Зверь

– Как прошли роды? – спросил он маму. Солнце просвечивало сквозь тонкую кожу на ушах, так что они стали похожи на красные крылья летучей мыши.

– У Даники сын, так что все хорошо. Но не знаю… с ребенком что-то…

– Что?

– Да нет, ничего.

Мама Мирко пошла к главному входу, но, поставив ногу на первую ступеньку и ухватившись обеими руками за поручень, она помедлила и обернулась. Пальцы крепко держались за морщинистую старую древесину, на которую она с годами сама становилась похожей.

– Теперь у нее будет столько дел с ребенком… Тебе, наверное, придется больше помогать ей. Как думаешь, ты справишься, мальчик мой?

Мирко кивнул, и если уши у него горели и раньше, теперь и щеки зарумянились.

Сделать что-то плохое

Эй, ворона! Помнишь, я рассказывал об одном мужчине, которого мы с Мирко как-то встретили? Того, которого пытался согреть в лучах солнца?

После той встречи Мирко долго себя странно вел. Кажется, он несколько дней молчал. А хоть что-нибудь он обычно говорит, когда мы шагаем по дороге в поисках работы. По крайней мере, Мирко ищет работу. Мне все равно. Я просто следую за ним.

В какой-то момент мы уселись в тени, потому что жара стала невыносимой. Мирко просто сидел спиной ко мне и смотрел в пустоту, так что мне не оставалось ничего другого, как сидеть и смотреть ему в спину.

Помню, у него в тот день были очень красные уши, но он и правда много часов провел под палящим солнцем. Даже много лет. Темные волосы под кепкой были такими мокрыми, что пот ручейками тек по шее за ворот рубашки. Я сам стригу ему волосы сзади, так что я точно знаю, как выглядит его шея. Стараюсь стричь ровно, но это не всегда удается, потому что у меня слишком толстые пальцы для ножниц, а у него волосы вьются. Мирко все это отлично знает. Он просит убирать почти всю длину, чтобы волосы сзади были очень короткими, а с остальным он сам справляется. Мне нельзя много трогать его волосы руками, ему это не нравится. И ради Мирко я слушаюсь, хотя мне очень хочется.

С боков тоже надо стричь коротко, не понимаю, почему. Наверное, чтобы уши были на воздухе. Спереди волосы у него тянутся вверх и образуют взъерошенный вихор, напоминающий птичье гнездо на высокой скале.

Он может иногда сердиться на свои волосы и кудряшки, зато очень гордится усами. Их он подстригает острой бритвой. Очень тщательно выравнивает их над ямкой между носом и верхней губой и делает одинаковыми с обеих сторон. Усы должны начинаться под самым носом и постепенно утончаться к уголкам рта. Длиннее они быть не должны.

Он отказывается ходить к цирюльнику, хотя иногда у нас бывают на это деньги.

– Говорят, цирюльник способен выманивать у людей тайны, – сказал он мне однажды. – Нам это не на руку.

Мирко и меня бреет, когда нужно. Мне нельзя отращивать усы. А то я все время буду их выщипывать, говорит он.

Итак, в тот день шея у него была вся мокрая. Когда он вдруг обернулся и посмотрел на меня, я увидел, что лицо у него такое же. В первый и последний раз видел, как он плачет. С другой стороны, я никогда не видел, чтобы кто-нибудь плакал столько. По лицу текли реки.

Какие-то стекали в усы, другие затекали в уголки рта, третьи по щекам устремлялись вниз к подбородку, капали с лица и погибали в песке.

В тот день было что-то необычное в лице и глазах Мирко. У него очень синие глаза, и они сияли ярче, чем когда-либо.

Потом он заговорил со мной. Наконец-то.

– Додо, однажды я должен буду тебе кое-что рассказать. О тех временах, когда ты был маленьким мальчиком по имени Леон, а я был мальчиком постарше и помогал у вас на ферме. Ты едва ли что-то помнишь. Мало чего можно вспомнить о твоем детстве. Но я много о нем думал. Я понял, что я все-таки должен рассказать, что произошло той ночью много лет назад.

– Какой ночью?

– Когда тебе исполнилось семь лет. Тогда произошло кое-что ужасное.

Представляешь, как плохо мне сделалось при этих его словах? Живот словно приклеился к позвоночнику.

– Это я что-то натворил? – спросил я.

Я не мог взглянуть на Мирко. Страшно было представить, что могут поведать мне эти синие глаза. Ничего приятного узнать, что натворил что-то плохое, особенно если из-за этого Мирко так рыдает.

Я попытался вспомнить все плохое, что когда-либо делал, хотя я обычно стараюсь такое забывать. В основном я помню, как вещи ломались либо животные пищали и переставали дышать. Еще из-за меня как-то заплакал младенец. И тот саблеглотатель. И я как-то пожал руку так сильно, что кость треснула. Один раз я случайно сломал конвейер, потому что сел на него. А в другой раз кресло-качалку. И мула. И… ну да, сегодня так получилось с девушкой на ферме. Это самое гадкое.

Судя по всему, что-то произошло задолго до этого. Я просто не помню, что именно. Наверное, об этом Мирко и хочет рассказать мне. Может, это связано с мамой. Видимо, она из-за меня так громко кричала. У меня в голове темнеет при попытках что-нибудь вспомнить.

Я никогда не делаю это нарочно.

Как же тяжело понять, кто ты: сильный мужчина или маленький ребенок. Мне все время говорят, что я то один, то второй. Это жутко сбивает с толку. Вот бы я был мышкой! Тогда бы я не мог сделать ничего плохого. Ну если только что-то слегка погрызть.

Знаешь, что он ответил?

– Мы оба, Додо. В основном я.

Так он и сказал. Поверить не могу, чтобы Мирко сделал что-то дурное, и уж точно не в мой день рождения.

Кажется, он ошибается.

Леон и счастье

– Леон? – прокудахтал священник, когда Даника назвала имя. – Нечастое имя в этих краях. – Но в остальном возражений с его стороны не было, и день прошел отлично.

Карл всю церемонию провел молча. Как и его сын, и Данику это полностью устраивало. Она заметила, что он потел сильнее обычного и выглядел беспокойным, словно бы его затащили в церковь против его воли. Так же было на свадьбе. Всем было очевидно, что он неловко себя чувствует в такой обстановке.

Совсем иначе обстояло с парой с соседней фермы, которая выступила в роли крестных. Никто не мог подобно соседке зайти в церковь как в собственную спальню, одновременно излучая почти сияющее благоговение. У нее менялся цвет лица, что-то происходило со взглядом и манерой держаться, когда она заходила в церковь. Все словно поднималось.

Муж ее держался спокойно и уверенно, как обычно. Его деревянные башмаки постукивали по каменному полу, он бесшумно похлопывал кепкой о бедро.

Мирко тоже пришел с ними. Вечно преданный сын сидел между родителями и улыбался Данике, когда они встречались взглядами.

Странно, что Мирко пришел. Он остался и после крестин, когда они угощали священника и соседей кофе у себя дома. Как скромный дух слуги, Мирко скользил вокруг и следил, чтобы у всех было все необходимое. Ей даже просить ни о чем не было нужно. Карл тоже пытался помогать, но напоминал скорее собаку на игре в кегли. В конце концов Даника попросила его сесть. Он тут же послушался.

Она давно уже приняла предложение соседей, что Мирко может больше помогать по хозяйству после рождения ребенка. Оплата происходила исключительно собственными продуктами, деньги в расчетах между фермами никогда не использовались. Карл говорил, конечно, что едва ли будет необходимость в большей помощи с их стороны, но Даника настояла на том, чтобы принять предложение, раз уж Мирко сам хочет помогать.

А Мирко хотел. По крайней мере, он сам так сказал.

Хотя силой пареньку с Карлом было не сравниться, он вносил свою лепту. Прежде всего, Данике нравились в нем веселость и внимательность. Она не сомневалась, что рано или поздно он осчастливит какую-нибудь девушку. Она только надеялась, что это произойдет не слишком быстро, ведь ей нравилось, когда он был рядом на ферме.

Больше всего Даника занималась Леоном. Поначалу сын казался ей идеальным. Она с радостью часами поглаживала его рыжую гриву, целовала младенческое, но отнюдь не маленькое тело. И еще ямочки на щеках. В точности как у нее. Даника испытывала благодарность и любовь, ранее не изведанную. Ради этого ребенка она готова была жертвовать собой, даже умереть, в этом она была уверена. Если раньше она сомневалась, что Бог рядом и желает добра, теперь сомнения прошли. Леон стал доказательством того, что Господь к ней благосклонен. Ребенок сам стал воплощением его силы и любви.

Ее благодарность была так велика, что первое время после крещения она испытывала тягу почаще заходить в церковь, хотя раньше у нее не водилось такой привычки. Даника приходила в церковь не столько послушать слово Божье, на котором она все равно не могла сосредоточиться, пребывая в состоянии тихого блаженства, сколько явить всем чудо. Впервые в жизни она искренне чем-то гордилась.

Другие прихожане тоже с восхищением дивились ребенку у нее на руках. Все говорили, что он выглядит милым и здоровым. Он был еще и физически сильным, они с легким испугом поражались силе его рук, когда Леон, излучая счастье, хватал их за щекочущие пальцы.

В то же время ребенок улыбался всем таким ясным и невинным взглядом, что каждый тут же чувствовал себя грешником. Кроме матери, рядом с сыном ощущавшей себя прекрасной и чистой, как Богородица. Даника и была прекрасна. По ее телу было почти незаметно, что она недавно родила. Еще одно чудо, с особой благодарностью отметила она. Она была благословлена.

В церкви младенец Леон всегда вел себя образцово, не издавал ни звука, только иногда тихонько причмокивал. Казалось, малыш слушает слова священника с большим сосредоточением и благоговением. Да, Данике казалось, что Леон обдумывает проповеди. Поэтому она решила, что ей достался сын настолько же умный, насколько он был сильным и здоровым.

Это было огромным облегчением.

Карл слышал Данику в спальне. Ласковый голос. Лепет ребенка. Ему от этого становилось тепло на сердце, хотя, может, его согревала водка? Он не знал. Что-то происходило у него внутри, приятное и неприятное одновременно. Он отпил еще немного из найденной в шкафу бутылки и откинулся на спинку стула. Вытянул ноги, сбросил деревянные башмаки на кухонный пол, где они и остались лежать и таращиться друг на друга.

Здесь было грязно. Грязнее обычного.

Она там засмеялась.

Уже несколько недель они не ложились в одну постель. И Карл не ходил в кабак, хотя ему очень хотелось, боже правый. Неловко было бы идти туда, когда он женился, да еще и стал отцом. Он не хотел случайно хватить лишнего и попасть впросак с другой женщиной, по старой привычке наслаждаться жизнью. Даника должна на него рассчитывать, это он давно себе пообещал. Теперь он решил, что поселится здесь. С нею. Под гнетом обязательств.

Но какого черта!

Она даже не обращала внимания, ночует ли он дома. В основном он спал на диванчике. Может, ей хотелось показать, что ей все равно? Это хуже всего.

Карл гордился своим крепким сыном. Это был славный мальчик. Он мечтал увидеть, как тот растет большим и сильным. Из Леона выйдет отличный парень, в этом он не сомневался.

Но Карл скучал по своей жене. Даника говорила с ним только тогда, когда о чем-нибудь просила, и чаще всего она просила его уйти. Тогда ее нельзя было трогать. Она съеживалась, стоило ему обнять ее или погладить по волосам. Не так давно она отвесила ему оплеуху, когда он игриво похлопал ее по попке. Раньше ей это нравилось. Она смеялась, поворачивалась и целовала его. По крайней мере, иногда. Раньше она хотела его.

Он не знал, что ему говорить. Но что-то же он должен был сказать.

Одно или другое.

Карл пошел к коридору на заплетающихся ногах. В спальне Даника сидела на краю кровати и кормила грудью. Он уставился на нее, вцепившись в дверной косяк.

Она быстро взглянула на него, когда он вошел.

– Не сейчас, Карл. Мы хотим побыть одни. Мы едим, – прошептала она.

Карл тоже был голоден. Быстрым движением он вывернул Леона у нее из рук и положил в колыбельку к углу. Колыбель получилась отличная. Карл сам смастерил ее со всей тщательностью, выстругал гладкой и блестящей и покрасил в тот цвет, который выбрала Даника. У Леона было все.

Потом он повернулся к жене и в следующий момент повалил ее спиной на кровать.

– Как ты смеешь! – прошипела Даника, упираясь обеими руками в матрас, чтобы удержаться.

– Ну давай. Чуть-чуть, Даника, – прошептал Карл, стараясь, чтобы голос звучал нежно, и положил руку ей на грудь. Он ощутил жар от соска на ладони. – Нам двоим… нам же тоже нужно…

Леон в колыбельке заплакал.

– Нам… я бы с удовольствием…

Карл склонился над матерью ребенка и заглянул ей в глаза. В них был лед.

– От тебя воняет, – сказала она.

Карл мгновение смотрел на нее. Потом поднялся. Да-ника мгновенно села.

– Извини, – прошептал Карл. Он поднял Леона из колыбели и осторожно приложил обратно к маминой груди. – Я же не хотел… Мне просто хотелось… Извини.

Даника молча приняла своего плачущего ребенка.

Карл развернулся, поднырнул головой под дверной косяк и вернулся на кухню.

– Что за чертовщина, – шептал он сам себе, садясь обратно за стол. – Ты идиот, Карл. Ты идиот.

В спальне его сын успокоился.

Скоро до него донесся смех жены.

Карл резко проснулся оттого, что кто-то дотронулся до его лба. Это была Даника. Она стояла перед ним в темноте в одной сорочке.

– Он спит, – прошептала она. – Пойдем в гостиную? Если тихо, можно попробовать.

Карл сидел, почти сполз с кухонного стула. Теперь он выпрямился и недоуменно посмотрел на нее.

– Сейчас? – прошептал он. В горле у него пересохло.

– Да, сейчас.

Он не понял, было это ради него или ради нее самой, но он сделал то, о чем она попросила. Она не кричала, но это чтобы не разбудить ребенка.

Ферма и загадки

Работы у Даники на ферме Карлу хватало. Следить надо было не только за скотом и посевами. Еще надо было ремонтировать постройки. Ферма была старая, здания потрепаны временем, местами на грани разрушения. У нее не было ни сил, ни времени заниматься ими, но с помощью Карла все должно было получиться. Он делал все, о чем она просила, этого она не могла отрицать. Во многих смыслах он стал воплощением готовности помочь.

Всегда имелось в виду, что братья Даники должны восстановить постройки на ферме, но этому плану не суждено было сбыться, поскольку ни Йован, ни Стефан не вернулись из своих заморских странствий. Стефан был старшим и должен был бы унаследовать ферму, но Даника считала, что она, безусловно, заслужила право владения, ведь именно она много лет тянула на себе и хозяйство, и родителей. К тому же она теперь замужем, переезжать ей не подобает.

Она и не рассчитывала снова увидеть братьев.

Разве что сестру Таяну, но для нее путь домой был окутан стыдом. Вероятно, она боялась, что ее легенда раскрыта, и едва ли она хотела возвращаться, если был хоть малейший риск, что дома ее уже заклеймили как продажную женщину. На самом деле Таяна могла смело возвращаться домой, потому что Даника ни словом не обмолвилась никому о роде ее занятий. Сестры никогда не были особенно близки, у них было мало общего. Тем не менее при необходимости Даника готова была защищать Таяну до последнего. Они же сестры.

Но на родительскую ферму Таяна могла не рассчитывать. Она теперь принадлежит Данике.

Давным-давно их дед выстроил ферму своими руками. Говорят, ничто не могло отбить у него тягу к перемещению, по крайней мере до почтенного возраста, когда его одолела несбиваемая лихорадка.

Сразу за домом к востоку природа становилась грубее и переходила в горы. И где-то в дикой местности, среди стойких кустов, жесткой травы и маленьких скрюченных деревцов, карабкавшихся по холмам как сгорбленные тролли, пряталась межа, которая никого не интересовала.

Главный дом был сложен из незыблемых валунов и стоял так же твердо, как и в день постройки. Но красная черепица с крыши пострадала от хода времени и от сильных ветров, носившихся по долине, оставляя за собой замешательство и разруху.

Не меньше ветер любил приносить тучи, готовые разверзнуться над жаждущей влаги землей, чтобы потом милосердно угнать их обратно, словно испугавшись внезапной жестокости. Врезаясь в горы, он становился непредсказуемым, как биллиардный шар, закрученный какой-то неведомой силой. О раздолье ветра в долине ходило много рассказов, например, о двух крепких лесных работниках, на которых упали две огромные ненадежные ели. О девчушках, которых перенесло через горную гряду. И еще про быка, которого занесло в виноградник. Некоторые истории явно были правдивы, о достоверности других позаботилось время.

Углом к дому, фасадом к югу располагался большой амбар, где в одном конце хранился урожай, а в другом – инструменты. Укромный угол с гамаком мог при желании стать домом для одного или парочки наемных работников. За прошедшие годы амбар бессистемно достраивали с разных сторон: столовая и небольшая постирочная были добавлены со стороны двора, большой курятник сзади, с выходом в поля.

Напротив дома, по другую сторону полузаросшего двора, находился длинный хлев. Он, как и дом, был построен из светлого камня, по крайней мере в основном, но дед Даники использовал все, что смог найти, чтобы возвести здание. Поэтому в кладке стены можно было наткнуться на самые причудливые строительные материалы. На одном из фронтонов был, например, простой надгробный камень женщины по имени Светлана. Судя по надписи, она умерла в 1867 году и была «горячо любима сыном и всеми своими зверями». Никто не знал, кто это такая, но раз ее надгробие нашли в этой земле, видимо, она когда-то здесь жила, решил дед.

На ферме жили, как правило, три рабочих лошади, пара коров, несколько коз, небольшая отара овец, баран и две-три свиньи, покрытые жесткой щетиной. Животные свободно ходили, где хотели, без привязи, мирно и дружно, внутри и снаружи. Такой распорядок, за редким исключением, отлично работал уже много лет, несмотря на видовые различия, наверное, потому что животные в своей более или менее жвачной общности давно признали, что ссориться в этом крошечном мирке – себе дороже.

Таким образом хлев оставался островком безопасности десятилетие за десятилетием. Очевидно, дед Даники оказался прав в своем убеждении, что надгробный камень вкупе с прочими замурованными предметами смогут отгонять несчастия от дверей. То тут, то там из известкового раствора выглядывал крест. Где-то торчали покрытые железом деревянные башмаки, ржавая тяпка, старая лопата. Местами остались только углубления от предметов, потерянных в ходе времени. Забытые вещи, оставившие свой след в истории.

Самым необычным был, без сомнения, большой церковный колокол, вмурованный в стену хлева с юго-восточного угла. Дед Даники нашел его в зарослях чуть выше по склону горы в одно из своих многочисленных странствий. Хотя вероятность встретить в тех краях другого человека была такой же большой, как и вероятность найти церковный колокол, застенчивость гнала его в дикую местность, когда ему хотелось походить на природе. А там стоял колокол и светился в окружении белых цветов.

Деду очень повезло натолкнуться на группу голодных македонцев, шедших домой, те помогли оттащить колокол на ферму в целости и сохранности, а в качестве оплаты попросили всего лишь сытный обед. Никто не знал, откуда взялся колокол, но уже то, как он представился деду Даники в окружении белого ясенца, накладывало на колокол отпечаток волшебства. Разрешают ли инстанции, более приземленные, использовать церковный колокол неизвестного происхождения при закладке стены хлева, деду Даники не пришло в голову спрашивать.

На всякий случай дед поместил колокол с того угла хлева, где меньше была вероятность, что его кто-нибудь увидит. Кто-нибудь, кроме Господа нашего, конечно, но дед полагал, что Он не против. В конце концов, это же Он поместил колокол в те дебри и позаботился, чтобы у деда в тот день расстроился живот.

Для Даники хлев был церковью в большей степени, чем настоящая церковь. Ребенком она иногда опускалась на колени перед камнем горячо любимой Светланы и молила мать, сына и всех их зверей о помощи и прощении. Впрочем, с переменным успехом. Ее так и не увез с собой цыганский табор, и орлиные крылья у нее не выросли, так что она не смогла взлететь и посмотреть, что находится по другую сторону гор.

Отец рассказывал, что там другие долины, другие горы и местами такие огромные равнины, что даже гор на горизонте не различить, только небо. Он сам так далеко никогда не бывал, но слышал рассказы. Равнины. На одной из них, на севере, есть поля тюльпанов всех цветов, говорил он. Даника пыталась представить себе волны цветущих полей. Но первым делом надо было представить себе равнину настолько широкую, что не видно гор. Мир без границ. Небо настолько огромное, что опускается прямо до земли. От таких мыслей у нее кружилась голова, как если смотреть на звезды и пытаться считать.

– Тебе никогда не хотелось посмотреть на поле тюльпанов? – спросила она тогда отца.

– Нет, – ответил он. – У нас же растут в горах дикие тюльпаны. Зачем тратить много дней на дорогу, чтобы посмотреть, как они растут где-то еще?

– А на людей, которые живут в других местах? На них тебе не хотелось посмотреть? – спросила Даника.

– Все люди похожи. У кого-то волосы темнее, у кого-то нос больше. Далеко на востоке живут люди с маленькими носами, ты об этом знала?

– А тебе не хочется увидеть их маленькие носы?

– Видел я одного китайца. Там их, говорят, больше. Но зачем мне их смотреть, если одного я уже видел? Он, кстати, считал, что у меня очень большой нос, и сравнил его с той картошкой, что я пытался ему продать.

– Тебя это так расстроило?

– Наоборот! Кого может расстроить сходство с моей картошкой!

Отец Даники почесал маленький бурый прыщ на носу. Глаза у него блестели. Они были такими же темными, как и волосы.

– Хотела бы я посмотреть, что там по другую сторону гор, – мечтательно произнесла Даника. – И встретить совершенно новых людей. Других.

Ее отец наморщился при этих словах, глядя на картофель.

– Оставайся здесь, девочка моя, и ты встретишь много людей. Кто-то проезжает через долину, кто-то остается здесь жить. И подумай: отчего они едут? Подумай! Ты нигде не станешь счастливее, чем здесь, у себя дома, это я тебе обещаю. Нет смысла уезжать оттуда, где тебе хорошо. А то можно все потерять.

– Но откуда ты это знаешь, если сам никуда не ездил?

– Ты тут не наглей.

Когда отец так говорил, разговор обычно заканчивался, иначе ей грозила оплеуха. Она никогда не плакала. Один раз только была на грани этого, когда отец действительно сильно ее ударил. Даника тогда сказала, что на вкус их картошка ничем не отличается от прочей. Этого ей говорить не следовало. Но она сдержалась и слез не показала. Напротив, заметила, что у отца сделались мокрые глаза. Даника так и не узнала, была причина в том, что он ее ударил, или его так сильно обидели слова про картошку.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Бочче – популярная в Европе игра родом из Италии, в которой игроки делятся на команды и по очереди кидают шары, стараясь расположить их на игровом поле максимально близко к заданному шару.

2

Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего (Исх., гл. 20; Второзак., гл. 5).

3

Не желай жены ближнего твоего, не желай дома ближнего твоего, (ни поля его), ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, (ни всякого скота его), ничего, что у ближнего твоего (Исх., гл. 20; Второзак., гл. 5).