Журнал «Юность» №10/2023

Журнал «Юность» № 10/2023

На 1-й странице обложки рисунок Екатерины Горбачевой «Незаметное»

© С. Красаускас. 1962 г.

Поэзия

Людмила Прохорова

Родилась в 1990 году в Москве. Окончила Государственную академию славянской культуры (ныне РГУ имени Косыгина) по специальности «искусствоведение». Редактор портала «ГодЛитературы. РФ» (спец-проект «Российской газеты»). Участник Форума молодых писателей России и стран зарубежья (2016, 2018). Финалист литературной премии «Лицей» имени А. С. Пушкина (2017).

АМОКИ если скажешь громко «а»То говориИ «б»И «в», и «г», и «д», и «е»И где тебя так долго носит?Неси свой крестИ свою ношуКак я тебя в себе ношуЯ не прошуЯ отдаюИ слово есть законЗакон есть словоНе называтьСвоими именамиВы в книгу бытияВойдетеИ тыИ я всего лишьДушеприказчикНо проще может бытьИли не бытьВот в чемНетЭто естьВозьми свой посохИ свой крестИ свой венецТерновыйНе ново?Не ной!И не канючь!Бери и уходиНа все триУтри платком бумажнымСвои глазаИ плачь ещеИ войНа том концеНо не на этомИ слово яОтнять пришелИ вырву твой языкИ мыслиОсушуШуршит, шевелитсяШмыгнуло что-то в сердцеШум белыйБу-бу, бу-бу, бу-буЧас пробилИ твой висок пробитТак лучше?Не конец ещеИ ноги стынутТак медленноВ тех колкихШерстяных носкахРот свой прополоскай!От слов неверныхНе поправляйНе исправляйЯ так сказал!И воздух тот ласкалРесницыИ глаз стеклоОскал стекалСо ртаИ где-то комнатаНе та, не та!Нет, таИ потолокИ полЗдесь был когда-тоНо не теперьМарияУпалаВсе конченоТак лучше?Не конец ещеПродолжимМария, мне имя твоеЯдУдарилась?Я угрожалИ в снах тяжелыхДрожал закатС отцом мы выходили в лесИ лезвие ножаЯ в плоть мясистуюВонзалИ ликовалБелый, белый!Над головойСвиститГрохочетСалют, ура!Ты помнишь?Можешь повторить?Так повториЯ так сказал!Не конец ещеЩепотка солиИ водаСостав узнал?СлезайИ не скулиСебя возьмиС собой возьмиВонзиИ не отец я вовсеМатьИ имя мнеЛегко запомнитьЯ однаЗовуИдешь?И вместо писем мне твоихБумажкиЦветастыеГде города не теНе те, не те!И тениНа плите стоятТвои кастрюлиЯ умылаЛицо и рукиЗасохло красноеИ затянулась та дыраЧто в сердцеНо ненасытен мой животИ жизни нетВнутри негоЛишь смерть смердитОтмытьсяИ мытаря позватьЗа все платитьИ презиратьИ гордо голову нестиНа блюдеЛепесткиИ вверх взмываютРокочутЯ не боюсьЯ страхЯ сеюВетер бьетсяСтучит в окноТук-тук, тук-тукКукушкаСколько мне осталось?Не конец ещеТак надо

Михаил Максимов

Родился в городе Славгороде Алтайского края.

Прошел курс «Основы литературного мастерства» Н. А. Ягодинцевой (г. Челябинск) и школу писательского мастерства от фонда СЭИП. Лауреат фестивалей «Издано на Алтае» (2019, 2020). Участник семинаров молодых литераторов в Барнауле, Омске, Новосибирске, Москве.

Публикации в сборниках «Взгляд молодых», «Говори», «Между», «Паром», журналах «Огни над Бией», «Культура Алтайского края», «Барнаул литературный», «Сибирский Парнас», «Москва», «Юность», «Образ», «Урал», «Странник», «Простор», в газете «Литературная Россия».

Отдельные издания: сборники рассказов «Соленые огурцы» и «Пишущая машинка», поэтический сборник «Пережи/евать».

1. ПРОВЕРКА СВЯЗИРаз, раз, раз, раз.Два, два, два, два.Три, три, три, три.    Прием, прием.Я начинаю свое утро.И начинаю я с того.Я проверяю свое тело,Чтобы почувствовать – живой.В процессе утренней молитвыВстаю ногами на карниз.Кричу в открытое окно,Чтоб все соседи собрались.Раз, раз, раз, раз.Два, два, два, два.Три, три, три, три.    Бог, прием, прием.К обеду это прекращаюИ проверяю телеграм.Там отыскать пытаюсь знакиИли какой-нибудь сигнал.И если Бог не отвечаетСквозь дым разрушенных домов,То процедуру повторяю —Кричу в открытое окно:Раз, раз, раз, раз.Два, два, два, два.Три, три, три, три.Бог, прием, прием.2. КОЛОДЕЦУ семи девицНет глаза.У воды в колодцеНет фразы,Без которой льетсяРечь,Сумбурно-дикая.Лечь,и не встать,Не поднять руку,Мы любимы,Как Сивка – Бурку.И растерянны,Как пазлы,Ледяной, колодезной фразы.3. СОВАЯ вечно говорю о мыслях и без смысла,Я вечно говорю, и вслед летит строка —Через балконность утра, через дворовость рысью,Бежит, пытаясь скипнуть облака.Но пальцем по экрану не проводишьУшедших и оставленных тобой,Вот и строка бежит по бездорожьюИ там в лесах становится совой.А что сове – крути и не крути,Будь осторожна, просто будь.Священной птицей тех, кто отступилна осторожно выбранном пути.И вот сова, из рилсов или мемовЧерез экран уставилась туда,Где звон андроида системы в себя возьмет строка.4. ДЕРЕВОЯ дерево,Раньше был просто ростком.Я дерево,Срубишь меня, построишь свой дом.Я дерево,Мой голос звучит громче летом.Я дерево,Говорю вам об этом.Я дерево, дерево, дерево, дерево.Я дерево, дерево, дерево, дерево.Я дерево.Подо мной играют ваши дети.Я дерево.Обнял бы их, но руки – ветви.Я дерево.Однажды просто порву небосклон.Я дерево.И плевать, что будет потом.Я дерево, дерево, дерево, дерево.Я дерево, дерево, дерево, дерево.5. СОБАКАЗасыпаю, и снится собака,Собака бежит вслепую куда-то.За собакой бегут солдаты —«Там-тарам, там, там-там, там, та-та».По собачьей стреляют шкуре,Неужели нас всех обманули.Почему я ко сну придираюсь,Наяву такая же крайность.И меняют людей, как обувку, —Там, где феникс, и в руки по кубку.И во сне, не во сне – как собака, Убегаю от тех же солдат я.6. НЕ СПУСКАЙСЯНе спускайся в этот городникогда,письма все, что написал,возвращаются.Камень, камень, воду точит,все наоборот.Вместо фото чья-то память.Или Бог.Этот город, в черной саже.Весь из остовов.Слово «смерть» и слово «пламя»Всех страшнее слов.Не спускайся, не ищизаново себя.Над домами столб стоит,Поднимается.

Дарья Князева

Живет в г. Воронеже. Поэт, прозаик, кандидат физико-математических наук, актриса «Театра равных». Публиковалась в «Литературной газете», журналах «Юность», «Сибирские огни», «Формаслов», «Подъем», «Нижний Новгород», «День и ночь», «Москва». Лонг-лист премии «Лицей» (2019, 2022) и премии Левитова (2022), финалист премии Казинцева (2023), финалист фестиваля молодой поэзии «Филатов Фест» (2021), дипломант премии «Фонарь» (2021), фестиваля «Мгинские мосты» (2022). Участник различных молодежных литературных форумов и фестивалей, в том числе Слета молодых литераторов в Большом Болдино (2022), Всероссийского совещания молодых литераторов в Химках (2022, 2023), Форума молодых писателей России (2022), Межрегиональной творческой мастерской АСПИР в Ярославле (2023).

* * *Красота в глазах смотрящего.И я вспоминаю, как смотрелана загорелых, проворных, смелых,в волейбол, по щиколотку в песке увязая, играющих.Для них это было самое важное дело,принципиальное дело.Уникальный в своем ритме счастливый танец.Танец юности, беззаботности, бликов солнца,расплескавшихся по глянцевито лоснящейся коже.На десятки таких же по сути – ни капельки не похожий,потому что запечатан в моменте:каждой клеткой прочувствован, запечатлен и прожит.Ах, какая была в них животворящая сила,звонкоголосая неопалимая сила.Господи, как красиво…А я подавать умела разве что в аут,и на приеме больно звенели предплечья,расцветая назавтра бескрайними синяками.Потому в волейбол я почти никогда не играла,исподлобья взирая на торжество человечье.В такие моменты они запасали энергию.В такие моменты я запасала энергию.Они – умножая чувство собственного всесилия,я – принимая прекрасным чуждое, невыносимое.От этого взахлеб колотилось сердце,хотелось объять, раздать и обратно впитать сторицей.И так раз за разом, из поколения в поколение…Но, пожалуйста, Господи, не обувай их в берцы,не выстраивай вдоль границы,не стирай лица,не прерывай поток.Умов отмени затмениеили экономическую целесообразностьсамого страшного, самого уродливого явления.Ведь красота не утратит свое значение,только если для нее останется место,если продолжимся мы,если не будет войны.* * *падало-падало-падалозакатное за горизонтсобытийи расходился мерцанием по краямвымышленный провалпрорыв дыраиз эталонной версии вселеннойвысокое и голубое на морозезвенелопочти что настоящая зима со снегома остальное картонные декорациигеография линий и венпод пальцаминеопознанная тревоганедействующий мелаксеночередная усмешка богапереживание темнотыи есть ты…к восьмимежду разверстыми шторамивызревший восток дымилсяутро вылуплялось из горизонтаи казалось зачем-товсе еще может быть* * *усну на плече на памятьклонит ужаснопроведешь указательным вдоль позвоночниканечему заканчиваться и начинатьсяпунктир позвонков – из многоточия в многоточиеи в этой нелепости в этой странноститринадцать ливосемьне все одно?а следом пятнадцать по кругу пятятсяиз осени в зимуиз осени в зимуиз осени в зимугниет зернов усталую почву не в пору кинутоево впалом меж(ж)рéберьизашрамлено-зарыбленотемнона дне дотлевает-маетсявнутреннее смятениеповерхностная сумятицамеханическое веретеноот тебя не останетсяни отчества ни фамилиитолько протяжный звукс которым истекает надеждой воздушный шарики в том кольцевая сутьбесконечное повторениеистлевшим прикосновениемосыпаться и уснутьзаживая* * *

А давай…

…как будто мы на самом деле столкнулись в стеклянно-белом проходе торгового центра.

(с) Екатерина Макушинакогда во мне застревают слезыя берусь за чужие стихиострые неизлечимыеи эти фантомные боли(не) случившегося (не) с тобойподнимают из солнечного сплетенияживую водучерез грудную клетку и горлодо воспаленных глазсначала сухими позывамижесткими спазмамиа за первыми каплямиравномерным потокомстановится легче дышится глубжесловно немертваяглавное не слушатьчужие песнииначефантомной больюможно попросту захлебнуться* * *Нет, мне тебя не нужно —раз и два —опаздывают верные слова,жужжат натужнов надтреснутой коробкечерепной.Лети-лети с горы, бескрылый мой,легко и кротко.Твой уроборос непреодолим:расплавленное станет ледяными снова день – полным —полынно-полон…Не мнимым размыканием сквозным,а данностью, распятой в треугольник.CARPE DIEM1.Бабочка-однодневкауспевает так много:возникнуть, повзрослеть,увидеть мир и принять его в себя,передать эстафету.Или не успевает,смотрел ли кто-то ее глазами?Мой день длится десятилетия,и я не успеваю.2.Отпеваю сны, не умея петь, —неустанная плакальщицанад гробом памяти,над горькой заводьюнеосмысленного,несказанного,выдуманного на треть,невозможного на две трети.3.Спичечный коробок,сожженный мартовской ночьюза воротами храма,сдавший излет зодиакального летажелтому пламенипочти без боя,в который раз отпускаюв грязную урну,но все еще больно.4.Рано или позднослучится жаркое, сенокосное.Босыми ногамичуя песок и камушки,прорасту макушкой в звезды.Все будет,и ничего не останется:ни страха, ни памяти…Только космос.* * *Качнется день, и солнечная завязьпокатится в траву.Течет, смолится вековечный август.Ты будешь жить. Я тоже не умру.Медовое пролито безлимитносияние,сочится в водоем.Мы будем жить, мы точно не умрем.Безвременна иллюзия полетаопавшего листка.А вдалекена выжженном пригорке машет кто-тотростинкою в обугленной руке.Нет, показалось… просто в загорелой.Рыжеет поднебесная кайма,земное телобережно согрето.И ядерная скорчилась зиманад мегатонным летом.

Проза

Андрей Дмитриев

Родился в 1956 году в Ленинграде. Русский, советский писатель, редактор, сценарист.

Лауреат Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера, премий «Русский Букер» и «Ясная Поляна», большой премии имени Аполлона Григорьева, премий журнала «Знамя», премии Ивана Петровича Белкина, премии Правительства Российской Федерации в области культуры (2013). Финалист премий «Большая книга», «Русский Букер».

Ветер Трои

Маршрут

Полезность географии предполагает в географе также философа – человека, который посвятил себя изучению искусства жить, то есть счастья. Страбон

Немногим позже, когда Тихонин будет объявлен в розыск, те из нас, с кем сочтет нужным говорить полиция двух стран, сильно разойдутся в описании его примет, но все мы, не сговариваясь, отметим, что седина у него – медная. С въедливым недоумением полицейские чины Турции и России будут допытываться, что же имеется в виду, ведь медно-рыжий цвет волос не может означать седину, или же речь идет о ее зеленоватом оттенке, свойственном старой меди? Эта, с позволения сказать, версия нас всех разозлит: зеленоватая седина – это же гадость, треш, уродство, ее даже представить себе тошно, а Тихонин – он собой хорош, и медь его седины хороша. Полицейским останется лишь гадать о цвете его волос, не передаваемом даже цифровыми фотографиями в документах – на них на всех волосы его темны и цвета неопределенного…

Так вскоре и будет; пока же Тихонин, немолодой мужчина с медной, иначе и не скажешь, сединой вот уже третий час сидит нога на ногу в пластиковом кресле перед выходом из таможенного коридора в зал ожидания терминала прилетов нового стамбульского аэропорта. Навстречу ему раз за разом выходят, с громом выкатывая свой багаж, пассажиры римского, московского, бакинского, софийского и белградского прибывших рейсов – самолет из Чикаго, в ожидании которого Тихонин третий час сидит в жестком кресле, упрямо задерживается… Время от времени Тихонин встает, идет к бубличной, пьет кофе. Привычно подчиняясь окрику сотрудника службы безопасности аэропорта, натягивает на нос противовирусную тряпочку; минуту позадыхавшись, столь же привычно сдвигает ее с лица на горло и возвращается в кресло…

Три часа прошло. В зал ожидания вываливается, гремя колесиками багажа, небольшая толпа пассажиров; Тихонин слышит английскую речь и испуганно встает. На нетвердых и, как он думает, затекших ногах идет навстречу толпе и видит в ней Марию.

Трех тревожных часов ожидания ему хватило, чтобы перебрать в воображении все возможные варианты того, как должна выглядеть Мария после сорокалетней разлуки, и выбрать из них самый предпочтительный. Воображение Тихонина не было мечтательным, но и никогда не рисовало страшного: его питал один лишь здравый смысл, и потому Тихонин не был удивлен, увидев Марию именно такой, какой вообразил себе увидеть: коротко подстриженной светлой шатенкой, немного полноватой, но не чуждой спорту, как это принято у американок ее круга; с лицом немного изменившимся, но прекрасным, как и прежде, и узнаваемым благодаря тактичному вмешательству косметолога и, совсем чуть-чуть, пластического хирурга. Разрез глаз, из-за которого в них навсегда застыло испуганное удивление, был прежним, синие зрачки стали заметно шире – благодаря линзам с сильными диоптриями.

– Да, это я, – произносит Мария заготовленные, как отчего-то думает Тихонин, слова. – Тебя тоже узнать трудно. За сорок лет мы просто обязаны были измениться… Что ж, здравствуй, мой Тихоня.

Он медленно касается губами ее упругой не по возрасту щеки, перехватывает ручку чемодана; тронув локоть, молча приглашает следовать за собой и бодро катит чемодан к выходу из терминала – она за ним не поспевает.

– Никогда не была в Турции, – призналась Мария после долгого молчания, когда наскучило глядеть из окон такси на холмы по обеим сторонам трассы, укутанные легким, как пар, густым и теплым дождем.

– Здесь хорошо, – ответил Тихонин, чувствуя тепло ее бедра, но не решаясь опустить ладонь на колено, – но здесь очень строго с масками. Как приедем, советую надеть.

– Я учту.

Таксист обернулся:

– Are you from?

– America, – ответила Мария.

– Россия, – сказал Тихонин, и таксист развеселился: их ответы прозвучали как один.

– Куда он нас везет? – спросила Мария.

– К площади Таксим, если тебе она что-то говорит. Нам нужен «Хилтон».

Мария заскучала:

– Мы будет жить в «Хилтоне»?

– Нет, – успокоил ее Тихонин. – Там отделение Avis, где мы возьмем машину. Я когда беру – только у них; привык. У меня там даже скидка.

– Почему не взял заранее? Забыл по привычке все забывать? Зачем мы едем за машиной на такси?

– Не то чтобы забыл, – мягко поправил ее Тихонин, – и, может быть, привычка забывать – не у меня. Но, чтобы взять мотор в аренду, нужны права, а у меня их нет… Ехал в Тузлу на своей, 21 слишком разогнался. Оно бы ничего, здесь превышают все, но меня полиция остановила, то есть попыталась остановить… И погнались – а что им оставалось? Я думал, оторвусь, потом запутаю их в Тузле. Не запутал. Права забрали, выдали повестку в суд.

– Вот почему ты вынудил меня взять с собой права. Выходит, это я беру машину.

– И страховку, – подсказал Тихонин. – На мои деньги, разумеется.

– Но мне придется сесть за руль.

– Извини.

– Нет, Тихоня, ты не изменился… Удирать от полиции. В Турции.

– Я понимаю, тебе смешно. Вспомнила, как я лишился прав на мотоцикл – я тогда их только-только получил.

– Ну да! – Марии в самом деле было весело. – Мы удирали на твоем «Ковровце» от гаишника – или тогда их еще звали орудовцами? – и он нас легко сцапал.

– Он был на «Урале». Слишком мощный движок.

– Допустим, мощный. Но ты съехал с дороги в поле. Во вспаханное поле! Зачем ты съехал в поле?

– Думал, оторвусь.

– Он думал!.. Мы увязли и упали. Ты меня уронил. Хорошо, я ничего не повредила. Но я вся перепачкалась… Тебя лишили прав, объявился твой отец и отобрал у тебя мотоцикл.

– Причем навсегда, – сказал Тихонин. – Говорили, он его продал.

– Сколько тебе было?

– Как и тебе.

– Шестнадцать.

– Верно… Права на мотоцикл выдавали с шестнадцати лет; не знаю, как сейчас.

– Шестнадцать лет, девятый класс, все правильно. В шестнадцать лет быть дураком не стыдно… А сейчас тебе сколько?

– Я вот смотрю на тебя и чувствую: те же шестнадцать.

– Поцелуй меня, наконец, – спокойно сказала Мария.

– Приехали, «Хилтон», – обернулся таксист.

Как только они вышли из машины, дождь прекратился, и над Стамбулом встало солнце.

«Через двести метров поверните направо. Потом поверните налево. Налево и направо. – Женский голос русского навигатора в телефоне Тихонина звучал уверенно. Ведомый Марией «меган» разматывал путаницу улиц района Султан-Ахмет с таким медленным, натужным и опасливым усилием, как если б по извилистой дороге поднимался к небу…

– Знаешь, что я заметила, – сказала Мария, притормозив на перекрестке и нетерпеливо поглаживая руль. – Твоя седина на солнце отливает медью. Я тебя не помню рыжим – откуда медь?

Тихонин помолчал; он словно бы ее не слышал и нетерпеливо поглядывал в окно…

«Поверните налево, – в который раз напомнил о себе навигатор, – поверните направо; поверните налево, затем следуйте прямо… До окончания маршрута осталось триста метров».

– Здесь! – произнес Тихонин. – Отель за перекрестком, но еще чуть дальше нам вперед, к парковке: она слева.

Навигатор подтвердил: «Через шестьдесят метров поверните налево. Вы прибыли в конечную точку маршрута».

И световой день подошел к концу.

Они обосновались в двухкомнатном номере на третьем этаже и отправились ужинать. Обойдя по длинному кругу темную громаду нежно подсвеченной Голубой мечети, поднялись на крышу четырехэтажного ресторана, давно облюбованного Тихониным. Сели за столик на краю открытой площадки. Прямо перед ними слабо сияли во тьме купола Голубой мечети и Айя Софии; на другом краю, за ограждением, на малом отдалении дышал Босфор и словно бы тлела в ночи, в рассеянных огнях подсветки, старая, с угловатыми башнями, крепость, которую Мария приняла за несуществующий каменный мост. Она с трудом воспринимала все вокруг; ей не хотелось говорить; она до того устала за весь этот огромный, хлопотливый день, что задремала в ожидании султан-кебаба и баклажанного пюре.

– Прости, – сказала она Тихонину. – Пока я добиралась до Чикаго, потом аэропорт, дикая задержка рейса, этот перелет в Стамбул, еще и пересадка, другой мир, в нем – ты… Слишком всего много. – Она неуверенно, будто боялась неверной рукой пролить вино, отпила немного каппадокийского и вдруг спросила: – Мне вот интересно: какой ты меня себе представлял? У тебя ведь нет моих фотографий.

– Верно, – согласился Тихонин. – Пока я маялся в аэропорту, я представлял тебя примерно такой, какой и увидел. Какой вижу и сейчас.

– А до аэропорта? Все эти годы? Все эти сорок лет?

– Такой же, как и раньше, ровно такой и никакой другой. Сожму глаза и вижу тебя перед собой тощей, но с хорошей грудью, вижу твою знаменитую светло-русую косу до самых впадинок под коленками, и ты – в широких, толстых, пол-лица заслоняющих очках… Ты их снимала неожиданно для всех, и открывалось вдруг все твое лицо. Оно было всякий раз как фотовспышка. И глаза твои из-за твоей, ты извини, подслеповатости казались сонными, с наглым таким, восхитительным сонным прищуром; я сразу сошел с ума, когда ты впервые сняла передо мной очки… Ты меня совсем не слушаешь, но это ничего. По-моему, тебе давно пора спать.

Они вернулись в отель. Мария скрылась в своей комнате. Тихонин выволок кресло на обширную открытую террасу и уселся, опустив локоть на перила. Под ним внизу стихала узкая, обычно многолюдная при свете дня, но голая во тьме, старая улица. В окне напротив, столь близком, что казалось, до него можно было достать рукой, кто-то громко говорил по телефону за легкой шторой при неярком свете ночника; разговор прервался, и ночник погас. Тихонин привстал, подался чуть вперед, вытянул голову над перилами и глянул влево – туда, где улица черным ручьем втекала в ночное море: там помаргивали огни судов, вставших на рейде, но самого моря, что слилось с небом, не было видно во тьме. Лицо Тихонина гладил медленный и теплый солоноватый ветер. В закоулках вокруг глох шум редких машин. Чайки вскрикивали, как если бы их кто-то тревожил во сне.

Скрипнув, тихо приоткрылась дверь. Показалась Мария в белом гостиничном халате, сказала:

– Ты здесь собрался до утра сидеть? Ты забыл обо мне?

– Думал, ты спишь, – сказал Тихонин.

– Как я могу уснуть, ты сам подумай?.. И хватит тебе стынуть, идем ко мне.

Мы уже согласны меж собой, что все у них когда-то началось с пирожка. Купленный в буфете станции Пытавино за четырнадцать копеек, тот пирожок с крутым яйцом и рисом был не слишком вкусен, зато сытен. Тихонин ел его лениво. Слегка откусывал – и забывал о нем, и следовал в себе блужданию каких-то мыслей, тогда ему казалось, очень важных; отщипывал от масляного края и задумчиво бросал отщипанное в пыль, воробьям. И воробьи, пофыркивая крылышками, клевали это тесто, а когда сверху на них падала хромая ворона, отпрыгивали в стороны и отряхивались… Потом ворона, наклевавшись, взлетала вверх с нелегкого, вразвалочку, разбега; воробьи снова сбивались в кучу у ног Тихонина – он им еще отщипывал от пирожка.

Сидя в тени станции на лавочке, Тихонин думал, ел, глядел на воробьев, а на кого еще было там глядеть, кроме девочки с огромной светлорусой косой? На нее и стоило взглянуть, когда бы не неловкость: прохаживаясь взад-вперед в ожидании пригородного дизеля и проходя мимо Тихонина, девочка сама поглядывала быстро на Тихонина… Казалось бы: что в том неловкого? Даже если ты, допустим, робок – отчего не осмелеть хотя б на миг и, подгадав момент, поднять глаза навстречу девочке?.. Но в том-то все и дело, что мгновенные, словно скользящие взгляды ее не были взглядами ему в лицо или хотя бы пресловутыми потупленными взглядами. Она вообще не на него глядела всякий раз, но вот куда? Неужто лишь на воробьев да на ворону?.. Тихонин не отвлекся от своих важных мыслей, не сразу глянул исподлобья на нее, а как глянул, пригляделся – понял с удивлением: она глядит на пирожок в его руке, который он от скуки ест и от которого отщипывает воробьям… И не нашел ничего лучшего, как остановить ее коротким возгласом:

– Хочешь? – и протянул ей пирожок.

– То есть? – не поняла она.

– Если ты хочешь, откуси. Или совсем доешь, – сказал Тихонин.

Она ответила спокойно:

– Не хочу. Да если б и хотела, мне нельзя.

– А почему нельзя?

– Это негигиенично, – ответила она.

Тихонин растерялся, бросил, что осталось, воробьям, и те толпой закопошились в пыли. Он достал носовой платок и вытер им масляные руки. Девочка недобро посмотрела на него и пошла, дрогнув косой, в дальний конец платформы; скоро прибыл дизель, она вошла в вагон и уехала в областной центр.

Он не видел ее долго, может, месяц, зато вспомнил сразу, как встретил на озерном берегу: такую косу, может быть, единственную в области, не говоря уже о районе, нельзя было совсем забыть всего за месяц. Тихонин подошел, сказал «привет», она ответила ему как старому знакомому. Потом они купались вместе, и Тихонин смог увидеть, как выглядит ее коса, если распустить ее и разбросать, распущенную, по плечам; если ее, мокрую, обтереть сверху донизу шершавым полотенцем, пусть не досуха – это невозможно, – а потом собрать в узел на голове и, чтобы узел не рассыпался, схватить его косынкой. Тихонин сам не распускал Марии косу, не вытирал ее – они ведь почти не были знакомы и пляж не был малолюден, – но ему уже тогда казалось, что это он распускает Марии косу перед тем, как она войдет в воду, и это он промокает потом ее волосы, набрякшие водой и оттого особенно тяжелые, шершавым полотенцем…