Ничтожно маленькая Аэйровия

Я многозначительно смотрю на дохляка, вздыхаю, затем устало спрашиваю:

– Эйрефор, а ты давно в замке? Просто, когда я здесь был, то мне не доводилось с тобой сталкиваться. А если бы и повстречал, то непременно бы запомнил на всю жизнь.

– Неужто я таков? – хихикает ехидно криккенер. – Задорно, хоть под Феликса крылом обитал тут я десятка три-с, запамятовал чуток, но молвлю так. Нетушки, не успели узреть друг друга. Замок боляхный, криккенеров немерено, бишь тоби немудренно: не знал до сей поры тебя я. Слыхал, однако, с девахой сбежал ты. Ее, возможно, знал я. Но упомнить мне не в силах.

– Понятно, – пожимаю плечами. – Может, оно и к лучшему, что я про твое существование раньше не знал. И все же твоя манера говорения… отличается. Кем ты был при жизни? И, конечно же, мне интересно узнать, как так получилось, что ты стал криккенером. Жизнерадостные люди не будут убивать себя, ровно, как и убийцы. Неужели контракт?

– Если бы, – правдоподобно хмыкает Эйрефор. – Нетушки, контракт тут не при делах. Да, и не слыхивал о них я. Касаемо того, изрекать изволю как я, молвю тебе одно: мыслишь ты почему, назван был Переигравшим я Эйри Фороттой? Переиграл я шибко слишком. Нет, я могу разговаривать и так, – криккенер перестает говорить живо, интересно, показывая что-то жестами и мимикой. Сейчас Эйрефор ничем не отличается от других мертвяков. – Когда был живым, то на сцене я играл одного забавного мужика-путешественника, который нахватался, странствуя, всяких новых словечек и нелепо их вставлял в свою речь, при этом смешно выворачивая фразы. Это был единственный раз в жизни, когда я играл главную роль. Какие слова всплывают в памяти, такие и говорю. Ну, не задорно, не задорно!

Криккенер опять похоже изображает раздражение и хлопает себя по коленке, сделав недовольное лицо:

– Молвить так не задорно мне. Вестимо актер я. Звать Вержевский Михаил. Таимничать нет нужды мне, не шибко известен был. Актеришка второго… – Эйрефор задумывается. – Кривда это, на плане третьем мелькал я. Не задорно было, не задорно ничуть! Желал: вот буду скакать на сцене Большого театра имени Иришанова, народ уважать начнет… Но года в захолустье глубоком два провел я. Не сдох пока, – и криккенер мечтательно куда-то смотрит. А затем словно приходит в себя:

– А крайне случай-то смешон, бишь тоби глуп он.

Хихикает Эйрефор. Причем очень реалистично… аж бросает в дрожь: я привык слышать наигранность, а вот встретить мертвяка-актера… честно говоря, пока такие еще не попадались. А тот продолжал:.

Но слухай ты сюды. Значит, решил я пойти к своему одному другану, – Эйрефор изображает, как идет. – Шагаю, шагаю, насвистываю, значит, – насвистывает. – День прекрасный, птички поют, – и вбирает ноздрями воздух, а затем лицо мертвяка принимает такое счастливое выражение, что не остается сомнений, что ему и впрямь хорошо. – И вот я пришел, – останавливается и стучит в незримую дверь. – «Кто там?» «Это я, Миша», – эти две фразы Эйрефор говорит двумя разными голосами и с разной интонацией, создается впечатление, что говорят два разных человека. – «Заходи». И, значит, сидим мы такие, – полуприсаживается, – сидим мы, значит, пьем чай, – и делает вид, что мешает ложкой в кружке, затем подносит невидимый бокал ко рту и «пьет», – болтаем мы. Обо всем на свете, – криккенер размахивает руками, словно убеждая незримого собеседника в чем-то, а лицо напряжено. – И вот мы заспорили! – лицо еще грознее становится, мертвяк яростнее размахивает руками. – О, поведаю я и тебе о причине вздора. Влюблены в одну красну красавицу были мы, – и делает мечтательное лицо, затем вздыхает. Потом Эйрефор снова хмурится. – Мы оба! И доказывали друг другу, сильнее чья любовь! «Да, я ради нее хоть на край света!» «Да, я ради нее изгоем стану!» «Да, я ради нее горы сверну!» «Да я…да…я» И края с концом не видать было уж, – актер вздыхает. – Друг мой больше нашел доводов, слов же не осталось вовсе у меня. И тогда я, – делает вид, что его осенило, – промолвил: «Зато я готов умереть ради любви и сейчас же это докажу!» – говорит так горячо, что не остается сомнений, что Эйрефор так и сделает.

И я не понимаю, как этому криккенеру удается сделать так, чтобы он весь раскраснелся от мнимого волнения. Создается впечатление, что у бедного влюбленного юноши сейчас сердце выскочит.

– Мой друг не успел ничего предпринять! Как я, – и начинает бегать по помещению, – сорвал с дивана одеяло из лоскутов, – подбегает к невидимому дивану, сорвав незримое одеяло, – взял стул, – «берет» стул, – встал на него и привязал канделябру, низко висящему, крепко-крепко одеяло, – и делает попутно то, о чем говорит. Получается, настолько убедительно, что мне невольно становится страшно за этого юношу: как бы он не наделал глупостей. – А потом я наматываю на шею одеяло, – повторяет сказанное, – и отстраняю стул! – Эйрефор подпрыгивает, делая вид, что лишился опоры, а затем издает неприятный звук: «Кры!», напоминающий хруст. Затем криккенер поникает, его стеклянные глаза удивленно расширились, а на его лице можно прочитать: «Что только что произошло?», руки безвольно свисают, и Эйрефор шагает медленно то в одну сторону, то в другую, показывая этим, что словно покачивается на невидимой веревке. Зрелище реалистичное, а вместе с тем и жуткое. Невольно вздрагиваю.

Затем актер перестает что-либо изображать и заливается хохотом:

– Узреть бы себя надобно было мне! Это так, думается мне, задорно было, задорно! Бишь тоби уповал на то, дескать вида для повишу, а дружочек мой снимет меня – и победа моя. Но иначе приключилось: выя моя сломалась прежде, чем понял я, случилось что. Бишь тоби глупая очень смерть и задорная. И папаня мой с маманей, провожая сыночка своего ненаглядного в последнюю в дорогу, изволил сказать так: «Придурок». – криккенер затем кланяется, – за внимание благодарствую, – и хлопает сам себе в ладоши.

Дальше Эйрефор усаживается на второй трон и продолжает выразительно рассказывать, сменив тему:

– Криккенеры все, вопроси у кого, сетуют на существование на свое. Все! А мне задорно вот! – смеется. – Бишь тоби жалеть мне нет нужды, что нелепо жизнь оборвал свою. Живой я был, таланта заметить никто изволить не желал. Молил Зиждителя я дать возможность мне дар свой раскрыть, – а затем криккенер кричит на весь зал. – И Он дал возможность эту мне! Насколько благодарен я Ему, описать не могу! В сером своем существовании лучшего не было у меня. Задорно, ведь задорно! – продолжает криккенер более спокойным тоном. – Наслаждение… оно вот, – и рукой показывает на зал. – Вот радостно мне что.

Время свободное отдаю искусству. Перевоплощаться умею я, по поверхности затем гуляю. Задорно, задорно, однако, вышвыривают подобно собаке тебя, скумекав: «Вот пьянь нажралась». Но задорнее другое, идет когда «маленькая сгорбленная старушечка» с «сумочками тяжелеными», дескать добры молодцы помогите. Али заявится «капитан матерый» на верфь и разуму-уму учить салаг давай, как надо! Кем не был только я! И не упомнить-то всего. Бишь тоби мне задорно, весело и хорошо. Да! Черепа в муку молоть таланта нет у меня, но язык подвернут будь здоров. Не скромен я, правду глаголю. Ежели Феликс умертвял даэйгоров, то подговаривать же остается мне их. Способами всевозможными: где словом, где делом, где монетой звонкой, а где и обманом. Посему ребятки короносцем назвали меня своим. Речист, артистичен и задорен, – Эйрефор останавливается, а потом реалистично бьет себя по лбу. – Вулкана слов извержение низинское произошло! По делу, собственно, сюда явился я изволил какому? Письмецо опять тебе, – улыбается, – Бишь тоби не скучай. Не задорно а то, – встает, быстро соскакивает со ступеней и исчезает в темноте.

Меня вот что поражает в этом мертвеце. Хоть он и обладает настолько заурядной внешностью, что, случайно его встретив в толпе, не обратишь даже внимания, но, несмотря на это, его манеру говорения очень и очень сложно забыть. Я, конечно, не знаком со сценой, но, по-моему, Эйрефор мог бы стать знаменитым актером, не оборви он сам себе так глупо жизнь. Несмотря на свою «серую» внешность, Эйрефор – довольно-таки яркая личность. Пусть немного и…чокнутая. Не думаю, что я обрадовался бы, став криккенером. Мне бы было все равно. Хотя, с другой стороны, люди (или даже криккенеры) искусства чем-то отличаются от остальных и видят мир под своим углом зрения.

Все же лучше, когда кто-то из криккенеров хоть изображает жизнь. Это-то мне и нравилось в Феликсе. Может, удастся и с Эйрефором найти общий язык… Нет уж. Ненавижу я мертвяков, а этот еще к тому же мне Ши Дзинь не вернул.

Честно говоря, у меня нет настроения читать письмо. Поэтому прячу его в карман.

Сижу на троне. Не знаю, что делать. Это уже не грустно даже, а смешно. Столько раз пытаться сбежать… И ни одна попытка не увенчалась успехом! Неужели придется все же вступить в свою новую должность?

Меня бросает в дрожь от последней мысли.

Да не за какие богатства Кристалье и Астрала. Начать нужно с того, что меня бесит окружающая обстановка: эти темные стены, этот черный пол, эти «цветочки»… с приходом к власти Эйрефора эти дохляки тут ничего не изменили. Неужели им все это по нраву?

Все раздражает и бесит…

– Так поменяйте.

– Что? – чуть ли не подскакиваю. Голос раздается снизу. У ступеней. Опускаю взгляд и вижу женскую фигуру, облаченную в черный балахон и золотую маску с прорезями для глаз.

– Я вслух что-то сказал? – остываю.

– Да, – спокойно отвечает мертвячка.

Лишь зло цокаю. А криккенерка продолжает:

– Я тут недавно. Но все говорят, что вы наш новый предводитель. А воля предводителя – для меня закон. Если вам что-то не нравится…

– Все. – отвечаю холодно. – И эта мебель уродская, и эта вечная темнота, и эти идиотские змееподобные цветы на потолке, стенах, слава Всетворцу хоть не на полу! Этот гнетущий черный, эти закупоренные окна…

– Вы ведь нами руководите, – перебивает мертвячка своим безразличным голосом. – Что вам мешает приказать, – она подходит к «цветочку» и просто-напросто срывает его, – изменить интерьер замка?

Я останавливаю свой взгляд на криккенерке, а затем задумываюсь. А почему бы и нет? Она права, у меня есть власть, можно ей и воспользоваться. Вот, Эйрефор, подлец, специально ничего не менял, надеялся, что за дело возьмусь я! Ну, что же. Идея мне нравится. Пока все равно не придумал очередной неудачный план побега… Можно все тут и поменять. Дабы на психику не давило. Авось что-то и удачное в голову придет.

– Подождите, – и эта мертвячка куда-то убегает прочь. Из-за этой вездесущей темноты вообще ничего невозможно увидеть.

Продолжаю сидеть и думать. И через какое-то время появляется целая бригада криккенеров. Мертвецов двадцать. Или даже больше.

– Это пока все, кого я смогла найти. Прибегут и остальные. Вы просто скажите, что нам надо нужно сделать, – говорит та криккенерка.

– Ну, – я откашливаюсь и скучающим голосом говорю, – для начала. Нужно снять все эти «цветы». И добавить немного света. Канделябры, подсвечники, или даже применить магию. И еще насчет окон. Кто-то из вас хорошо знает магию искажения пространства? – я спускаюсь вниз. Ко мне подходит мужчина, лет пятидесяти, накачанный, в тунике с разорванными рукавами, а рожа такая перекошенная, что на нее даже неприятно смотреть, лицо покрыто многочисленными шрамами, царапинами и синяками. Оружия немерено: различные кинжалы, кастеты, молот за спиной, на кожаном поясном ремне болтаются два меча. Такой криккенер, явно, не стал бы себя вешать…

– Предположим, что это я, – отвечает он грубо-равнодушным голосом. – Что вы хотите?

Я пытаюсь найти подходящее окно. Низины погребите, не слишком удобно рыскать в темноте. Через минуту надо мной появляется яркий красно-синий пучок света.

– Спасибо, – холодно благодарю мертвеца. Как оказывается, я не в том месте искал и чуть бы не налетел на опорную колонну. Найдя заколоченное оконце, я спрашиваю:

– Можешь ты сделать тут вот такую иллюзию, – призадумываюсь, – чтобы создавалось впечатление того, что замок стоит… посреди леса?

– Конечно. Без проблем. Это двадцатый этаж, значит, надо немного подумать, – затем мертвец чешет в затылке и начинает вертеть руками. Против воли хмыкаю. Никогда бы, честно говоря, не подумал бы, что такой бугай, нет, бугающе знал магию.

Наконец, вместо заколоченного окна я вижу, пусть и не совсем реалистичную, но картину. Словно замок стоит на обрыве, а внизу синее море. Больше похоже на огромную иллюстрацию, вырванную из книги и приколоченную на стену.

– Неплохо. А в движении сможешь сделать?

– Это что-то вроде эскиза. Просто, первое, что пришло на ум. Это всегда было моей мечтой, быть магом и воином одновременно, – почему-то говорит этот здоровяк. – Пока мне не воткнули нож в спину. Мне. Джеку Кровопускателю. Это было предательство, – криккенер затыкает себя и спрашивает. – Как получилось?

– Хорошо, – смотрю на иллюзию. – Мне так больше нравится. Только ты потом сможешь изобразить лес? Красивый зеленый лес. Где очень много сосен. Просто… такой растет рядом с Вяземой.

– Конечно. Вязема на Севере?

– Да.

– Предводитель. Я всегда вами восхищался, – неожиданно заявляет этот «кровопускатель», – вы хоть наших и многих зарезали, но вы были достойным противником. И хорошо, что вы теперь на нашей стороне.

Пожимаю плечами. Не хочу огорчать этого мертвяка, но я по-прежнему ни на чьей стороне. Мне и те противны и те.

Затем говорю:

– Еще бы мне хотелось, чтобы мне принесли зеркало и посветили.

Моя просьба была тут же выполнена, и я внимательно стал вглядываться в себя. К двум разноцветным глаза я привык, но меня поразили ни с того ни с чего выросшие волосы, которые стали даже мешать моему обзору. Самое интересное, что корни у них уже не были белыми, а это означало только одно…

– Позовите сюда цирюльника и отрежьте эти идиотские волосы вместе с этими бровями. Кроме этого, я еще хочу, чтобы в замке…

И принялся раздавать указания. Я тут все начинаю менять не потому, что мне вдруг неожиданно понравилось быть предводителем.

Мне просто надоела здешняя обстановка.

Глава 3

Как перестроить замок и перестать звонить

– Работка-то бурлит. Зреть могу я, батька занят делом наш. Задорно, задорно, однако. Этого после делать собрался дальше что ты? – подходит ко мне Эйрефор.

С трудом перевариваю его последний вопрос и продолжаю по-прежнему работать.

Мы стоим в широком коридоре. Повсюду много криккенеров. Все они заняты делом: кто-то сбивает черную плитку с пола, обнажая серовато-бурый шероховатый пол, кто-то же убирает темные панели со стен, кто-то предварительно переносит в другие комнаты различного типа уродливости украшения. А мне же выдали хорошую такую большую кувалду, с помощью которой я не без удовольствия ломаю гигантские шипы. Процесс у меня не всегда получается контролировать, поэтому иногда я выламываю целые куски стен. Ничего. Новую построят.

Вот стою я и все ломаю, а в голову закрадываются подозрения. Словно все эти мертвяки специально ждали моей команды… такого момента, когда же я возьмусь за дело. Во, Эйрефор, вот подлец же.

– И не надейся. – отвечаю через некоторое время, срывая «очередной» цветок. – Это мой первый и последний приказ. Просто меня достало это уродство. Мрачно, жутко. Да, и без работы можно сойти с ума.

– Вестимо за тем, лученосный наш корононосец, сбрить решил локоны свое чудного снежного цвета решил скуки из-за. Не задорно-не задорно, – он обходит меня и смотрит прямо в лицо. – Зиждителя ради, а бровушки то зачем обстругал? Личико твое черепушку-то мереть отметила словно.

– Мне захотелось побыть лысым, что в этом странного? – я поглаживаю череп и отмечаю, что волосы не очень-то торопятся отрастать. Надо просто подождать, зря я волнуюсь. А если ничего не вырастит, либо татуировку сделаю, либо в капюшонах буду ходить.

– Батюшка наш величавый волен сотворять с собой, что душе его задорно и задорно. Ребятушки лучезарному помогчают. Молодчик, молодчик, Аллариан. Выходит задорно, – хитро улыбается криккенер. Ну, конечно, будут мне эти дохляки помогать. Как бы не так. Все это спланировал ты, Эйрефор. Создал видимость того, что у меня будто бы есть власть. На самом же деле они все подчиняются тебе. А твой приказ – исполнять мои приказы. За исключением того, чтобы я не срывал замки.

Эйрефор покачивается, а затем говорит:

– Аллариан, понимать начинаешь котяток. Бишь тоби не любливали обстановку эту они. Поголовно хоть подохли мы, но жить не задорно согласия не давали.

Я ничего не отвечаю и перехожу на другую стену.

– Вопрос мой скудоумный, но сим вопрошаю я: собрался все содрать ты али оставишь эдакое что?

– Ну… честно говоря, нет, – прекращаю работу. – Даэйгоров невозможно запереть на поверхности: они могут перемещаться в пространстве. А этот замок удерживает их. Просто я не могу понять, почему тут не была оборудована тюрьма для металлоплотных. Пускай с «цветочками» поживут, – хмыкаю и задумываюсь. Представляю, как буду особенно ненавистных мне даэйгоров заточать сюда. Затем встряхиваюсь. Я же вроде как собрался не помогать этим мертвякам, низины всех побрал!

– Задорно, задорно, – хвалит меня Эйрефор, а затем хитро прибавляет. – Бишь тоби не осенило так почему меня? – делает вид, словно эта идея только что ему пришла в голову. – Дело ладится у тебя. В духе том же продолжай, царь, незадолго конченный доселе не бывший наш.

– Ну, уж нет, спасибо. Я все тут переустраиваю потому, что мне надоела здешняя обстановка. И все, – вздохнув, отвечаю.

– Нет сомнений ни у кого в чистоте намерений твоих, – улыбается во весь рот криккенер, обнажая ряд неровных зубов. – Забавляйся, батька, забавляйся. Ну, а уж пора в дорогу-путь мне.

– Куда намылился?

– Эдакий непонятливый, Аллариан, ты. Не задорно, не задорно. О чем поведать изволил тебе, цель какую поставил себе я? Бишь тоби глаголю, мечты мои о союзе смеретенных и полусмеретенных. Задорно, на крылышках союз мой желанный не прилетит. Бишь тоби долг мой таков: на поверхность выйти, убедить братьев наших мясометаллических. Ты – заправляй тут, а я – туда, – он показывает в потолок. – Задорно, но времени сполна должно пройти, прежде вернусь я чем, – махает мне рукой и медленно проваливается под землю. Я провожаю его уничтожающим взглядом, а в ответ мертвец лишь мило улыбается и махает мне весело рукой.

Закончив работу, я успеваю вымотаться и проголодаться. Интересно, а сколько времени все же прошло? И как же это неудобно, не знать, что на улице: день или ночь! Приходится как-то ориентировать по своим потребностям: захотел есть – поел, захотел спать – поспал. Помню, что после того, как я вместе с Линой вырвался из этого ужасного плена, то долго не мог привыкнуть к привычному распорядку дня. Бывало до обеда сплю, но в то же время ложился посреди ночи. Или же свалюсь днем, а всю ночь бодрствую. Ужасно, в общем, это все. Не задорно, как-то, не задорно. Тьфу, уже начинаю думать, как этот идиотский криккенер.

Захожу в тронный зал и осматриваю его. Теперь здесь все по-другому. Все разобрано: пол изрыт, а стены голые. В воздухе висят магические огоньки разных оттенков, повсюду много светильников, а вместо заколоченных окон своеобразные магические реалистичные картинки. Нет, это определенно лучше того, что было здесь. Я все-таки остаюсь довольным работой.

Неужели мне это понравилось? А почему бы и нет. По крайней мере, лучше что-то сделать, чем продолжать бесполезно биться головой об ту дверь.

Я сажусь на деревянный стул, который неизменно играл роль трона, и даже усмехаюсь. Наконец, у меня хорошее настроение. Но это продлится недолго, и я пойду к той двери. А пока можно насладиться. Я протягиваю руки в карман и нахожу там какие-то бумаги. Достаю. «Мастеру Аллариану Аларинову-Вертэрнэйдж, который может находиться, где угодно.» Ах, да, это письмо мне вручил не так давно Эйрефор. Прочитать что ли? Делать-то тут все равно особо нечего.

Здравствуйте, мастер Аллариан.

Так, я что-то уже не понимаю. Раньше письма начинались сразу с действия. Ладно, читаем дальше.

Вы, наверное, весьма удивлены тем, что вам стала приходить подобная почта, если вы, конечно, не избавились от этого письма.

Я хмыкаю. А ведь идея такая промелькнула уже. Но мне просто тупо скучно. Поэтому-то и продолжаю читать.

И вы, скорей всего, ждете ответов на ваши вопросы. Но, увы, многое так и останется секретом. По крайней мере до того, как адресант закончит присылать вам эти письма и не появится лично. А пока вас, мастер Аллариан, придется придержать в неведении. Вы спросите, а в чем смысл? На самом деле, адресант сам его не видит и делает это потому что… По большому счету, надо было начать заново и на новом листе, но времени на это нет. Поэтому адресант, насколько это возможно, постарается кое-что прояснить.

Для начала, какова цель этих вот посланий. Все просто. Адресант собирается поведать вам, мастер Аллариан, историю об Аэйровийском королевстве, как оно возникло, существовало и, самое интересное – погибло. Но в этих письмах будет освещаться не сколько сама Аэйровия, сколько ее создатель – Аллариан, названный в честь своей матери Алари Анны.

Зачем? О, это интересный вопрос, но на него адресант сможет ответить лишь при личной встрече. А пока вам, мастер Аллариан, придется поиграть в весьма неинтересную игру.

Будь воля адресанта, он бы вообще не стал писать вам, мастер, но отнюдь он вынужден. А вы – единственный представитель рода Алари, поэтому вам и рассказывается правда относительно Аэйровии. Самое интересное, знаете, в чем? А в том, что вы – не единственный Алари, который получал такие письма. До вас были и другие. Всех перечислить не получится, ибо это будет длинный список, потому что в определенный момент времени адресант вынужден писать ВСЕМ выжившим Алари, а раз вы – единственный, то это существенно сокращает работу отправителя.

И тут возникает закономерный вопрос. А стоит ли доверять всему, что записано на этой бумажке? Безусловно да, но с одной оговоркой. Это есть некая «художественная интерпретация» событий, которые произошли так давно, что о них никто не помнит, кроме участников этих самых описываемых событий, с которыми адресанту довелось поговорить, дабы составить сей рассказ. Если тут и будет парочка выдуманных диалогов, то это все равно сути не поменяет.

А что же сам адресант? Пока что просто тень. Пересказчик. Летописец, если так будет угодно. Но большего вам пока знать не нужно.

Это было небольшое вступление, теперь надо переходить непосредственно к самому рассказу, а то времени совсем не будет на другие дела.

Главный герой этого повествования вошел в покои сестры. На улицы было темно, как и в комнате с широко распахнутыми оконными ставнями, откуда дул ледяной ветер, однако ни Аллариану, ни Ассертши не было совсем холодно. Они выросли в суровых краях, а ночная прохлада Ашкватуриона казалась такой приятной и освежающей. А сестрица вообще спала в невесомой сорочке, скинув одеяло на пол. В ее комнате было просторнее, чем в покоях ее братьев и отца, однако вещей было минимум. Даже в раскрытом платяном шкафе было не так много нарядов для принцессы.

– Ася, уже пора, – тихо проговорил Аллариан. Будил он, а не слуги, потому что представители дома Алари предпочитали делать все без чьей-нибудь помощи. Его сестра еле раскрыла глаза и нехотя уставилась на темно-фиолетовое небо с едва различимым розовым пятном. Затем тут же закрыла глаза и медленно села, поправив петельки сорочки. Затем сонно пробормотала:

– Зачем в такую рань?

– Ты же знаешь, местные законы…

– Это был риторический закон, – Ассертши, не открывая глаза направилась к туалетному столику, где также была оборудована раковина, взяла графин с водой и принялась умывать лицо, силясь разлепить глаза, приговаривая. – Дурацкие ашкватурионцы со своими низинскими богами.

– Если мы будем жить по собственному времени, то все пропустим. Да, мы прибыли из края, где почти всегда царствует ночь, и у нас несколько другое времяисчисление, – Аллариан сверил свои механические часы, где на белом циферблате, было только двенадцать делений, с большими настенными, где сектор был разбит на двадцать четыре равные части, причем верхние двенадцать были покрашены в мягкие теплые пастельные оттенки, а нижние двенадцать – в темные холодные. Часы Аллариана показывали, что скоро будет пять часов утра, в то время как стрелка настенных приближалась к единичке на светло-розоватом фоне.

– Скоро начнется час Тьера, покровителя благоразумия. А сегодня особенный день, когда…

– Просто помолчи, и дай мне собраться, – закончив умываться, Ассертши полезла в шкаф, и продолжила сонным голосом. – Да, я знаю, что сегодня все, так называемые хорошие, двенадцать часов будут в светлое время суток, от заката до рассвета, а плохие – в темное. Сегодня, так называемый день Соответствия. Низины разверзнитесь, я говорю, как ты, – она нашла светло-бежевое платье с белыми вставками на горле и рукавах, опоясанном таким же белым пояском, и бросила его на ширму. – Какие у нас сегодня планы?