Рождество с детективом

– Вот поэтому я не уверен, что ценности найдены. Когда ищут, остаются следы. Не мог убийца разложить вещи в том же порядке.

– Просто аккуратно искал.

– Леля, ты не понимаешь! Все равно было бы заметно. Ценности не на столе в вазочке лежат. Я очень хорошо проверил. На полу следов было много, потому что «Скорая» приезжала. А в тумбочках, комодах и в шкафу – идеальный порядок. Даже не сдвинуто ничего.

– Может, он точно знал место?

– Предположим. Что ему нужно было сделать? Что-то вскрыть, взломать, на худой конец – открыть. Так? Тогда должны быть хоть какие-то следы.

– Да почему?

– Да потому что! Зачем ему наводить порядок, чтобы ничего не было заметно, если он уже взял то, что хотел? Ну сама подумай. Если бы он вскрыл тайник, то мы тоже его обнаружили бы. Вскрытым, я имею в виду. Ему-то уже все равно. Уверен, он успел забрать лишь то, что лежало на поверхности. Думаю, его кто-то спугнул. Но он вернется.

Леля задумчиво потерла кончик носа. Леха невольно улыбнулся. Забавно у нее это получается!

– Пожалуй, ты прав. Хотя преступник не дурак и мог решить: если следов вскрытия тайника не заметят, все подумают, что старушка умерла своей смертью. Тогда все будет шито-крыто. Ведь не зря он использовал такой способ убийства. Где, кстати, убийца мог достать яд? Видно, он не простой гопник с базара.

На этот раз призадумался Леха. Если все так, как говорит Леля, то дело становится практически безнадежным. Чтобы установить, чьи отпечатки были на книге, надо кучу времени потратить. Мало знать, что их нет в базе. Брать отпечатки придется и у Любы, и у девчонок-волонтерок, и у того санитара, который поднял книгу с пола. Хорошо хоть Маша книги не трогала. Впрочем, ее отпечатки у них уже есть. Пока возишься, преступник наверняка скроется. А если он решит не возвращаться в квартиру убитой? Вдруг он знает, что там побывала полиция? Леля сказала, что это не простой гопник. Судя по всему, так и есть. В общем, дело тухлое.

Кстати, а преступник почему голыми руками книги касался? Оплошал? Поверил в себя? Торопился? Не так уж он крут, значит.

А раз так, следовательно, унывать рановато! Все еще может получиться. Надо поехать и хорошенько обыскать квартиру. Что он, хуже преступника? Не сможет найти тайник?

И тут в Лехиной голове что-то тоненько зазвенело.

А если рискнуть и устроить засаду? Прямо сегодня! На удачу! Вдруг убийца все же вернется!

– Времени у него не так много. Квартиру опечатают, и все, – не заметив, произнес он вслух.

Леля встрепенулась.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Устроить засаду в Машиной квартире.

– Только не это! – вскрикнула Леля.

– Так ее же дома не будет. Мы незаметно и тихо придем вдвоем с Колескиным, а Маша громко и на виду уйдет на тренировку. И все! Застукаем гада!

Леля посмотрела в его горящие возбуждением и готовностью к подвигу глаза и вдруг поверила, что все так и будет – он обязательно поймает убийцу. Это же Леха!

Маша как раз собиралась уходить на тренировку, когда раздался звонок. Выслушав Лехино предложение, она даже вопросов задавать не стала, просто согласилась и все. Договорились, что приедут к ней через час.

Оставалось согласовать операцию с Худеевым, и тут Леха предвидел трудности. Однако начальника на месте не оказалось, и быть он обещался только в понедельник. Старший лейтенант решил, что это добрый знак, и, прихватив безотказного Колескина, поехал устраивать засаду.

Он даже не успел нажать на звонок у двери, как она отворилась, и Маша, прижав палец к губам, поманила их рукой.

– Мне кажется, он уже здесь, – шепотом сообщила она, когда мужчины на цыпочках зашли в квартиру.

Леха сразу прикинул, мог ли преступник слышать их шаги по лестнице.

– Хорошо, что вы поднимались одновременно с лифтом, не слышно ничего было, – прошептала Маша. – Глазка у Ирины Павловны нет, будем надеяться, он не прочухал вашего прихода.

– Что делать будем? – поинтересовался Колескин. – Брать?

Леха нахмурился. Почему он пришел сейчас? Маша ведь дома.

– Я стала вас ждать и незаметно уснула. Кто-то в дверь звонил, но для вас было слишком рано, мы же через час договаривались. Вот я и не стала открывать.

Положительно, эта девушка слушает его мысли.

– Правильно сделала. Вдруг это он? Проверял, дома ли ты.

– Я так и подумала. Испугалась немного даже. Что мне теперь делать?

– Сиди тут, – шепотом скомандовал старший лейтенант и махнул рукой Колескину.

Дверь была заперта, и Леха мысленно похвалил себя, что на всякий случай взял у Маши ключи. С немыслимой осторожностью, не звякнув, он открыл дверь, и оперативники шагнули в квартиру.

Комната была освещена тусклым светом стоящего на столе маленького фонарика, поэтому человека, склонившегося над раскрытым нутром дивана, они заметили не сразу. Но тот, видимо, уловил движение у входа и резко выпрямился. Фонарик шлепнулся, свет упал прямо на преступника.

Леха увидел молодого красавца в распахнутом пальто, держащего в руках горсть мелких монеток.

Он сделал шаг, но красавец вдруг стремительно бросился к окну, дернул раму, одним движением вскочил на подоконник и присел, собираясь броситься вниз. Невольно вскрикнув, Тишков рванулся и успел вцепиться ему в волосы.

Раздался дикий крик, по полу со звоном заскакали монетки, преступник изо всех сил дернулся и… вылетел в окно.

Грохоча берцами, Колескин потопал вниз.

Двигаясь по инерции, Леха налетел грудью на подоконник, на мгновение у него потемнело в глазах. Он потряс головой, разгоняя боль, и перегнулся.

Сначала ничего разглядеть не получалось. Улица была освещена, но при такой погоде это не давало никакого эффекта. По тротуару мело нещадно, вихревые потоки взлетали до второго этажа, снег летел прямо в глаза, выбивая слезу, но Леха был уверен, что убийца там, внизу. Корчится от боли и пытается подняться.

Он свесился с подоконника и увидел выбежавшего из подъезда Колескина. Тот сначала метался из стороны в сторону, а потом остановился в недоумении, и Леха вдруг понял, что внизу… никого нет.

Из-за угла вынырнула машина, и в свете фар старший лейтенант вдруг увидел, как вдоль канала изо всех сил улепетывает прочь маленький кривоногий человечек в длинном не по росту пальто.

Видно, напугали они беднягу.

– Лех, ты его видишь? – крикнул ему Колескин, задрав голову.

Тишков помотал головой.

– Ушел, гад, – с сожалением констатировал тот и сплюнул.

Утром в понедельник старший лейтенант доложил обо всем прибывшему в отдел начальнику. Играя желваками на толстых щеках – как только сумел! – Худеев выслушал и всыпал ему. За все. За отсутствие рапорта, за самоуправст- во, за щенячью самонадеянность, нарушение субординации, протокола и устава.

Леха решил, что ему кирдык, и мысленно уже собирал вещички с рабочего стола в коробку из-под обуви. Однако Худеев, выпустив пар, сделал неожиданное заключение:

– Иди отсюда, и до обеда чтобы я твоей рожи не видел, махновец!

– Есть, товарищ майор! – гаркнул Тишков, сообразив, что увольнять его пока не собираются.

В конце коридора маячила худенькая фигурка.

– Лешка! – бросилась к нему Леля и, схватив за рукав, вгляделась в его лицо. – Сильно ругали?

Леха сглотнул вязкую слюну и кивнул.

– Пойдем отсюда, – скомандовала она и потянула его за собой.

В ее маленьком кабинетике рядом с секционной, где Леля обычно осматривала трупы, было прохладно и тихо.

Леля усадила его за маленький столик, налила большую кружку крепкого чая, а потом устроилась напротив и, блестя глазами, сказала:

– Я исследовала золотые монетки из квартиры Ирины Павловны. Он держал их голыми руками. Отпечатки совпадают с найденными на книге Гофмана. Фоторобот составить сможешь? Отлично. И потом, гляди, что я нашла.

Леля протянула лист бумаги, на котором лежали три волоска. Леха удивился. Странные какие-то, рыжие. Чьи, интересно? Ведь сбежавший преступник был брюнетом.

– Это я с твоей куртки сняла. Ты вырвал, когда за волосы его схватил.

– Точно его? – не поверил Леха.

– Можешь не сомневаться.

Леля придвинулась к нему.

– Итак, у нас есть ДНК, отпечатки и портрет. Надежда не потеряна! Мы его обязательно найдем.

– Откуда такая уверенность? – буркнул Леха.

– Ты лишил его силы. Вырвал волшебные волоски.

– Что?!

Леха подозрительно взглянул на девушку. Какие волшебные волоски? О чем это она? Насмехается над неудачником?

Но Леля не насмехалась. Она смотрела очень серьезно, и было в ее глазах то, что заставило его кивнуть.

Это было странно, но Леха вдруг поверил, что так все и будет.

Метель за окном улеглась.

Шел тихий и легкий снег.

Где-то вдалеке зазвонили колокола.

Мир готовился встретить Рождество.

Евгения Михайлова

Ангел-хранитель

Лида Розова была рабой собственной доброты. Об этом знали все, кроме нее. Все – это в самом прямом смысле. Не было человека в районе, который не знал бы Лиду. «Это та, которая всех спасает». «Если ничего не придумаешь, попроси Лиду, она поможет». «Да не парься ты вообще: позвони Лиде, она и собаку выгуляет, и кошку покормит, да еще лотки помоет».

Позвони Лиде – это стало спасительным кодом для очень большого количества людей, знакомых иногда только поверхностно – по месту проживания. Были, конечно, критичные и трезвые умы, которые останавливались в недоумении перед условиями этого уравнения: один человек, двадцать четыре часа в сутки, – и нескончаемый поток тех, кто получает помощь Лиды или рассчитывает на нее.

И не то чтобы Лиду окружали одни потребители и эксплуататоры. Лиду по-настоящему любили, с ней дружили нормальные и очень хорошие люди, в том числе скромные, корректные, понимающие, что она никому ничего не должна. Но чужая, доступная, постоянно активная доброта – это великий провокатор, такая ловушка и соблазн… Что рано или поздно самый независимый, самодостаточный и уверенный в собственных силах человек звонил Лиде:

– Извини, не оторвал ни от чего? Мне просто больше не к кому с этим обратиться. Дело в том…

И начиналась какая-то совсем уникальная история. Например, эта, которая так и не закончилась. Человек, который иногда, встречаясь с Лидой на улице, говорил ей «привет», после дружеской попойки в московской квартире оказался в карантинном бараке в Крыму. И вместе с похмельем к нему пришло острое понимание того драматичного факта, что в московской квартире заперта одна-одинешенька кошка Тыква. А ключ от квартиры только у мамы, которая живет на другом конце Москвы. У мамы больное сердце, ее нельзя расстраивать ни Крымом, ни карантином, ни тем более похмельем обожаемого сына. И, конечно, ее нельзя послать спасать Тыкву. Есть, конечно, друзья, те самые, с которыми выпивал и которые помогли «наконец-то выбраться на отдых в Крыму», мама знает их с его детства. Но это исключено – выводить их на маму и Тыкву, еще более невозможно допускать в квартиру. Там еще осталось… А не осталось, так они с собой принесут. И конец всему – в том числе работе и ремонту.

– Кстати, Лида, меня зовут Геннадий, если ты не помнишь. Я живу в девятиэтажке на пересечении с Островитянова. Маму зовут Нина Петровна. Адрес и телефон могу прислать СМС, если ты вдруг согласишься помочь.

– Конечно, помню, – воодушевленно отвечала Лида своим мелодичным голосом. – Это ты забыл: я же твою Тыковку возила на стерилизацию к своему ветеринару. Ей тогда было два года, она бросилась под колеса твоей машины, и ты, такой чудесный, не смог ее оставить на улице. Сейчас ей должно быть пять лет, мне очень хотелось бы ее увидеть. Я только думаю, как подать это все твоей маме…

– Моей маме это никак нельзя подавать, – решительно ответил обнаглевший Гена. – Она очень впечатлительная. Ей можно только врать. К примеру, я на важном совещании, а ты соседка и видишь, как из моей квартиры пробивается дым.

– Гена, ты точно нездоров. От такого любая мама с ума сойдет. Нет. Присылай адрес и телефон, я сама придумаю.

Лида была талантливым человеком, неплохим художником. Издательства заказывали ей иллюстрации к детским книгам и учебникам. Ее работы были изящными, легкими и по-детски милыми. Такими же были те решения, которые она умела принимать. К маме Гены она приехала вся такая воодушевленная и восторженная. Рассказала, что ее сын Гена, замечательный архитектор и ее, Лиды, сосед (насчет архитектора – правда, только без «замечательный»), пригласил Лиду в свой уникальный проект: ему нужен художник для проработки деталей. Нужно торопиться, чтобы получить грант. И тут такая проблема: на совещание по проекту опаздывают зарубежные партнеры из-за проверок на границах. Гена там главное действующее лицо, он не может отлучиться. А в его квартире не только томится Тыква, но и лежат материалы для эскизов Лиды.

Мама, измученная своей изоляцией, была очень рада такому чудесному знакомству и замечательным подробностям из жизни и деятельности сына.

– Лидочка, дорогая, я так вам благодарна за все. Гена совсем не любит рассказывать о себе, максимум «все нормально». Он сейчас просто прислал мне сообщение: «К тебе придет Лида, сделай как скажет». Вот ключ от квартиры Гены. И можно вас попросить? Если не трудно, конечно. Расскажите мне потом, как все прошло.

– Конечно, само собой, – радостно ответила Лида. – А как вы? Что-то нужно?

– Я в порядке, справляюсь. Все заказываю по интернету. Но за вопрос большое спасибо. Если только… Это так, не просьба, вдруг просто наткнетесь. Я люблю хорошие дамские романы, а по интернету трудно выбрать. А у вас такой чудесный вкус, это сразу видно. И еще вдруг рядом… Я люблю только яблоки «Симиренко», а их трудно найти. Но все совершенно не к спеху и вообще необязательно.

Нина Петровна была очень деликатным человеком, но чужая доброта – непреодолимый соблазн. Что и требовалось доказать. А Лида, уходя из ее квартиры с ключом в руке, не вздохнула с досадой, как сделал бы любой средней нормальности человек, и, конечно, не выругалась про себя: «Да пошла ты… Делать мне больше нечего».

Она сначала бросилась спасать Тыкву, произвела ее эвакуацию из квартиры Гены в свою. А потом в упоении бегала по книжным магазинам и провела не меньше часа в интернете, узнавая, где продаются яблоки «Симиренко». Нашла и не заказала. А поехала по указанному адресу, а это вообще третья сторона по отношению к ней и Нине Петровне. Яблоки нужно выбирать и нюхать. Что приятно само по себе. И как же Лида была счастлива, увидев повлажневшие глаза и порозовевшие щеки чужой мамы, которая утром не знала о ее, Лиды, существовании. «Звоните, если что», – произнесла Лида самоубийственную фразу. Она была умным человеком и все могла понять и предвидеть, но не думала так, как все. Она не считала, что ее на всех не хватит. Лида была благодарна людям за то, что она им нужна.

У Лиды была очень веская причина быть благодарной судьбе за все, что было и случалось в ее жизни сейчас. За то, что каждая минута в сутках на вес золота. За то, что порядковые номера забот выстроены в мозгу, как папки с особо важными документами в архиве. За то, что о себе она вспоминала в короткие моменты приступа голода или потребности встать под горячий душ. Она здорова, господи, боже мой, у нее есть все, что ей необходимо, она может помочь стольким людям и, главное, беспомощным и никому не нужным животным. Это такое богатство, что она может даже спать на ходу.

Об этом мало кто знает, но причина особой благодарности Лиды судьбе в том, что так было далеко не всегда. Все дела, заботы, привязанности, любовь и жалость, которые ни голове, ни ногам покоя не дают, – все это тащит ее, уносит, поднимает все выше к воздуху и солнцу со дна мрачной безнадежности, вытягивает из такого жестокого прошлого, в каком не могло быть даже надежды на просвет. И добрая нежная душа, которой так хотелось любить и жалеть, только плакала и корчилась в страданиях. Она была никому не нужна. О такой душе даже никто не догадывался. Была просто Лида Розова, лишний человек на этом свете, она покорно и уныло переходила из возраста в возраст, вжимаясь в стены и углы, чтобы стать незаметной. И все равно рано или поздно становилась помехой. И ее пытались убрать… Разными способами. От воспоминаний, из-за которых кожа Лиды покрывается нервной экземой, ей больно дышать. А лекарство одно: достать из мозгового архива папку-заботу с порядковым номером и делать все как полагается. Без нытья и соплей.

Лида, наверное, никогда бы не поверила в то, что есть знакомые, которые ей завидуют. Не потому, что нечему, а потому, что она сама никогда не знала этого чувства. Лида очень радовалась, если кому-то хоть немного везло. И это был еще один разряд особой поддержки: полузнакомые люди звонили ей, чтобы рассказать, как вылечили маму, как удалось решить проблему сына в школе, как премию дали к Новому году, а тут как раз щенка любимой породы недорого предложили. И Лида все это сразу принимала как собственные успехи и радости. «А по поводу щенка давайте вместе, если вы не против. Это все очень важно…» И папка с очередным особо важным документом-заботой отправлялась в архив мозга на годы.

Во дворе дома Лида по привычке подняла голову к своему пятому этажу и согрела взгляд видом освещенных окон. Она всегда включала везде свет, даже если уходила утром. Мало ли на сколько задержится, а ее семейство до выключателей не дотянется. Лифт застрял на каком-то этаже, и Лида побежала по лестнице. Пора гулять, кормить, мыть, убирать… Пора заниматься самыми теплыми делами на свете – ухаживать за территорией любви.

Лида вошла в большую, ярко освещенную прихожую, освободилась от холодной тонкой куртки и таких же сапог. «Мне нужно, чтобы было легко, – объясняет она подругам, которые пугают ее воспалением легких. – А на ходу легкие проветриваются. И потом я очень привыкаю к вещам».

Двери в четыре комнаты были закрыты. Если бы Лида не делала этого, вся ее развеселая компания просто свалила бы ее с ног от счастья встречи. Ни раздеться, ни умыться. Лида в ванной переоделась в большой и толстый махровый халат, чтобы на полчасика расслабиться и согреться перед выходом на холод. И тут в дверь позвонили. Еще один соблазн для многих: Лиде можно сразу звонить в дверь, и она откроет, улыбнется и не спросит, конечно, о том, почему не предупредили по телефону.

На сей раз это была Инна, соседка из другого подъезда и самый геморройный человек в доме, по общему стойкому мнению. Выглядела Инна очень даже мило. Аккуратная фигура, всегда красиво одета, круглое ухоженное личико с большими голубыми глазами и копна серебряных волос – редкая ранняя седина. То была просто генетическая особенность пигмента, но Инна любила томно намекать на последствие несчастной любви. Лида пригласила Инну в квартиру, по привычке стараясь не смотреть ей в лицо. Суть Инны была выражена в невыносимо навязчивом взгляде и хищных, нетерпеливых губах, всегда готовых к бесцеремонным вопросам и пренебрежительным или оскорбленным ответам.

– Привет. Тебя целый день не было. Где ты была?

– По делам. Кошку одного знакомого надо было перевезти к себе.

– Кошку??? Знакомого? Я в шоке. Если ты будешь такой бесхарактерной, в наш дом начнут крокодилов скидывать. Некоторые и так тобой недовольны. Такую, говорят, прекрасную квартиру загубила.

– Инна, я ничего не загубила, и тут нечего обсуждать. У тебя что-то срочное?

– Да. Мне очень нужно… Пошли в кухню, мне нужно передохнуть, я целый день занималась генеральной уборкой. И чашку чаю, если можно.

Лида провела соседку в кухню, налила ей и себе по чашке чая, поставила вазочку с печеньем. Вопросов не задавала, ждала просьбу. Но Инна явно не торопилась. Она уставилась на Лиду своим пристальным вглядом и озвучила вопрос, который задает столько лет, сколько они знают друг друга:

– Ты Новый год где будешь встречать?

– Дома, конечно, как всегда.

– Одна?

– Инна, я тебе всегда объясняю: я не одна. И у нас будет все в обычном порядке. Извини, но я гостей не приглашаю. У меня просто нет времени сидеть спокойно за столом. Нужно всех кормить, выгуливать, звонки всю ночь каждую минуту. И мне хочется всех поздравить, узнать, как дела…

– Но ты чувствуешь одиночество после того, как муж умер?

– Я не знаю, что такое одиночество. Понимаешь, я не одна, когда остаюсь сама с собой. К тому же это такая редкость, когда я совсем одна. Какие-то минуты ночью, когда животные спят.

– Опять ты про зверей. Я о людях. Тебе не скучно быть одной и знать, что муж не придет, не поговорит?

Так наступает тот момент, когда Лида решается проявить характер. Ее лицо становится суровым, близорукие глаза с мягким, нерешительным взглядом вдруг приобретают почти стальной цвет.

– Тема закрыта, Инна. Мы это уже обсуждали, и я только что тебе еще раз ответила. Нет, я не одинока. И мне некогда. Так в чем просьба?

– Мне нужен коньяк. У меня томится рождественский кекс, все нужно постоянно заливать коньяком. А я целый день убирала и не посмотрела, что он у меня закончился. На улице холодно, не хочется бежать в магазин.

– У меня нет коньяка.

И Лида сдерживает фразу о том, что по телефону вопрос и ответ заняли бы полминуты.

– Жалко. Даже не знаю, у кого бы попросить. Тут нельзя пропускать день.

Они какое-то время сидят молча, обе понимают, что, кроме Лиды, Инна ни к кому бы не сунулась. Ей просто не откроют.

– Ну хорошо, – поднимается Инна. – А ты не могла бы мне дать немного денег, я же без кошелька выскочила. Чтобы домой не возвращаться, сразу в магазин заскочу.

Лида долго и, в общем, успешно боролась с собой, закаляя волю для отказов тем, кто просил у нее деньги. Это точно без возврата, и были времена, когда она раздавала большую часть гонораров, не в состоянии никому отказать, а потом выкручивала мозги, как прожить на то, что осталось. Но тут надо было очень быстро завершить неприятную встречу.

– У меня совсем мало. Сколько это стоит?

– Да я самый недорогой… Из неплохих. До трех тысяч. Потом отдам.

Лида взяла кошелек, протянула Инне две тысячи.

– Это все, что есть. Извини, Инна, мне надо идти с собаками. Привет коньячному кексу.

Она закрыла дверь за соседкой, которая, в общем, казалась удовлетворенной. Прелестная Инна патологически жадная.

Лида опять влезла в брюки, свитер, куртку и открыла по очереди двери во все комнаты. Ну, здравствуйте, мои дорогие. И к ее рукам и взгляду побежали, потянулись, поплелись три старые больные кошки, два развеселых котенка, красавец кобель Гера, длинноногий пес-подросток Бим и трехлапая Тина. А за всеми неторопливо следовала ярко-рыжая Тыква, квартирантка, вполне довольная коллективом, теплом, светом и количеством мисок с кормом. Всех нужно приласкать, сказать слова, проверить, достаточно ли холодные и мокрые носы.

В ночь они вышли строем – Лида, Гера, Бим и Тина. И эта ночь, продуваемая недобрыми ветрами со всех сторон, вдруг сковала Лиду тем страшным одиночеством, о котором она забывает сама с собой, в тепле дыхания родных существ. Это незаживающая язва боли, унижения и страха ее семейного союза, тех лет, дней и минут, когда муж был жив, приходил домой, говорил… Орал, оскорблял, требовал. Поднимал руку, ногу, иногда хватал нож… Лида все выносила как должное, как крест. Убежать было некуда. Муж пришел в квартиру, которая осталась ей по наследству от матери. Она никому ничего не рассказывала, да и не было у нее тогда ни друзей, ни хороших знакомых. И она наверняка терпела бы такое существование без минуты покоя много лет. Или совсем мало: Лида каждый день боялась быть убитой, что лучше, чем оказаться искалеченной. А внешне они были вполне благополучной парой. По утрам вместе выходили из дома. Лида шла к метро, чтобы доехать на работу. Олег садился в свою машину – крупный, солидный, вполне себе надежный муж-хозяин. Он ни разу не принес Лиде зарплату, жили на ее деньги. А недостаточно качественная еда летела ей в лицо.

Олег разбился на своей машине в пьяном виде четыре года назад. Лида тосковала и плакала: это очень больно, когда так внезапно обрывается жизнь, переплетенная с твоей. На время она пропала для всех, почти не выходила, боялась слов и взглядов, которые могли ворваться в ее странное, самой себе не объяснимое горе. Она мужа не любила, боялась и остро жалела.

Однажды ночью вышла на какой-то писк, нашла в кустах крошечного котенка. Принесла домой, помыла, покормила… И поняла, что вернулась к себе из жестокого застенка, в каком не должны, не могут жить люди. Вот тогда кончилось одиночество Лиды, а срок его был долгим – с детства.

Толстая, больная Тина поскользнулась на льду и упала, вскрикнув, как ребенок. Лида бросилась ее поднимать, домой волокла собаку по земле, уговаривая потерпеть. Тину к Лиде принесли сразу после того первого котенка. По ней проехалась машина на трассе. Было много операций, одну лапу ампутировали. Лида выходила ее, и собака была вполне счастлива, а этой зимой ее совсем замучил артрит.