Хочу быть содержанкой

Мы с Людой в то время работали в одном кабинете, но в разные смены, а Алина работала в кабинете рядом, в мою смену. Кабинет её был за стеной, по правую руку от меня, и я стала присматриваться, а когда увидела, кто к ней ходит, онемела от удивления и ужаса. Я увидела под её кабинетом пациентов, которые годами ходили ко мне. Люди настороженно отворачивались от меня, а в спину смотрели осуждающе, враждебно и о чём-то перешёптывались.

В то время дружба наша с Алиной ещё была крепкой и казалась нерушимой. После очередных тематических курсов повышения квалификации, я сагитировала Люду и Алину купить фотополимерную лампу на троих. Они согласились, и я купила лампу, три коробки фотополимерных материалов, объяснила, как ставятся такие пломбы, их примерную стоимость, и работа закипела.

Но, после покупки квартиры, поведение Алины резко изменилось в худшую сторону, по отношению ко мне. Теперь она смотрела на меня нагло, свысока, и надо было долго выпрашивать у неё лампу, чтобы сделать свою работу. А к весне и Люда не выдержала, и устроила скандал Алине в моём присутствии. Они вдвоём так кричали друг на друга, что я постаралась, быстрее, убраться из кабинета. Мне было больно и противно слушать ссору бывших подруг. В те минуты я не совсем понимала, что происходит, а если бы поняла, жизнь моя пошла бы другим путём. Мне и в голову не приходило, что, живя по их законам, я пошла бы на сделку с совестью, а денег было бы много. Однажды я вдруг вспомнила слова из песни Макаревича, что «иногда богаче нищий, тот, кто не успел скопить». Стало легче дышать…

Люда, в те моменты, вроде бы, и заступалась за меня, но когда я в мгновения той ссоры, мельком взглянула в её глаза, меня буквально обдало жгучим холодом прозрачной ненависти в ледяном взгляде этой странной женщины. К кому, не ко мне ли? Не обо мне беспокоилась Люда. Другое было у неё на уме, и глаза её, ледяные, в тот миг, горели ярким, жутким, дьявольским огнём, совсем не от сострадания ко мне, бедной и несчастной. Она стремилась разбить нашу дружбу с Алиной, а я не могла этого понять!

В тот день, во время ссоры, Люда отобрала право пользования лампой у Алины, и почти не заплатила ей за участие, сославшись на «использованность» и «подержанность» аппарата. В тот момент мне казалось такое решение проблемы справедливым, и я не стала возражать.

Я пыталась бороться со сложившейся ситуацией в отделении, как могла, но все мои попытки вернуть и нормализовать моё положение и наладить нормальную работу в отделении, сводились к моей мнительности и к тому, что меня окрестили неудачницей и немного сумасшедшей.

Сколько же я слёз пролила, сколько горьких дум передумала в дни, когда просиживала без работы всю смену, а у Алины под кабинетом собиралась толпа посетителей. Изменить что-либо было невозможно. Я оказалась неспособной выстоять в новом мире других, коммерческих отношений! Согласиться платить Алине те злосчастные сто пятьдесят рублей я уже не могла. У меня их просто не было в наличии! Те жалкие гроши, которые мне удавалось зарабатывать, я тратила на материалы, а остатки несла домой, но тех грошей, что, с таким трудом, доставались мне, не хватало, порой, даже на дорогу.

А хищная жизнь продолжалась и требовала новых жертв. Алина стала завсегдатаем моей компании друзей. Она решила прочно занять освободившуюся после меня нишу. Друзья не позвали, отгородились от меня, постарались забыть. Телефон, раньше, обычно, не дававший покоя, вдруг замолчал навсегда. В то время мой сын и моя дочь старательно учились в институтах. Сын учился легко. Студенчество пролетело над ним песней. Дочь понимала, как важны знания для овладения её профессией. Её надо было поддерживать, но у меня не было возможности сохранить приём, и поддержать детей было нечем. С великим трудом, я оплачивала образование детей. Отказывая себе решительно во всём, чудом наскребала нужные суммы для оплаты обучения. Людей, случайно пробиравшихся ко мне, у кабинета тут же забирала Алина, и смеялась мне в лицо, говорила, что у меня обе руки левые, а люди снова смотрели на меня осуждающе, и старались отвернуться при моём появлении. Что Алина говорила пациентам, для меня оставалось тайной. Нас в институте учили, чтобы мы берегли честь халата, и всегда выручали друг друга в тяжёлых ситуациях. На деле же получалось обратное: меня чернили и топили, как могли, а я не имела возможности препятствовать такому положению дел. В те дни я оставалась одна со своими проблемами. Апина была неприкасаема. Ей, действительно, абсолютно всё сходило с рук, даже то, что она заражала людей болезнью Боткина, используя по второму разу, недоиспользованные карпулы анестетиков. Я не знала, как защищаться. Такому в институте не учат!

Сначала никто не мог понять, что происходит, и как получается так, что все больные гуськом направляются в кабинет Алины. Заведующий нашим отделением и мой друг, Валера, не раз спрашивал, кто занимается такими гадостями, я только разводила руками, а когда убедилась в том, что Алина «гребёт» всё под себя, было уже слишком поздно. Её деньги перекрывали все её невзгоды. Получалось, что кто богаче, тот и прав. Да, пришли другие времена, появились другие ценности…

– А вы поймайте меня на горячем, тогда и поговорим! – нагло рассмеялась в глаза нам Алина на одном из собраний нашего трудового коллектива, не смотря на то, что все врачи указали на её подлые поступки. Оказывается, не только у меня Алина «стреляла» клиентов, но никто из врачей не хотел связываться со вздорной женщиной, и с её влиятельными друзьями. – Если поймаете, тогда и судить будете, но, только, если поймаете!..

Она нисколько не смущалась, слыша обвинения в свой адрес. Пусть говорят, если имеют, что сказать. Она нагло улыбалась и отмахивалась от нас, как от назойливых мух. Управы на неё не было.

Только тогда я поняла, до какой степени Алина неуязвима, и может делать абсолютно всё, что ей вздумается, даже, преступать законы совести и чести! Пожалела ли я о своём опрометчивом отказе платить ей по сто пятьдесят рублей в месяц? Нет, я не смогла бы сознательно делать гадости людям, и нагло улыбаться, когда бы меня обличали в моих промахах. И были ли бы мои проступки промахами? Сомневаюсь…

Наказывать же её никто и не собирался, а Валера только руками разводил и глубоко дышал!

– У неё же деньги, у неё же влияние! Теперь её не переплюнешь! – вздыхал он.

Валера не имел понятия, как урезонить, не в меру, разошедшуюся, в своей жадности, врачиху. Пожалела ли я тогда, что когда-то не согласилась на её условия? Возможно, да, но возврата в прошлое уже не было, дверца туда захлопнулась наглухо. Меня откровенно выживали из отделения, и надо было изловчаться, чтобы удержаться на рабочем месте, а пенсионный возраст был уже не за горами. Это понимала я, это понимал и заведующий отделением, Валера, это понимала и Алина. Валера сам недавно оформил свою пенсию, и ещё тогда не осознавал, что сам висит «на волоске», и уже совсем скоро покинет стены поликлиники в связи с пенсионным возрастом, и не только, и инициатором его гибели будет… Люда! Но о таком обороте дела тогда не думалось, не гадалось…

А что Люда? Вот, она-то не отставала от заведующего отделением ни на шаг. Ходила за Валерой следом, будто хвостик, суперклеем приклеенный, и старалась угодить во всём, где можно, и где не возможно. В то время, в связи с экономией энергетических ресурсов, сократили режим нашего трудового дня с сохранением, при этом, заработной платы, на два вечерних часа. Врачи были не довольны тем, что их выгоняли с рабочих мест тогда, когда поток больных становился более интенсивным. Нам говорили, что вся страна работает до 18 часов, и мы должны приноравливаться к требованию времени. Полным ходом шли девяностые.

Валера решил подонкихотствовать и отстоять наше право на сохранение наших рабочих часов в вечернее время приёма. Он написал письмо, и собирался отправить его в администрацию президента. Он знал, что пишет плохо, с ошибками, и попросил меня отредактировать письмо, исправить ошибки. Его порыв был честен и бескорыстен. Я согласилась помочь, но предупредила, что последствия будут сокрушительными. Валера только рукой махнул и рассмеялся в ответ. Дескать, что нам терять, если ничего не осталось?! Письмо нашло своего адресата в администрации района. Ответ не замедлил себя ждать.

В результате, нам добавили немного времени для работы, а заведующего нашего похвалили за бдительность, и это была победа! Победа ли?…

А Люда так и продолжала работать рыбкой-прилипалой, и ни на шаг не отходила от Валеры. Она его и чаем поила, и пирожками кормила, и в магазине ему продукты покупала, чуть ли не стирала ему белье, потому, что он стал одиноким. У него умерла жена, и осталась малолетняя дочь на руках. Девочка была больна, и Валера, как мог, заботился о ней. Никто и подумать не мог о злых намерениях Люды. Она была трогательна, и, вроде, честна в своих порывах. Честна ли?…

Летели годы. Нам казалось, что они мимо пролетают, а оказалось, нет, они, всей тяжестью, топтались по нашим спинам, проникали в наши души, изменяя их до неузнаваемости, не давая времени оглянуться по сторонам.

Со времени написания первого письма, прошло года два. Алина по-прежнему добросовестно обирала всё отделение, а меня держала в особенно жёсткой осаде. Управы на неё не было. Она прямо от дверей кабинетов уводила пациентов, совершенно не стыдясь своих поступков. Люда не отставала от нашего заведующего, и не гнушалась подбирать остатки с барского стола в виде зазевавшихся пациентов, мои дети заканчивали учиться в вузах. Денег на жизнь катастрофически не хватало, и подработать было негде. Нужда с любопытством заглядывала в моё окошко и грозилась ворваться в дом полноправной хозяйкой. О ремонте в квартире нечего было и думать. В то время я вынуждена была открыть свидетельство частного предпринимателя, чтобы хоть как-то свести концы с концами и сохранить приём. Устроилась на один из заводов нашего города, арендовала у них кабинет, и стала туда приглашать своих пациентов, чтобы Алина их не «скоммунизила». Тем самым, я сохраняла приём, зарабатывала деньги и получала возможность содержать своих детей. Тем самым, я ещё стремилась скопить немного денег на отпуск, и у меня стало получаться, жить честно, без зазрений совести. Я никому не врала, никого не обегоривала, я честно строила своё будущее.

О том, что у меня есть частный кабинет, Люда узнала случайно, и лютая зависть захлестнула её тугой волной. В тот знаменательный день она пришла раньше положенного времени на работу, а мы работали в одном кабинете в противоположные смены, и ушла в кабинет к заведующему, чтобы быть на гребне волны в отделении. Я торопилась на второй приём в моём «частном», и машинально закрыла дверь кабинета на ключ. Ключи же Люды остались запертыми, и она не смогла попасть на своё рабочее место, когда вернулась от заведующего.

Как она разыскала меня, до сих пор, не понимаю, но она пришла ко мне в частный кабинет с кулаками, криками и обвинениями. Глаза её горели дьявольским огнём, она кричала, брызгая слюной, что пыталась молотком открыть дверь и что-то сломала в замке, но ничего у неё не получилось – замок отказался открываться. Увидев обстановку моего частного кабинета, Люда обалдела, притихла, осеклась. Спокойно взяла у меня ключ и удалилась в глубокой задумчивости. Она обдумывала свои последующие шаги. Как я посмела так вывернуться? Не имела такого права, а посмела! Я должна была на коленях просить пощады, а вышло не так, как они с Алиной рассчитали! Не так…

Через какое-то время Люда стала просить меня взять её на работу. Медсестра Лина, которая работала со мной, вдруг взвилась от яростного возмущения, когда я сказала ей, что согласилась пригласить Люду на работу.

– Я не стану с вами работать, если придёт Людмила Николаевна! – воскликнула Лина, задыхаясь от возмущения. – Вы не знаете этого человека! Она же всё разломает! Она же и слова правды никогда не говорит, она, как вьюн, скользкая и подлая! Вы ещё наплачетесь с ней, но я тогда работать с вами не стану! – возмущённо кричала девушка, убеждая не брать на работу Люду. Я и соглашалась, и не соглашалась с моей медсестричкой. Я понимала, что Лина права, но Люду я считала своей подругой! Мы проработали уже достаточно много времени вместе с Линой, понимали друг друга с полуслова, и я не рискнула вносить дисбаланс в наши отношения. Я прислушалась к мнению Лины, а Люде отказала, сославшись на отказ шефа, у которого я сама работала.

А в поликлинике у нас произошли значительные изменения. Нашего заведующего отделением, Валеру, неожиданно сняли с заведования, не дав никаких объяснений. Сняли, и всё! Валера снова стал просто хирургом стоматологом. Что он переживал в это время, никто не знал, а Люда ходить к нему вдруг резко перестала.

Заведующий поликлиникой обратился ко мне, уговаривая занять место заведующей отделением, но я отказалась. Я уже опасалась, что не справлюсь с Алиной и её замашками, а смотреть на непорядочность этой женщины спокойно, я уже не могла. О Люде я тогда и не подумала! Заведующий поликлиникой очень обиделся на меня, перестал со мной общаться, что было на руку моим врагам Люде и Алине. Исполнять обязанности, заведующей отделением, стала Алина, и Люда, странным образом, сразу же подружилась с ней!

– Я буду послушной девочкой, лишь бы меня не трогали, и тогда я смогу делать, что захочу… – часто поговаривала Алина, и снова, и снова уводила людей из-под кабинетов коллег. И, самое главное заключалось в том, что у неё это великолепно получалось. Люди гуськом послушно семенили за ней. Поднаторела! Никто и никогда, из врачей и пациентов, не возражал, не случалось никаких недоразумений, или скандалов. Правда, до определённого момента. В один прекрасный день уже главврач поликлиники (наша поликлиника переименовывалась много раз, в тот раз, заведующий поликлиникой, стал главврачом) объявил нам, что придёт новый человек на место зав. отделением, а Алина станет простым врачом. Алина не расстроилась. Она даже обрадовалась неожиданной свободе действий, и с новыми силами принялась за свои привычные штучки.

Новую заведующую, действительно, пригласили со стороны. Звали её Ириной Михайловной, но главврач почему-то недолюбливал её и ругал на каждом собрании по любому поводу. А однажды главврач пригласил наше отделение к себе в кабинет. Всех врачей. Медсёстры приглашены не были. Мы головы ломали, зачем такая помпезность и таинственность. Оказалось, в администрацию города от нас поступила жалоба на руководство поликлиники. Жалоба была анонимной, никто не подписался под ней. Стояла весьма расплывчатая подпись: «врачи отделения». Ни одной закорючки, ни одного врача, под сим творением эпистолярного жанра не стояло.

Когда зачитывали письмо, я услышала знакомые (мои!) фразы! Знакомые фразы! Как не «допетрить», что текст письма просто «содран» с того, первого, уже всеми забытого опуса, который когда-то правила я?! Но тогда, пару лет назад, мы просили поддержки администрации района, чтобы можно было задерживаться дольше на рабочих местах для более полного удовлетворения нужд населения. Это, же, второе письмо, было мерзкого, подлого содержания. Оно откровенно и нагло свидетельствовало о несуществующих промахах главврача в отношении всего стоматологического отделения нашей поликлиники.

Трудно было догадаться, кто написал подобный шедевр-пасквиль. Да, и причину написания трудно было понять. Что преследовало письмо такого рода? Ведь главврач нас никогда не обижал, не ругал особенно яростно за наши промашки в работе, всегда старался защитить провинившихся, и никогда не требовал вознаграждений ни за какие милости с его стороны. Он не знал, и не хотел знать, что творится в отделении, и не понимал причины написания столь дерзкого пасквиля, а жаль. Возможно, если бы знал, не допустил бы подобной подлости…

– Ребята, за что? – в недоумении вопрошал мужчина, не совсем ясно осознавая, что происходит. – Кто написал эту гадость?!

Но никто, естественно, не признался в совершении подлости. С тем главврач нас и распустил в тот день. А я, после странного собрания, задумалась. Кто, действительно, мог написать письмо такого подлого содержания, да, ещё содрать текст из первого письма? Догадаться почти невозможно. Казалось, нет тут ничьей заинтересованности. Надо обладать безупречной памятью, или иметь под руками текст того, первого письма, чтобы написать такой пасквиль. Так, кто же, тогда, кто?!

Надо иметь смелость и очень подлую душу, чтобы написать такое… И, только, Люда могла быть причастна к подобному литературному произведению. Поздравительные открытки, к юбилейным датам, она, совсем не стесняясь, заполняла словами из моих стихов, не указывая моего авторства. Она никогда не спрашивала моего разрешения, а авторство приписывала себе. Памятью особой она не отличалась, а, вот, «сдирала» уже написанное с дорогой душой. Я слишком поздно догадалась, что именно она является автором этого пасквиля.

Только Люда всегда выступала в роли ангела-хранителя для нашего заведующего отделением, Валеры, и имела свободный доступ к его бумагам. Кто ей мог помешать «содрать» то первое письмо целиком, если она имела свободный доступ к документам нашего заведующего? На старом конверте был указан адрес, и не надо было особо париться в поисках адресата. Адрес на новом конверте был напечатан на печатной машинке! Чьей?

После первого письма, убрали нашего заведующего отделением, Валеру, ничего ему не объясняя. Он всё понимал, и не стал возражать, спорить, просить, унижаться. Мне, до слёз, было жаль его. Он не прислушался к моим советам, хоть я и предупреждала об опасности. Он стал простым хирургом-стоматологом, но проработал не долго…

Кто-то, что-то дополнительно наговорил на Валеру, и в администрации поликлиники приняли срочные меры, чтобы пресечь «преступную» деятельность врача хирурга стоматолога. Он не стал спорить, ушёл тихо, без конфликтов, без скандалов. Ушёл, и всё. Оказалось потом, что он три месяца бродил по улицам города в рабочее время и не признавался новой жене, что его уволили. Он очень боялся, что женщина не разберётся в ситуации, не поймёт его и выгонит из своего дома, как бездомного бродягу, а на руках у него была больная дочь. Идти ему было некуда.

Да, заведующий поликлиникой, сейчас уже главврач поликлиники, много лет назад предложил мне место заведующей отделением, вместо Валеры. Не зная того, что мне пришлось со временем постепенно узнать, заведующей становиться, совершенно интуитивно, я отказалась наотрез, и тогда эту должность предложили Алине. Она с радостью согласилась, но её природная жадность сыграла с ней злую шутку. Главврач, видимо, тоже не до конца доверял Алине, не проводил её в штатном расписании, как полноправную заведующую отделением. Она лишь исполняла обязанности, и слетела после очередного подлого проступка. Вот, тогда-то и пришла к нам Ирина Михайловна.

Та подлая анонимка прилетела в её бытность, и сразу же ей пришлось уйти. Ирина и года у нас не проработала, уволилась так же тихо, как, в свою бытность, сделал это Валера. Валера хоть врачом остался на какое-то время, а Ирина слетела в никуда. Она думала, что это мы с Валерой, бывшим нашим заведующим, сочинили и написали подобный пасквиль, но как же она ошибалась, а объяснить ей ситуацию мы с Валерой так и не успели! Но, кто убедил женщину в таком понимании вопроса? Люда пыталась и к ней подрулить со своей бескорыстной дружбой, но у неё ничего не получилось, Ирина не приняла её ухаживаний. Позже я поняла, что, Потому-то и слетела, что не приняла…

В то время, чтобы совсем не свихнуться от переживаний и тревог, я начала свою литературную деятельность, и окунулась в неё с головой. Так, между прочим, от безделья, стала писать стихи. Трудно усидеть на приёме без пациентов, дурные мысли не устают лезть в голову, и, чтобы совсем не потерять здравый смысл, я стала упражняться в стихосложении. Стихи получались плохие, без рифм и правил написания. Но они выражали мою боль, снимали хронический стресс, и однажды один редактор, случайно заглянувший ко мне в кабинет, предложил издать стихи в виде брошюрки. Я согласилась. Заплатить пришлось не много, и уже через неделю первая аккуратная стопка зелёненьких брошюрок лежала на моём столе. Первые мои стихи с жуткими ошибками, но это не помешало им быть первыми!.. Я думала, что буклет с моими стихами послужит хорошей рекламой, но и здесь я ошибалась… Мои ошибки оказались никому не нужной макулатурой!..

Я не писала ни первое письмо, ни второе. Если в первом письме я исправляла ошибки и обороты речи, то второго письма я в глаза не видела! А меня постарались обвинить в том, что автор пасквиля – я. Никто в глаза мне ничего не говорил, но врачи перешёптывались между собой, а Ирина откровенно называла наши с Валерой имена, и обвиняла нас в том, что Из-за этого письма её и увольняют с должности, и убирают из поликлиники. Она плакала тихо, не показывая никому своих слёз, не делясь ни с кем своими переживаниями и обидами. Я случайно увидела это, но не утешила, не объяснилась с ней. Ушла. Она бы всё равно мне не поверила, посчитала бы меня малость тронутой…

Оказалось, Ирина сражалась за своё место долго и упорно. Она не желала уходить. Скорее всего, ей кто-то «помогал», но всё случилось неожиданно и молниеносно. Ирину уволили «за взятку», а мне передали от неё обиду и «наилучшие» пожелания. Тогда уже я близко к сердцу принимала любую сплетню о себе. А это была уже не сплетня, а констатация давно доказанного кем-то факта. Кто-то вёл упорную работу, чтобы уничтожить меня, и с какой целью, было пока не понятно. «Очевидцы-контактёры» мне передали обидные слова и пожелания Ирины, те же очевидцы доносили обвинения, выраженные в не лестных выражениях Алины в мой адрес. За что? Алина, или кто-то другой? Тогда, кто? И снова, за что?

Понять ситуацию было невозможно. Дело было запутано так, что концы найти оказалось затруднительно, да, никто и не искал тех концов! Ох, жаль, я не сумела с Ириной сдружиться, и не рассказала ей о том, какие хищницы водятся в нашей мутной воде. Тогда я и сама не знала, права я или нет. Жила, как в тумане… Валеру в то время тоже уволили из поликлиники ни за что. Сфабриковали дело, и добрый человек улетел с работы, без права восстановления в должности…

Помолчи, Пашенька, ничего не говори. Я должна всё рассказать. Ты же сам просил меня об этом!.. Мне, действительно, становится легче с каждым словом. Я расскажу тебе только о работе. О семейных отношениях рассказывать не стану, ни к чему это… Сейчас модно говорить: это совсем другая история, и не менее драматичная, надо сказать, но сейчас она не к месту… Позже я узнала, что Люда тоже была причастна к моему разрыву с мужем… Зачем ей это было нужно, знает только Бог, или дьявол, чёрт бы её побрал!

Я работала уже несколько лет в своём «частном» кабинете, который содержал один крупный завод города. Мне было уютно и тепло. Материально, худо-бедно, я обеспечивала семью. Звёзд с неба не хватала, но жить стало веселее, легче. Дочь моя заканчивала учёбу в институте, сын уже работал на высокой должности в престижном учреждении. Надо было думать, куда устраивать на работу, после окончания института, дочь. Дела шли удачно, и я перестала остро реагировать на хищнические отношения моих бывших подруг по основному месту работы. Я постаралась отойти от каких-либо дружеских отношений на работе в поликлинике. Мы жили припеваючи в нашем частном кабинете, до одного страшного момента, после которого Лина ушла с тёплого и хлебного места моей медсестры.

Однажды мы с Линой допоздна заработались в нашем кабинете. В самом конце рабочего дня, ко мне за помощью обратился мой бывший муж, и мы с ним утонули в воспоминаниях, не замечая, что уже слишком поздно. Нет, я не хотела его вернуть, но вспоминать и говорить, об очаровании ушедшей молодости, было приятно.

Лина устала нас слушать и стала просить отпустить её домой. Обычно мы уходили домой вместе, и я долго сопротивлялась, не отпускала её в поздний час одну, но Лина настояла на своём, и ушла, а мы с бывшим мужем ещё по чашечке чаю выпили.

Я уже посуду мыла, когда вдруг раздался громкий, тревожный, стук в дверь. Стучали, очевидно, ногами. Дверь дрожала от сильных ударов, но сама не открывалась.

Рывком, открыв дверь, я обомлела от того, что увидела. На пороге стояла странная, перекособоченная фигура в Линкиной новой дублёнке, которую она купила в воскресенье, накануне. Вместо лица – кровавая маска. О, Боже! Не видно ни глаз, ни носа, ни рта, сплошное кровавое месиво. Ты знаешь, что травмы лица обычно сопровождаются обильными кровотечениями Из-за богатой подкожной сосудистой сети, поэтому, кровавая маска меня не испугала. Я схватила полотенце и принялась отирать, запачканное кровью, лицо Лины. Я искала то повреждение кожного покрова, которое могло бы дать подобное кровотечение. Нашла, и быстро остановила кровь. Лина плакала навзрыд, и ничего не хотела рассказать.

Надо сказать, на работе моя помощница немного подворовывала. Ей было мало тех денег, которые я ей платила, и она, таким образом, увеличивала свой гонорар. Я знала об этом, потому, что не раз замечала её старания. Я, просто, привыкла к ней, и не обращала внимания на мелкое воровство, относилась к нечестности Лины, как к детским шалостям. Лина никогда много не крала. Она крала незначительную часть денег, без которой я свободно обходилась. Потому я и не поднимала вопрос о воровстве. Иногда её воровские повадки доставали меня так, что хотелось отколотить её по рукам, чтобы неповадно было. Потом обида и злость улетучивались, и всё становилось на свои места, а Лина подождав немного, после «затупления» острых моментов, снова принималась за старое, пока она, в очередной раз, не доводила меня до точки кипения.