Лондон в огне

Эндрю Тейлор

Лондон в огне

Andrew Taylor

THE ASHES OF LONDON

Copyright © Andrew Taylor, 2016

All rights reserved

Карта выполнена Юлией Каташинской

© А. Д. Осипова, перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Азбука®

* * *

Эндрю Тейлор (р. 1951) – британский автор детективных и исторических романов, удостоенных многих литературных наград, таких как высшая премия Ассоциации писателей-криминалистов Великобритании «Алмазный кинжал», премия Ассоциации писателей-историков «Золотая корона», премия «Барри».

Перу Тейлора принадлежит без малого пятьдесят книг, среди которых международный бестселлер «Загадка Эдгара По» (в оригинале «The American Boy») и «Анатомия призраков», в 2011 году получившая премию «Тикстон Олд Пекьюлер» за лучший детективный роман.

Исторический детектив «Лондон в огне» открывает цикл о Джеймсе Марвуде и Кэт Ловетт, посвященный эпохе английской Реставрации. Как и многие последующие романы цикла, книга стала бестселлером номер один по версии «Times/Waterstones».

* * *

Эндрю Тейлор проводит мастер-класс как встроить хорошо изученную историю в сложный сюжет.

The Times. Books of Year

Тейлор – один из лучших авторов, пишущих на исторические темы; его романы всегда достоверны и увлекательны… В этой книге он демонстрирует свое обычное владение сюжетом и историческим фоном.

The Sunday Times

Потрясающая литература: интеллектуальная, захватывающая, напоминающая о давно исчезнувшем Лондоне, удивительно правдивая.

Daily Telegraph

Захватывающая картина эпохи, написанная смелыми красками… Многочисленные сюжетные линии сведены воедино в блестяще срежиссированном финале.

Financial Times

«Лондон в огне» – это увлекательная история, основанная на реальных событиях. Пожалуй, новый Шардлейк К. Дж. Сэнсома может восстать из пепла этой истории.

The Times* * *

Как всегда, посвящается Кэролайн

От автора

1 сентября 1666 года Лондон был третьим по величине городом в европейском мире после Парижа и Константинополя. Оценки разнятся, но, по всей видимости, численность его населения составляла примерно 300–400 тысяч человек.

В городе было три основных центра политической власти, рассредоточенные по северному берегу Темзы – так же, как и сейчас. Богатство торгового сословия было сконцентрировано в окруженном стеной средневековом Сити между Тауэром на востоке и собором Святого Павла на западе. В миле от Сити, вверх по течению, за Чаринг-Кросс, раскинулся Уайтхолл, дворец Тюдоров и Стюартов: это была главная лондонская резиденция короля и средоточие исполнительной власти государства. А за Уайтхоллом располагался Вестминстер, где в бывшем королевском дворце заседал парламент.

Река связывала эти центры власти и позволяла легко перемещаться из одного в другой. А вокруг постоянно росли предместья. Лондонский мост – в то время между ним и мостом в Кингстоне в десяти милях выше по течению других мостов не было – связывал Сити с Саутуарком на южном берегу Темзы, а сам по себе Саутуарк размерами мог сравниться со многими городами XVII века. К тому же река являлась главной торговой артерией, причем это касалось как внутренней, так и внешней торговли.

В 1660 году Карл II вернул себе трон, и большинство его подданных ликовало. За предыдущие двадцать лет сотни тысяч человек погибли во время Гражданской войны между короной и парламентом, жертвой этого конфликта стал и отец Карла, которого в качестве эффектного символа казнили перед его же собственным Банкетным домом, особняком для приемов на территории дворца Уайтхолл. Затем Оливер Кромвель при поддержке армии установил в стране беспощадный и кровавый, но эффективный режим. Однако, когда в 1658 году Кромвель скончался, Английская республика быстро развалилась, и Реставрация – восстановление монархии – казалась единственным осуществимым способом объединить государство.

Но через шесть лет восторги поутихли. Расточительность двора короля приводила в ужас и возмущала его более здравомыслящих подданных. Религия стала постоянным источником конфликта: англиканская церковь, восстановленная вместе с монархией, относилась крайне недоверчиво к несогласным с ней протестантам, на которых опирался Кромвель. При этом обе стороны ненавидели католиков: в представлении рядового обывателя те плели заговоры в родной стране и являли собой образец лютой злобы и коварства за рубежом. Правительству постоянно не хватало денег, в связи с чем проводимая им политика все время натыкалась на препятствия. В довершение всех бед столицу неоднократно поражала чума: в 1665 году, во время самой опасной вспышки заболевания, уровень смертности достиг шокирующего показателя – умер каждый пятый житель Лондона.

Но, несмотря на все это, Лондон рос и процветал. И вдруг 2 сентября 1666 года в пекарне на Паддинг-лейн, в самом сердце густонаселенного старого Сити, начался Великий пожар…

I

Пепел и огонь

4–8 сентября 1666 года

Глава 1

Хуже всего был шум. Не треск пламени, не взрывы и грохот рушившихся зданий, не крики и нескончаемая барабанная дробь или стоны и вопли толпы, а рев огня. Он завывал, будто сам Великий зверь, пришедший в ярость.

Часть крыши нефа провалилась. Ошеломленная толпа ненадолго затихла.

Если бы не это, я бы не услышал всхлипов где-то у моего локтя. Эти звуки издавал мальчик в рваной рубашке, только что протолкавшийся сквозь толпу. Он покачивался – того и гляди упадет.

Я дотронулся до его руки:

– Эй, ты.

Паренек вскинул голову. Казалось, его большие глаза ничего вокруг не видят. Мальчик дернулся, будто хотел убежать, но народ обступил нас со всех сторон. Половина лондонцев, начиная с короля и герцога Йоркского и заканчивая простолюдинами, собралась, чтобы посмотреть на предсмертную агонию собора Святого Павла.

– Тебе дурно?

Мальчика все пошатывало. Я взял его за руку, но он тут же высвободился. Съежившись, он попытался ввинтиться между людьми, стоявшими впереди.

– Да стой ты на месте, – обратился я к нему. – Ближе подойдешь – поджаришься.

Мальчик протиснулся мимо стоявшей рядом женщины и встал с другой стороны от нее. Мы трое стояли рядком, пытаясь что-то разглядеть из-за мужских спин впереди.

Основная часть толпы, и король со свитой в том числе, собралась на церковном дворе к северо-востоку от собора. А мы с пареньком стояли на Ладгейт-стрит к западу от портика. Я задержался по пути в Уайтхолл, а ведь я должен был явиться туда еще час назад: меня вызвал сам господин Уильямсон, а такого человека нельзя заставлять ждать.

Но разве можно оторвать взгляд от подобного зрелища? Оно поражало воображение настолько, что трудно было поверить своим глазам.

Пока что здесь нам ничто не угрожало – если не подходить слишком близко. Некоторые здания между нами и собором Святого Павла снесли в надежде остановить огонь, поэтому холм, на котором стоял собор, хорошо отсюда просматривался. Но пожалуй, надолго здесь задерживаться не следовало. Дым и жар уже сейчас обжигали мои легкие так, что было тяжело дышать.

Хотя на севере и юге пламя перекинулось на другую сторону Флит-Дич, на самой Флит-стрит еще было безопасно, и можно было не бояться, что путь к отступлению будет отрезан. Огонь распространялся со скоростью около тридцати ярдов в час, и точно так же он продвигался с тех пор, как Пожар вспыхнул рано утром в воскресенье. Однако наперед загадывать трудно. Что, если ветер опять переменится? Искры могут отлететь на сотню ярдов, а то и дальше, и нужно только, чтобы им попалась подходящая растопка. У огня свои законы, человеческим правилам он не подчиняется.

Реки из расплавленного металла просачивались между колоннами и стекали по ступеням собора. В густой серебристой жидкости отражались всполохи – золотистые, оранжевые, всех цветов преисподней. Это вытекал наружу свинец, лившийся с пылавшей крыши на пол нефа.

Обезумевшие крысы разбегались в разные стороны. Они проносились по мостовой так стремительно, что только искры в шерсти мелькали, но некоторые из них уже были охвачены огнем. Другие оказались слишком стары, слабы или малы, чтобы спастись бегством, и поджаривались заживо. Я видел, как три крысы попали под серебристый дождь и не смогли выбраться. Сначала они визжали, потом их тела съежились, и они погибли.

Несмотря на поздний час и дымовую завесу, окутавшую город, из-за яркого зарева казалось, будто сейчас полдень. К тому времени – вторник близился к концу, было восемь или девять часов вечера – собор светился изнутри, словно гигантский фонарь. Даже агонизируя, он выглядел величественнее всех прочих строений вокруг.

Я взглянул влево, за спину женщины рядом со мной, на запрокинутое лицо мальчика. Всполохи пламени придавали его облику нечто нечеловеческое: они будто выжгли всю жизнь, оставив лишь четкий оттиск, напоминавший профиль на монете.

Огонь всегда завораживает, а по сравнению с этим Пожаром его предшественники бледнели. С утра воскресенья я наблюдал, как пылает город. Я помнил Лондон столько же, сколько самого себя. В каком-то смысле в пепел обращалось мое прошлое.

Однако, как ни удивительно, это зрелище пробуждало во мне странный восторг. Какая-то часть меня наслаждалась им. И вместе с тем я думал: «Теперь все должно измениться».

Никто всерьез не верил, что пламя доберется до собора Святого Павла. Он считался неприступным. Расположенный на вершине холма, он столетиями возвышался над Сити и предместьями. Собор был настоящим гигантом – почти шестьсот футов в длину. При старой королеве шпиль упал, и его так и не восстановили. Однако башня осталась, и собственно церковь от нового портика на западе до высокого клироса на востоке поднималась над землей более чем на сотню футов. А сквозь массивные стены не могло проникнуть ничто.

Кроме того, все говорили, что Божья рука защищает собор Святого Павла, ведь огонь уже много раз мог к нему подступить. К востоку от нас пламя уже поглотило школу при соборе вместе с ее величайшими библиотеками: львиная доля моего отрочества прошла там, и меня не слишком опечалила эта утрата. Но до сегодняшнего вечера пламя бушевало вокруг церкви, однако сама она оставалась нетронутой. Собор Святого Павла всегда считался чем-то бо́льшим, чем просто церковь или храм: он являлся воплощением самого Лондона. Здесь душа города, и она неуязвима.

Сегодня я надел плащ – нарядный, но не лучший – и, прежде чем отправиться сюда, предосторожности ради окунул его в Темзу. На собственном горьком опыте я убедился, что даже слабая защита от жара и дыма лучше, чем ничего, к тому же я бы, наверное, изнывал от зноя даже без плаща.

Изнутри здания донесся мощный рев. Сгусток пламени взметнулся вверх над клиросом. Огонь вырвался наружу через оконные проемы. Толпу обдало волной раскаленного воздуха. Люди отпрянули.

– Боже мой, – произнес мальчик тонким, исполненным муки голоском. – Крипта загорелась.

Мужчина впереди бросил свою шляпу на мостовую и принялся топтать ее. Он раскинул руки, и из его груди вырвался надрывный стон. Друзья попытались его унять. Это был Мэйкок, печатник.

«Не было бы счастья, да несчастье помогло», – подумал я. По крайней мере, господин Уильямсон будет доволен.

Мэйкок, как и многие его товарищи, хранил свои самые ценные книги, бумаги и кассы с литерами в крипте собора, где располагалась приходская церковь печатников – церковь Святой Веры. Они предприняли все меры предосторожности: заперли двери на замки и засовы, законопатили каждую щель, через которую внутрь могла проникнуть искра или сквозняк. Даже если собор обрушится им на головы, рассуждали они, книги в церкви Святой Веры спокойно пролежат под полом целую вечность.

Но так же, как и все остальные, они не учли силу и своенравие ветра. Из-за него вспыхнули склады на церковном дворе. А потом ветер перенес искры от них и от горевших поблизости зданий на крышу над клиросом. Эту крышу чинили уже несколько месяцев, и в тех местах, где свинец был поврежден, прорехи закрыли голыми досками, иссохшими за время засушливого лета. Кружась в воздухе, искры подлетали к ним, а на горячем воздухе доски вскоре воспламенились.

Ветер раздул огонь, и балки, поддерживавшие крышу, запылали. Старый дуб разгорелся жарко, словно битумный уголь. Своды церкви не выдержали жара, и огромные камни рухнули на клирос и в неф. Церковь была сплошь уставлена деревянными лесами, сыгравшими роль растопки. Через каких-то несколько минут внутри уже все пылало.

Выходит, огонь каким-то образом проник и в крипту. Должно быть, дождь из падающих с потолка камней пробил пол клироса. Книги и бумаги, хранившиеся внизу, в церкви Святой Веры, в один миг поглотила огненная стихия.

Вокруг нас тут же стало жарче.

Стоявшая рядом женщина повернулась ко мне:

– Не дай бог, чтобы кто-то там остался.

Голос женщины прозвучал так близко от моего уха, что я кожей почувствовал ее дыхание.

Собор раскалился, будто печь, и уцелеть в нем было невозможно. Жар чувствовали даже мы, и он становился все сильнее. Любой, кто сейчас внутри, либо уже мертв, либо умирает, как те крысы.

Печатник Мэйкок рухнул на мостовую. Друзья взяли его за руки и за ноги и оттащили. После того как они ушли, мальчик, женщина и я оказались в первом ряду.

– Смотрите! Крыша!

Вскинув руку, женщина указала на собор. Ее лицо было залито светом, будто исходившим от божественного видения. Я поглядел в ту сторону. С того места, где мы стояли, был виден юго-западный угол собора, где к нефу жалась маленькая церковь Святого Георгия.

Крыша провалилась с грохотом, заглушившим треск пламени. Раздался пронзительный животный вопль.

Мальчик выбежал вперед и кинулся к собору Святого Павла.

Я крикнул ему:

– Стой!

Но бушующий пожар заглушил мой голос. Выругавшись, я поспешил за ним. Меня обдало волной жара. Я почувствовал запах опаленных волос и обугленной плоти. Казалось, легкие пылали.

Мальчик протягивал руки – к собору? К чему-то или кому-то, кто остался внутри?

Мои шаги шире его шагов, и через двадцать-тридцать ярдов я схватил паренька за плечо и развернул к себе, сбив у него с головы шапку. Обхватив мальчика правой рукой, я потащил его прочь.

Он вырывался. Я схватил его крепче. Он лягал меня по ногам. Я дал ему крепкий подзатыльник, и на некоторое время мальчик затих.

Вокруг нас дождем сыпались искры: их принес свирепый ветер, раздувший пламя. Мы оба заходились в кашле. Спереди на рубашке паренька танцевал язычок пламени. Я прихлопнул его ладонью, но на широком рукаве тут же появился второй. Наконец мальчик сообразил, какая опасность ему угрожает, и вскрикнул в голос. Я сорвал с себя плащ и укутал его тощее тельце, чтобы потушить огонь.

Толпа расступилась, а я все тащил мальчишку прочь от жара. Возле таверны с запертыми ставнями в той части Ладгейта, что относилась к Сити, я укрылся вместе со своей ношей за приступкой, с которой садятся на лошадей. Я ударил паренька по лицу: сначала по одной щеке, потом по другой.

Он открыл глаза, сбросил плащ и оскалился, будто рассерженный кот.

– Боже правый, – произнес я. – Ты чуть не погубил нас обоих, глупый ты юнец.

Мальчишка поднялся на ноги и устремил взгляд на собор Святого Павла.

– Тут уж ничего не поделаешь, – заверил его я, стараясь перекричать рев огня и грохот рушившегося здания. – Не в наших силах остановить огонь.

Паренек снова привалился спиной к стене. Глаза его были закрыты. Наверное, опять сознание потерял. Убрав плащ, чтобы не мешал, я усадил мальчика на приступку. Его рубашка больше не тлела, прорех на ней не было, если не считать разорванного ворота.

Паренек все кашлял, но уже не так сильно. Даже здесь, в стороне от пожара, было светло как днем, но такое яркое, мигающее оранжевое зарево скорее ожидаешь увидеть в разгар Армагеддона, перед самым концом времен.

Я впервые разглядел мальчишку как следует. Заметил на его тощей шее черное пятно то ли сажи, то ли грязи. В распахнутом вороте виднелись впадины под ключицами. Кожа мальчишки блестела от пота, в огненном сиянии вокруг нас она казалась оранжевой.

А потом я заметил две безупречные округлые груди.

Я растерянно уставился на них. Собор Святого Павла пылал, на улице царила толчея, отовсюду раздавались оглушительные хлопки, рев пламени и грохот рушившихся зданий. Но в тот момент я ничего вокруг не видел, кроме мальчишки.

Хотя какой же это мальчишка?..

Я распахнул ворот шире.

Нет, передо мной не мальчик – но и не девочка. Судя по тому, что я увидел выше пояса, это молодая женщина.

Ее глаза были открыты, и наши взгляды встретились. Я выпустил ее рубашку. Она встала. Ее макушка не доставала мне до плеча. Девушка схватила мой плащ, спеша прикрыться. Несмотря на собравшуюся вокруг толпу, создавалось ощущение, будто мы с ней одни: остальные не сводили глаз с собора Святого Павла.

– Что вы делаете? – потребовала ответа незнакомка.

Нищенки или уличные девки так не разговаривают. Вопрос был задан тоном госпожи, обращающейся к горничной. Причем госпожа в дурном расположении духа, а горничная допустила непростительную оплошность.

– А сами как думаете? – произнес я. – Спасаю вам жизнь.

Будто в подтверждение моих слов, от собора донесся резкий треск, и часть фронтона портика рухнула вниз с грохотом, от которого содрогнулась земля. Каменные блоки превратились в облако из обломков и пыли.

– Откуда вы? – спросил я. – Кто вы? И почему…

Она отвернулась и зашагала прочь.

– Стойте! У вас мой плащ.

Я схватил ее за руку и притянул к себе. Девушка поднесла мою руку к губам. На какой-то момент мне в голову пришла безумная мысль: сейчас она ее поцелует. Видимо, в знак благодарности за свое спасение.

И тут сверкнули белые зубы. Они вонзились в мою руку прямо под нижней костяшкой указательного пальца. Зубы вошли глубоко, достав до сухожилия и кости.

Я вскрикнул и выпустил ее.

Девушка бросилась бежать через толпу на Ладгейт-хилл. За ее плечами развевался мой плащ. Я стоял, глядя ей вслед и держась за укушенную руку. Мне ужасно хотелось пить. Голова раскалывалась от боли.

Во время Великого пожара я видел много такого, что противоречило обычаям и природе, здравому смыслу и Закону Божьему, и все это, казалось, предвещало новые бедствия, еще страшнее нынешних. Люди ученые называют подобные явления «monstra», относя к ним и чудеса, и необыкновенные дарования, и дурные знаки. Гибель собора Святого Павла – одно из таких предзнаменований.

Но той ночью, когда я уснул, во сне мне явилось вовсе не пламя и не рушившиеся здания. Мне приснился мальчик с женским лицом и широко распахнутыми глазами, которые ничего вокруг не видели.

Глава 2

Пепел и кровь. Ночь за ночью.

Спал я урывками, а когда проснулся наутро после того, как огонь добрался до собора Святого Павла, перед моим мысленным взором стояли пепел и кровь. По тусклому свету я понял, что еще рано, едва рассвело.

Но я думал не о горячем пепелище, в которое вчера превращался город, и не о крови на моей руке, когда мальчик, то есть девушка укусила меня.

Эта кровь капала с отрубленной головы. А что касается пепла, то он был вовсе не горячим, а холодным. Плачущий мужчина посыпáл им свою голову.

Тогда я был ребенком, и потом мне снились кошмары: несколько месяцев я просыпался с криками, ночь за ночью. Моя мать, самая кроткая и покорная из жен, ругала отца за то, что позволил сыну стать свидетелем подобного зрелища.

– Со мной тоже когда-нибудь так сделают? – спрашивал я у матушки.

Ночь за ночью.

И вот сегодня, летним утром много лет спустя, я услышал трель черного дрозда. Раздался скрип – это мой отец заворочался в постели.

– Джеймс, – произнес он своим старческим голосом, слабым и хриплым. Теперь батюшка спал плохо и просыпался рано, жалуясь на дурные сны. – Джеймс! Ты не спишь? Почему так жарко? Давай погуляем в саду. Там наверняка прохладнее.

Даже здесь, на окраине Челси, небо было серым от пепла, а восходящее солнце казалось оранжевой кляксой. Воздух уже успел прогреться. Пахло золой.

Одевшись, я размотал бинт на левой руке. Кровотечение прекратилось, но рана болезненно пульсировала. Снова перевязав руку, я помог отцу спуститься по узкой лестнице, надеясь, что мы не разбудим Ральстонов.

Мы прохаживались по фруктовому саду, и отец опирался на мою правую руку. Деревья отяжелели от плодов: в основном яблок, груш и крупных слив, но попадались здесь и мелкие черные сливы, и грецкие орехи, и мушмула. На траве еще лежала роса.

Отец, шаркая, брел рядом со мной.

– Почему вокруг так черно?

– Из-за Пожара, сэр. Повсюду дым.

Нахмурившись, батюшка поглядел на небо:

– Но ведь снег идет.

За ночь ветер немного поутих, и теперь он дул не с востока, а с юга. С неба густо падали темные хлопья, порхая и кружась, будто пьяные танцоры.

– Черный снег, – проговорил отец и, хотя утро даже в этот ранний час было теплым, зябко поежился.

– У вас разыгралось воображение, сэр.

– Грядет конец света, Джеймс. Я же тебе говорил, что все к тому идет. Порочность королевского двора погубила нас. Сие предначертано, а значит, так тому и быть. Нынче тысяча шестьсот шестьдесят шестой год. Это знак.

– Тише, отец.

Я оглянулся через плечо. Даже здесь вести подобные разговоры было не только глупо, но и опасно, особенно для такого человека, как мой отец: его свобода и без того висела на волоске.

– Это не снег, а всего лишь бумага.

– Бумага? Чушь! Бумага белая. Бумага с неба не сыплется.

– Она сгорела. Печатники хранили свои бумаги и книги в крипте собора Святого Павла. Но внутрь проник огонь, и теперь ветер приносит обрывки даже сюда.

– Снег, – бормотал отец. – Черный снег. Еще один знак.

– Бумага, сэр. Бумага, а не снег.

Я сам услышал, как сердито прозвучал мой голос. Лучше бы мне было промолчать. Я даже не заметил, а почувствовал, как во взгляде моего отца отразилось смятение: малейшие признаки злости или раздражения расстраивали старика, порой доводя его до слез.

Уже мягче я прибавил:

– Давайте я вам покажу.

Я наклонился и поднял обрывок обугленной бумаги – угол страницы, на обгоревшей поверхности которой можно было с трудом различить несколько напечатанных слов. Я протянул обрывок отцу:

– Видите? Никакого снега, одна бумага.

Отец взял листок и поднес к глазам. Его губы беззвучно зашевелились. Он до сих пор был способен разобрать даже самый мелкий шрифт при слабом свете лучины.

– Что я говорил? – оживился отец. – Судный день близок. Вот и новый знак. Прочти.

Он протянул обрывок мне. Я понял, что передо мной нижний правый угол страницы. На нем можно было различить три слова, которыми оканчивались две последние строчки:

«…Время пришло…

…сделано».

– Убедился? – Отец раскинул руки и поднял их к темному небу, в котором кружили черные хлопья. – Разве я не прав, Джеймс? Судный день вот-вот наступит, Иисус вернется, чтобы установить над нами свою божественную власть. Готов ли ты предстать перед Господом, когда Он будет судить нас?

– Да, отец, – ответил я.

Еще в мае мы с отцом сняли комнату в коттедже, стоявшем в огороженной части фермы, где растили фрукты и овощи для рынка. Дом мы делили с садоводом, его женой и служанкой. В погожие дни мой старик сидел в саду и с криками разгонял палкой птиц и мальчишек, желающих поживиться фруктами.

Госпожа Ральстон, жена садовода, рада была нашим деньгам, и я следил за тем, чтобы мы исправно платили хозяйке за проживание. Госпожа Ральстон сетовала, что хлопот у нее прибавилось, хотя работала в основном служанка, к тому же хозяйке не нравилось, что мой отец весь день дома. Она терпела нас только ради денег. Но если здоровье господина Марвуда ухудшится, говорила она, тогда дело другое. О том, что бы они с господином Ральстоном ухаживали за больным, уговора не было.

Когда отца освободили под мое поручительство, я выбрал это место по трем причинам. Деревенский воздух полезнее для здоровья. Жилье здесь дешевле. А самое главное, эта ферма достаточно далеко от Лондона, чтобы можно было не опасаться, что отца кто-нибудь узнает, и при этом достаточно близко, чтобы я ежедневно совершал путешествие в Лондон и обратно.

Мой отец привлек внимание правосудия. Шесть лет назад, когда король вернул себе престол, парламент издал Акт о забвении и возмещении ущерба, гарантировавший помилование всем, кто во время восстания сражался против Короны. Единственные, кого не коснулось это всеобщее помилование, – цареубийцы, то есть те, кто лично участвовал в казни отца короля в Уайтхолле.