Лондон в огне

Действие Акта распространялось на моего отца, ведь его не объявляли цареубийцей. Однако после Реставрации батюшка отверг королевское милосердие, и теперь мы с ним расхлебывали последствия его выбора. Я любил отца, но иногда испытывал к нему жгучую ненависть.

Матушка желала для меня другой жизни. Это она уговорила батюшку отдать меня в школу при соборе Святого Павла. Матушка мечтала, чтобы я стал проповедником или законником – иными словами, человеком, который зарабатывает на жизнь своим умом, а не руками. Но через несколько лет моя мать умерла. Отец, чьи дела пришли в упадок, забрал меня из школы и привязал к себе, сделав своим подмастерьем. Ну а после Реставрации он совершил свой последний безрассудный поступок, тем самым загубив и свою жизнь, и мою.

После завтрака я сказал отцу, что мне нужно в Уайтхолл.

– А-а, в Уайтхолл, – повеселел батюшка. – Там казнили особу королевской крови. Помнишь?

– Тише, сэр. Ради всего святого, замолчите.

Но я отправился не в Уайтхолл. Вернее, не сразу.

Я собирался идти туда пешком, но дорога до Вестминстера, Уайтхолла и Сити оказалась забита лондонцами – пешими и конными, в каретах и повозках. Люди увозили из города стариков и больных, кое-кто из недужных был в чумных язвах – болезнь еще не покинула Лондон окончательно.

Остальные разбили лагерь на полях или во фруктовых садах вдоль дороги, установив самодельные палатки и шалаши, а кое-кто просто сидел и плакал или с застывшим лицом глядел на дым от Великого пожара. Потрясение заставило людей окаменеть, точно статуи.

Я посчитал, что на дорогу у меня уйдет лишний час, а то и больше, – ведь, чтобы дойти до Лондона, я вынужден буду двигаться в этом людском потоке против течения. Поэтому я спустился к реке и нанял лодочника, чтобы тот отвез меня вниз по реке. Я едва мог позволить себе подобные траты, но сегодня без них было не обойтись.

Пожар сыграл на руку речным перевозчикам: жители города готовы были сесть в любую посудину, лишь бы та доставила их вместе с пожитками в безопасное место. И, не думая спорить, они соглашались плыть даже за непомерно высокую цену. Перегруженные суда, большие и малые, с трудом прокладывали себе путь. Даже здесь, на западе, далеко от Лондона, было так же оживленно, как на Чипсайде, пока туда не добрался Великий пожар.

Но на реке ситуация складывалась та же, что и на дороге: основное движение переместилось за пределы Лондона. Я поторговался с лодочником, указав ему на то, что городские погорельцы скорее сядут со своим добром в его посудину, если он приплывет не на пустой лодке, а с пассажиром.

Плыли мы быстро – и течение, и прилив оказались для нас благоприятны. Вода в Темзе была серой, будто олово, и в ней повсюду плавали обугленные обломки и брошенные вещи, в основном мебель. Я заметил, как течением уносит роскошный стол, а на одной из торчавших кверху ножек сидит чайка.

Когда мы поравнялись с лестницей Уайтхолла, я велел лодочнику не причаливать и плыть дальше до собора Святого Павла. Мне было любопытно посмотреть, что от него осталось. Я невольно задался вопросом, вернется ли туда девушка-мальчик. Вчера, когда даже крысы бежали из собора, что-то неудержимо влекло ее туда – что-то настолько важное, что Пожар ей был не страшен.

Вид Лондона с воды повергал в ужас. Город накрыло огромное траурное покрывало из дыма и пепла. Небо под ним светилось ярким, горячим алым заревом. Солнце не в силах было пробиться сквозь завесу, и город погрузился в неестественные сумерки.

От Ладгейта до Тауэра не осталось ничего, кроме дымящихся развалин. Построенные вплотную друг к другу деревянные дома исчезли в один миг, от них остались только почерневшие камни и кирпичи. На реке дул сильный ветер, но даже в лодке мы ощущали жар, исходивший от пепелищ.

Время от времени над рекой разносились гулкие хлопки. По приказу короля здания на пути огня взрывали, надеясь остановить распространение пламени. Вот взрыв прогремел где-то между Флит-стрит и рекой.

Лодочник закрыл руками уши и выругался.

– Здесь причаливать нельзя, господин, – проговорил он, откашлявшись. – Господь свидетель – как ступите на берег, сразу в головешку превратитесь.

Нас окутало облако золы, и часть ее прилипла к моему рукаву. Я принялся лихорадочно отряхиваться.

– А если пристанем ниже по течению?

– Там везде такое же пекло, даже хуже. Говорят, на складах масло горит.

Не дожидаясь моих распоряжений, лодочник поплыл прочь от северного берега и вывез нас на середину реки. Я устремил взгляд на собор Святого Павла. Он устоял, однако лишился крыши, а неровные очертания стен и башни мерцали, будто я смотрел на собор сквозь воду. Колонны дыма поднимались над огнем, еще пылавшим тут и там внутри черной оболочки. То, что я увидел, больше походило не на церковь, а на огромную головешку из печи.

Девушка-мальчик никак не могла подойти к собору даже на двадцать ярдов, а ближе – тем более. Ни одно живое существо не уцелеет в таком пекле.

– В Уайтхолл, – приказал я.

Глава 3

Дворец Уайтхолл раскинулся вдоль реки к югу от Чаринг-Кросс. Это настоящий лабиринт из старых и новых зданий, занимающий более двадцати акров. Людей здесь обитает больше, чем в большинстве деревень.

Паники во дворце не было, однако я заметил необычное оживление. В Большом дворе работники грузили в повозки ценности: если Пожар продвинется дальше на запад, их перевезут в безопасное место – Виндзор.

Я спросил, где мой покровитель, и мне ответили, что он в своем личном кабинете в Скотленд-Ярде, смежном комплексе зданий с северной стороны дворца. Господину Уильямсону также были предоставлены для работы гораздо более величественные покои с видом на Собственный сад, но, когда речь идет о тайных и не слишком приятных делах, он перемещается в Скотленд-Ярд, где обстановка больше располагает к подобной работе.

Уильямсон оказался занят, и мне пришлось некоторое время маяться в передней среди секретарей и посыльных. Один секретарь старательно переписывал репортаж о Пожаре из «Лондон газетт». Помимо других обязанностей, Уильямсон редактировал газету и следил за тем, чтобы ее содержание было как можно более удобоваримым для правительства.

Вот Уильямсон лично проводил к выходу посетителя, дородного джентльмена средних лет с бородавкой в левой части подбородка. Когда незнакомец проходил мимо, его взгляд на секунду задержался на мне.

Уильямсон, все еще лучившийся улыбкой, пригласил меня в кабинет.

– Наконец-то, – произнес он. Благодушия как не бывало, – казалось, улыбку скрыл внезапно опустившийся занавес. – Почему вы не явились ко мне вчера вечером?

– Простите, сэр. Я задержался из-за Пожара, и…

– Однако вы обязаны были прийти. И почему, черт возьми, вы так сильно припозднились сегодня?

Камбрийский выговор Уильямсона зазвучал отчетливее. Хотя он уже двадцать лет прожил на юге, вращаясь в высшем обществе, в минуты раздражения или тревоги Уильямсон возвращался к давним привычкам и начинал тянуть гласные.

– Люди бегут из Лондона. Дорога забита, сэр.

– В таком случае вам следовало выйти из дому раньше. Вы мне нужны. – Уильямсон махнул рукой в сторону секретаря, переписывавшего репортаж «Газетт». – У этого тупицы отвратительный почерк.

– Прошу прощения, сэр.

– Вы служите у меня совсем недавно, Марвуд, – продолжил Уильямсон. – Больше не заставляйте меня ждать, иначе убедитесь, что я уж как-нибудь смогу управиться без вас.

Я молча поклонился. Лишившись покровительства Уильямсона, я потеряю все. А моего отца ждет еще более страшная судьба. Уильямсон – заместитель лорда Арлингтона, государственного секретаря Южного департамента, и его влияние распространяется не только на все правительство, но и далеко за его пределы. В то время как я всего лишь младший из секретарей Уильямсона, почти что мальчик на побегушках.

– За мной.

Мой начальник прошел в свой личный кабинет. Пока я не закрыл за собой дверь, Уильямсон молчал.

– Вчера вечером вы ходили к собору Святого Павла, как я приказал?

– Да, сэр. Я был там, когда вспыхнула крипта. Уже через час стало ясно, что собор не спасти, даже если бы удалось подвезти к нему воду. Жар стоял нестерпимый. Когда я уходил, по Ладгейт-хиллу стекал расплавленный свинец.

– Внутри кто-нибудь был?

Я вспомнил, как девушка-мальчик бежала к зданию, в самый очаг Пожара.

Я ответил:

– Насколько мне известно, нет, сэр. Крысы и те разбегались.

– А что говорили люди в толпе?

– О причинах Пожара?

– Больше всего меня интересует гибель собора. Говорят, она разгневала короля не меньше, чем проклятые датчане и все прочие недавние напасти.

Я нервно сглотнул:

– Люди объясняют Пожар одной из двух причин, иногда обеими сразу. Они…

– Не говорите загадками.

– Ходит молва, что эти причины связаны друг с другом. Некоторые утверждают, что Бога прогневила греховность двора… – Лучше не обвинять нашего расточительного, симпатизирующего папистам короля лично, ибо у стен есть уши, особенно в Уайтхолле. – В то время как другие приписывают Пожар козням наших врагов, обвиняя папу, французов или датчан.

– Так не годится, – резко произнес Уильямсон. – Вы меня поняли? Король заявляет, что произошел обычный несчастный случай, не более того. Лето жаркое и засушливое. Дома стоят тесно, сухое дерево – самая подходящая растопка. Ветер дул восточный. Хватило одной искры. – (Я ничего не ответил, хотя считал, что король, скорее всего, прав.) – Любые другие объяснения распространяться не должны.

Я подумал о том, что королевские министры очутились меж двух огней. Либо они навлекли на Лондон Божий гнев своей порочностью, либо сановники настолько нерадивы, что не сумели помешать врагам государства, и те нанесли смертоносный удар в самое сердце королевства. Как бы то ни было, народ будет винить в Пожаре их, а также короля и придворных. В любом случае паника и недовольство будут расти. Кажется, самое время сменить тему.

– Сэр, вчера вечером я видел возле собора Святого Павла господина Мэйкока, печатника, – сообщил я. – Он просто обезумел: его книги и бумаги хранились в крипте и погибли в огне вместе с ней.

Уильямсон едва заметно улыбнулся:

– Прискорбно.

В королевстве всего две лицензированные газеты: выпускать другие правительство не дозволяет. Мэйкок издает «Каррент интеллидженс», конкурента-выскочку «Лондон газетт», которой руководит господин Уильямсон.

– Как жаль, что Мэйкок не последовал примеру Ньюкомба и не вывез свои материалы из Сити, – с ноткой самодовольства в голосе продолжил мой начальник.

Ньюкомб – печатник Уильямсона.

– Однако Ньюкомб лишился дома, – заметил я. – Он жил возле замка Байнардс, а там все сгорело.

– Знаю, – произнес Уильямсон своим холодным, резким тоном. – Я уже занимаюсь этим вопросом. Я присмотрел для него дом в Савое. Главное, чтобы все сложилось благополучно. Дай бог, следующий номер «Газетт» выйдет в понедельник. Один выпуск мы пропустим, но зато нам не придется публиковать отчет о смертности на этой неделе. Люди нас поймут: есть дела поважнее, чем тратить время на подсчеты умерших. Кроме того, мне сообщили, что жертв на удивление мало. Хвала небесам!

Я отлично понял, что сказал Уильямсон, вернее, то, о чем он умолчал. Бедняков никто не считает, и возле реки, неподалеку от складов с маслом и дегтем, наверняка погибли десятки или даже сотни: там царит настоящее адское пекло. Пожар вспыхнул там рано утром в воскресенье, когда половина обитателей лачуг еще не проспалась спьяну. Другие умерли или умрут от последствий Пожара: больные, старики и дети и без того слабы, бегства из собственного дома им не выдержать.

Но как королю, так и правительству невыгодно без лишней надобности раздувать масштаб катастрофы. «Лондон газетт» обычно выходит дважды в неделю. Если пропустим номер, отсутствия списка умерших за неделю, в которую произошел Пожар, никто не заметит. В таких обстоятельствах о списке никто даже не вспомнит. Почтовая служба – еще одно учреждение, возглавляемое Уильямсоном, – сгорела, и, даже если бы «Газетт» удалось напечатать, мы не смогли бы разослать новые номера по стране.

– Трагический несчастный случай, – произнес Уильямсон. – Именно так и говорите всем, кто заведет речь о Пожаре. Мы обязаны проследить, чтобы в материалах «Газетт» или в нашей корреспонденции не было даже намека на иные объяснения. – Уильямсон наклонился ко мне. – Надо отдать вам должное, Марвуд, в уме вам не откажешь. Но если еще раз заставите меня ждать, уж я позабочусь о том, чтобы и вы, и ваш отец снова оказались в навозной куче.

В этот момент будто нарочно прогремел далекий взрыв, от которого стекло задрожало в раме.

– Идите работать, – велел Уильямсон.

Глава 4

Кэт прикрыла голову серым плащом. От тонкой шерсти пахло гарью, а еще чем-то неприятным – терпким, мужским. Лицо худосочного молодого человека, у которого она украла плащ, живо всплыло в ее памяти. В свете пламени его кожа казалась почти оранжевой.

Кэт едва переводила дух: она со всех ног мчалась по улицам, прокладывая себе путь в толпе. Во время своего бегства она часто оглядывалась и порой готова была поклясться, что в толпе мелькнуло его лицо. Но, слава богу, здесь этого человека не было.

Кэт пригнулась и постучала в оконный ставень трижды, а потом, после небольшой паузы, еще три раза.

В щели между ставнями показался свет. Окно всего восемнадцати дюймов в ширину и не намного больше в высоту. Подоконник от мостовой отделяли меньше шести дюймов. За прошедшие века улица медленно поднималась все выше и выше.

Вот в освещенной щели что-то мелькнуло. В ответ в ставни стукнули трижды, а потом, чуть выждав, еще три раза.

Кэт прошла дальше по переулку. Даже здесь, за стенами Сити, еще не стемнело. Узкое пространство было заполнено зловеще сияющим грязно-оранжевым туманом, от которого в горле у Кэт першило так, что делалось тошно.

Пока в переулке никто не прятался. Ни один человек. Вход почти целиком загородила пристройка к лавке. Если не знать, что он здесь есть, пройдешь и не заметишь.

Но крысам про этот переулок прекрасно известно. Они бегут из горящего города сотнями и тысячами. Кэт чувствовала, как они шныряют у нее под ногами, и слышала их визг.

Переулок замощен неровными плитами. Сейчас все они были в золе, обрывках бумаги и обугленных кусках дерева и ткани, хрустевших под подошвами туфель Кэт, будто черный гравий.

В конце переулка в стене был проделан стрельчатый каменный проем, внутри которого скрывалась дубовая дверь, обитая гвоздями. Кэт видела ее при дневном свете: дерево почернело от времени и твердостью могло сравниться с каменной стеной.

Где-то прогремели три взрыва. Значит, опять взрывают здания на пути огня.

Из-за двери донесся слабый скрежет, после этого стало тихо, а потом – снова скрежет. Слава богу, замка нет. Только два металлических засова, каждый толщиной с мужскую руку.

Дверь открывалась внутрь. Сначала возникла тонкая полоска света, потом она стала расти. Кэт проскользнула в образовавшийся проем. Она тут же обернулась, закрыла дверь и заперла ее на щеколду.

– Госпожа… – Шепот прозвучал тихо, едва различимо.

– Задвигай засовы, Джем. – Глаза Кэт еще не привыкли к темноте. – Быстро.

Он поставил на пол закрытый фонарь, и огонек за его решеткой дрогнул. На стене заплясали изломанные тени. В воздухе стояло зловоние: содержимое выгребной ямы под домом с другой стороны переулка просочилось сквозь фундамент.

Джем поспешил к двери. Раздался скрежет металла по камню. Он смазал засовы жиром, чтобы они скользили как можно легче и тише. Кэт следила за Джемом, сжимая вокруг шеи края серого плаща.

Заперев дверь на оба засова, Джем повернулся к ней. Кэт слышала его дыхание: сегодня он хрипит больше обычного – наверное, из-за дыма. Иногда Джем дышал так тяжело, что казалось, он вот-вот задохнется. «Хорошо бы, – сказал зимой кузен Эдвард. – Мне уже осточертел этот предсмертный хрип».

– Госпожа, что случилось?

Вместо ответа Кэт задала Джему вопрос:

– Где они?

– Госпожа отошла ко сну. Господин в кабинете. Мастер Эдвард еще не вернулся. Собак выпустили.

Если собаки ходят по дому, значит слуги тоже легли спать – все, кроме сторожа и привратника.

Джем нагнулся за фонарем и поднял его, а тени слились в одну и взлетели к сводчатому потолку, скользя по каменным нервюрам[1] и замковым камням[2].

Оказавшись в безопасности – во всяком случае, настолько, насколько это сейчас было возможно, – Кэт заметила, что тоже дышит прерывисто, к тому же она взмокла от пота. Жара проникла даже сюда.

Пламя свечи дрогнуло. Джем еле слышно прошептал:

– Вы нашли его, госпожа?

Ей на глаза навернулись слезы. Кэт закусила нижнюю губу так сильно, что выступила кровь.

– Нет. Собору Святого Павла конец. У меня на глазах часть портика отвалилась и рассыпалась в прах.

– Если господин Ловетт был там, он наверняка спасся.

– Мы должны за него молиться.

Слова Кэт звучали благочестиво, но она испытывала противоречивые чувства. Возможно ли одновременно любить отца и бояться его? Кэт обязана быть ему преданной, таков ее долг. Но разве отец ей ничего не должен? Кэт задалась вопросом, почему Джем тревожится за человека, однажды избившего его так жестоко, что он остался хромым?

– Учтите, я не уверен, что утром видел именно его. – Джем поднес фонарь ближе к Кэт. – Ваша одежда, госпожа… Что случилось?

– Не важно. Я пойду наверх, посвети мне.

Дом был построен в основном из камня и кирпича, – как сказал за обедом господин Олдерли, в нынешние времена это Божье благословение, однако он напомнил домочадцам, что Господь благоволит тем, кто сам заботится о своем будущем, – к тому же дом находился возле Хаттон-Гарден, на безопасном расстоянии от стен Сити. В былые времена здесь обитали монахи, но с тех пор здание много раз перестраивали. В старом доме легко было заблудиться: лестницы вели в комнаты, которые давно исчезли, или в огромные подвалы с высокими сводами, наполовину заполненные щебнем.

Джем шел впереди, высоко держа фонарь. Они поднялись по лестнице и прошли еще через одну дверь.

Когти застучали по камню. В коридоре их встретили мастифы. Один за другим они тыкались мокрыми носами в руку Кэт. Прижимаясь к хозяйке, они обнюхивали и облизывали ее протянутую руку, прося ласки. Днем собаки бродили в огороженной части двора, а ночью охраняли дом, двор и сад.

– Гром, – шепнула Кэт в темноту. – Лев, Жадина, Голозадый.

Псы тихонько заскулили от удовольствия. Кэт сделала глубокий вдох. Теперь, когда худшее осталось позади, ее начала бить дрожь. Вряд ли ее поймают сейчас. Ночной сторож почти все время проводит в другой части дома, подальше от кухни и поближе к кабинету и подвалу, который господин Олдерли переделал в кладовую для хранения ценностей. Собаки дадут знать Кэт и Джему, если сторож окажется неподалеку, к тому же свет фонаря и звук шагов предупредят их заранее, когда он будет еще на подходе. Ну а что касается лакея, то он спит в коридоре, и его тюфяк расстелен у порога парадной двери. Лакей не сдвинется с места, пока не вернется Эдвард.

Коридор вел в кухонное крыло. Они прошли по узкому пространству мимо маленьких, закрытых ставнями окон, спустились на несколько ступеней и повернули направо. Показалась встроенная в толстую стену винтовая лестница, свет на которую проникал только из незастекленных проемов. В них виднелось зловещее сияние над пылающим городом. В отличие от нижней части дома, на лестнице отчетливо ощущалось зловоние Пожара. Подъем стоил Джему большого труда, потому что он не только хромал, но и задыхался.

Спальня Кэт располагалась в маленькой комнатке, выходившей на север, на холмы Хайгейта. Тяжелые шторы на окне были задернуты, скрывая огненное зарево, которое было видно даже с этой стороны дома.

Джем зажег свечу от пламени фонаря.

– Зачем отец вернулся? – задала вопрос Кэт.

– Со мной он своими планами не делится, госпожа.

– Если их отыщут, его убьют. Он ведь должен это понимать.

Джем согласно кивнул. У Кэт возникло подозрение, что он знает больше, чем говорит.

– Спасибо, – произнесла она. – Спокойной ночи.

Но Джем не спешил уходить. В темноте трудно было понять, что означает выражение его лица.

– На кухне говорят, что завтра у нас будет обедать сэр Дензил.

Кэт прикусила губу. Только этого не хватало!

– Ты уверен, что он придет?

– Да, если только Пожар ему не помешает.

– Уходи, – велела Кэт. – Оставь меня.

Он повернулся и поковылял к выходу.

Как только дверь за ним закрылась и Кэт осталась одна, она наконец дала волю слезам.

Глава 5

Сэр Дензил был важным гостем, и то, что Оливия отправила свою горничную Энн помочь Кэт одеться к ужину, лишний раз это доказывало. Собственной горничной у Кэт не было, и это подчеркивало ее неопределенный статус в доме.

Энн потратила, казалось, целую вечность, преображая внешность Кэт. Прежде всего она примотала под грудь Кэт подушечку, чтобы создать впечатление, будто Господь наградил ее гораздо более пышным бюстом, чем было на самом деле. Кэт была уже взрослой женщиной – ей скоро должно было исполниться восемнадцать, – но иногда у нее возникало ощущение, будто они с тетей Оливией существа из разных миров.

Горничная работала молча, с хмурым лицом. Она так сильно дергала за шнурки и так туго затягивала перевязи, будто ее подопечная – неодушевленный предмет, неспособный чувствовать боль или неудобство. Потом Энн показала Кэт ее отражение в венецианском зеркале тети Оливии. Перед девушкой предстала богато разодетая кукла с чуть раскосыми глазами и замысловатой прической из кудрей.

Затем Энн проводила Кэт вниз, в парадную гостиную. Та чувствовала себя перевязанным бечевкой фаршированным гусем, которого вот-вот отправят в печь. Горничная оставила ее там угождать дяде Олдерли и сэру Дензилу Кроутону.

В гостиной пахло свежими травами и легкой сыростью. Пол из темной древесины и мебель натерли воском до матового блеска. Яркий турецкий ковер был постелен на стол под окнами. Несмотря на небывалую жару, в камине развели слабый огонь, ведь в комнате было холодно даже летом.

Кэт стояла возле стола, рассеянно перелистывая страницы лежавшего на нем песенника, хотя ей медведь на ухо наступил.

Мыслями она витала далеко, гадая, удастся ли сегодня вечером снова воспользоваться помощью Джема и ускользнуть, и если да, то как это можно устроить.

За дверью раздался стук шагов по каменным плитам, и Кэт передернуло. Она замерла, так и не перевернув страницу. Даже не успев оглянуться, Кэт поняла, кто идет: эту медленную, тяжелую поступь она узнала бы и в толпе.

– Кэтрин, дорогая моя, – произнес кузен Эдвард.

Олдерли никогда не называли ее Кэт.

Она нехотя повернулась к нему и почтительно присела, как подобает хорошо воспитанной девушке.

В ответ кузен Эдвард отвесил ей поклон, но не уважительный, а довольно-таки насмешливый.

– Ты сегодня настоящая придворная красавица. – Он сделал вид, что от восторга у него перехватило дыхание, и медленно приблизился к девушке, наблюдая за ее лицом. – Как же ты выросла! – Он руками начертил в воздухе преувеличенно пышную женскую фигуру. – Просто чудо! Готов поклясться, дорогая, что такой эффект на тебя оказывает сэр Дензил. Его обаяние столь сильно, что действует на тебя издалека.

Кэт закрыла песенник. Она не произнесла ни слова: в присутствии Эдварда разумнее всего помалкивать.

– Что читаешь? – Он потянулся к песеннику. – А-а, изучаешь музыку? Прелестно. Может, мне попросить тебя спеть для нашего гостя после обеда? Уверен, сэр Дензил будет очарован.

Эдвард прекрасно знал, что у Кэт нет слуха.

Он опустил голову, и она уловила запах вина.

– А впрочем, сам я уже очарован безо всяких песен.

Кэт отодвинулась от него, однако Эдвард последовал за ней и прижал ее к столу, преграждая девушке путь к отступлению. Она отвернулась и сделала вид, будто любуется зеленой симметрией сада и горячим, затянутым тяжелой пеленой небом. Эдвард – мужчина высокий, ростом почти шесть футов, уже начинал толстеть, хотя ему едва исполнилось двадцать пять. Он напоминал хряка и аппетитом отличался соответствующим. Чаще всего кузен не обращал на нее внимания, и это ее более чем устраивало, ведь в остальное время он всячески пытался ее поддеть. Но с недавних пор Кэт заметила, что он не сводит с нее глаз, наблюдая и оценивая.

– Это чудо. – Эдвард облизнул губы. – Я про твое внезапное преображение. В одночасье ты стала похожа на женщину! Просто удивительно.

Он положил руку на плечо Кэт. Его ладонь была теплой и слегка влажной. Он сжал пальцы крепче.

– Кожа да кости, милая кузина, – заметил он. – С одной стороны, еще ребенок. А с другой… с другой…

Кэт отпрянула.

Он приблизил лицо к ее лицу, и ей в нос снова ударил винный дух.

– Я видел тебя вчера вечером.