецкий сделал многозначительную паузу, и уставший от исторического экскурса Терентьев тут же нетерпеливо вставил:

– Это очень познавательно, друг мой, но нет ли информации посвежее! По этим преступлениям уже вышел срок давности, да и Париж с Веной, слава богу, не в юрисдикции московского сыскной полиции!

– Есть и кое-что посвежее, причём происходившее уже в наших палестинах. Где-то год назад коллекционерам и даже общественным библиотекам стали поступать предложения от анонима. Неизвестного интересовало несколько книг, которые он готов был выкупить по баснословной цене. Все эти книги касались средневековых отравителей и ядов. Среди них была и «Über Schlangen».

– И что в этом странного? – скептически спросил коллежский советник. – Мало ли у людей причуд? Ну, пришла кому-то в голову блажь собрать дьявольский рецептурник. И что? Вон моя кухарка всю кухню завалила поварскими записками, а готовит мне пяток блюд и то, если считать чай и хлеб с маслом.

– Странным, Анатолий Витальевич, в этой истории является то, что книги скупались не по одному экземпляру и не разные издания одного и того произведения. Выкупались все под чистую и в любом состоянии. Коллекционеры обычно так не поступают… Было и ещё кое-что настораживающее. Вершинин сказал, что поговаривали, будто несколько книг, которые владельцы не хотели продавать, были похищены или утрачены при загадочных обстоятельствах. Более того, ходили слухи, что несговорчивых букинистов припугивали, а с двумя из них даже произошли неприятности. Один подвергся нападению хулиганов, а второму подожгли квартиру. Разузнав всё это, Ираклий Семёнович не решился оставить «Змеев» у себя и просил вас, Дмитрий Николаевич, обеспечит ей надёжную защиту. Для этого он мне её и отдал…

– Ну, хорошо, – перебил Терентьев, которого явно мало интересовала судьба книги. – А Ютенштайны тут причём? Вы сказали, скупщик был анонимным.

– Ютенштайны были тут, так сказать, по другую сторону книжной обложки. Клаус Ютенштайн так или иначе упоминался во всех запрашиваемых сочинениях. Ираклий Семёнович не видел весь список целиком, но в тех книгах, про которые он знал, отравитель присутствовал точно. К самому Вершинину также обращались от имени таинственного скупщика, спрашивали про «Über Schlangen». Почувствовав неладное, наш магистр заявил, что книги у него нет, что он её, дескать, давно продал и так далее. Вероятно, ему поверили и более не беспокоили. Но он уверен, что его экземпляр «Змеев» до сих пор ищут. Оказывается, издание это уникальное. Напечатано было всего пятнадцать книг, а на сегодняшней день сохранилось лишь пять. Если цель анонима собрать все книги, он должен следить, не объявится ли где ещё один экземпляр. И лучшими информаторами в данном вопросе могут являться перекупщики, особенно нелегальные. Вот я и подумал привлечь к себе интерес господина Лукашина, но не в прямую, предложив «Über Schlangen» на продажу, а наоборот, обозначив интерес к ней со стороны моего заказчика. Если повезёт, через Лукашина мы выйдем на анонима, а там, глядишь, и с Ютенштайном прояснится.

– Мне это не нравится! – решительно заявил Дмитрий Николаевич. – Белецкий, ты даже не понимаешь, во что намерен ввязаться! Те, кто за этой историей стоит, возможно и убили Вяземского. А он был профессиональным агентом, несравненно более опытным, чем ты.

– Ничуть не сомневаюсь в этом, – согласился Белецкий и упрямо продолжил. – Их сиятельство были очень серьёзным противником, поэтому у его врагов были веские основания опасаться Павла Сергеевича, а я для них совершенно неопасен. Подумаешь, какой-то мелкий жулик, вороватый управляющий, желающий нажиться на чужом добре и спасти свою грошовую шкуру за океаном…

Спор прервал коллежский советник. Он посмотрел на часы, хлопнул рукой по столу и командным голосом произнес:

– Так, господа! Больше времени на препирательства нет. Берите свои книжки, Белецкий, но разговора о «Über Schlangen» пока не заводите. Просто продемонстрируйте товар и скажите, что готовы обсуждать условия. Начните торговаться. Если всё пойдёт гладко, дальше решим, как нам действовать.

На этом обсуждение закончилось, и через несколько минут Анатолий Витальевич с Белецким сели в пролётку и покатили по темным отсыревшим улицам в сторону Китай-города.

Глава 12

Терентьев велел извозчику ехать через Волхонку. По набережной было бы быстрее, но с Москвы-реки налетали злые порывы холодного промозглого ветра, которые в купе с унылым моросящим и, казалось, бесконечным дождём пронизывали до костей. Оно и без того было студёно и неуютно. От холода и мокроты́ не спасали ни поднятый верх экипажа, ни драповое пальто Терентьева, ни габардиновый тренчкот Белецкого, так что путники ёжились, чертыхались и прятали в карманы озябшие руки.

Белецкий начал было задавать Анатолию Витальевичу вопросы, касающиеся его будущих знакомцев, но коллежский советник такого разговора не поддержал, а, напротив, принялся говорить на совершенно отвлечённые темы, стараясь тем самым снизить у Белецкого внутренний накал.

– Друг мой, – сказал он, пресекая расспросы добровольного агента, – чем менее вы будете осведомлены, тем естественнее будет ваша реакция. А от естественности зависит половина вашего успеха. В остальном же, общего представления об этой шайке, которое вы почерпали из моих бумаг, с лихвой хватит для вашего задания.

За пустяшными разговорами они свернули на Моховую, пересекли Воскресенскую площадь, обогнули угол Китайгородской стены и въехали в тёмное жерло Проломных ворот.

Оставшиеся ещё со времён Толкучего рынка лавки и магазинчики, тесно жавшиеся к белокаменной стене, были в этот час уже закрыты и в сгустившихся сумерках, пронизанных дождливой моросью, выглядели гнетуще, невзрачно и уныло.

Терентьев отпустил пролётку, и дальше они пошли пешком по Старой площади. Идти, к счастью, было недолго, иначе даже при зонтах друзья бы вымокли до нитки под сыпавшимся будто со всех сторон дождём.

Где-то на середине пути между Иоанно-Богословским храмом и углом Никитской, Анатолий Витальевич нырнул под хлипкий деревянный навес и постучал в дверь, выглядящую крепче, чем всё остальное строение. На соседствующем с дверью окне красовалась витиеватая, но полустёртая от времени надпись: «Галантерейный товар. Туалетные принадлежности для дам и господ. Перчатки. Ленты. Тесьма. Нитки. Фурнитура». Поскольку окно на ночь не было забрано ставнями, напрашивался вывод, что за лавкой не иначе как обеспечивается особый пригляд со стороны полиции или каких иных защитников, так что её хозяину не было причин опасаться налёта грабителей или куражного разгула завсегдатаев окрестных злачных мест.

Друзьям пришлось подождать минуты три, прежде чем за дверью раздалось приглушённое: «Кто?».

– Свои! – грубо, не понижая голоса, ответил коллежский советник. – Открывай давай, твою прусскую мать! Мы тут уж околели!

Заскрежетали многочисленные замки и засовы, и дверь приоткрылась ровно на столько, чтобы в неё можно было пройти боком. Анатолий Витальевич плечом пихнул створку, распахивая её до половины.

– Что я тебе, кошка что ли? – недовольно буркнул он, шагнув в лавку.

Белецкий последовал за ним, и за его спиной дверь тут же снова была закрыта на все запоры.

– Никогда не мог понять, на хрена тебе, герр Анкэль, такая казематная дверь, коли ты ставни ленишься закрывать, – грубо проворчал Терентьев, отряхивая на себе мокрое пальто.

– Называйте меня, пожалуйста, Ануфрием Ануфриевичем, – нервно прокудахтал хозяин лавки.

Это был неряшливого вида человек средних лет с оплывшей фигурой, неаккуратно выбритым лицом и плешивой шевелюрой. Галантерейщик кутался в засаленный стёганный шлафрок, голые ноги торчали из стоптанных войлочных бабушей, на шею в несколько слоёв был намотан свалявшийся шарф крупной вязки. У Рихтера-Судейкина был крайне неприятный бегающий взгляд, одновременно злой и заискивающий. Такими же были и интонации его речи, в которой, как и в речи Белецкого, нельзя было уловить ни малейшего намёка на немецкий акцент.

Галантерейщик держал в руках горевшую тусклым неровным огоньком керосиновую лампу, служившую в кромешной мгле магазина единственным источником света, которого едва хватало, чтобы пройти через лавку, не натыкаясь на предметы.

– Я уже много раз объяснял вашему высокоблагородию, – бубнил Судейкин, ведя гостей в жилую половину, которая располагалась над торговой частью на втором этаже. – Злоумышленники не станут разбивать стекло, потому что его звон привлечёт внимание городового, дежурящего на углу Никитской, а вот вскрыть дверь отмычками можно, не привлекая к себе лишнего внимания.

Вслед за хозяином гости прошли в захламлённую грязную комнату, назначение которой сложно было определить: диван и клавикорды намекали на гостиную, забитая пыльной посудой горка – на столовую, письменный стол свидетельствовал в пользу кабинета, а дранная ширма из бамбука и японского шёлка и платяной шкаф с обвисшей дверцей настаивали на спальне. В помещении противно пахло грязным бельём, прогорклым постным маслом и мышами.

– Тфу, пропасть! – брезгливо скривился Терентьев. – Свинья ты, Анкэль! А ещё вас – немчуру – за аккуратность хвалят. Тут дышать-то гребостно!

– Я вынужден изображать русака! – огрызнулся галантерейщик и тут же получил от помощника начальника московской сыскной полиции увесистую затрещину.

– Поговори мне ещё, собака гамбургская! – пророкотал коллежский советник.

Надо было отдать должное Анатолию Витальевичу, роль отпетого держиморды он играл виртуозно.

Ануфрий Ануфриевич болезненно пискнул и подобострастно забормотал слова извинения, буравя при этом полицейского чиновника трусливо-мстительным взглядом.

– Фимка! – позвал он.

В комнату ввалилась расхристанная страшненькая рябая девка с нагловатым лицом и ленивым взглядом.

– Окно открой, дура! – приказал Судейкин и нарочито важным голосом спросил. – Костюм мой готов?

Девка не без труда раскрыла рассохшуюся и перекосившуюся раму, а после изобразила что-то, отдалённо похожее на книксен.

– Платье-то почти готово, – отчиталась она, звонко шмыгнув сопливым носом и утерев его рукавом. – Тока вот, ваше степенство, порты на заду стачаю, а то ж разошлися.

Терентьев загоготал.

– Никак, твое степенство седалище отожрало? – глумливо спросил он. – Можь, пора тебе в цынтовку (жарг. в тюрьму) для моциону?

Информатор скрипнул зубами, но промолчал.

Он смёл на край письменного стола кипы каких-то бумаг, освободил два стула и пододвинул их к столу. После порылся в секретере и вынул оттуда графин богемского стекла и три лафитника.

– Извольте-с, – сказал Ануфрий Ануфриевич, с приторной улыбкой указывая гостям на стулья и разливая по рюмкам прозрачную жидкость.

– Шнапс? – спросил Анатолий Витальевич, принюхиваясь.

– Ну, что вы, ваше высокоблагородие! – возмутился Рихтер-Судейкин. – Я же патриот! Это Шустовка28 из старых запасов!

– А сухой закон29 для тебя, собаки, не писан? – без особого запала поинтересовался полицейский чин, опрокидывая в себя стопку и пододвигая пустой лафитник для новой порции.

– Так оно ж исключительно в личных целях и для пользы здоровью, – захихикал галантерейщик, щедро подливая коллежскому советнику.

Судейкин поднял свою рюмку, кивнул гостям и бодро провозгласил:

– За знакомство!

Все трое выпили, и Ануфрий Ануфриевич снова потянулся к графину.

Тут впервые с момента прихода в дом к информатору заговорил Белецкий. Он прикрыл свой лафитник рукой и холодно произнёс:

– Не имею привычки к излишним возлияниям. В доме, где я служу, строгие правила.

Рихтер-Судейкин стрельнул в сторону надменного гостя недобрым взглядом и съязвил с паскудной улыбочкой:

– Такие строгие, что пить нельзя, а воровать можно?

Белецкий и бровью не повёл. Продолжая высокомерно и презрительно разглядывать хозяина лавки, он обратился к Анатолию Витальевичу:

– Вы, господин коллежский советник, уверяли, что представите меня серьёзным людям, но эта хибара со всем своим добром, включая девку-замарашку, не стоит и пятой части моего товара…

– Не гоношись, Белецкий! – добродушно цыкнул Анатолий Витальевич. – Оно ж как Иван Андреич писал? Перл, он завсегда в дерьме прячется30.

Неряшливый галантерейщик внезапно подобрался и враз сделался будто иным человеком – бывалым, хитрым и люто опасным.

– Вы бы, Фридрих Карлович, помолчали, пока не спрашивают, – сказал он глухо и размеренно. – Сперва пусть за вас их высокоблагородие выскажется.

Судейкин перевёл подозрительный взгляд на коллежского советника, а тот закинул ногу на ногу и вальяжно откинулся на спинку стула, всем своим видом давая понять, что он здесь безраздельный хозяин положения.

– Водки себе ещё налей, Анкэль, – посоветовал он информатору. – А то чегой-то ты сильно напряжённый. Эдак и подштанники на заднице треснут.

Помощник начальника московской сыскной полиции развязно захохотал над собственной грубой шуткой в то время, как лица его собеседников оставались бесстрастными. Нимало не смущаясь тем, что остроумие его не было оценено, Терентьев небрежным тоном продолжил.

– Стало быть, ты, Ануфрий Ануфриевич, к Белецкому прояви полное уважение и окажи делу его всяческую помощь. Человек он, как я тебе уже говорил, обстоятельный. Прокручивает свою малую коммерцию и меня грешного ни рублем, ни какой иной мелочью не забывает…

– Так ведь барин его с легавыми за одно! – перебил Судейкин.

– Верно баишь, – благодушно согласился Анатолий Витальевич. – Господин его – управлению нашему большой помощник, так что всякий его человек, как жена цезаря – выше всяких подозрений. И только мне известно, что цезариха наша слаба на передок.

Терентьев снова в одиночестве повеселился своей сальной остроте, а потом внезапно лицо его сделалось жестоким и страшным. Стремительным движением он выкинул вперёд руку, ухватил Белецкого сзади за шею и пригнул его к столу.

– Верно говорю, а, Фридрих Карлович? – проскрежетал он сквозь стиснутые зубы и, еще немного подержав, выпустил пленника.

Белецкий, не ожидавший такого развития событий, взаправду выглядел ошалело. Он отпрянул, дёрнул воротник, сглотнул и хрипло откликнулся:

– Ja… (нем. Да…)

Коллежский советник продолжал смотреть на Белецкого со злобным прищуром.

– В общем, наш почтенный книголюб долг передо мною имеет неоплатный, почему и не смеет отказать мне в услуге, – Терентьев перевёл взгляд на Судейкина. – Ты ведь, Анкель, тоже, надеюсь, помнишь, кому благополучием своим обязан?

Под бездушным взглядом полицейского чиновника Ануфрий Ануфриевич сжался и нервно закивал.

– Вот и хорошо, – удовлетворённо произнёс коллежский советник. – Не стоит вам, паскудам, забывать, в чьём вы кулаке.

Лицо его снова мгновенно переменилось и вновь сделалось расслабленным и благодушным.

– Чего вылупился, герр Рихтер? Наливай давай, – приказал Анатолий Витальевич и с развязной улыбкой бросил в сторону Белецкого. – И ты, Фридрих Карлович, давай с нами пей и не выпендривайся.

Немцы безропотно подчинились, и в полной тишине они втроем выпили ещё по рюмке.

– Значит так, – деловито заговорил коллежский советник. – Мне от тебя, Ануфрий Ануфриевич, нужно, чтобы ты ввёл Белецкого в ваше общество. Он там будет книжонки свои ветхие пристраивать. Мне до этого его предприятия интереса нету, а сам хочешь, так наложи на него оброк. Дело ваше! Для меня важно, чтобы он там у вас с человечком с одним сошёлся…