Пантеон оборотней. Приключения Руднева

Евгения Якушина

Пантеон оборотней. Приключения Руднева

Глава 1

Вечер в доме графа Каменского проходил в той странной патетичной атмосфере, которая после Сараевского выстрела1 стала обычной для всякого московского светского мероприятия. Желая перещеголять столицу в патриотизме, что уж сложно было сделать после того, как величайшим повелением в одночасье обрусел немецкий отзвук её славного имени2, высший свет Первопрестольной ввёл среди себя моду на споры о военных кампаниях, анекдоты про Вильгельма II, критику «Сердечных» союзников3, а также на русский язык, Глинку, «Севастопольские рассказы» и обязательность мундиров да орденов во всяком приличном собрании. Великая война требовала от общества великих настроений, и пусть даже подпитывались они в последние полгода не выдающимися победами, а значимыми ошибками и потерями.

Граф Фёдор Андреевич Каменский был одним из тех, кто в первые же дни войны гордо поднял и теперь самоотверженно нёс знамя патриотизма. Он основал добровольческое общество «Русичи», видевшее своей задачей всячески способствовать скорейшей победе России в первую очередь за счёт значительных пожертвований его членов на нужды фронта и военной науки, а также за счёт бравурной риторики, рупором которой стал издаваемый обществом журнал «Жизнь за царя».

Графиня Анна Романовна Каменская поддержала благородное начинание своего супруга и, в свою очередь, учредила «Союз русских жён», в который за одну неделю вступило около сотни благородных дам и девиц самых звучных московских фамилий. «Русские жёны» собственноручно вязали душегрейки и рукавицы, резали бинты, собирали посылки на фронт с консервами, конфетами и образкам, а также писали доблестным воинам прочувствованные письма. Помимо того, каждая вторая из участниц женского союза прошла курсы сестёр милосердия при Лефортовском госпитале, и каждая третья ходила там же за ранеными.

Два раза в месяц в доме Каменских проходили званые вечера, на которые обязательно приглашались либо политики, либо военачальники, имена которых не сходили с газетных страниц или, напротив, были глубоко засекречены, но всем и каждому было доподлинно известно, что его высокопревосходительство господин такой-то первый человек в кабинетах власти и именно от него зависит, как далее будут развиваться события на театре военных действий.

На этот раз с приглашенной персоной вышла какая-то накладка. Фёдор Андреевич многозначительно намекал, что почётный гость, де, был срочно вызван к «самому», и это снимало всякие вопросы, но всё-таки несколько ломало заведенные правила. Поэтому хозяевам самим пришлось задавать тон беседам и придумывать для гостей дополнительные развлечения. Особенно усердствовала в этом энергичная Анна Романовна, так что кое-кто из гостей через некоторое время начал аккуратно избегать её навязчивой активности. В числе таковых был и Дмитрий Николаевич Руднев, представляющий для хозяйки вечера особый интерес, связанный, правда, с идеями не патриотическими, а матримониальными, имеющими прямое отношении к дочери Каменских, очаровательной девятнадцатилетней Татьяне Фёдоровне.

Крайне редко посещающий светские приемы, Дмитрий Николаевич был одним из перспективнейших московских холостяков. Помимо того, что он носил славное и благородное имя, а также имел весьма солидное состояние, Руднев был известным художником, писавшем в волнительном и модном романтическом стиле английских прерафаэлитов, а в добавок к этому слыл едва ли не личным сыщиком при самих Романовых, расследующим дела исключительно по высочайшему повелению, за что был отмечен личными благодарностями государя, чином камер-юнкера, а также орденами Анны второй степени, Святого Александра Невского и Владимира третьей степени.

Дмитрий Николаевич и впрямь занимался расследованиями, но государственной службы не нёс, сотрудничая на общественных началах с разными специальными службами, в первую очередь с московской сыскной полицией. Он действительно был отмечен августейшей милостью, но никогда не распространялся, за какие именно заслуги. Руднев вообще не любил рассказывать о сыскной стороне своей жизни, обозначая себя в обществе исключительно как художника, и такие таинственность и скромность значительно подогревали слухи о его невероятных заслугах.

Впрочем, Руднев давал и другие поводы для сплетен, занимательных преимущественно для дамских салонов. Там частенько с интересом обсуждали, кто из московских красавец в настоящее время служит художнику-романтику музой, как долго на этот раз продлится роман, и есть ли у избранницы шанс провести Дмитрия Николаевича вокруг аналоя. До венца дело никак не доходило, и потому почтенные мамаши, у которых имелись дочери на выданье, держали ухо востро, а сами барышни украдкой вздыхали по таинственному господину Рудневу.

Дмитрий Николаевич женщинам исключительно нравился. Невзирая на своё избегание светских мероприятий, Руднев обладал изысканными манерами и был крайне обаятельным и приятным кавалером. Он умел тонко пошутить и сделать галантный комплимент, был чрезвычайно эрудирован и прекрасно образован, а кроме того, имел очень привлекательную наружность.

Разменяв до половины четвертый десяток, Руднев сохранил юношескую легкость фигуры и движений, и, хотя был невысокого роста, выделялся гордой осанкой и благородной статью. Лицо его было на редкость правильным, словно точёным, и в обрамлении светлых, чуть более длинных, чем предписывала мода, волос, напоминало рыцарский образ со средневекового портрета. Более же всего дамские сердца волновали глаза Дмитрия Николаевича. Большие, серые, как раухтопаз, они обычно смотрели на мир рассеянно и туманно, но в иные моменты взгляд их делался острым и проницательным, проникающим в самую душу собеседника.

Единственный свой внешний изъян – уродливые шрамы от ожога, покрывавшие его правую руку от плеча до кончиков пальцев – Дмитрий Николаевич скрывал под перчаткой, которую носил постоянно и никогда на людях не снимал. Однако и эта его черта, по мнению женщин, придавала облику Руднева лишь дополнительный шарм и привлекательность.

На прием к Каменским Дмитрий Николаевич явился во фраке. Патриотический пафос ему претил, да и придворный мундир казался уместным лишь на императорском приёме. Единственной его уступкой возведенному в правила светского этикета отечестволюбию был Владимирский крест на шее, о чём он, правда, тоже скоро пожалел, так как это провоцировало вопросы, обсуждать которые он не имел ни малейшего желания.

Лавируя среди гостей и с опаской поглядывая в сторону хозяйки вечера, Руднев нетерпеливо смотрел на часы и с каждой минутой всё более проникался намерением уйти. Останавливало его только то, что пришёл он сюда ради встречи с другом детства, о которой тот попросил краткой, но убедительной запиской.

Товарищ всё никак не появлялся.

Наконец в зал вошёл видный господин лет тридцати пяти – сорока с умным, породистым лицом и выправкой, выдававшей в нём, несмотря на фрак, офицера. Найдя взглядом Руднева, вновь прибывший дружески махнул и поспешил к Дмитрию Николаевичу через залу, по ходу пожимая руки знакомым мужчинам и любезничая со всеми дамами поголовно.

Это был князь Павел Сергеевич Вяземский, подполковник Генштаба, вроде как служивший эполетным украшением при одной из российских дипломатических миссий в Европе, а на самом деле занимающийся куда как более серьёзными делами.

Семья Вяземских состояла в родстве с Рудневыми. Будучи ребёнком, Павел Сергеевич вместе с родителями частенько гостил в родовом имении Рудневых в Милюкове и крепко дружил с юным Дмитрием Николаевичем. Позже дороги их разошлись. Вяземского отправили в Пажеский корпус, после которого тот несколько лет служил в гвардейском полку, а затем поступил в академию Генштаба и блестяще её окончил. Руднев же остался в Москве, отучился в классической гимназии и получил в московском университете диплом с отличием по юридической специальности.

– Сколько лет, сколько зим! – радостно провозгласил Вяземский, заключая Руднева в объятья. – Это же когда мы с тобой, Дмитрий Николаевич, в последний раз виделись?

– Да уж лет пять как, – отозвался Руднев, отвечая на крепкое рукопожатие. – Ты, Павел Сергеевич, тогда, помнится, при аксельбантах был. А нынче что же? Ваше сиятельство инкогнито?

– Моему сиятельству по нынешним временам не пристало эполетами сверкать и орденами звенеть, – уклончиво отозвался князь и тихо добавил: – Спасибо, Митя, что согласился встретиться.

Павел Сергеевич взял Дмитрия Николаевича под руку и отвёл немного в сторону от основной массы гостей.

– Отчего же ты, Паша, ко мне не пришёл? – спросил Руднев. – Мы бы там приятно посидели и поговорили приватно. А здесь вон сколько глаз и ушей.

– Глаза и уши – это то, что надо! – заверил Вяземский. – Пусть видят и слышат, как я рад случайной встрече со старинным другом.

– Случайной?

– Исключительно!

– Вот значит, как? Выходит, ты, Павел Сергеевич, хотел меня увидеть не просто как старинного друга?

– Я тебя, Митя, во многих качествах видеть желал! – заверил князь, хлопнув Дмитрия Николаевича по плечу.

– Будет рисоваться! – фыркнул Руднев. – Излагай давай.

Вяземский взял с подноса подошедшего официанта два бокала с шампанским, отдал один Дмитрию Николаевичу и с искренней прочувствованностью сказал:

– Давай, Митька, за встречу выпьем!

Они выпили, и Павел Сергеевич оттеснил Руднева ещё дальше от гостей.

– Мне нужна твоя помощь, Митя, – сказал он уже ровно и деловито, но сохраняя на лице восторженную улыбку. – Дело очень странное и, боюсь, нехорошее… Ты пей, Митя, пей… И не смотри на меня так серьёзно…

– Пашка, я твоим шпионским штучкам не обучен! Лицом играть не умею! – возмутился Руднев наущению князя.

– Вижу, что не умеешь, потому и говорю – пей, – не сморгнув, ответствовал подполковник и, не меняя интонации, продолжил: – Вопрос касается государственной безопасности …

– Паша, дальше не продолжай! Я за такие дела не берусь! Тебе это отлично известно! Мои компетенции лежат в области уголовного криминала, а политика и военная разведка – это уже не моя стезя. Я в этом ничего не смыслю, и от того не занимаюсь.

– Тоже мне чистоплюй нашёлся! – рассмеялся Вяземский, звонко приложив свой бокал к бокалу Руднева. – Допивай!

Дмитрий Николаевич подчинился, и тут же у него в руке оказался новый бокал.

– По твоей конспиративной легенде мы должны напиться? – уточнил он у Павла Сергеевича.

– Зачем напиваться-то? – хмыкнул тот. – Достаточно будет и того, чтобы мы были навеселе. И пока мы этой кондиции не достигли, слушай.

– Сказано тебе, политикой я не занимаюсь!

– Ты ей, может, и не занимаешься, да только при сегодняшнем раскладе, Дмитрий Николаевич, она сама всеми занимается. Так что не вороти нос! Тем более, что твой послужной список мне отлично известен, и просто так, за здорово живешь, я бы к тебе не пошёл. Мне нужен именно ты!

– У тебя целый Генштаб, министерство иностранных дел и прочее разное, о чём я даже не слыхивал! – Дмитрий Николаевич сделал ещё одну попытку урезонить князя. – На что тебе заштатный московский сыскарь?

– На то, что ты лучший! Ты сможешь это распутать!

– Ох, Пашка! Знаю я чего твои комплементы стоят! Всегда ты так делал! Ещё в Милюкове! Напоёшь в уши, я, как дурак, поведусь на твою затею, а потом мне влетит по первое число!

Павел Сергеевич весело рассмеялся.

– Было дело! – признался он. – И неоднократно… Помнишь, как мы с тобой стащили охотничьи ружья и собрались в Америку бежать? А твой воспитатель нас поймал… Этот… Как его?.. Немец…

– Белецкий, – подсказал Дмитрий Николаевич.

– Точно!.. Он нас за эту выходку заставил пять кругов вокруг большого пруда бежать. Я в позу встал! Говорю, я князь! А он: «Простите, ваше сиятельство! Как-то я не подумал… Раз князь, вам еще два круга причитаются…» Понимал же, ирод, что я жаловаться никому не стану! Мне бы батюшка вдвое прописал: и за проделку, и за жалобу… Эх! Хорошие были времена! А, Митька?

– Хорошие, Паш! Хорошие, – поддержал Руднев и со вздохом добавил: – Рассказывай уж давай, что у тебя там за история приключилась.

– За хорошие времена! – провозгласил Вяземский, и подскочивший официант снова сменил им пустые бокалы на полные.

Покуда расторопный малый крутился подле друзей, Дмитрий Николаевич окинул взглядом зал, оценивая безопасность своей диспозиции относительно снова что-то затевавшей графини Каменской, и вдруг обратил внимание на неизвестную ему даму.

Незнакомка была, пожалуй что, красива, но не той очевидной, всем понятной миловидностью, а изысканной дерзкой привлекательностью сильных и неординарных натур. Черты её лица были немного жёсткими, подбородок и складка губ – упрямыми, взгляд удивительно ярких синих глаз – умным и волевым. Женщина двигалась легко и грациозно, улыбалась естественно, без тени жеманства.

Одета незнакомка была с той элегантной простотой, которая однозначно свидетельствует о хорошем вкусе и достатке. На ней было густо-синее шёлковое платье с тонкой серебряной вышивкой по подолу. Лаконичный крой туалета выгодно подчёркивал изящество фигуры, а глубокий изысканный оттенок как нельзя лучше подходил к пышным темным волосам с благородным каштановым отливом. Из украшений на женщине были лишь богатая жемчужная нить из крупных розоватых бусин и накинутая на точёные плечи легкая серебристая шаль.

Незнакомка, казалось, заметила взгляд Дмитрия Николаевича, обернулась в его сторону и улыбнулась. Руднев ответил ей лёгким поклоном.

– Хороша, не правда ли? – спросил Вяземский, проследив взгляд друга.

– Да, – рассеяно ответил Руднев. – Божественна!

Князь хохотнул:

– Что, Митька, уже думаешь, как бы её на портрет уговорить? Кабы я имел твой талант, изобразил бы её в образе феи Морганы или Медеи…

– Кто она? – спросил Руднев, не обращая внимание на подшучивания Вяземского.

– Ты не знаешь?! Тебе, Митя, почаще нужно в люди выбираться!.. Она по происхождению француженка. Зовут Шарлотта Атталь, вдова швейцарского фабриканта-миллионщика. Прежде чем стать супругой мэтра Атталя, прекрасная Шарлотта успела побывать баронессой Монфор-л’Амори. Старый барон годился ей в дедушки, но щедро вознаградил свою de joie (фр. отраду) завидным наследством. О более юных годах мадам ничего доподлинно не известно.

– Что же госпожа Атталь делает в Москве?

– После смерти мужа она взяла в управление его предприятия и вот теперь приехала договариваться о каких-то совместных делах с Павлом Павловичем Рябушинским4.

– Откуда ты, Паша, про неё столько знаешь? – удивился Дмитрий Николаевич.

– Служба такая, – усмехнулся подполковник. – А хочешь, Митя, я тебя ей представлю?

И, не дожидаясь ответа, Павел Сергеевич потащил Руднева через залу в сторону госпожи Атталь, которая всё это время с интересом наблюдала за друзьями и улыбалась.

– Не передать словами, как я рад вас видеть, мадам! – по-французски воскликнул Вяземский и поцеловал благосклонно протянутую руку.

– Я тоже очень рада нашей встрече, князь, – ответила вдова фабриканта глубоким мелодичным голосом.

– Позвольте представить вам моего друга, – бравурно продолжал Павел Сергеевич. – Это господин Руднев Дмитрий Николаевич. Человек исключительных достоинств и знаменитый художник!

Руднев поклонился.

– Для меня огромная честь познакомиться с вами, мадам! И не слушайте моего друга! Он слишком щедр на эпитеты в мой адрес.

Мадам Атталь протянула Дмитрию Николаевичу руку и рассмеялась.

– Я знаю о вас, господин Руднев, – произнесла она, неожиданно перейдя с французского на вполне хороший русский язык, слегка приправленный приятным мягким акцентом. – Мне очень нравится ваша живопись. Я видела ваши работы ещё в Париже. Они похожи на английский модерн, но куда более живые и чувственные… Это так по-русски…

– Благодарю вас, мадам, – Руднев перешёл на родной язык. – Я тронут столь лестной оценкой с вашей стороны! А ещё я восхищен вашим великолепным русским языком! Где вы ему так хорошо обучились?

– Мой покойный муж имел тесные деловые связи с вашей империей. Мы часто бывали в России, и к нам приезжали русские партнёры. Я воспользовалась этой возможностью, чтобы выучить язык. Он очень красив, как и русские мужчины.

– Особенно, русские князья, – ввернул Вяземский и снова исхитрился поцеловать француженке руку.

– Ах, мой милый le prince Paul (фр. князь Павел)! – рассмеялась мадам Атталь. – Вы, как это у вас правильно говорят?.. Пробка для любой бутылки…

– В каждой бочке затычка, – с улыбкой поправил Руднев.

Дмитрий Николаевич настолько был увлечён новым знакомством, что утратил бдительность и совершенно упустил из виду хозяйку вечера, которая внезапно возникла рядом с ним и взяла его под руку.

– О! Дмитрий Николаевич, наконец-то я вас нашла! – слащаво промурлыкала графиня. – Извините меня, господа! Князь! Мадам! Но я намереваюсь похитить у вас господина Руднева.

Наградив Вяземского лучезарной улыбкой, а госпожу Атталь кислой миной, Анна Романовна решительно увлекла Дмитрия Николаевича за собой.

– Дорогой мой друг, – говорила она, цепко держа пленника своей пухлой холёной ручкой. – Вы нужны нам для крайне серьёзного эксперимента.

– Почту за честь быть вам полезным, сударыня! – обреченно ответствовал Руднев. – Что же за эксперимент вы желаете осуществить?

– Мы хотим провести спиритический сеанс, – с несколько преувеличенным восторгом объявила Каменская. – Вы знали, что наша Танечка – великолепный медиум?

– Нет, графиня, я не знал, что среди многочисленных талантов Татьяны Фёдоровны есть и такой выдающийся дар…

– Да-да! Вы правильно сказали, Дмитрий Николаевич! Именно выдающийся! И мы намерены воспользоваться им, чтобы призвать дух Фридриха Барбаросса5 и спросить славного воина минувших веков, когда же закончится эта ужасная война.

– Как это интересно! – неубедительно восхитился Руднев. – Но боюсь, для подобного опыта я совершенно не подхожу! В вопросах мистицизма я абсолютно бездарен!

– Что вы! Я чувствую, какая у вас сильная аура! Вы сможете помочь нашей девочке установить контакт с духовной сущностью. И, кроме того, вы хорошо знаете немецкий и будете переводить нам послание древнего короля.

– Сударыня, Фридрих Барбаросса изъяснялся на средневерхненемецком. А я не силён в архаичных наречиях!

– Да будет вам, Дмитрий Николаевич! – Анна Романовна игриво хлопнула Руднева веером по руке. – Я уже всё решила! Вы участвуете!

Дмитрию Николаевичу ничего не оставалось, как смиренно повиноваться.

Графиня Каменская отвела его в комнату, соседствующую с большой гостиной. Там во всю шло приготовление к мистическому ритуалу: слуги опускали на окнах глухие портьеры и расставляли на круглом столе канделябры с горящими свечами, участники сеанса рассаживались, зрители перешёптывались, занимая места на почтительном расстоянии от стола.

Анна Романовна усадила Руднева рядом со взволнованной и смущённой дочерью.

– Ах, маменька! – пролепетала девица, заливаясь целомудренным румянцем. – А вдруг ничего не получится!

– Ну, что ты, дорогая! – уверенно заявила графиня, соединяя руки Татьяны Фёдоровны и Дмитрия Николаевича. – Тебе поможет господин Руднев. Чувствуешь, какая у него аура?!

Юная графиня окончательно смешалась и уже едва не плакала, так что Дмитрию Николаевичу и впрямь пришлось прийти ей на помощь.

– Не волнуйтесь, Татьяна Федоровна! В крайнем случае обещаю вам подыграть, – шепнул он девушке на ухо. – Просто несите какую-нибудь околесицу на смеси немецкого и латыни, а я якобы стану это переводить и незаметно пихать стол. Все в таком предвкушении, что разоблачение нам с вами не грозит!

Каменская-младшая прыснула смехом, а внимательно следившая за ней мать, занявшая стратегическую позицию по другую руку от дочери, победно просияла и торжественно объявила:

– Господа, мы начинаем! Прошу соблюдать тишину!.. Участники сеанса, закройте глаза, возьмитесь за руки и сосредоточьте свою гетеротетическую энергию на медиуме и её помощнике. Я чувствую, что у нас должно получиться! Сегодня грань между нашим миром и миром духов особенно тонка!

В зале воцарилась гробовая тишина так, что было слышно, как изредка шипит воск на свечах и шуршит атлас дамских платьев.

Руднев послушно закрыл глаза и ободряюще пожал холодную трепещущую девичью руку. Татьяна Федоровна тоже ответила робким пожатием и звонким, слега дрожащим голосом провозгласила:

– О, великий дух! Повелитель древней империи! Ответь на зов ныне живущих!

Ничего не происходило, а тишина сделалась практически осязаемой. Руднев почувствовал, что юная Каменская начала дрожать.

– Попробуйте по-немецки, сударыня, – произнёс он пафосно. – Я стану вам подсказывать… Großen König! Erschein vor uns und Antwort! (нем. Великий король! Предстань перед нами и ответь!)

Едва он успел договорить, как напряжённую тишину разорвал отчаянный крик, раздавшийся из большой гостиной. Руднев на мгновение замер со всё ещё закрытыми глазами, а потом, опомнившись, первым бросился в соседнюю залу.

Гости, не заинтересовавшиеся спиритическим сеансом и остававшиеся в гостиной, столпились в её центре вокруг чего-то, что, очевидно, и являлось причиной всеобщей тревоги. Истеричный женский голос звал на помощь, ему вторил мужской, требующий вызвать доктора.

Дмитрий Николаевич растолкал всполошённую толпу и, к своему ужасу, увидел, что причиной всеобщего смятения является его друг князь Вяземский.

Павел Сергеевич лежал на полу и бился в судорогах. Красивое лицо исказилось и посинело, на губах выступила кровавая пена, глаза остекленели. Тело подполковника изгибалось, руки со скрюченными пальцами скребли пол. Правая рука была окровавлена и загребала осколки разбитого бокала.

– Пашка! – воскликнул Руднев и кинулся к другу. – Врача! Быстрее врача!

Однако Дмитрий Николаевич уже наверняка знал, что врач здесь бессилен. Рудневу случалось видеть разную смерть, и он не только разумом, но каким-то почти животным чутьём понимал, что Вяземский умирает, и помочь ему уже нельзя.

Упав на колени, Дмитрий Николаевич обхватил голову друга и придерживал её, не давая биться об пол.

– Паша!.. Паша!.. Как же это?! – шептал он. – Кто тебя так?

Внезапно глаза офицера Генштаба приобрели осознанность. На короткое мгновенье сквозь невыразимую муку в них мелькнуло узнавание. Вяземский разжал оскаленные зубы, силясь что-то произнести.

– Что, Паша? Что?!

Руднев склонился к самым губам бившегося в агонии друга.

– Ве…вер…вольф… – прохрипел Павел Сергеевич.

Тело его резко скрючилось, а потом так же стремительно вытянулось в полный рост и обмякло.

Князь Павел Сергеевич Вяземский был мёртв.

Разом осознав это, Дмитрий Николаевич обмер. Он был не в силах ни шелохнуться, ни вздохнуть.

Из оцепенения его вывело легкое прикосновение.

Шарлотта Атталь положила Рудневу руку на плечо.

– Il est mort… (фр. Он умер…) – тихо и скорбно произнесла она и накинула на лицо покойного свою серебристую шаль.

С превеликим трудом Дмитрий Николаевич заставил себя разомкнуть руки и выпустить голову мёртвого друга.

– Вызовите полицию! – приказал он глухим голосом, поднимаясь на ноги. – И заприте все двери… В доме произошла смерть при подозрительных обстоятельствах…

Глава 2

Коллежский советник Анатолий Витальевич Терентьев, помощник начальника московской сыскной полиции, мерил шагами библиотеку в доме графа Каменского и бросал косые тревожные взгляды на застывшего в кресле Дмитрия Николаевича. Руднев выглядел профессионально собранным и хладнокровным, но Анатолий Витальевич видел и понимал, что, несмотря на демонстрируемое Дмитрием Николаевичем самообладание, в душе у того творится ад.

Терентьев знал Дмитрия Николаевича с тех ещё времён, когда тот только-только закончил гимназию. И именно Анатолий Витальевич привлёк Руднева уже после окончания университета к сотрудничеству с сыскным управлением. Вместе они расследовали много тяжких и жестоких преступлений, не раз на пару рисковали жизнью и прикрывали друг другу спины, так что на поверку были они давними и верными друзьями.

– Дмитрий Николаевич, – в который уже раз, лишь слегка меняя формулировку, спросил коллежский советник, – отчего вы так уверены, что смерть его сиятельства носит насильственный характер?

– От того, что его абсолютно точно убили! – с явственным оттенком раздражения ответил Руднев. – Это отравление, Анатолий Витальевич!

– Свидетели, присутствующие при последних минутах Вяземского, описывают симптомы, крайне схожие с эпилептическим припадком…

– Анатолий Витальевич! Павел Сергеевич – подполковник Генштаба… был им… Он не то в разведке, не то в контрразведке служил. Туда с падучей не берут!