Апофеоз Судьбы

– Да, писем я отправил достаточно, сколько из них ушло, а сколько сгорело в печи Мэлвина, я не знаю. Повторюсь, давно это было. Я и не вспомню даже. Не сохранилось ли у вас мое письмо? На нем должна быть дата.

– Нет, – ответил Эдвин. – К сожалению, письма мы не видели, его содержание нам передал лично брат Мартин.

– И надолго вы приехали? – спросил Фридеман, будто по одной только необходимости.

– Теперь, как оказалось, может и навсегда, – не сумев скрыть злости, ответил Фабиан Сарто. – Останемся ровно столько, сколько необходимо, чтобы восстановить здесь духовный порядок. Сперва вы смутили меня, но теперь я сам хочу все довести до ума.

– До ума? – спросил его Эдвин.

– Ты хорошо знаешь, о чем я говорю.

– Знаю, – улыбнулся тот в ответ и почесал затылок.

– Да уж, порядка здесь не хватает. А вот суеверий невпроворот. – Фридеман Хофер покачал головой, привычным жестом завел руки за спину, ухватив правой кистью левую, и зашагал почти вдвое быстрее.

– Ты нам расскажи, братец, а то мы не знаем толком ничего, – сказал Фабиан. – С Мартином разговор был недолгий, он спешил покинуть город и сказал нам всего пару слов. Спросить, что да как, было совсем не у кого. Теперь на Одного Господа надеемся, да на вашу помощь, – последние два слова он произнес с кашлем.

– Я расскажу вам, когда мы будем на месте. Впрочем, совсем скоро вы и сами все увидите.

– Пугаешь ты меня… – ответил Фабиан. – Но мы с Эдвином не оставим страху места. Все Господь усмотрел, куда ни пойди, во всем Его след.

Местные с первых минут нагнали страху на непрошенных гостей. Они искоса смотрели на медленно движущуюся по вытоптанной колее повозку и сидящих в ней путников. Пока было неизвестно, стоит бояться жителей города или нет, но что-то определенно давило на миссионеров. Эдвин предложил Фабиану найти безопасный ночлег, пока не станет ясно хоть что-то о местных жителях. Фабиан, соглашаясь, кивнул головой. Извозчик последовал за Фридеманом, двигаясь в сторону одиноко стоящего ветхого дома.

– Мартин не советовал бы нам приехать в Финстервальде, если бы он не был убежден в верности человека, который нас здесь примет, – прошептал Эдвин.

Фабиан снова покачал головой и, положив руку на плечо Эдвина, стал говорить спокойно и выдержано:

– Да, только вот Ганца убили, а Фридемана мы видим впервые, – тихо ответил Фабиан. – И все-таки ты знаешь, что мы оставили за спиной. Там, брат мой, так же крепчает страх перед неизвестностью. Стоит ли мне напоминать о судьбах близких тебе людей? Ты все прекрасно понимаешь сам.

– Очень хочется довести дело до конца, – сказал ему Эдвин, думая о возвращении домой. – Я так тороплюсь, а ведь мы еще ничего не сделали.

– Мы проделали большой путь. Верно, самое ответственное впереди, но то, что мы здесь, уже о чем-то говорит. Господь с нами, не стоит никуда спешить. – ответил Фабиан Сарто, скрывая волнение.

– Хочется теплой каши, согреться и отдохнуть, а после этого можно и за дело взяться.

– Так и сделаем. Думаю, брат Фридеман о нас позаботится. Я тоже устал от дороги. Ноги ноют с самого утра, будто за дорогу лет на десять постарел.

– Об этом не переживайте, – сказал Фридеман. – Я устрою вас, как полагается. У меня в доме достаточно тепло. Дров заготовил на зиму еще за месяц до того, как пришли холода. А насчет еды не переживайте, как-нибудь проживем!

– Благодарим, брат, – сказал Эдвин. – Надеюсь, мы не создадим вам больших неудобств… Вам должно быть знакомо, как живут в монастырях братья христиане. В тесноте, но в любви и благодарении. В доме Божьем всем найдется местечко, так и здесь. Впрочем, нас всего трое.

– Это дело времени, – сказал Фабиан, на что Фридеман улыбнулся одним краешком губ.

– Очень на это надеюсь, – отозвался Эдвин. – Иногда одолевают такие сомнения, что я места себе не нахожу. Бывает, уйду в глубь леса, потом с собаками меня не сыщешь. Совесть мучает, а может, бегу сам от себя, и нигде покоя нет.

– Нам всем это чувство знакомо, – сказал Фридеман. – Очевидно, что никому в этой жизни не легко. Одни притворяются счастливыми, другие несчастными. И тех, и других связывает ложь.

– И как ты справляешься? – спросил Эдвин.

– Как-нибудь, – ответил Фридеман.

Фабиан Сарто, глядя на Эдвина, добавил:

– А ты хоть раз наблюдал за тем, как муха бьется в паутине? Вот, с тем же рвением мы пытаемся спастись от собственных похотей. Мечешься, а чем больше движений, тем хуже себе делаешь. Запутаешься и в подвешенном состоянии ждешь, когда паук избавит тебя от мучений. А его все нет и нет. Понимаешь, о чем я?

– Не знаю… Можно хоть сотню раз объяснить, а от чувства этого мне жизни нет. Порой кажется, что мы, христиане, больше страдаем, чем живем. Упускаем сквозь пальцы то, за что нужно любить жизнь.

Фабиан вновь заглянул в глаза Эдвина.

– Ты что-то пытаешься с этим делать? Не ждешь ли паука?

– Эх… я и не знаю, что тебе ответить, – Эдвин притих, устало мотая головой.

– Как есть, так и отвечай.

– Я… боюсь исповедоваться. Не помню, когда в последний раз это делал.

– Ох, братец, а что же ты об этом молчал? Делись со мной, не нужно все держать в себе. Мы ведь друзья. Мы больше, чем друзья – мы настоящие братья.

Эдвин, закрыв глаза, потер затылок.

– Как мы друг другу поможем, – сказал Фабиан, – если будем зарываться в себе? Я знаю сотню людей с такой проблемой, а в мире их тысячи… Они страдают от каждого прожитого дня, вместо того, чтобы сбросить накопленную тяжесть с души. И отчего ты боишься исповедоваться?

– Боюсь, вновь согрешу, – ответил Эдвин Нойманн, хватко взяв руку Фабиана, будто тот сейчас же в силах отнять этот страх и растоптать его навсегда. – Стыд доходит до костей.

– А зря, скажу я тебе! Я как-то разговаривал с одним аббатом. Он был по происхождению то ли болгарином, то ли греком. В общем, с его слов, суть такова: исповедь – это лишь поначалу мучительный процесс. С возрастом понимаешь, что исповедь – это подвиг, на который человек идет ради Христа. Вот когда так думаешь, то и на исповедь тебя ведут не твои тяжелые ноги, а чистое помышление. Подвиг совершает сердце, готовое к откровению. Искренняя исповедь радует Господа. Знай теперь, и не забывай, что идешь на исповедь не для своих страданий, а подвига ради, и чтобы Бога порадовать.

– Спасибо, брат, твоя правда, – просветлев лицом, ответил Эдвин, также хватко вцепившись теперь в Библию.

– Господь все усмотрел, – с тоскливой улыбкой произнес Фабиан.

ГЛАВА 7

Финстервальде был еще совсем молодым городом. Он многим отличался от прочих. Въезжая в него, вы не увидели бы ни укрепленных городских стен, ни больших ворот и центральной дороги, ведущей к сердцу населенного пункта. Как и другие недавно отстроенные города, он был по всему периметру окружен частоколом, а внутри разбит на квадратные дворики, между которыми проходили прямые дорожки.

Фридеман увидел в глазах Фабиана возмущение.

– Люди здесь в основном занимались торговлей, но теперь все в руках разбойников. Основные торговые пути пролегали от Лейпцига через Торгау на север – в Ютербог. Сейчас редкий торговец на это пойдет, потому что бродяги знают эту дорогу как пять своих пальцев. Теперь ни одному даже мелкому торговцу легко от разбойников не ускользнуть. Город грабит сам себя, потому и не богатеет.

– На одной внутренней торговле долго не уйдешь, – сказал Эдвин Нойманн.

– Зато здесь хорошо развито промысловое изготовление тканей, которое играет важную роль на рынке. Я бы и о самих людях рассказал, но это нужно делать не здесь, – он оглянулся по сторонам и добавил. – О людях вы все узнаете сами.

Как только они прошли сквозь ряды разложенных мелкими лавочниками товаров и оказались в безлюдном месте, Эдвин нетерпеливо спросил:

– Скажите хоть самую малость… что не так с людьми?

Фридеман вновь оглянулся и убедившись, что вокруг никого нет, тихо ответил:

– Жизнь здесь протекает в собственной манере, совсем не так, как вы привыкли. Это из-за редкой и пугающей суеверности жителей. Вам придется столкнуться с языческими обрядами, которые еще не канули в лету. Думаю, это связано с тем, что этим людям совсем не свойственна оседлая жизнь, но они решили попробовать ее, остановившись здесь не так давно… До них здесь кто-то жил, есть признаки упраздненной церкви. Только храмы здесь пустуют, а местные не любят пастырей.

– Так вот для чего мы и приехали… – испуганно сказал Эдвин.

– Вы должны быть готовы ко всему… – предупредил Фридеман, не поднимая головы.

– Вы были правы, – согласился Фабиан. – Лучше расскажите подробнее, когда придем.

Фридеман кивнул ему. Он шел медленно и неуклюже. Ему было тридцать шесть лет, но условия, в которых он жил, и неуемный труд сделали свое дело. К тому же, его необычайно высокий рост создавал дополнительные сложности в передвижениях. Собственный вес Фридемана давил на его больные колени, ходил он в полусогнутом положении, но, несмотря на это, казался великаном.

От беспокойно кружащего ветра со всех сторон раздавался свист. Уже наступил вечер, когда все они, закатив телегу в сарай и обиходив лошадей, наконец зашли в дом. Тепло, предвкушение ночлега под крышей и горячий чай из луговых трав – все это располагало к долгой беседе, а потрескивание огня в камине расставляло точки, разделяя одну историю от другой.

Фридеман терпеливо выслушал рассказ Эдвина о том, как они преодолели путь из Виттенберга в Финстервальде, затем предупредил об опасности, которая их поджидала в незнакомом городе.

– Старайтесь вести себя естественно, иначе вам не избежать здесь беды. Сперва нужно, чтобы вас приняли за своих, а это очень непросто. Народ здесь своенравный, буйный и на редкость упрямый. Они поклоняются Вольфу – духу леса в образе огромного волка. По древнему преданию, волки являются защитниками лесов. Именно благодаря волкам, считают люди, они живут по сей день, не зная бед.

– Так давайте завтра же положим этому конец! – воскликнул Эдвин. – Откроем им глаза, пусть примут покаяние и начнут новую жизнь.

– И даже не думайте подойти и заговорить с ними вот так прямо, – предупредил Фридеман Хофер. – Эти люди убеждены в сакральной силе идола. Для них любая попытка подвергнуть сомнению древнее предание – это оскорбление. Они могут убить вас за это в два счета, так и знайте.

– И что же нам делать? Мы не намерены так просто все оставить и уехать, – возмутился Фабиан. – Где же это их древнее предание? Какая-то книга? Кто ее написал?

– Тише! Ни в коем случае не давайте эмоциям возобладать над здравым смыслом. Нет никакой книги, но от этого их веры меньше не стало. Они думают, что Мэлвин Геллер несет в себе знания о Вольфе. Если бы вы приехали сюда годами ранее, вашей смелости не нашлось бы места. Сейчас в Финстервальде стало загадочно тихо. Но не смейте дышать во всю грудь, в любую минуту нас могут отдать палачу.

– Моя смелость от Бога, – возразил Фабиан. – Я через сотню лишений прошел, и на свои силы не полагаюсь. Вы мне лучше дайте совет, как подойти к этим людям. Достаточно уже нас пугать. Если бы мы боялись, оставались бы дома, и не искали себе приключений в чужих краях.

– Прошу вас. Ведь вы знаете стократ меньше моего, будьте добры, не пропускайте мимо ушей моих советов. От этого зависит не только ваша, но и моя жизнь.

После этих слов Эдвин ожидающе поглядел на Фабиана. Тот прятал возмущение, как мог. На секунду его лицо выдало искаженную гримасу, в которой были собраны негодование и настороженность. Это заметил Эдвин, но не Фридеман. Последний продолжал говорить:

– Я очень надеюсь, что вы дорожите своей жизнью. А если нет, то извольте мне, дорожа своей, руководствоваться простейшими правилами, которые будут служить нашему долголетию. По моим скромным подсчетам, нужно прожить хотя бы до седых волос, чтобы, оглядываясь, было что вспомнить. Впрочем, вы скоро сами все увидите, имейте толику терпения. – Он обвел всех троих глазами. Эдвин и Мануэл молчали, первый растерянно, второй угрюмо, но Фабиан решил ответить.

– А что ты скажешь о Христе? Разве Он прожил до седин? Нет, Он был еще молод, когда Его распяли. Можно долго прожить и роскошно, да проку в этом нет. В какой-то момент золото тащит на дно, а мудрость мира затмевает сердце и разум.

– Вот я вам и говорю, – продолжал Фридеман. – Полагайтесь на разум.

– Зачем вы оборачиваете мои слова вспять? Я говорил совсем не о том.

– И все же, я посоветую вам не спешить, а полагаться на здравый рассудок, прежде чем строить в бесконечных умствованиях райские палаты. Похоже, что жизнь в Виттенберге беззаботна и легка, раз вы еще при жизни пустили корни в небо.

– Мы из Лейпцига, – сказал Эдвин. – И лучше уж пустить корни в небо, нежели в землю. Там, где корни, там и сердце человека.

Фридеман лишь хмыкнул, явно показав свое упрямое недовольство.

– Помнишь, Фридеман, как Иисус накормил пять тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами? – спросил Эдвин.

– Естественно, помню, – гордо ответил Фридеман, – как такое не помнить? – Он оценивающе посмотрел на Эдвина, точно старый книжник.

– Скажи мне, неужели люди после этого последовали за Христом, полагаясь на здравый смысл?

Фридеман отвел взгляд. Было заметно, что он воспринял это, как проигранный спор.

«Странно», – подумал Эдвин, но не придал этому большого значения.

Фабиан Сарто минуту наблюдал за их разговором, затем произнес:

– Нельзя узнать Бога в совершенстве, но можно к этому стремиться с силой, превосходящей все изъяны судьбы. Бог любит настойчивость. Как только Он увидит, что мы готовы ради Него на все, награда не заставит нас ждать.

– Послушайте, братья, разве я против, что вы здесь? – сказал Фридеман тихим, немного нежным голосом. – Разве сказал я что-то против вас? Для меня большая честь, что вы приехали. Надеюсь, все у вас получится.

– У нас, – заключил Фабиан. – Мы все сделаем вместе.

– Да уж. Напали с допросами… Прости нас, брат. Нам следует быть вежливее.

– Да разве я против? – сказал Фабиан. – Все, чего мне хотелось – это ободрение. Оно нам всем нужно, чтобы не робеть. А что там до пугающих историй – это дело не наше. Что, мы мало их наслышаны, Эдвин?

– Ох, не вспоминай. Куда ни глянь, везде найдутся свои тираны и детища ада. Когда-нибудь, надеюсь, Господь положит конец нашим страданиям. Вся жизнь – как одно большое, тяжкое бремя.

– Ничего, все это временно. Наберемся терпения и целомудрия, а немного погодя Господь все расположит по своим местам.

Эдвин был сдержан. Он гордился своим другом. Где-то внутри он всегда оценивающе смотрел на Фабиана и замечал, что тот кроет в себе бо́льшие силы, чем те, что сходу бросаются на глаза. Жизненная энергия била из него, как молодой родник. Он загрубел от непростой судьбы, но вместе с тем продолжал оставаться безропотным христианином.

Тем временем усталость напомнила о себе и вежливо пригласила иззябших путников ко сну. Добрые два первых часа Фридеман громко сопел, свистел и поскрипывал зубами, не давая гостям уснуть, но вскоре они перестали его слышать.

Он проснулся только потом, чтобы подкинуть дрова на остаток ночи. В мелькающем свете огня было видно, как тихо стоит на коленях и молится Фабиан Сарто. Радостно улыбаясь, Фридеман подобрал дрова и подполз к печке, открыл ее, и, подставив лицо горячему потоку воздуха, бросил на угасающий огонь поленья. Затем прополз обратно и, нырнув под покрывало из шерсти, закрыл глаза.

Близился рассвет. Эта долгая ночь впитала в себя всю усталость миссионеров и подарила им долгожданный отдых.

Часть II

ГЛАВА 1

Финстервальде,

дек. 1521 – фев. 1522 г.г.

Ранний мороз оплел окна колючими узорами. Эдвин мог часами сидеть, размышляя о чем-то важном и очарованно изучать изморозь. «Ее будто выдумал мастер-стекольщик» – думал он. Солнечные лучи пробивались в дом, играя радужными цветами, отраженными от красного нефрита, кусок которого Фридеман оберегал, как последнее богатство Земли. Спустя час мороз отступил, открыв вид на прекрасное убранство безлюдного заснеженного двора.

Эдвин совершил утреннюю молитву, подвязал рясу, накинул и примял капюшон, спрятав уши, и, потягиваясь, вышел на крыльцо. Пар густо поднимался от него, растворяясь в холодном воздухе. Эдвин почти продрог, в то время, как Мануэл, по-прежнему не промолвивший ни слова, отправился проверить лошадей, – за ним тянулась в глубоком снегу цепочка следов.

Затем дверь отворилась вновь, и к Эдвину присоединился Фабиан. Они оглядывались по сторонам, полные решимости разорвать оковы греха, окутавшие эти места. Желание вернуть непокорных язычников к истине было необоримым.

Эдвин легко похлопал Фабиана по спине, указав на старый искривленный крест, буквально повисший на одной из башен храма – на двух других крестов не было вовсе. Обходя храм стороной, они обратили внимание на небольшое кладбище. Скромные кресты с надгробиями были запорошены снегом.

– Нужно восстановить заброшенный храм, – предложил Эдвин.

– Я иногда думаю: почему люди все так усложняют? Строят храмы, кончики которых чуть не достигают небес, иногда вместо монастыря целые крепости строят. Вспомни, как делал Христос: идет прямо в горы, садится на камнях и учит. А мы? Ну, кем мы себя возомнили? Нам подавай правильные строения, высокие кафедры, удобные резные скамьи из вишневого дерева, скульптуры, колонны. Эх… ну что с этим теперь можно поделать? Раз теперь так принято, раз люди к такому привыкли, нам и деваться некуда. Будем восстанавливать. – Фабиан сделал паузу, но так и не смог смолчать. – А священники… Я просто диву даюсь! Как наряжается в наши дни священник: смотришь на него, а он идет вальяжно в тунике из дорогого льна, а на другого глянешь – в покрытом позолотой кафтане из яркой парчи – загляденье. Только вот Божьему Духу это чуждо.

– Не осуждай их, брат. Бог ведь и Сам все видит. Скажи, а мы что сделали? Сражаемся ли мы с грехом кость в кость?

– А разве не сражаемся? – возразил Фабиан. – Мне ради креста многое пришлось сделать. Кто бы что ни говорил, а я знаю, как труден этот путь.

– Вы еще не до крови сражались, подвизаясь против греха20, помнишь эти слова?.. – Эдвин произнес это с трудом, и от собственных слов ему стало не по себе, будто он лишь сейчас осознал их смысл.

– Представить страшно, на что пошел Господь ради нашего спасения. Вот так добровольно вознестись на крест… Умереть на древе ради спасения грешников. Сможет ли человек когда-нибудь такое понять…

– Бог поможет, – сказал Эдвин, скрестив от холода руки.

Незаметно поднявшаяся, пока они говорили, метель кружила так свирепо, что создавалось ощущение, будто она вот-вот ворвется в дом. Следы Мануэла почти стерлись под ее натиском. Ветром забавляется природа, а человек едва ли способен ее понять. За последние несколько дней ветер сорвал оставшиеся сухие шишки с тяжело повисших рукавов пихты. Стены домика еле сдерживали его натиск, сберегая в доме так необходимое людям тепло.

Фабиан, отмахнувшись от метели, словно давая понять, что и она не остановит его, не угасит в нем пыл, продолжал:

– И все же главный подвиг Христа не в этом. Самое важное, как я считаю, случилось Гефсиманском саду. Боль сдавливает мою грудь, когда я пытаюсь представить, что творилось в сердце Иисуса в ту ночь… Я свои-то грехи снести не могу – слишком тяжело они сидят на сердце. Только исповедь приносит покой, но и он недолговечен: одно наседает на другое, и вот за спиной новый мешок с камнями. На кого ни взгляни, все тонут. У каждого на шее свой камень.

Эдвин потер шею, затем лицо, поправив капюшон и переведя дыхание, приготовился слушать дальше.

– Теперь представь. Иисус Христос опускается на колени, молится за всех людей мира, и в эту самую ночь Его сердце пронзает боль за каждый отдельно взятый грех всего человечества…

Устоялась тишина. Фабиан скорбно проговорил:

– На лице Иисуса выступили капли крови…

Фабиан снова остановился, не сумев поставить голос. И спустя минуту голос его еще не восстановился, но Фабиан все же высказал:

– Мы легче пыли… что мы можем без Бога?..

– Я помню, в саду Иисус сказал: «…душа Моя скорбит смертельно». – Просил учеников бодрствовать в ту ночь.

– И они спали, как младенцы. А теперь мы спим. Кажется, ничто уже не способно нас разбудить.

– Может, мы именно за этим и приехали сюда, Фабиан?

– Все верно! Давай начнем работу. Время идет, а мы ничего не сделали.

– Начнем, – согласился Эдвин.

Фабиан вернулся в дом для поиска подручных средств. Фридеман сидел за столом на грубом табурете, делая какие-то записи. Судя по всему, он записывал что-то важное, поскольку не обращал внимания ни на что вокруг себя. Фабиану пришлось встать прямо перед ним, чтобы тот ответил на просьбу дать им необходимые инструменты.

– Мы заметили в небольшом отдалении храм, который, видимо, давным-давно заброшен. Неужели некому за ним ухаживать?

– А… это бесполезно, – кратко ответил Фридеман.

– Почему бесполезно? В нем мог бы поселиться Сам Господь, понимаете? Я порой резок в своих высказываниях, но я отнюдь не это хотел сказать, осуждая большие кафедры и церковные строения… нам очень нужна эта церковь.

– Ну и скажете же вы, – горько улыбнулся Фридеман.

– А что такого? Разве я что-то веселое сказал? – спросил Фабиан.

– Нет-нет, ничего такого, что могло бы меня порадовать. Просто вы не знаете всей ситуации.

– А вы нам ее и не собираетесь раскрывать, я прав?

– Ну почему же?

– Тогда может начнете? – спросил Фабиан, готовый уже провалиться сквозь землю от нетерпения.

– Я вынужден напомнить вам, что вы гость, – надувшись, сказал Фридеман. – Вы глухи к моим словам. Я не буду повторять вам все по десять раз.

– Все, – сказал Фабиан. – Мое терпение окончательно лопнуло. – Сколько вы будете крутить нас вокруг пальца? Говорите все прямо, как есть. Мы рискуем своими жизнями ради этих людей, а вы спокойны как дитя, играете со своим камешком.

– Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими. Мир потому не знает нас, что не познал Его21, – раздражающе спокойным тоном произнес Фридеман. – Ладно, вы меня простите… Что-то я и вправду много стал умалчивать. Поймите, я здесь совсем один…

В сидячем положении из-за своего роста он был похож на саранчу. Ногами неловко оттолкнув от себя табурет, Фридеман привстал и ткнул рукой в угол, где стоял ящик с плотницкими и столярными инструментами.

– Вот вам инструменты. Сами убедитесь, что заржаветь им я не давал. Как вы думаете, почему кресты чуть держатся на том храме? Неужели вы смеете полагать, что я не пытался их поставить? – гневно бросил Фридеман. – А, впрочем, думайте так. Мне хочется увидеть, как у вас самих это получится. Я пойду с вами, но помогать не стану. Потом скажу, почему.

Эдвин стоял у двери, изумленно перебирая пальцами пояс. Фридеман уже не вызывал у него доверия, но и пренебрегать его словами, было бы неразумно.

Фабиан тоже заметил странность, но сделал совсем другой вывод. Обманувшись словами хозяина дома, он предположил, что такие неровные манеры могут быть связаны с долгим одиночеством, а не с положением дел в городке, и бояться им нечего.

Фабиан отвел Эдвина в сторону и тихо сказал:

– Возможно, Фридеман просто-напросто отвык от людей. Мы можем и должны ему помочь.

– Не думал я, что все так начнется…

– Могло быть и хуже.

– Да, это точно. Другого выбора у нас все равно нет, – ответил Эдвин Нойманн. – Он знает больше, чем говорит. Я думаю, нам стоит прислушиваться к нему хотя бы до тех пор, пока что-то не прояснится.

Фабиан кивнул ему и пошел к Фридеману, чтобы перевести разговор на дружеский лад. Тот уже вел себя как прежде, будто никакого напряжения и не создавалось.

Мануэл вернулся в дом, мельком глянул на них и молча вышел. Вскоре они услышали, как он перекладывает дрова, наваливая их к северной стороне дома, откуда сквозь стены все же пробивался ветер.

Вскоре все трое вышли из дома, но не успели они пройти и сотни шагов в направлении к покосившемуся храму, как Фридеман вдруг сослался на какие-то дела и отказался идти с ними дальше. Пришлось идти без него. В дороге они оглядывались по сторонам, надеясь никого не встретить.

– Нужно идти не спеша, – прошептал Эдвин, – как нас предупредил Фридеман. Ему ведь виднее, а в послушании зла нет. Это всяко лучше, чем обнажать мечи, как Петр.

– Слова острее, вот их и обнажим! – ответил Фабиан. – Ты ведь помнишь, что было вначале? Еще до того, как появилось все сущее, Слово уже было произнесено – и в нем Бог.

– В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог22, – торжественно произнес Эдвин Нойманн, прокладывая первую тропу сквозь хрусткий ковер мокрого снега. Они были первыми. От тропки-улочки, и так не особо натоптанной в этот час, в сторону храма совсем не было следов.