Ольф. Книга вторая

Гримаса, которую я соорудил на лице, сообщила Сусанне, что ее ждет в скором времени – как через некоторое время вне сего милого заведения, так и сразу же – внутри. Даже обидно стало, что не увижу. Честно говоря, за такое я бы заплатил.

– Нет! – Сусанна сжала кулаки. – Там он придумает что-нибудь, и будет только хуже! Не только мне!

Зря она это, которое в конце. До сих пор режиссер был на ее стороне.

– В таком случае, идите-ка вы оба…

– Пожалуйста! – Сусанна кинулась ему в ноги. – Не выпускайте его, он мне жизни не даст, со свету сживет! Убьет!

– А если снимешься – не убьет?

– Тогда убивать будет поздно.

Калькулятор в уме режиссера громко щелкал.

– Сделаем иначе.

По его сигналу взяли меня в кольцо.

Трезво оценив ситуацию, я попытался протиснуться к двери:

– Пусть остается. Не больно-то надо. А я пошел. До свидания.

Не получилось. Несколько крепких рук вцепились, и через миг обе пары конечностей оказались связанными. Меня переместили на кухню, где складировали на табурет, как чужую посылку. С тем же пиететом.

– Будешь вякать – добавим кляп.

– Спасибо! – Довольная Сусанна бросилась к дверям. – А я за документами…

Ее перехватили так же, как меня. Режиссер приказал команде доставить новую актрису на съемочную площадку и перекрыть пути к бегству.

– Доверимся слову Наташи, до сих пор она не подводила. Все по местам!

До Сусанны начало доходить.

– Нет! – У нее даже голос сорвался.

На крик никто не реагировал, здесь это, как видно, привычное дело. И шумоизоляция в студии – на уровне. А если будут проблемы, в кармане режиссера ждет своего часа визитка с телефоном. Профессионалы.

Одна бровь режиссера поползла вверх:

– Нет? А мне казалось… То есть, вас выпустить? Обоих?

Он знал, куда надавить.

– Не надо.

– Вот и ладненько.

Сусанна прятала лицо от настраивавшейся на нее камеры и бормотала под нос про папу и связи, а я, спеленутый, как буйный грудничок, наблюдал за происходящим с безопасного расстояния. Взгляд бывшей подружки выказывал желание придушить меня прямо здесь и сейчас. Я с ехидной улыбочкой показал ей язык. А глазами – на главную сцену: давай, мол. Ко мне никаких претензий, сама напросилась.

Сусанна болезненно уставилась на то, как экранному напарнику наводили лоск на орудие производства.

– Может, для начала в массовке…

Режиссер едва удостоил ее ответом:

– Не тебе решать. Сцена шестая! Приберите на постели! А новую актрису… как тебя?

– Сусанна. Сусанна Задольская. Задольская, слышите?!

– Отличное имя для титров, само просится на обложку. Звучное и с намеком. Ее вместо Зины.

Внимания на новенькую режиссер больше не обращал, зато обратили другие:

– Чего стоишь? Раздевайся.

Безысходно озираясь, Сусанна принялась разоблачаться. Два представителя околосъемочной братии оказывали необходимую помощь. Заволновалась гримерша, готовя реквизит к очередной схватке с действительностью. На дернувшейся от неожиданности голове Сусанны устроили художественный беспорядок: дескать, прическа все равно растреплется, пусть уж сразу будет пригодна для живописных кадров в нужном ракурсе.

Поняв, что колебаниями от безоговорочного «Не-ет!!!» до «Ничего не поделать» она только мешает слаженной работе профессионалов, Сусанна отдалась неизбежному. Чужие руки четко и быстро освободили ее от ненужного и теперь всеми способами боролись со следами врезавшихся в кожу веревочек.

Странно, но в этой пропитанной нездоровым ажиотажем атмосфере Сусанна вдруг воспрянула духом. С осознанием, что отбрыкаться невозможно, ее кинуло в другую крайность. Казалось, окутавшее новизной невообразимое происходящее – очередная серия в фильме ее жизни, где произошло много не менее небывалого, а произойдет еще больше. «Если нельзя избежать – постарайтесь получить удовольствие от процесса» – говорят циники и американские полицейские. И Сусанна. Когда ее сочный корпус опустился на расстеленный шелк, к ней двинулся партнер по съемкам, брутальный мен с безучастным лицом. В конце трудового дня новая актриса его не волновала и на подвиги не вдохновляла. Зато Сусанна… Ее взгляд замер на середине партнера – чувственно, умиленно, по-настоящему любя, как женщины смотрят на маленьких детишек, прежде чем их приласкать. Режиссера ударило идеей, он выставил указательный палец на облизнувшуюся Сусанну и гаркнул оператору, который не понял жеста или попросту не увидел его:

– Умер, что ли?! Давай! Крупный план!

Съемочная площадка закопошилась – приказ начальника оказался палкой, разворотившей муравейник. На миг всем стало не до меня. Я изогнулся червем, приподнялся с табурета и на связанных ногах проскакал к окну. А как открыть? Единственный инструмент – зубы. Вцепившись ими, я провернул ручку, потянул ее на себя и, когда тело переваливалось наружу, взмолился:

– Откройся родной!

Корабль висел в ожидании этажом ниже, невидимая крыша находилась как раз подо мной. Впустит ли корабль хозяина через верх?

Выбора не было, как и времени на раздумья. Если все пройдет не по плану, главное – не расшибиться насмерть, тогда есть шанс вернуть корабль и здоровье. Если в обратном порядке, то дело затянется на годы. Все это промелькнуло в голове за секунду жуткой невесомости при свободном падении.

Челеста вытаращила глаза – я грохнулся с потолка прямо на постель, едва не раздавив бедняжку.

– Мио Дио… – Она стала развязывать на мне ремни.

Освобожденные руки схватились за «Калашникова».

– Вай ди ла ди нуово? Фар ведерэ кванто стэлле чи соно ин чьело? Вадо кон тэ.*

*(Ты снова туда? Показать им, где раки зимуют? Я иду с тобой)

Настрой напарницы порадовал. Явно хочет со мной.

– Держи. – Я вручил ей карабин.

Корабль поднялся на крышу многоэтажки. Проще, конечно, войти через окно…

Нельзя. Зачем светить нечеловеческие возможности, когда можно этого не делать?

С крыши мы с Челестой спустились на нужный этаж. Звонок, стук, два звонка, два стука и весь цикл еще раз. У меня память хорошая. Лязгнули отпираемые замки – медленно, один за другим. Я стоял сбоку, а перед дверным глазком улыбалась коварная итальяночка, за чьей спиной прятался карабин.

– Вы от кого?

– Она со мной. – Уперев ствол в живот открывшему, я заставил его попятиться в помещение. Челеста прикрывала тыл.

– Не двигаться!

Ошарашенные лица воззрились на меня, стараясь понять, не во сне ли все это. К сожалению, некоторые не поняли слов. Или не поверили.

– Стоять, я сказал!

Легкое нажатие на спуск… Оглушительно громыхнуло, с потолка посыпались осколки люстры и штукатурка. Присутствующие послушно замерли. Как статуи. В самых неестественных позах, теперь безоговорочно поверив в реальность происходящего.

– Запись с камеры – мне, – приказал я.

– Что будешь с ней делать? – полюбопытствовал режиссер.

Вместо ответа я бросил исполнившему мою команду оператору:

– И весь архив. Вообще все, что наснимали сегодня и раньше.

Студия мне откровенно не нравилась, захотелось нанести максимальный урон.

– Не надо, – осторожно вставил режиссер как бы с заботой обо мне. – Тебе не уйти с этим далеко, я уже нажал кнопку. Уходи по-хорошему, пока есть время.

– Архив! – Ствол качнулся в сторону помощника режиссера.

Мне с опаской указали на стальной бухгалтерский шкаф. Стальной шкаф – это не сейф, внутренний язычок замка разлетелся от одной пули. Рядом кто-то сел от неожиданности, многие терли заложившие уши. Мешать мне никто не осмелился.

Прихватив коробку с дисками, махом головы я указал Челесте на дверь:

– Отходим.

Естественно, о лифте даже не думалось, мы понеслись вверх по лестнице. Погони не было, героев в съемочной группе не нашлось, никто не хотел нарываться. Все надеялась на охрану-«крышу». Охрана запаздывала – никто с их точки зрения за несколько секунд подъезд покинуть не сможет, а им еще вооружиться нужно, после чего добежать или доехать, в зависимости от дислокации. Приятно, когда противник тебя недооценивает. Ввалившись в корабль, мы в изнеможении опустились на пол. Глаза Челесты, недавно серые и безжизненные, снова блестели, как угольки в камине. Вот и замечательно. Деятельность – лучшее лекарство от всего.

– О прэзо ун бэлло спавэнто!*

*(Ну и натерпелась я страху)

Бэлло, говорит. Значит, все хорошо. То есть, прекрасно, насколько я понимаю в итальянском.

Глава 3

Не терпелось рассказать Полине о том, что я узнал и о чем догадался. Это перевернет ее жизнь. В смысле, что возвратит в правильное положение с головы на ноги. Дополнить бы сведения тем, что раскопает сослуживец… Альфалиэль – не бог, он мерзавец, который присвоил полномочия бога. Причем, только права, без обязанностей.

Утро вечера, говорят, мудренее. Вот и проверим.

Корабль стоял в лесу.

– Мэ льай фатта бэлла ма нон вольо риаприрэ уна феррита. Оньюно э фильо делле проприо ационэ.*

*(Ты сыграл со мной скверную шутку, но я не хочу бередить старую рану. Каждый сам кузнец своего счастья. Буквально: каждый сын своих дел)

Мы по очереди приняли душ, смыли грязь последних часов – ту, которую можно смыть. Остальное удалит только время. Когда Челеста, ожидая меня снаружи, мерила шагами полянку, то едва не вляпалась в оставленную каким-то животным лепешку.

– Ке скифо!* – вырвалось у нее. Или что-то похожее.

*(Вот, гадость)

Скифы? Я усмехнулся. Одна из загадок – с нелюбовью к древней истории причерноморских степей – разрешилась.

Сейчас напарница привычно мазалась чем-то в туалете перед отходом ко сну, а я перебирал добытые диски. Техники, чтобы посмотреть, на корабле не было, но обложки говорили за себя. Челеста удостоила трофей косого взгляда и долго морщила носик.

Запись с Сусанной я положил отдельно. Хорошо, если не придется воспользоваться как компроматом, но учитывая ее несговорчивость и изобретательность…

Мозги вдруг заклинило: на втором плане одной из обложек красовалась физиономия Игорехи. Он и здесь успевает?! Я включил телефон и набрал товарища сержанта.

– Не спишь?

– Уже нет. Нужна помощь?

– Ты обошел молчанием одну составную моей просьбы.

Он помолчал.

– О парне, которого похитили? – донеслось тихо.

– Откуда его похитили и за что?

– За дело. – Чувствовалось, что говорить Игорехе не хочется. Зато стало понятно, что он в курсе событий.

– За что его убили?

– Что? – Повисла тревожная пауза. – Убили?

– Я видел труп.

– У меня другая информация. Его поймали и потащили к твоей землянке, а когда поняли, что там занято, отправились к дальней избе.

– Куда? – не понял я.

– Километрах в пяти, если по реке, стоит охотничья избушка.

– Но я видел в воде труп.

Игореха мрачно выдавил:

– Значит, не довезли. По мне, так правильно. А что ты сделал бы с человеком, который спит с твоей невестой, обрюхатил молодую жену… и, возможно, не только ее? И перепортил еще добрую половину девчонок деревни.

– Сильно. Все – один? Ты в это веришь? Может, кто-то оговорил беднягу, а вы…

– Филипп с Антоном своими руками его с Настюхи сняли. А до того – утек, когда застукали сразу с несколькими нашими… и моей. Так что я плакать не буду.

– С твоей сестрой? – уточнил я, вспомнив дикую ссору с Полиной.

– С моей несостоявшейся женой.

– Полина – твоя бывшая невеста? – вырвалось у меня.

Рот захлопнулся, я прикусил язык, но поздно. Медленно растягивая слова, Игореха осведомился с подозрительностью, замешанной на отдающей стальным лязгом опасной жесткости:

– Откуда ты ее знаешь?

Вот же, прищемил больную мозоль или что там обычно прищемляется. Пришлось изворачиваться.

– Заблудился как-то, наткнулся на парня с девушкой, оказались Полина с Филиппом. Они помогли мне с ориентацией в пространстве.

– Она – с Филькой? Где?!

– На окраине деревни.

Игореха растерянно выдал:

– В лесу – вдвоем? Почему?!

– Филипп сказал, что брат просил сопровождать девушку, – прекратил я бессмысленный ревнивый приступ. – Мне почему-то подумалось, что ее брат – это ты.

– Антоха ее брат. С Филькой он не разлей вода.

Помолчали.

– Эккоми.*

*(Вот и я)

В рубке словно цветной фонарик включили. Это явил миру свет воскресший источник оптимизма – обаятельная Челеста. Она увидела, что я разговариваю телефону, ладонь виновато накрыла рот, и легкая фигурка опустилась на другой край постели.

Я продолжил:

– Еще. У меня интересный диск в руках. Не подскажешь, как тебя в актеры занесло?

Игореху взорвало:

– Откуда?! Я весь тираж выкупил и уничтожил! Из-за этой пакости – друг подработать затащил – я невесту потерял! Где ты его достал?!

– Успокойся, где взял, там уже нет. Этот, как понимаю, был последний. И его тоже больше нет.

Уперев в коленку, я переломил диск.

Взгляд машинально упал на следующий. Язвенный кысь, ни крота в твой колодец… Снова знакомое лицо. Вот, значит, на кого ссылалась Сусанна. А я думал, что у нее знакомых Наташ как ворон на помойке.

Сей выкидыш неуклюжего арт-хауза именовался «Студенки». Название – большими буквами на фоне разверзшейся… скажем так, Наташи, той самой, с вечеринки у Раи. Обрамленной… особо выдающимися частями представителей всей творческой группы. Глупо хихикающая мордочка Наташи составляла малую часть композиции, взгляд привлекала не сама Наташа, не ее безумно выпяченная «композиция». В глаза бросалась вторая девушка с той же обложки. Мне она была неизвестна, но яркое запоминающееся лицо неуклонно возвращало к себе из прочих ландшафтов. Я никогда не видел эту девушку, мы никогда и нигде не пересекались, это точно, иначе я бы запомнил. Такие лица не забываются.

Гладкая кожа. Изогнутые крылья бровей. Зовущие скулы. Предупреждающие о жесткой страстности чуть прикушенные губы. Она могла бы стать усладой глаз и тела какого-нибудь султана, ценителя гениальности женской красоты. Глядя в объектив камеры, она мечтала о чем-то подобном – быть царицей любви и повелевать мужчинами, для чего и пользовалась дарованными природой возможностями.

Гибкая спинка. Проворные руки. Жмущиеся друг к дружке вкусные полусферы. И лицо – непохожее на постные физиономии прочих героев, старавшихся изобразить страсть. Или хоть что-то.

Этот диск я отложил к компромату на Сусанну. Пусть полежит. Авось, не пригодится.

Игореха осведомился:

– Я слышал треск. Это он?

– Да. Забудь. Пусть прошлое остается в прошлом.

– Спасибо. – Игореха вдруг приуныл. – Я соврал. Не из-за фильма меня Полина бросила. Из-за паскудника, которым ты интересуешься. Участие в тех съемках… – Раздался звук, будто собеседник сплюнул. – Оно было поводом. Она… Они все в него влюбились. Как такое может быть?

– В жизни все может быть, по себе знаю, – констатировал я, чтобы что-то ответить. – Похоже, парень смышленым был, умел подобрать ключи к женскому сердцу, впечатление произвести, в нужное время нужные слова сказать. Ухаживать, наверное, не забывал. Любовь, ее же надо завоевывать, а потом защищать.

– Все-таки его не убили, – протянул Игореха задумчиво. – Антоха сказал, они раздели его, чтобы не удрал и чтобы помучился. Ну и просто поиздеваться. Простительно же, после всего, что тот натворил?

– А одежду – в реку?

– А его – в сторожку. Привязали, заперли, раз в несколько дней кормить ходят.

– ХодЯТ?! То есть…

– Говорят, что до сих пор ходят. Спрашивали, не изъявлю ли желания показательно наказать или не проявлю ли какой фантазии насчет показать наказательно. Как-никак, я тоже сторона пострадавшая.

– Километров в пяти, говоришь? По течению или…

– Вверх.

– Ясно. Пока.

Палец вдавил «Отбой» и не отрывался, пока телефон не выключился полностью. Я обернулся к Челесте.

Умаявшаяся и успокоившаяся, она спала в своем углу. Правильно, спи, моя маленькая. Пусть тебе снится все самое прекрасное и приятное. Я охраню ажурные переплетения сна от вторжения прокисшей действительности. Любым путем спасу вытканный подсознаньем призрачный мир от угроз и несчастий. Во сне и наяву. Я – твой страж. Твой рыцарь. До сих пор бездарный и неумелый, отныне я изменюсь. Ничто больше не потревожит твой сон. И твою жизнь. Я сказал.

Лев Толстой заметил однажды, что большая часть мужчин требует от своих женщин достоинств, которых сами они не стоят. Может быть. Я не требую от тебя, милая и непонятная итальяночка, ничего сверх того, что ты даешь мне сама, а это столько… Не передать словами. Мне стыдно за себя, неумеющего отблагодарить равноценно.

Я вытянулся на своей половине кровати. Не спалось. Челеста лежала рядом, окутанная невидимыми миражами. Подрагивала во сне. Ее кожа волшебно мерцала и переливалась. По пульсирующей жилке на шее было видно, как бьется сердце – спокойно, дремотно, никуда не торопясь.

Ночь. Будуар ака постель, то бишь кровать. В глазах – звезды. В теле – гармония. В мыслях – ясноокая жрица Альфалиэля, с которой светло. Рядом – та, без которой темно. Вот ведь, ежик мать его бегемотиков. Мне хотелось быть с обеими. Честно. Брысь дурные подозрения – не вместе. Просто с каждой из них.

С Полиной – как ни с кем и никогда. Она – Эверест, на который мне никогда не взобраться своим ходом.

С Челестой… тоже. Она – мой перпетуум мобиле, шило, что не дает почивать на лаврах. Это мой ребенок, о котором нужно заботиться, и мать, которая переживает за каждый шаг. Моя богиня и забавный ручной зверек. Принцесса и просто друг. Друг, за которого в огонь и в воду.

Веки устало закрылись. Злодей Морфей размыл сознание, как чернильную кляксу водой. Перед глазами вставали образы, один другого прелестней.

Челеста.

Полина.

Сусанна. Тьфу, вспомнил на свою голову. Прочь, нечистая.

Сон сняло, как платье куртизанки. Я перевернулся на другой бок. Вот, так-то лучше. Хррр…

Снова разбудило чувство опасности.

– Челеста?

Я отшатнулся. Тонкие руки держали маникюрные ножнички, которые мы купили в Париже.

– Ми скузи, Ольф. О волюто тальяре квесто капеллино…*

*(Прости. Я хотела срезать этот волосок)

Маленький пальчик указал на мое ухо.

Волосок. Я иногда сам срезал. Если вспоминал.

– Не надо. – Я ласково отвел руку с ножницами. – Сам. Потом. Спи.

– Комэ воррэй сапере тутта ла верита ди тэ…* – прошептала Челеста, отворачиваясь.

(Как бы я хотела узнать всю правду о тебе…)

Глава 4

– Одджи э иль мио комплеанно. О венти анни.*

*(Сегодня мой день рождения. Двадцать лет).

Челеста смотрела в потолок и улыбалась.

– И тебе доброго утра.

Она резко поднялась, грациозно влилась в халат и встала передо мной, взбудораженная до непереносимости.

– Венти!*

*(Двадцать)

Последовал указующий удар в грудь и две вспышки растопыренными пятернями.

– Смотреть на тебя? Глаза открыть? Закрыть? Два раза?

– Одджи!*

*(Сегодня)

Непонятным движением Челеста показала на все, что находилось вокруг, и в то же время ни на что конкретно. Чего хочет?

– Хеппи бездей ту ми…* – запела она.

*(С днем рожденья меня)

– Ту ми? – бессмысленно повторил я неправильное окончание песенки, известной практически всем и давно ставшей международной.

– Твенти!*

*(Двадцать)

– Двадцать? Сегодня? Значит, у тебя день рождения? Так чего же молчишь?!

Я схватился за одежду.

– С меня подарок!

Подарок в исполнении владельца корабля мог быть единственным: доставить именинницу туда, куда сама она попасть не в состоянии. Эх, будь у меня такая возможность во времена до Сусанны…

Глупо сожалеть о невозможном. Так подростки смотрят на, с их точки зрения, древних старперов за рулем крутых тачек: «Ну почему они, а не я?! Мне нужнее!!!»

Милостью небес или какими-то неизвестными мне заслугами я стал обладателями тачки, что даже в самых смелых снах не снилась таким завистникам. Возможно, в былые времена на таких же кораблях летали мои предшественники, которых позже назвали богами. У индусов, например, летающие аппараты из легенд назывались виманами, слово обозначало как царский чертог, так и колесницы, на которых путешествовали упоминавшиеся в Ведах арийские божества. В Махабхарате сказано, что вимана Майасуры имела двенадцать локтей в длину и метала пылающие снаряды. В Рамаяне внешний вид воздушной колесницы сравнивается с солнцем и облаком. В «Шакунтале» вимана пролетает сквозь тучи и покрывается брызгами, а посадка у нее настолько мягкая, что пассажир не заметил, как приземлился. Вимана могла домчать владельца «до любой точки земли и неба». От прямых аналогий бросает в дрожь. Виманы имели параллели в греческой мифологии. Взять колесницу Гелиоса, например. У древних германцев упоминается солнечная повозка. Список можно продолжать бесконечно. Значит, были времена, когда хозяева кораблей (или их временные владельцы) не скрывались? Если учесть, что сейчас о них остались только легенды, то «выход из тени» ничем хорошим для них не кончился.

Но меня больше волновали собственные проблемы. Не давал покоя вопрос: что могло произойти с истинными хозяевами корабля, чтобы вот так бросить бесценный аппарат, да еще допустить попадание в чужие руки? Руки бывают разные, и страшно подумать, если бы вместо моих попались недобросовестные или жестокие.

Итак, корабль остался без присмотра – временно или постоянно, не в том суть. Почему соплеменники космического туриста или представители завода-изготовителя не прилетели, чтобы исправить ситуацию, которая может привести к войне за мировое господство и даже к установлению Империи? Почему не забрали, не выкрали, не разбомбили, в конце концов, если по какой-то причине нельзя доставить чужеродный аппарат обратно в привычную для него среду обитания? Почему «защита от дурака» настолько примитивна, что передает управление любому, кто нацепит медальон? Неужели на той планете или в том времени, где и когда сделан корабль, все настолько честны и благородны? Вот бы туда попасть. Как сказал Петька Чапаеву в анекдоте, когда за карточным столом игроки объявили, что «Джентльмены верят друг другу на слово»: «И тут карта мне ка-а-ак поперла!..»

Нет, сказал я себе, когда первая эмоция схлынула и работа мозга вернулась в привычное русло. Не стал бы я там жульничать. А впрочем…

Никогда не говори «никогда» – так гласит народная мудрость. Пока не попробуешь – не узнаешь. Другое дело, что не все в жизни нужно пробовать, о вкусе дерьма достаточно услышать от других.

От глобального мысли вернулись к локальному – к полету-подарку для Челесты. Куда податься: юг, север, запад, восток? В голове все перемешалось и словно бы свалилось в глубокий колодец, ничего дельного не могло выбраться из глубин, отпихивая не менее достойные варианты чудес всего мира. Колодец… из глубин… Есть решение! Солнце-море-горы и прочие пляжи подождут, сегодня удивлю спутницу пещерами. А то, что сам этого хочу – чистое совпадение, так как ныне все будет исключительно ради именинницы.

У местных пещер – имею в виду родные российские, вместе взятые – есть неприятные особенности: одни опасны, поскольку не проверены, другие под замком, а третьи, истинные жемчужины, которым заграничные конкуренты в подметки не годятся, не рекламируются и потому неизвестны. Широко известная в узких кругах Кунгурская превращена в выхолощенный аттракцион, после того как внутренности электрифицировали, а грубые камни, стимулирующие азарт первопроходца, сменили железными лестничками-тропинками с оградой по бокам. Когда первых туристов ползком вводили через дыру с факелами в руках – это было приключение. Теперь на месте узкого лаза – железобетонный коридор с воротами. И везде – провода. Тьфу на них. Хочу жути и мрака, чтобы под ногами осыпалось и хлюпало, с потолка капало, и дух захватывало.

Вспомнились посещенные в детстве пещеры на плато Лаго-Наки. Насколько помню, они закрыты на ключ, а ломать железные двери «для посмотреть» не хотелось.

Но у меня бездонные возможности найти по-настоящему дикие пещеры в любой точке мира. Их тысячи, десятки тысяч, и все ждут, пока появится техника вроде моего корабля, чтобы к ним добраться. А я строю маршрут по известным точкам. Почему?

Стыдно признаться. Боюсь. Теперь, когда весь мир у ног, лезть в неисследованную пещеру, где меня завалит на веки вечные? Увольте.

Мы полетели в Австрию. Во-первых, разница во времени: там еще рано, и если заявится к нам кто-то посторонний, то не скоро. Во-вторых, не сезон: лыжники и сноубордисты только что откатались, теперь съедутся в феврале, если погода не подкачает. Снежные мосты над трещинами в скалах очень тонкие.

Пещеры Айсризенвельт на плато Тенненгебирге – там все именно так, как я люблю: нет электрического освещения, туристы ходят с карбидными лампами. А сейчас нет и туристов. Корабль влетел внутрь огромной каменной полости, дальше мы отправились на своих двоих. В смысле – полезли. Поползли. Где как. Челесту поразила система невероятных залов с переходами. Лед и камень. Дикость и мощь природы, перед которой человек кажется песчинкой. Челеста почти прыгала от счастья, раньше она ничего подобного не видела.