Полная версия
Работа над курсовой спорилась. Ника бодро стучала по клавишам ноутбука, прерываясь для того, чтобы свериться с источниками или сделать глоток крепкого кофе. Первый параграф получился убедительным и логичным. Если его и нужно будет править, то самую малость. Ника напечатала заголовок следующего параграфа и в этот момент раздался стук в дверь.
Она выпрямилась в кресле, недоуменно глядя на часы. Кого принесло в такую рань? Стучали определенно по входной двери – глухие удары по металлической поверхности эхом отдавались в квартире. Стучали робко и нерешительно, словно незваный гость не был уверен, туда ли попал.
«Марго опять кого-то пригласила, – подумала Ника. – Пусть тогда сама открывает».
Она вернулась к экрану ноутбука, вспоминая, на каком моменте остановилась. Восстановить цепочку рассуждений получилось не сразу. Стоило пальцам коснуться клавиш, в дверь снова постучали. На этот раз громче и увереннее. Стучащий все же определился, куда (к кому?) именно хотел попасть. Два удара, напряженная пауза, вновь два удара.
Ника тихо выругалась, бессильно ощущая, как сформулированные в мыслях предложения распадаются на аморфные кусочки. Но недовольство было не самой сильной ее эмоцией. Поднимаясь с кресла и двигаясь к выходу из комнаты, Ника нехотя призналась себе, что теребит краешек халата из-за возрастающего беспокойства. За дверью вполне могла оказаться соседка, решившая попросить соль, или хозяйка квартиры, забывшая предупредить о визите. Ничего страшного, совершенно обычная ситуация.
Холодок, скользнувший по шее и стиснувший сердце, говорил об обратном. У хозяйки есть ключи. Соль в такую рань никому не понадобится. И звук от ударов был каким-то неправильным. Иллюзорным. Будто бы его воспроизводили через дешевую колонку.
Ника робко вышла в коридор, вздрогнув от вида вешалки с одеждой, которую приняла за силуэт человека. Перевела дух. Взглянула на дверь, ведущую в комнату Марго. Заперта наглухо. При всей недисциплинированности Марго вряд ли продолжала бы дрыхнуть, если бы ждала гостей.
Входная дверь завибрировала от ударов. Тип снаружи – Ника почему-то была уверена, что он мужского пола, – не торопился уходить.
– Хватит уже, а? – тихо простонала она.
Если подумать, вовсе не обязательно открывать дверь кому попало. Это ее право, в конце концов! Она посмотрит в глазок, а если не узнает человека или ничего толком не разглядит, то сперва разбудит Марго. Потом они вместе придумают, что делать. К тому же у Марго был перцовый баллончик. «От всех видов угроз», как гласила этикетка.
Ника сделала еще один шаг к двери. Под тяжестью ноги предательски скрипнул ламинат. Громкий звук, мерзкий. Теперь тип, стоящий в подъезде, точно знал о ее приближении. Просто отлично. Ника мысленно себе поаплодировала.
С другой стороны, можно было больше не скрываться. Можно было даже спросить: «Кто там?», хотя она не решилась это сделать. Вместо этого Ника прильнула к глазку, чтобы рассмотреть незваного гостя лично.
«Ты с той стороны, а я – с этой, – подумалось ей. – Пусть так и остается».
Сначала Ника увидела лишь темный силуэт, так как человек стоял слишком близко. Словно сам пытался разглядеть через глазок, есть ли кто-нибудь дома. Его фигура выглядела размытой, как тень. Когда человек сделал шаг назад, подъездная лампочка высветила его лицо. Худые, угловатые черты. Мелкие прищуренные глаза, широко расставленные и придающие сходство с рыбой. Тонкие губы, растянувшиеся в похотливой ухмылке.
Ника с трудом сдержала крик. На нее смотрел дядя Витя. Дядя Теплые ручки. Дядя, который отправился на тот свет четыре года назад.
Он помахал рукой в глазок. Дядя Витя знал, что за дверью, дрожа от страха, скорчилась именно Ника, а не кто-либо другой. Он провел ногтем по металлической поверхности, будто наслаждаясь скрежетом. Затем принялся за старое. Два удара, пауза, вновь два удара.
Ника отшатнулась и, взмахнув руками, упала на пол. Упала, но не перестала пятиться к своей комнате. И не перестала кричать, ведь сдерживаться больше не имело смысла.
Из соседней комнаты вылетела Марго, в ночнушке, с заспанным лицом и всколоченными волосами. При виде истошно вопящей Ники, она встревоженно спросила:
– Ты чего? Опять кого-то увидала?
Из комнаты Марго показалась громадная фигура Владимира Кузьмича. В другое время Ника изумилась бы появлению физрука, но сейчас ее мысли скакали вокруг умершего дяди.
«Похороны. Ведь были похороны! – взревело что-то в ее голове. – Мемориальная доска на стене школы. Некролог в газете».
– Дерягина, совсем очумела? Что так раскричалась? – вытаращился на нее Кузьмич. – Упала? Ударилась? Больно тебе?
Ника перестала кричать. Ее тело била нервная дрожь, заставляющая выстукивать зубами жалкую пародию на чечетку.
– В подъезде… Он стоял там…. Я видела… – Ника указала на входную дверь.
Ее ошарашенного взгляда и дергающихся губ было достаточно для того, чтобы Кузьмич решительно бросился в подъезд. Послышался грохот шагов. Дверь качалась, то открывая вид на лестничную клетку, то закрывая. Вскоре Кузьмич вернулся и озадаченно сообщил, что снаружи никого не встретил.
– Ник… Расскажи, что случилось? – Марго обняла ее за плечи. – Что с тобой происходит?
«Я вижу мертвецов», – хотела сказать Ника, но лишь безудержно разрыдалась.
8
Арт-галерея «Приволжское творчество» не слыла крупнейшим или известнейшим пристанищем творцов в Нижнем Новгороде, однако сегодня ее залы были полны посетителей. В честь открытия новых выставок трех местных художников в холле разместили стол с канапе и бокалами, наполненными шампанским. Судя по тому, как пара посетительниц расхохотались над чудовищно старой шуткой, спиртное пользовалось спросом. Глеб Козловский взял бокал с шипящей жидкостью, чтобы не выделяться из творческой компании, хотя сам не жаловал ни шампанское, ни художников. Большинство из них были посредственными лентяями, вечно жалующимися на недостаток вдохновения и существующими за счет накоплений родителей. Их бы на завод – пусть на конвейере попробуют поныть о творческом кризисе!
По крайней мере, в галерее не было говорящих свиней. Козловский едва не сломал ножку бокала при мысли о той нелепой шутке в ресторане. Шутке – не более того. Пранкеров развелось больше, чем простых работяг. Возможно, в поросенка запихнули микрофон или звук шел из-под стола. С помощью лески или моторчика голову и копыта заставили шевелиться. Мало ли способов?
«Движение челюстей в точности совпадало с фразой, которую произносила свинья, – вспомнил Козловский. – А голос подобрали самый отвратный. Низкий и скрежещущий».
Он взглянул на указатели с фамилиями новых художников. Две из них ни о чем ему не говорили, но третья была знакома лучше, чем хотелось. Козловский удовлетворенно кивнул и, постукивая тростью по вычурным, разрисованным плитам, двинулся вдоль коридора, увешанного картинами. Каждая из них не имела ничего общего с реальностью: шестиугольный глаз, розовый стул в картонной коробке с дырками, жаба с десятком человеческих сосков и гигантский квадрат, пожирающий человека. Наверняка в изображенных образах скрывался глубокий символизм, но Козловскому он был неведом. В «Черном квадрате» Малевича тоже находили великое отрицание или всеобщее ничто. Козловский же видел квадрат черного цвета, который ничуть не отличался от других квадратов.
Следующая картина заставила его остановиться. На полотне была изображена тень в свете фонаря, но без человека, чья фигура могла бы ее отбрасывать. Прохожие, нарисованные грубыми мазками, старательно обходили и свет, и тень, предпочитая оставаться в полумраке. Картина называлась «Одиночество».
Гадать над содержанием не пришлось – Козловский хорошо ощутил тяжесть его груза на себе. Он сам был одиноким неудачником последние пятнадцать лет. В основном стараниями Вали, бывшей жены. До встречи с ней Козловский жил скромно, но у него хотя бы имелась двухкомнатная квартира, доставшаяся в наследство от умершей матери. Зарплаты заводского рабочего хватало на коммуналку, еду и нехитрые развлечения. Разве что женского внимания порой не хватало.
В один прекрасный день Глеб Козловский познакомился с Валей – привлекательной и неглупой вдовой, моложе его на девять лет. Отношения закрутились так быстро, что через несколько месяцев они расписались и стали жить вместе. А еще через год Козловский продал собственную квартиру, чтобы помочь сделать ремонт Вале и закрыть долги, доставшиеся ей после смерти первого мужа. Мог ли он догадаться, к чему все придет? Пожалуй, если бы хоть раз трезво взглянул на ситуацию.
Валю как подменили. Некогда редкие скандалы вспыхивали каждый день. Секс, напротив, окончательно исчез из жизни. Из любимого и работящего Козловский превратился в наскучившего и обленившегося. Его мнение значило меньше, чем ничего. Словом, он почти не удивился, когда очутился на улице без копейки за душой и проигравший все суды о разводе и разделе имущества. Вдобавок завод перешел на автоматизированное производство, а Козловского уволили, как не прошедшего аттестацию. Вот она – живая версия «Одиночества». Пожалуй, к картине Козловский добавил бы презрительные взгляды, которые так любили бросать прохожие при виде грязного несчастного бродяги.
Он пригубил бокал. Кисловатый вкус шампанского развеял дурные воспоминания. Козловский покачал головой. Надо же, одна из картин действительно задела его за живое. И следующая тоже неплоха: человек с золотистой кожей, сверкающими глазами и блаженной улыбкой на лице стоит на пьедестале, а снизу к нему тянутся грязные руки. Одна вцепилась в ступню, разодрав кожу до крови. Надпись под картиной гласила: «Удача».
Козловский усмехнулся и качнул бокалом, будто собирался чокнуться с картиной. Только благодаря удаче он здесь и стоит. Купить изменивший судьбу лотерейный билет его уговорил Серега – один из множества бродяг, ночевавших в подвале заброшенного дома. В подвале «Базы», как ее называли местные. Язык Сереги вечно заплетался, а зрачки выглядели пугающе широкими. Козловский не сразу узнал, что причиной служили «волшебные таблетки», побочными (и желанными для некоторых) эффектами которых были галлюцинации. Серега частенько глядел в стену и безостановочно транслировал окружающим несвязную чушь. Однажды он неожиданно схватил Козловского за руку, бормоча набор цифр: три… восемь… девять… одиннадцать… тридцать… Одно и то же по кругу. Козловский запомнил их против воли. Утром, прежде чем закинуться таблеткой, Серега вполне осмысленно заявил, что цифры выигрышные, и удачу принесут любому, кроме него самого. Козловский собирался потратить деньги на мазь от артрита, но все-таки рискнул взять лотерейный билет. С теми самыми цифрами. И вот какая штука: двести шестьдесят миллионов рублей свалились на него в один момент. Козловский уверовал в их реальность только после того, как потрогал собственными руками. Почти месяц уже прошел, а он так и не привык к тому, что просыпался в чистой кровати и уютной квартире, питался в ресторанах, пил дорогое вино и носил модную одежду.
Преодолев коридор, Козловский оказался в маленьком зале, отведенном для выставки малоизвестной художницы. Висевшие здесь картины были посвящены городской жизни: мальчик, бегущий за автобусом; рабочие, переодевающиеся после смены; разрушенные дома на окраине. В усталом мужчине, моющем старый автомобиль, Козловский узнал себя. Вспомнил как позировал, как трудно было стоять неподвижно несколько часов подряд. Картина долго пылилась где-то в чулане, а теперь предстала для всеобщего обозрения. Только судьба у нее будет незавидная.
Немногочисленные посетители рассматривали картины и тихо переговаривались. Белокурая женщина в темном пиджаке и длинной юбке подходила к каждому гостю и стремилась что-то объяснить. Затем ее взгляд упал на Козловского. Фраза, которую она начала говорить, так и осталась недосказанной; брови в удивлении взлетели вверх.
– Давно не виделись, Валя, – ухмыльнулся Козловский. – Я все еще живой. Удивлена?
– Что ты здесь забыл? – нервно поинтересовалась Валя, быстрым шагом направляясь к нему.
Внешне она постарела, хотя не так, как представлял себе Козловский: добавилось морщин вокруг глаз и на шее, сутулость стала заметна сильнее. Укоротилась стрижка, исчезла обтягивающая одежда. Впрочем, фигуру Вале удалось сохранить почти без изменений.
– Любуюсь картинами, как остальные гости, – невозмутимо ответил Козловский.
– Мне позвать охрану?
– Зачем?
Валя покосилась в сторону посетителей, которые явно предпочли стремительно разгорающийся скандал угрюмым лицам рабочих и пустующим троллейбусам.
– Даже не делай вид, что это простое совпадение, – понизила голос Валя. – Ты приперся из-за меня, и ежу понятно. Извинений хочешь? Чтобы я ползала на коленях? Не дождешься!
– За что тебе извиняться? Подумаешь, оставила человека без жилья. По современным меркам ты почти святая.
Ее лицо раскраснелось. Валя набрала полную грудь воздуха – для того, чтобы позвать охрану или покрыть Козловского отборными ругательствами, однако в тот же момент в зале появился администратор. С вежливой улыбкой он обратился к Козловскому:
– Глеб Иванович, ваши покупки будут доставлены уже завтра. Это немного против правил, так как мы предпочитаем оставлять их до конца выставки. Хорошо, что директор решил пойти на уступки. Понять его можно: гости редко скупают целый зал разом.
Валя закашлялась. Администратор сочувственно протянул ей носовой платок.
– Благодарю, – чуть поклонился Козловский.
– Ты покупаешь картины? – недоверчиво взглянула на него Валя.
– Ваши картины, – поправил ее администратор. – Все, до единой.
Трель телефонного звонка заставила его извиниться и отойти в сторону. После неловкой паузы Валя уточнила:
– Ты появляешься из пепла через тысячу лет, как разодетый и расфуфыренный феникс, а затем скупаешь все мои картины, так?
– Верно.
– Какого черта? – Она всплеснула руками. – Зачем?
– Собираюсь их сжечь. Не оставлю от картин ни следа. Ни воспоминания. Золу использую как удобрение для своих георгин, – Козловский изобразил задумчивость. – Мда, георгины действительно стоит завести.
– Деньги-то я все равно получу. Вижу, ты окончательно спятил.
– Картины стоят не так уж дорого. Плюс большой процент возьмет галерея, – рассуждал Козловский. – Столько лет ты добивалась известности и ждала персональной выставки, ждала восхищенных зрителей… Но с завтрашнего дня твои картины никто не увидит. Критики промолчат, в газетах не напишут и строчки, а зал оформят под другого художника. Годы кропотливой работы коту под хвост.
Он ожидал яростного выпада или истерики, которые Валя регулярно устраивала во время их брака. Может, пощечины, которая непременно вызвала бы множество слухов среди посетителей и работников галереи. К удивлению Козловского, Валя отреагировала сдержанно. Смерила его почти равнодушным взглядом – лишь дрожание губ говорило о кипевших внутри нее переживаниях. Поправила пиджак и тихо заметила:
– Деньги у тебя появились, а мозги и достоинство – исчезли. Вырядился в какое-то барахло, наверняка шляешься по злачным местам… Отомстить решил… – Она вытерла мокрые глаза. – Молодец какой. Все у тебя получилось. Ты ведь даже не подумал сделать что-то хорошее. Нет? Мог бы дать больным детям второй шанс, обустроить приюты для животных или пристанища для бездомных, каким был сам. А тебе лишь бы измазать всех грязью!
Она выбежала из зала так быстро, что Козловский не успел ответить. Впрочем, он не успел бы ответить и минутой позже – слова будто застряли в глотке. Было стыдно, практически больно признаваться в том, что Валя оказалась права. Когда-то она поступила отвратительно. Теперь он поступил отвратительно в ответ. Кому стало лучше? Козловский рассчитывал на сладкое упоение местью, но ощутил только разочарование от самого себя.
Он поплелся к выходу, лениво отмахнувшись от навязчивого администратора. Картины привезут, никуда не денутся. Мысль о том, чтобы сжечь их, перестала казаться заманчивой.
Козловский вышел из галереи, принялся спускаться по лестнице, но посередине остановился. Он продолжал перебирать в уме встречу с Валей, а потом сообразил, что стоит, вцепившись в поручень. Причина осознавалась смутно – тело сигнализировало о присутствии угрозы навязчивым зудом. Похожие ощущения Козловский испытывал при виде стремительно приближающегося к нему автомобиля или путешествия на самолете. Он настороженно осмотрелся.
Дело было в подростке с собакой – золотистым ретривером. Подросток глазел в телефон, второй рукой поигрывая петлей от поводка. Собака гадила возле основания дорожного знака. Она повернула голову в сторону Козловского и открыла пасть, полную острых желтоватых зубов.
– Парень, убери собаку отсюда, – проворчал Козловский.
– Она еще не закончила, – ответил подросток, не отрываясь от телефона.
– И намордник ей, конечно, ни к чему, да?
Собака коротко гавкнула. Угрожающе вытянула шею ближе к лестнице. Козловский отшатнулся и заорал:
– За-за-а… А, стерва! Забирай свою паршивую псину и вали прочь! Если она укусит меня, если у-укусит…
Он вновь стал заикаться, как вечно случалось с ним во время нервного напряжения или испуга. Простые слова превращались в сложные конструкции, преодолеть которые позволяло лишь волшебное выражение «А, стерва!».
Подросток разочарованно сунул телефон в карман и вытаращился на Козловского:
– Джеки не кусается. Чего привязались? Обойти не можете?
Видимо, он разглядел на лице Козловского нечто такое, что заставило его натянуть поводок и поспешить дальше по тротуару. На прощание ретривер дважды гавкнул и махнул хвостом. Козловский выдохнул. Он повел себя слишком резко из-за проклятой псины. Она вывела его из равновесия. Не рычала, не пыталась напасть, и все же ничто не мешало ей сделать это в любую секунду.
«Кто знает, что могло взбрести псине в голову, – попытался найти оправдание Козловский. – К тому же она была без намордника».
Он дождался такси и остаток пути провел в полном молчании.
9
Впервые за полтора года Ольга взяла отгул. Не записалась в спа-салон, к парикмахеру или своему мастеру маникюра, а осталась дома, где чувствовала себя спокойно и в безопасности. Она любила эту квартиру, приобретенную всего пару лет назад. Красивый, малоэтажный дом. Просторные, светлые комнаты. Дорогой ремонт из «качественных европейских материалов», как повторял дизайнер, прежде чем сообщить, что его услуги вновь выросли в цене.
Вместе с Юркой они долго и мучительно подбирали мебель к каждой комнате. Вернее, Юрка в основном поддакивал, так как пойти против воли жены для него было равносильно каторжным работам. «Да, милая, отличный стол», «Да, милая, ты выбрала потрясающий шкаф», «Милая, твой вкус безупречен» и так далее. Хотя массивный клетчатый диван попал в гостиную именно стараниями Юрки, ведь он отлично в этом разбирался. За годы «поисков себя» – годы безработицы, обучающих курсов, мотивационных тренингов и попыток открыть свой бизнес – диван для Юрки стал настоящей тихой гаванью. Некоторые просто не способны к длительному, напряженному труду. Зато он никогда не отказывался от уборки или готовки, за что Ольга была искренне благодарна.
Вот и сейчас Юрка вызвался сбегать в магазин за продуктами. Поначалу Ольга собиралась воспользоваться доставкой, но мысль о том, что заказ привезет незнакомый человек, бросила ее в холодный пот. Ради Бога, он ведь может оказаться маньяком, извращенцем или накачанным наркотиками!
«Ни один из курьеров, которых ты вызывала раньше, не пытался тебя убить», – прозвучал в голове отголосок той ее части, которая отличалась упрямством, твердостью и авторитарностью.
– Но может попытаться именно сегодня, – возразила Ольга сама себе. – Одного раза будет более чем достаточно.
С утра ее телефон разрывался от звонков. Она не ответила ни на один. Отправила сообщения по самым срочным вопросам, грустно поглядела на пропущенные звонки… То, что раньше давалось ей легко, без малейших усилий, теперь повергало в панику. Куда только делась прежняя уверенность? Через телефон никто не смог бы ударить ее или попытаться изнасиловать, но оскорбления или непристойные предложения были бы немногим лучше. Один или несколько звонивших точно хотели выкинуть какую-нибудь пакость. Ольга это чувствовала. Ненормальные придурки.
«Ты понимаешь, что сама ведешь себя ненормально? – вновь послышался голосок ее слабеющей «железной» части. – Возьми себя в руки! Используй логику и здравый смысл!»
Час назад Ольга рассматривала из окна толпы людей, спешащих по своим делам и совершенно не боящихся того, что кто-нибудь из них окажется безумным маньяком или террористом-смертником. Они ездили на автобусах, спускались в метро или обедали в кафе каждый день без всяких трагических инцидентов. Совсем недавно Ольга отличалась от них лишь тем, что могла с легкостью управлять целым отделом продаж. Ей нравилось отдавать команды и наблюдать за результатами их выполнения. Нравилось – что уж скрывать – заискивание в глазах подчиненных. Почему все изменилось?
«Нечто подобное с тобой уже происходило, – настаивал голосок. – Ты справилась. Помнишь?»
– Но ведь это было так давно! И так же давно закончилось! – Ольга закрыла глаза.
Воспоминания обрушились на нее. Над Олей в школе постоянно смеются: она носит огромные очки, сутулится, плохо одевается, а ее мама в ларьке торгует водкой, пивом и сигаретами поштучно. За это одноклассницы наделяют ее кличкой «Кэмел». И Оля не может возразить – тихая, скромная девочка, которая не понимает, почему с ней так грубо обращаются. Она ждет, когда одноклассницам надоест, и насмешки сойдут на нет. Ждет учебный год и летние каникулы, но в седьмом классе появляется новенькая – дылда с короткой стрижкой и грубыми руками – и все становится хуже. Дылда не любит смеяться – она любит унижать. Дылда не настолько тупа, чтобы бить Олю в школе – она выжидает ее на улице, возле гаражей или на узких дорожках в парке. Дылда не действует одна – ей нужна публика. Она избивает Олю палкой или толкает в кучу собачьего дерьма («жри, Кэмел»), или плюет в лицо, или рвет одежду и повторяет это до тех пор, пока Оля не начинает шарахаться от людей и устраивать истерики перед школой. Мама водит ее к мужчинам в белых халатах или в костюмах с галстуками, а иногда – к старухам, живущим на отшибе и пахнущими травами, но все эти специалисты оказываются бессильными. Все, кроме одного молодого психиатра, который выписывает ей таблетки, погружающие ее мозг в вязкое, мутное болото. И все же после курса лекарств и перевода в другую школу Оля вновь возвращается в мир людей. В каком-то смысле она становится лучшей копией себя, поскольку клянется, что больше не позволит кому бы то ни было угнетать ее. До недавнего времени клятва остается нерушимой.
Ключ заворочался в дверном замке. Ольга бросила испуганный взгляд в сторону прихожей, не сразу вспомнив о том, что Юрка должен был вернуться из магазина с продуктами. И когда вспомнила, успокоиться не смогла.
Любил ли он ее на самом деле? Или притворялся, что любит, лишь бы сидеть на шее? Ради этого вполне можно стерпеть готовку, уборку и властные указания Ольги. А теперь она слаба, очень слаба и зависима от него. Кто знает, как Юрка это воспринял? Например, вместо продуктов купил наручники, кляп и ножовку по металлу.
Ярко представив себе безумные глаза Юрки, его покрытые кровью пальцы и скрежет пилы по кости, Ольга метнулась в спальную, захлопнула дверь и закрыла замок. Завертела головой, вытаскивая из вороха мыслей хоть что-то полезное. Восьмой этаж перечеркивал возможные попытки бегства через окно. Не настолько она отчаялась.
«Какая еще ножовка? – простонал слабый голосок. – Юрка даже нож подточить не может как следует».
– В тихом омуте черти водятся, – парировала Ольга, двигая тяжелый стол к двери.
Из прихожей послышались шум шагов и недоуменные возгласы Юрки. Ольга распахнула дверцы стеллажа и принялась перерывать его в поисках средства защиты. На глаза попалась коробочка с косметическими принадлежностями. Ольга перевернула ее и открыла крышку. Содержимое со звоном вывалилось на пол. Пилочка для ногтей удобно легла в одну руку, маникюрные ножницы – в другую. Ольга отошла от двери и вжалась в угол спальной. Первой она нападать не станет… если не заметит ножовку по металлу или садистское выражение лица Юрки.
– Милая, ты где? – прозвучало из глубины квартиры. – А я тебе вкусненького купил. Сегодня о диете предлагаю забыть! Сто раз говорил о нехватке витаминов. Питание должно быть каким? Разнообразным.
Ольга не ответила. Она разрывалась между желанием забиться в какую-нибудь щель подальше от злобных глаз и тем, чтобы попросить Юрку о помощи. Он никогда не делал ей больно, не повышал голос, а любил, угождал и лелеял. Он совершенно не такой, как остальные. Мягкий и отзывчивый. Наверняка принес ее любимый меренговый рулет лишь для того, чтобы порадовать.
