Кровь хрустального цветка

Потому что мне – нравится.

Я с нетерпением жду заветный миг и, когда он минует, сдуваюсь. Слишком уж часто предаюсь фантазиям – в которых он пьет меня из хрустального кубка, а я все время удерживаю его взгляд.

В которых все происходит открыто, а не будто нам есть чего стыдиться.

Беру с кровати расческу и направляюсь к балконным дверям у прикроватного столика, выхожу на свежий сумеречный воздух, где приступаю к утомительному занятию – расчесываю накопившиеся за целый день узлы в длинных золотистых волосах.

Даже когда я приподнимаюсь на цыпочки, выглядываю из-за балюстрады, высматривая на земле хоть намек на движение, мне нравится притворяться, что я выхожу сюда наблюдать, как зреет вечер, а расческа – просто способ занять руки.

Пусть я упрятана в башню, которая временами теряется в облаках, у меня все еще сжимается сердце, когда в высоких дверях замка появляется Рордин и широкими, решительными шагами пересекает поле к лесу, который граничит с поместьем.

Он никогда не поднимает взгляд. Никогда меня не ищет.

Он просто пересекает границу, а потом исчезает в зарослях шалфея, мха и зелени, что простираются, насколько хватает глаз, во все стороны, кроме юга.

Всегда один и тот же монотонный заведенный порядок, от которого я не могу оторваться.

Солнце ныряет за горизонт, обжигая небо светом, дуновение холодного, соленого ветра играет с подолом моей рубашки, от чего по коже пробегают мурашки, а зубы начинают стучать.

Разделяю волосы на три части, заплетаю косу. Когда разделываюсь со всей длиной, последний луч света уже успевает покинуть землю, а мои пальцы – онеметь от холода.

Он не вернулся.

Шаги обратно в башню даются все тяжелее.

Подавляя зевок, я подхожу к прикроватному столику и перебираю множество закупоренных бутылочек на подносе. Поднимаю одну, качаю из стороны в сторону, хмуро глядя на негустую жидкость цвета индиго, что плещется внутри…

Клянусь, ее было больше.

С раздраженным фырканьем возвращаю бутылочку на поднос, задуваю свечу и забираюсь в постель.

Губа, которую я нервно покусывала, теперь пульсирует, и я ругаюсь, натягивая до самой шеи плотное одеяло и разворачиваясь к северным окнам.

Небо – бархатное полотно, усеянное звездами, которые подмигивают мне впервые за неделю. В окна льется свет луны, очерчивая бутылочки, стоящие на расстоянии вытянутой руки.

И тот факт, что все пусты – кроме одной.

Подавляю дрожь – ту, что вызвана не холодом ранней весны, но бурей, что захлестывает мое нутро, бьет молниями, которые посылают по теле волны…

Впервые за несколько месяцев я ложусь спать в трезвом уме.

Их глаза широко раскрыты и не мигают, рты разинуты, словно тела развалились на части прямо посреди вдоха, застрявшего меж губ. Все они утратили куски себя, а те, что еще крепятся к телу, слишком неподвижны.

Слишком тихи.

Остались лишь чудовища.

Я что-то упускаю. Что-то важное. Чувствую это в груди; пустоту, которая будто придавливает меня к земле.

Крепко зажмуриваюсь – отгораживаясь от мира, что пылает и рушится, и пытаясь сложить воедино все детали.

Меня почти раскалывает на части пронзительный звук сродни скрежету гвоздей по тарелке. Он снова и снова поет свою злобную песнь, перемалывая мне нутро.

Сдираю горло в кровь криком.

Из носа течет, я бью себя по ушам сжатыми кулаками так, что череп вот-вот расколется.

Жестокий образ меркнет, размываясь под порывами ветра, и вдруг я на утесе, вглядываюсь вниз, в мрачную бездну. Царит умиротворенная тишина, не менее пугающая, чем те пронзительные звуки, что меня терзали, а из моего носа уже не течет.

Оттуда хлещет.

Отшатываюсь от щербатого края…

Меня вздергивает вверх, как безвольную куклу, горло обжигает резким вздохом, я распахиваю глаза и чувствую на языке тяжелый металлический привкус. Крепкие руки обхватывают меня за плечи, но не могут унять дрожь.

Моя липкая, холодная кожа – единственное, что не дает костям рассыпаться по всей постели.

Растрепанная копна каштановых волос наполовину закрывает лихорадочный взгляд знакомых карих глаз, будто стеклянных в мерцающем пламени свечи. Губы Бейза шевелятся в такт его кадыку, но я ничего не слышу из-за рева внутри черепа.

Осознаю, что цепляюсь за его обнаженные плечи, отдергиваю руки, провожу ими по лицу и срываюсь на крик. Он перетекает в рыдание, а затем в хриплую мольбу, пока губы Бейза продолжают выговаривать слова.

Ты в порядке. Ты в порядке. Ты в порядке.

Нет.

Мой мозг – шар кипящей, расплавленной лавы, который вот-вот взорвется.

Мне не спастись.

Сжимаю виски и крепко зажмуриваюсь, отгораживаясь от мира, раскачиваясь вперед-назад…

В ноздри бьет серный запах, глаза резко распахиваются.

Каспун.

Подаюсь вперед, приоткрыв губы, жаждая залить нутро этим охлаждающим бальзамом.

Бейз хмурится и хватает меня за подбородок, заставляя наклонить голову. На язык плещет жидкость, и я сглатываю.

Давлюсь рвотным рефлексом.

Сколько бы я ни наказывала себя этой желчью, никак не могу полюбить ее вкус. И все же тянусь к ней ночь за ночью, будто она – единственная ниточка, что привязывает меня к миру.

Из горла по телу растекается онемение, обуздывая стихийное бедствие в моей голове, успокаивая распухший мозг.

Издаю стон, затем открываю рот для новой дозы, хотя Бейз уже не держит мой подбородок в тисках пальцев.

– Орлейт…

Хватаю пузырек, смачиваю язык еще одним приличным глотком. Сложно не слышать ледяной тенор Бейза, но я все равно, морщась, проглатываю благословенную дрянь с привкусом трясины.

Он отбирает у меня каспун, прищурив глаза.

– Чего? – хриплю я, падая обратно на кровать.

Перекатившись на бок, сворачиваюсь калачиком в ожидании, когда же давящее ощущение наконец полностью отступит.

– Сама знаешь чего, – ворчит Бейз и принюхивается к горлышку пузырька. Морщится, издает звук возмущения, что почти заставляет меня улыбнуться. – Что, мать твою, ты сюда намешала? Раньше так не смер-дело.

Смахиваю с лица влажные волосы и загибаю пальцы:

– Имбирный рубец, лиспин, травомуть и псиный варт – отсюда и запах серы.

Бейз вскидывает голову, удивленно распахивает глаза.

– Разве псиный варт не растет на лошадином дерьме?

К сожалению.

– Он помогает облегчить м-мигрени, – вымучиваю я сквозь стучащие зубы, взбивая подушку, чтобы уткнуться в нее носом, как мне нравится делать.

– Лучше б не спрашивал, – бормочет Бейз, натягивая плотное одеяло мне на плечи. – Думал, ты уже избавилась от кошмаров. Таких приступов месяцами не было.

Качаю головой.

Я просто научилась накачивать организм под завязку веществами, которые успокаивают меня настолько, что скрадывают боль. Смешиваю с каспуном все на свете, чтобы усилить эффект, хлебаю его в три горла перед сном вместо рекомендованного глоточка, в случае если проснулась уже разбитая.

Не то чтобы я собиралась рассказывать это Бейзу.

Каспун, по идее, не должен предупреждать кошмары, но зато он отлично работает, если закрыть глаза на дневное похмелье.

Бейз закупоривает бутылочку и резким, четким движением возвращает ее на место. Тяжелое молчание затягивается, наполненное лишь стуком моих зубов. Мокрая от пота ночная рубашка невыносима на стремительно остывающем теле.

– Хочешь поговорить?

– Не-а.

Ни единой частичкой себя не хочу ему говорить, что мои запасы почти истощены. Или что меня до тошноты беспокоит неизбежный разговор с Рордином – в котором я упомяну, что мне нужно больше каспуна, а Рордин скажет, что четыре месяца назад выдал мне трехгодичный запас, и ситуация станет неловкой.

Бейз прочищает горло, потирая заспанные глаза.

– Ладно, что ж… раз уж я понял, что ты тут не умираешь, мне нужно у…

Моя ладонь сама собой взлетает, цепляется за локоть Бейза, отчего тот вскидывает четко очерченную бровь, глядя вниз на мою упрямую хватку.

– Останься, – прошу я, и его ошеломленный взгляд поднимается к моему лицу.

– Лейт…

– Я не стесняюсь умолять, – распахиваю глаза пошире, играя на том, что Бейз, вероятно, все еще видит во мне ребенка, а не женщину, которая не должна нуждаться в ком-то, кто будет отпугивать чудовищ, что обступают ее, когда она спит. – Пожалуйста.

Он смотрит на постель так, словно та поглотит его живьем.

Затем на его лице отражается решимость, он с тяжелым вздохом шагает к темному зеву камина и припадает на корточки, словно пантера. Черные пижамные штаны слегка сползают с бедер.

Движения Бейза текучи, даже когда он вдувает жизнь в давно потухшие угли. Он выглядит таким уверенным в себе…

Жаль, я не знаю, каково это.

Огонь с ревом оживает, Бейз подкладывает в него дров, а потом обходит кровать с другой стороны. Забирается рядом со мной, подкладывает несколько подушек себе под спину и откидывается на них, вытаскивая из кармана серебряную фляжку.

– Что там?

– Виски. Домашний. – Бейз откручивает крышку. – На вкус – лошадиное ссанье.

Вряд ли хуже того дерьма, которое я только что проглотила.

– Можно п-попробовать?

Бейз снова вскидывает бровь, изучает меня взглядом долгое мгновение, затем сует мне фляжку.

– Крошечный глоточек, и только потому, что он тебя согреет.

Отскребаюсь от постели, беру виски.

– Сколько оговорок. Думаешь, мне понравится и я начну гнать собственный?

Бейз бросает на меня взгляд, который говорит, что я недалека от истины.

Закатываю глаза, делаю изрядный глоток и в процессе давлюсь.

– Какая гадость, – хриплю я.

Прохладная жидкость прожигает дорожку до самого живота, кружится там водоворотом и тянет вниз мои и без того отяжелевшие веки. Возвращаю фляжку и плюхаюсь обратно, черпая утешение в неловкой угловатости и чопорности Бейза.

– Но действенно.

Бейз со вздохом обнимает меня одной рукой.

– Меня за это оскопят.

– Не разводи такую драму, – невнятно тяну я, вдыхая его густой запах – цветущий паслен с легкой древесной ноткой.

– Я не развожу драму. – Бейз тоже делает большой глоток и шипит сквозь зубы, когда виски прокатывается по горлу.

– Танис не расскажет.

Бейз ухмыляется, глядя на пляшущие языки пламени, что мягко согревают комнату.

– Если честно, я сомневаюсь, что твоей служанке хватит сил подняться утром по этой лестнице. Не в том состоянии, в котором я ее оставил.

Подорвавшись, я окидываю Бейза испепеляющим взглядом и отмечаю: обнаженный торс, взъерошенные волосы, ленивая, сытая улыбка…

Он многозначительно двигает бровями.

Кривлюсь – да еще и нутро сводит.

– Я же тебе конкретно говорила, что Танис под запретом! – тычу Бейзу в грудь пальцем. – Она юна и хочет того, что от тебя получить никогда не сможет.

– Она тебя старше и получила от меня по самое не балуй.

Что ж, тут я сама напросилась.

– Что бы подумала Халена, если бы узнала, что ты путаешься с моей служанкой?

Бейз пожимает плечом.

– Она тоже там была.

У меня отвисает челюсть. Потом поднимается обратно. И снова отвисает…

Бейз усмехается, отчего на его правой щеке возникает ямочка, а я уже подумываю сбросить его с балкона.

– Мы попробовали такую штуку, когда используешь ка…

Я тут же зажимаю ему рот ладонью.

– Просто… хватит об этом, – ворчу я, сползаю ниже и утыкаюсь в подушку носом.

Бейз прижимает меня крепче и поднимает с прикроватного столика книгу «Цыганка и Король ночи».

– Ну и зря.

– С какой стороны посмотреть.

Слушаю, как он перелистывает страницы.

– Хм, собирался почитать тебе сказку на ночь, но от некоторых моментов в ее содержании мне становится дико неуютно.

– Это романтическая проза. Само собой, для тебя больная мозоль.

– «Если бы мне пришлось выбирать, как истратить свой последний вздох, я бы целовал тебя, пока не ускользну в небытие…» – зачитывает Бейз, фыркает и переворачивает очередную страницу. – Не хочу тебя огорчать, но так не разговаривает ни один мужчина.

– Он говорит так с ней, – выхватываю сраную книгу, захлопываю и сую под подушку. – Она – исключение, потому что она его единственная.

Бейз издает булькающий звук и снова прикладывается к фляжке, на этот раз много дольше.

– Нездоровая книга, – выдавливает он, морщась. – Ее бы в растопку.

– Не могу. Ее одолжила Танис.

Бейз тихо ругается и делает еще глоток, а я сдерживаю улыбку и наблюдаю за игрой темных фигур на стене, что извиваются, уклоняясь от тусклого света, который отбрасывает на них мой пылающий очаг.

Мгновения тянутся, напряженные, как узел тревоги в моей груди.

– Бейз?

– Мм…

– Останешься до утра?

Задерживаю дыхание в ожидании ответа, гоню прочь образ широко раскрытых невидящих глаз. Стараюсь не обращать внимания на притяжение той пропасти – тишины, которая будто простирает ко мне щупальца.

– Конечно, – бормочет Бейз, перегибаясь через меня и задувая свечу. – Яйца мне вообще не так уж и дороги.

Глава 2

Орлейт

Наступает утро, тяжелое, безжалостное, с фантомными зубилами, что долбят мне по вискам.

Я стону, резкая пульсация – болезненное напоминание, что каспун очень далек от идеального противоядия. Он эффективен, да… но не без некоторых поистине отвратительных побочных эффектов, которые с каждой новой дозой становятся все хуже.

Пытаясь разлепить глаза, я похлопываю ладонью по другой стороне кровати – она холодна и пуста.

Похоже, яйца Бейзу все-таки куда дороже, чем он заявлял.

Южное окно пронзают золотистые лучи, и я, несмотря на паршивый настрой, сбрасываю одеяло и выскальзываю из постели.

Из-за движения зубила еще сильнее вонзаются в больной мозг, но я волочу ноги к окну и встаю в столпе света, который окутывает меня теплым покровом. Закатываю рукава, подставляя раннему солнцу, столь редкому в эти дни, больше кожи.

Толкаю двери, выхожу на балкон и, схватившись за балюстраду, смотрю на океан, что часто вздымается под синевато-серым небом. Сегодня он голубой дымкой тянется к ослепительному горизонту.

Я оглядываю гладкий изгиб бухты Огрызок, позолоченной утренним светом. Всегда представляю, что из воды выпрыгнуло исполинское существо и отхватило кусок обсидиановой скалы, вот и осталась черная песчаная отмель, усеянная острыми камнями.

Пятилетней мне название казалось очень даже подходящим.

Один край бухты примечателен почти заброшенным причалом – пустым морским порогом, обращенным на запад.

Мое внимание скользит к поросшему лесом северу, движение привлекает мой взгляд туда, где разлапистые деревья касаются обширного поля ухоженной травы.

Из густого древнего леса, что воет ночью и шепчет днем, появляется Рордин. И мое сердце замирает, а в легких не остается воздуха.

Он не один – если, конечно, можно посчитать спутником оленя, которого он тащит на широких плечах.

Из перерезанной глотки капает кровь, прямо на грудь Рордина, а тот широкими шагами идет по травяному ореолу…

Крепче цепляюсь за балюстраду.

Рордин вскидывает голову, его взгляд взметается вверх, и меня будто пронзают две ледяные стрелы.

Ахаю и отшатываюсь с прижатой к груди ладонью, разрывая контакт.

Из колодца доносится отдаленный стук шагов, который заставляет меня резко развернуться и обратить внимание на дверь.

– Проклятье.

Бросаюсь внутрь – со стоном, ведь от каждого движения в черепной коробке подпрыгивает мой больной мозг.

Сто сорок ступеней… или около того. Ровно столько мне отмерено на то, чтобы одеться и собрать рассыпавшиеся остатки самообладания, прежде чем Бейз поволочит меня вниз, чтобы задать мне трепку, которую я в данный момент никак не в состоянии вынести.

Выхлебав половину кувшина, я срываю с себя ночную рубашку и бросаю ее в сторону корзины для грязного. Натягиваю свежее белье и с наработанной ловкостью заматываю грудь утягивающей тканью.

Шаги все ближе, сердце застревает у меня в горле тяжелым комом.

Хватаю черную рубашку и кожаные штаны, мои любимые, которые достаточно разношены, чтобы в них стало легко двигаться. Когда я уже воюю с пуговицами, раздается окрик Бейза:

– Отметка в двадцать шагов! Надеюсь, ты одета!

Бросаюсь к кровати. Припав к полу, сворачиваю ковер, вонзаю ногти в выемки и поднимаю каменную плиту, под которой скрывается мой тайник.

Двенадцать баночек, до самых краев наполненные горькими белыми узелками, что непосвященному покажутся безобидными конфетками. Вот только они определенно не безобидны, и прямо сейчас они мое спа- сение.

Сунув один под язык, я возвращаю на место баночку, затем плиту и разворачиваю ковер.

Дверь распахивается.

Подскакиваю и бьюсь затылком об каркас кровати.

– Ай.

– Какого рожна ты там ползаешь? – с подозрением шипит Бейз, и я вижу, как его ноги обходят кро- вать.

Экзотрил тает в кремообразную жидкость, я сразу ее сглатываю и, схватив с пола старую кисть, вылезаю обратно. Когда наконец оказываюсь на свободе, сердце уже вовсю гонит кровь яростными, настойчивыми ударами.

Поднимаю взгляд на Бейза, машу перед ним кисточкой.

– Ты только посмотри! А я все голову ломала, куда она подевалась.

Бейз хмурится, внимательно осматривая комнату, особенно полную кистей банку, а потом уже меня саму, в частности мои растрепанные волосы.

– Удивлен, что ты вообще проснулась, – говорит Бейз, прищурив глаза, когда я поднимаюсь на ноги и отряхиваюсь. – Думал, все утро продрыхнешь.

Пропуская замечание мимо ушей, я сосредоточенно принимаюсь расплетать косу, которая ниспадает мне до самого бедра, затем собираю волосы в конский хвост. В комнате, между мной и Бейзом, висит тишина.

Копятся невысказанные слова.

Первым молчание нарушает Бейз, со вздохом суя мне в руки мой деревянный меч.

– Держи. Сгладил зазубрины, теперь он, по идее, не должен расколоться. Разумеется, мне больше нечем заняться, как весь день за тобой бегать.

– Ох, а ты рукастый, – подмигиваю Бейзу, стараясь не прыгать на месте от внезапного прилива искусственно вызванного адреналина, что вытапливает мигрень. – И Рордин тебе платит, чтоб ты был моим другом, так что кончай дуться.

Бормоча что-то под нос, он разворачивается на пятках и уходит к двери. Я шагаю следом и хватаю с крючка сумку. На моих губах играет легкая улыбка. По крайней мере, ровно до тех пор, пока Бейз резко не застывает на месте.

Врезавшись в его спину, я издаю глухое «уф-ф».

– Что…

Мой взгляд падает на разбросанное у ног Бейза нижнее белье.

Ой.

– Отныне мы встречаемся в тренировочном зале. – Бейз содрогается, заставляя себя двинуться вперед. – И больше никаких ночевок.

Делаю шаг и кручусь следом за рыщущим Бейзом, что кружит словно акула. Чувствую его пристальный взгляд на лице, ладонях, ступнях.

Волоски на руках встают дыбом, ощущая в соленом воздухе движение, босые ноги утопают в густой дикой траве.

Каждый мускул напряжен, готовый к прыжку. Каждая уловка, что не сбрасывает меня со скалы, уже само по себе чудо.

Дыхание прохладного морского ветра дразнит ноздри, пытаясь укротить мое внутреннее волнение…

Не выходит.

– Ненавижу эту дурацкую штуку, – бормочу я с намеком на повязку, закрывающую мне глаза. – Для чего она вообще нужна, кроме как пугать и заставлять меня думать, что я вот-вот шагну с обрыва и разобьюсь насмерть?

Снова сдвигаюсь, еще на четверть оборота.

Все еще живая…

– Лишая тебя зрения, – со вздохом сообщает Бейз, – мы обостряем остальные чувства. Осязание, обоняние…

Морщу нос.

– Кстати говоря, ты бы хоть следы моей служанки с себя см…

– Слух, – перебивает Бейз.

Воздух приходит в движение, а с ним – мои руки и меч в них, отражая удар прежде, чем тот настигнет мое правое плечо.

Резкий оглушительный звон – и удар отдается в руках до самого плеча. Но не сила этого удара вызывает ощущение, что череп раскололся посередине и вывернулся наизнанку.

А звук, с которым сталкивается оружие.

Наши мечи сделаны не из мягкой древесины, как тот, с которым я начала упражняться пять лет назад – тот, который ударялся с глухим стуком и через два месяца раскололся. С тех пор мы совершенствуем мечи, снова и снова.

Нынешние выполнены из окаменелого дерева, твердого, острого, безжалостного.

Режущего.

Блокирую удар в живот, рассекая воздух очередным резким «вжух», словно чиркаю своеобразной спичкой. Чтобы унять горячую волну, грозящую затопить мозг, приходится три раза глубоко вдохнуть, и к этому времени мое терпение превращается в хрупкую веточку, которая готова сломаться.

– Ненавижу эти новые мечи. – Снимаю повязку с глаз и щурюсь на хлынувший в них утренний свет. – Громкие, тяже…

Удар подрубает мне колено сзади, посылая вспышки боли, что пронзают всю ногу.

Захожусь воем и теряю равновесие.

Пальцы ныряют в пушистую траву, принимая на себя весь мой вес, ладонь напарывается на камешек, и в воздухе повисает запах крови.

Судорожно вдыхаю, выгнув спину. Тело отказывается двигаться с места.

– Это ты… ого. – Разглядываю свежую ссадину. – Это исключительно подло.

Бейз рыщет вокруг меня узкими, дразнящими кругами, проходя по краю обрыва так, словно его совсем не волнует, что единственный неверный шаг отправит его в полет вниз до самой бухты.

– С утра пораньше ты слишком рассеянна. – Бейз бросает на меня косой мрачный взгляд, от которого у меня по коже пробегают мурашки. – Встать!

Вскакиваю на ноги, осторожно, чтобы не оказаться слишком близко к обрыву. Прямо впереди, на вершине хребта, возвышается замок – готический, крепкий, он впитывает всякую каплю света, которой не посчастливится на него упасть. Из северного крыла растет моя башня, словно тянущийся к солнцу стебель.

Каменный стебель.

Часть его увита свисающими с моей глицинии фиолетовыми цветами, а длинная тень ложится на лес Ватешрам.

– Я не рассеянна.

Просто испытываю соблазн швырнуть этот дурацкий меч в бухту.

Хватаюсь за эфес обеими руками, не обращая внимания на жжение в ладони, делаю несколько прыжков с ноги на ногу, чтобы унять комочки энергии, разливающиеся по венам.

– Нападай давай. Прям вот сейчас. Покажу, насколько я не рассеянна.

Бейз хитро смотрит сквозь взъерошенные ветром пряди волос.

– Нет, Лейт. Я уже говорил, сегодня мы замедляем темп, заставляем тебя сосредоточиться. А теперь надевай повязку, пока я не приказал тебе таскать камни.

Со стоном закатываю глаза.

Мы замедляем темп, когда я всем естеством хочу делать ровно наоборот.

Иногда действие экзотрила заканчивается быстро, иногда нет. Этим утром оно никак не уходит, превращая меня в бурю необузданного хаоса, а я торчу здесь.

Замедляясь.

Натягиваю гребаную повязку, отрезая вид угрожающей позы Бейза и синяков под его глазами.

– Хочу обратно мой старый меч. А то как будто к основам вернулась.

– Прошла всего пара месяцев. Дай себе привыкнуть к окаменелой сосне. Мне она даже нравится.

Волоски на моей правой руке встают дыбом…

Дерево со свистом рассекает воздух, я отклоняюсь влево и, припав к земле, описываю мечом широкую дугу. Мысленным взором вижу, как Бейз отпрыгивает назад, чтобы я не рубанула его по коленным чашечкам.

– Рада за тебя, – цежу сквозь стиснутые зубы. – Но я все равно хочу старый меч.

Пусть я не сразу с ним сработалась, но со временем таки полюбила – даже потрудилась нарисовать лозы вокруг навершия.

– Никак нельзя. Мой раскололся, помнишь? Этот твой старый меч тоже слишком мягкий. Мой новый разнесет его вдребезги одним ударом.

Блажь какая.

– А ты не можешь просто… сделать еще один?

– Нет, – раздается сзади голос Бейза, и я рывком разворачиваюсь, готовая к нападению. – Тот снежный дуб был привезен с Глубокого юга много лет назад, когда по реке Норз постоянно ходили торговые суда. Знаю, что новые звучат малость резче, но придется смириться.

Щурюсь под повязкой в сторону, где, по идее, находится Бейз.

– Уверена, ты ровно так же оправдывался, когда мы перешли с огнедрева на белый клен…

Меч снова со свистом несется в мою сторону, парирую, и он соскальзывает, когда Бейз отскакивает. Резкий звук вгрызается, заражает меня собой, вызывает дрожь по всему телу.

Разум опустошается, и я быстро отступаю.

– СТОЙ!

Порыв ветра щекочет спину, дергает конский хвост, заставляет волоски на шее встать дыбом.

– Прямо за тобой обрыв…

Сердце ухает в пятки, и я с визгом прыгаю вперед.

Бейз тихо хмыкает, отчего я сдергиваю повязку и швыряю ее вниз с обрыва, который и правда был прямо за мной.