Кошки не пьют вино

Алекс прищурилась. Где же подвох? Он с ума сошел? Он так шутит?

– У вас точно есть какая-то чудная задумка, профессор, но я вам доверяю.

Уилл усмехнулся, отвел серо-зелено-синие глаза, спрятал руки за спину.

В следующее мгновение что-то задело его штанину ощутимым толчком под колено, бело-рыжее облако у его ног оказалось кошкой.

– Бриошь! – ахнула Алекс. – Что с тобой?

Бриошь невозмутимо отошла чуть в сторону, оставив светлую шерсть на брюках Гатти, уселась на пол и глядела на мужчину и женщину с невозмутимым видом.

Уилл смотрел на кошку, кошка смотрела на него. Алекс не могла понять, как так произошло, что ненавидящая каждого незнакомца Бриошь вдруг добровольно потерлась о Гатти, и теперь расположилась напротив в ожидании ответного знака внимания.

Уильям Гатти присел, протянул руку. Бриошь зашевелила щеками, длинные усы начали трепетать в беззвучной реплике, а профессор, в свою очередь, перевернул ладонь внутренней стороной вверх, терпеливо и спокойно.

Когда кошка подошла к Гатти и коснулась розовым носом его пальцев, с губ Алекс сорвался возглас изумления. Уилл хихикал, гладя кошку по холке, Марло качала головой и любовалась невероятной картинкой…

– Господи боже, – вырвалось у нее, и Гатти поднял на нее взгляд, оставаясь на корточках, несмотря на то что Бриошь уже отошла в сторону и старательно умывалась. – Кажется, цыпленок сгорел.

Уилл изо всех сил старался не смеяться, стискивая зубы, пряча улыбку и вырывающееся из груди веселое фырканье. Марло уже бежала на кухню, а он встал, чтобы последовать за ней, и на секунду обернулся, подмигнув кошке, глядящей на него своими янтарными глазами.

10. Вопрос доверия

Уилл уже откупорил бутылку отточенными движениями – хоть в чем-то его природная неуклюжесть сходила на нет, – разлил красное вино по пузатым бургундским бокалам и терпеливо наблюдал, как Алекс Марло достает из духового шкафа противень – чтобы поставить на стойку рабочей поверхности, – как в нерешительности кусает губы.

Когда она сняла рукавицы, он встал чуть позади ее правого плеча, подал бокал, и несколько мгновений они молча глядели на печальное зрелище – обугленную тушку цыпленка, погибшего смертью храбрых.

– Мы все еще можем заказать пиццу, – молвила Алекс и посмотрела на Гатти поверх поднесенного к носу бокала.

Он пытался скрыть улыбку, но губы подрагивали. Он сделал глоток.

– Вовсе не обязательно. Мне даже интересно, – отозвался он.

– Это самоубийство.

– Может, внутри он лучше, чем снаружи…

– Я надеюсь, – вздохнула Алекс, и вновь бросила взгляд на Уильяма. – Как вам вино?

Он на миг прикрыл глаза, длинные ресницы совершили взмах.

– Очень хорошо. Темная вишня, лакрица и фиалки – из кадок синьоры Мессины.

– Сногсшибательный аромат, – не могла не хихикнуть Алекс, вспомнив об обстоятельствах падения Гатти с велосипеда.

Он сделал вид, что не понял, вновь пригубив из бокала.

Четверть часа спустя они сидели за широким столом друг напротив друга, фарфор сервиза сиял золотистыми окантовками, горечь горелого блюда на тарелках перебивала даже сложный и плотный аромат вина.

Уилл был уже пьян, пусть и перед ним стояла всего лишь вторая по счету порция Бароло, и ему было весело – от непривычного смущения Марло и от предстоящего гастрономического эксперимента.

– Я напоминаю: я не заставляю это есть.

– Вы старались.

– Очень.

– Тогда приступим.

– Вы же меня возненавидите.

– Это исключено.

– Тогда пробуйте первым.

Профессор Гатти едва сдерживал улыбку, растягивающую рот до ушей, и нарочито обреченно вздохнул. Конечно, ему не хотелось пробовать жуткого цыпленка, но просчитанный риск был его же ответственностью…

Он осторожно отпилил ножом кусочек, взял немного гарнира на вилку, поднес ко рту. Алекс буквально не дышала, наблюдая за выражением его лица, и к ее приятному удивлению, несмотря на провальность блюда, Гатти был преисполнен жизнерадостным энтузиазмом.

Уилл намеренно выдерживал паузу, делая максимально равнодушное лицо, тщательно пережевывая. Алекс не вынесла зудящего ощущения любопытства и тоже попробовала.

– Какой ужас.

– Вовсе нет, – сквозь смех выдавил Уилл.

Щеки горели, он облизывал губы, запил горько-пресный вкус мяса и кислых каперсов – и сделал только хуже.

– Не ешьте это, мы сейчас добудем другую еду! – всплеснула руками Алекс, откладывая приборы. – В двух кварталах отсюда готовят вкусную пиццу с прошутто.

Уилл не стал спорить, он прикрыл глаза, сквозь полусомкнутые веки наблюдая, как Алекс поднимается с места и обходит стол, чтобы забрать тарелки.

Когда она подошла ближе, чуть наклоняясь вперед, он взглянул на нее. Глаза профессора Гатти были синими – глубокого морского оттенка его клетчатой рубашки.

Он знал, что цыпленок сгорит. Он знал, что они не будут его есть… Вот почему он согласился на Бароло!

По расслабленной позе Уильяма Гатти, откинувшемуся на спинку стула, Алекс прочла доверие к происходящему, пускай он по-прежнему глядел в бокал и лишь изредка косился на нерадивую хозяйку в перерывах между репликами.

Они прикончили бутылку вина еще до того, как курьер Дарио из крохотной семейной пиццерии и лавки Lo Sfizio – «Прихоть» – привез заказанные по телефону горячие коробки, перевязанные джутовой нитью. Он уже знал и дом, и крутую лестницу с разноцветными цветочными кадками, и окно, из которого каждый раз в нетерпении выглядывала молодая женщина, однажды даже пошутившая: «Невозможно не любить человека, который приносит тебе еду».

На этот раз коробки было две, а не одна, в открытом окне не было даже бело-рыжей кошки. Дарио обо всем догадался и не сильно спешил, и громкий смех по ту сторону створки подтвердил его предположения: синьорита принимала гостя.

– Как так получилось, что вы пишете книгу для Д'Анджело?

Уилл устроился на кушетке в просторной гостиной, он уже даже не крутил в руках бокал, а поставил его рядом, на столик, ладони спокойно лежали на коленях, иногда касались подбородка или делали какой-нибудь уместный жест. Алекс любовалась им, почти в открытую, сидя напротив в кресле, позабыв и о спешащей к ним пицце, и о том, что Бриошь на резном комоде настойчиво пыталась вытащить из букета цветок, названия которого она не знала.

– Стечение обстоятельств, – пожала плечами Алекс. – Я знаю Джозефа много лет, несколько месяцев назад он предложил мне написать его биографию, оформить в стиле исторических детективных романов, стилизовать всеми этими загадочными историями про алхимию и кровь королей…

– Джозефа?

– Настоящее имя Джузеппе Д'Анджело – Джозеф Серрет, – усмехнулась она. – Он взял псевдоним – когда стал заниматься вином.

Брови Уилла поползли вверх.

– Он настоял, чтобы я убрала этот факт из книги, – продолжила Алекс. – Видимо, хочет сохранить как можно больше аутентичности, переписав историю под себя… Он любит мистификации – и никогда не брезговал воспользоваться фокусами.

Уилл в согласии кивнул. Весь образ Д'Анджело был карикатурной зарисовкой о властном предпринимателе и талантливом манипуляторе, знающем себе цену и не стесняющемся эту цену назвать.

Он собирал вокруг себя таланты, он коллекционировал умы и делал их своими марионетками… Уилл только сейчас осознал паттерн – глядя на Алекс Марло, ее занятный ум и непростой характер.

Она была избирательно дружелюбной, избирательно осторожной, и на первый взгляд казалась чудачкой без комплексов, якобы, открытой, как книга… Она была очаровательна в своих красочных пантомимах и громких возгласах, но за ними скрывалась непостижимая глубина. Уилл ощущал, как все больше и больше с каждой секундой его затягивает в омут, и он даже не собирается сопротивляться.

И не потому что он был пьян – и когда в дверь позвонили, он не стал вставать, опасаясь, что потеряет равновесие, – а потому что ему хотелось узнать ее.

– Приятного аппетита, синьорита! – донеслось из открытой двери.

– Спасибо! – задорно отозвалась Алекс, а затем обратилась к Уиллу, демонстрируя в вытянутой руке коробки, держа их за узел банта: – Теперь у нас есть человеческая еда!

Она предложила есть прямо в гостиной – и он согласился. Они уселись на пол, вокруг раскрытых картонных коробов, обсуждая все подряд – от уродливых этикеток вин до скрипичного концерта Баха, – и ассоциации смешались в причудливом калейдоскопе. Уилл потерял счет времени, он позабыл, где находится, и когда вторая бутылка Бароло закончилась, профессор Гатти с сожалением стряхивал капли из горлышка в свой бокал.

Алекс облизывалась, как кошка, сидя, скрестив ноги, опираясь ладонями в пол, покрытый винтажным ковром начала XX века, Уилл рассказывал о лигурийских пчелах, перевезенных из Италии в Австралию, по обыкновению рассеянно скользя взглядом по окружавшим его предметам.

Ей захотелось пригласить его на танец.

Алекс Марло вдыхала ароматы из пустого бокала, и вот уже минуту как пристально смотрела на Уилла, и он, наконец, замолк, недоумевая о причинах ее внимательного взгляда – от которого по затылку и спине пробежали мурашки.

– Если бы у вас в голове играла какая-нибудь песня, какой бы она была?

Он был сыт и доволен настолько, что даже не смутился – лишь брови взметнулись вверх над рамкой оправы очков. На секунду он задумался – будто прислушался – и вздохнул.

Алекс распрямила длинные ноги, поднялась с пола и перешагнула пустые коробки. Уилл задрал голову, во рту пересохло.

– Включите свой воображаемый проигрыватель и потанцуйте со мной, профессор Гатти, – произнесла она и протянула ему руку.

От резкого движения вверх, от соприкосновения ладоней, от прилившего к щекам жара удушливой дымкой его окутало головокружение. Уилл тут же почувствовал себя неуклюжим, переступая с ноги на ногу, не понимал, что делать и как совладать с неуместным сердцебиением и потеющими ладошками, в одной из которых он сжимал кисть Алекс Марло, а другую, едва задевая ткань короткой футболки, он положил ей на талию.

Через рубашку он ощущал ее пальцы на плече, пересечение границы личного пространства не было вторжением… Они почти сразу поймали общий ритм и откалибровались, теплое дыхание щекотало щеку.

Уилл закрыл глаза.

Если несколько минут назад в голове, действительно, мог играть Билли Джоел и «Вопрос доверия», то сейчас в сознании профессора Гатти была блаженная пустота. Он даже замер и был не прочь, что Алекс Марло касается носом прядей его волос у уха, все звуки стихли, оставив лишь грохот потока крови по венам и шелест насоса легких в грудной клетке.

Уилл разнял переплетенные пальцы левой руки, чуть отстранился. Алекс терпеливо сделала шаг назад, по-прежнему ощущая ладонь Гатти на своей талии, верно угадав его намерение снять очки.

Когда их тела разделял лишь сантиметр, и складки клетчатой рубашки – цвета вновь потемневших до синевы глаз Уилла – касались живота, Алекс Марло потянулась к его губам.

Они были одного роста, было достаточно лишь чуть повернуть голову… Хрупкий купол интимности разбился вдребезги ударом свалившейся на пол вазы и бело-розовых цветов.

Бриошь, как ни в чем не бывало, спрыгнула с комода и исчезла в направлении кухни, а Уилл и Алекс отступили друг от друга, разочарованно опуская руки вдоль тел.

Уилл с облегчением рассмеялся, услышав хихиканье. Кошка ревнует – и не без повода.

11. Индекс

Сотни бочек славонского дуба – для длительной и терпеливой выдержки согласно традициям, в несколько раз больше – французских барриков, смягчающих агрессивные танины неббиоло, делающих вина Бароло мягкими и понятными более широкому кругу потребителей… Уилл разделял мнение о том, что ванильность мелких французских бочек перебивает особенности терруара, лишает вино характера и индивидуальности – однако суждения свои предпочитал оставлять при себе.

С планшетом и ручкой он ходил от одной бочки с краном к другой, тщательно сверял показатели температурного режима и влажности, делал записи. Он не замечал, что насквозь продрог – а сигналы о холоде от ступней в ботинках на тонкой подошве он старательно игнорировал, – до тех пор пока не закончил с длинной вереницей образцов, выстроенных в ряд в подвалах одного из крупнейших погребов коммуны.

Некоторые вина были безнадежно испорчены, Уилл сделал об этом пометки, посмотрел на часы. Пора торопиться на лекцию – профессору Гатти не следовало забывать о своих прямых обязанностях.

Дежурный дегустатор слег от неведомого недуга, мастер погреба назначил Уилла его временной заменой, не беря в толк, что сегодня – как и завтра и послезавтра – у профессора Гатти занятия с утра до вечера. Сначала семинары у начинающей группы, затем практикумы у продвинутого курса…

Часовой перерыв на обед Уилл потратил на заполнение журнала погреба. У тотальной занятости в течение дня был один главный плюс – он был лишен времени на посторонние чувства и мысли.

Погруженный в свои думы, профессор Гатти шагал по коридору лекционного корпуса, уткнувшись в планшет, перелистывая страницы, испещренные мелким аккуратным почерком. Брови сдвинуты к переносице, на лице с щетиной – сосредоточенное выражение, каштановая лохматая макушка смотрит вперед, а глаза – куда угодно, но только не туда, куда ступают ноги…

Как ни старалась Алекс Марло избежать столкновения, уходя вправо, чтобы разминуться с Уильямом Гатти, у нее не вышло. Он тоже уверенно скосил влево, не снижая скорости, и впечатался в ее плечо и инстинктивно поднятую на уровень груди руку.

Алекс зажмурилась, издав сдавленный звук, похожий на писк, планшет – с шелестом страниц и грохотом эха от каменных стен – упал на пол. Уильям, может быть, и не отреагировал бы вовсе, пробурчал бы извинения, ибо это далеко не первый раз, когда он влетает во что-то на полном ходу, однако ощущение электрического удара и жара, охватившего тело, заставило тут же оглядеться.

– Я тоже рада вас видеть, Уильям, – наконец ахнула Алекс, по-прежнему держа руки на уровне плеч.

– Простите, я вас не заметил, – проблеял Гатти, наклоняясь, чтобы поднять бумаги с пола, краснея и пыхтя от досады.

– Ничего страшного, – отозвалась Марло.

Он чувствовал ее взгляд затылком, когда, более ни слова не сказав, направился дальше по коридору, едва сдерживаясь, чтобы не побежать.

Вчера он ушел почти сразу после того, как бело-рыжая кошка помешала поцеловать Алекс Марло. Он словно позабыл на все это время про странный, причудливый вечер в ее компании, про танец без музыки, про сгоревшего цыпленка, пиццу с прошутто и две бутылки Бароло.

Она точно теперь будет думать, что он неуклюжий растяпа – а он, собственно, таким и был.

Уилла никогда не смущала его неуклюжесть: он уже не припоминал случая, когда его заботило то, что он мог кого-то не заметить на своем пути или удариться головой о цветочный горшок на улице – висящую кадку с фиалкой…

Это было неудобно – потому что после приходилось как-то разбираться с последствиями неуклюжести, – но не так обжигающе стыдно и неловко. В выстроенных барьерах и дымке тумана Уильяма Гатти не заботили никакие внешние раздражители – до недавнего времени.

Он забывал про Алекс Марло, как только она пропадала из зоны видимости, как только он переставал ощущать ее присутствие или слышать звук ее голоса… Но когда она была рядом, стенки защитной скорлупы трескались и ломались, через трещины просачивался дневной свет, дуновение свежего ветра и сладкий, манящий аромат духов.

Место на четвертом ряду, где раньше сидела Алекс Марло, теперь пустовало, а Леонард Рот скучающе оглядывался по сторонам, жуя жвачку, вполуха слушая лекцию об особенностях мергельных почв с высоким содержанием известняка. Изредка он перешептывался с соседями по партам, но Уилла не заботили подобные мелочи – он равнодушно вещал, уложившись по времени ровно в два академических часа, а затем отпустил группу и сел за преподавательский стол, облокотившись на деревянную поверхность, подперев ладонями подбородок.

Когда он различил знакомую поступь шагов, он поднял голову.

– Главный винодел направил меня к вам, – улыбнулась Алекс. – Потому что у дежурного дегустатора диарея… Я надеюсь, не от вина – и диоксида серы.

Уилл невольно растянул губы и устало вздохнул.

– Он сказал, у вас есть индекс по архивам прошлогоднего урожая… И еще сборник местного фольклора, в котором упоминается алхимик, предок Д'Анджело.

Индекс был у профессора Гатти в голове, а сборник фольклора – дома.

– Архив открыт по вторникам и четвергам, – сказал Уилл. – Индекс я могу составить сегодня в течение вечера – если скажете, что именно вы хотите найти. Или, – добавил он, – я схожу с вами в какой-нибудь из дней.

– Как вам удобнее, – отозвалась Алекс. – Вариант с вашей компанией мне, конечно, нравится больше.

Она сказала это просто и без намеков. Уилл в очередной раз поразился ее прямолинейности – и своей естественной реакции на ее прямолинейность.

– Сборник я тоже могу принести завтра, – продолжил профессор Гатти, коротко взглянув на Алекс, задерживая взгляд чуть дольше обычного, а затем уводя в сторону рядов парт. – Или приходите ко мне сегодня на ужин, я обещаю, что я его точно не сожгу.

Рот Алекс забавно приоткрылся.

– Приду. Во сколько?

Уилл на мгновение задумался. У него было еще две пары, затем нужно было доехать до дома и выгулять и покормить собак.

А еще он никого никогда не приглашал к себе домой, и потому хаотично просчитывал в голове варианты исходов, лишь половина из которых была положительными.

– В восемь, – и он назвал адрес. – Это отдельно стоящий дом у юго-восточного склона, полкилометра вниз по дороге от окраины города. У вас есть велосипед?

– Нет… Но если понадобится, я могу его у кого-нибудь отобрать.

– Замечательно, – усмехнулся Уилл.

Алекс смотрела на него внимательно и открыто, а он почему-то не мог пошевелиться на стуле, ноги стали ватными, когда она сделала несколько шагов к кафедре.

– У вас на щеке – след от ручки, вот здесь, – Алекс Марло показала на свою правую скулу и обезоруживающе улыбнулась.

Гатти начал лихорадочно тереть лицо, но почти сразу понял, что это не помогает.

– Нет, лучше перед зеркалом, – покачала она головой. – Извините. Я так и думала, что вы не в курсе.

– Все в порядке.

Уилл с трудом нацепил равнодушную мину на физиономию, Марло посчитала это поводом, чтобы уйти.

– До вечера, – по-прежнему доброжелательно произнесла она.

Уилл кивнул, и когда она вышла из аудитории, зажал руками рот, подавив беззвучный вопль – то ли хохота, то ли отчаяния.

Ручку со щеки он смыл, только когда пришел домой.

12. Книги

Искусство превращения воды в вино будоражило умы человечества веками. Трансформация мертвого в живое, хаоса в материю, свинца и других металлов в золото… Великое делание – четыре этапа трансмутации – было доступно лишь избранным, тем, кто обладал знанием и терпением.

В ремесле винодела не было магии – только опыт, бережливость и труд, ну и щепотка бунтарского духа, чтобы ломать скрепы и устои, строить новые, свои собственные, задавать моду и нести флаг первопроходца. Уилл считал оккультную сторону истории винодельни Sangue di Re блажью ее владельцев, а загадочные легенды – удачным маркетинговым ходом для привлечения как потребителей, так и инвесторов, эксплуатацию мифопоэтических традиций.

С приходом Джузеппе Д'Анджело в мир Бароло представление об эстетике изменилось до неузнаваемости – и все поголовно начали равняться на винные дома с наследием, уходящим корнями в глубокое средневековье, гербовыми фигурами мифических животных и тайными рецептами, невоспроизводимыми и нередко зловещими.

В каждой бочке вина крови королей была капелька крови… Смешно! Рубиновый оттенок и узнаваемый вкусо-ароматический паттерн были обусловлены свойствами почв и экспозиции, потенциалом сорта неббиоло, золотыми руками тех, кто бережно собирал виноград, тщательно проводил сортировку, контролировал процессы мацерации, ферментации, выдержки – но никак не магическим ритуалом синьора Джузеппе Д'Анджело, который, как писали в недавней винной периодике, ежемесячно на новолуние спускается в погреб и проводит какие-то манипуляции с вином, рисует ключи Соломона на каменном полу подземелий и призывает в услужение демонов!

После того как Алекс сказала, что Д'Анджело – собранный по крупицам искусственный образ, – все встало на свои места. Легенды он мог почерпнуть из старых фольклорных преданий, приправить алхимическими метафорами, уболтать группу легковерных дурачков, впечатленных невероятной историей – и дело сделано.

Уильям Гатти захлопнул книгу, положил на кресло рядом с собой, поднялся на ноги, сделал круг по комнате и уселся обратно. Без пяти минут восемь собаки оживились, по очереди выбегая из открытой двери, Уилл последовал за ними, но остановился на краю широкого крыльца-террасы.

Алекс Марло – в круглых черных солнечных очках, в белой майке без белья и шортах цвета хаки – притормозила в пятидесяти метрах от дома, как только три собаки поравнялись с ней, громко лая и отчаянно размахивая хвостами.

– Привет! – воскликнула она, широко улыбаясь окружавшей ее своре, а затем помахала замершему на крыльце Уиллу. – Привет!

Когда он приблизился, она уже трепала по холке каждого пса по очереди, присев на корточки.

Уилл взял ее велосипед.

– Алекс, это Бастер, Уинстон, Айрис, – произнес он. – Бастер, Уинстон, Айрис, это Алекс.

Джек-рассел-терьер чихнул, тряхнув головой, обнюхивая белые кроссовки.

– Да, ребята, у нее кошка.

– Насколько я поняла, это их не смущает, – хохотнула Алекс, чуть не свалившись на землю от напора Уинстона – песочно-пятнистого цвета здоровяка, помеси овчарки и золотистого ретривера.

Айрис, трехцветная бордер-колли, воспитанно заглядывала женщине в глаза и подставляла голову, чтобы дождаться своей порции ласки.

Алекс встала, Уилл покатил велосипед по узкой песчаной дорожке к дому. С виноградников ветер доносил сладкую и горячую пыль, стрекотание насекомых аккомпанировало плавному движению солнца к горизонту.

– Что на ужин?

Она шла вслед за ним, собаки то забегали вперед, то притормаживали, путаясь между ног.

– Сибас, – отозвался он, не оборачиваясь.

– Кошачий ужин! – одобрительно кивнула Алекс, разглядывая каштановую копну хаотично лежащих локонов, прямую спину в клетчатой рубашке, округлости упругих ягодиц в бежевых штанах.

Уилл прислонил велосипед к крыльцу, собаки уже вбежали по ступеням на веранду и терпеливо ждали у дверей. Он хотел спросить, пришлось ли ей применять силу, чтобы отобрать у кого-то транспортное средство, но передумал.

Когда он открывал створку, чтобы впустить ее в дом, у него было ощущение, что он впускает туда кошку.

Вот оно – безусловное доверие… Ему даже показалось, она принюхивается – как зверь, впитывает каждой клеточкой новое пространство, ступает неслышно, осторожно, совсем не так, как обычно, всем своим видом выдавая присутствие.

Он делал ровно так же, когда попал на ее территорию… На открытых костлявых плечах и руках он различил мурашки. Он не мог не смотреть на нее, во рту пересохло, язык прилип к небу, и он моментально забыл, что хотел сказать.

Уилл дал ей время, чтобы освоиться и осмотреться. Его дом был под стать ему – самобытный, особенный, с общим залом, в котором был и камин, и лежаки для собак, и книжные полки, и кресло-кушетка с накинутым поверх пледом, а также спальное место – широкая застеленная кровать. Серо-зеленые, зеленовато-синие приглушенные тона, спокойные и нейтральные, много окон – чтобы видеть, что творится снаружи… Это было особенное холостяцкое жилище – оборудованное под своего владельца, отвечавшее его представлению о комфортном доме.

Сквозь проход следующей комнаты, напоминавшей рабочий кабинет, виднелся кухонный стол, уже накрытый, с ведерком для льда.

– Рислинг? – обернулась она, а Уилл, наконец, оторвался от разглядывания позвонков шеи и открытой части спины, уходящей под белую хлопковую майку.

Профессор Гатти кивнул. Он был без очков, глаза-хамелеоны выдавали детали мимики, меняющей выражение лица с встревоженного на лукавое и обратно.

– Как давно вы здесь живете?

– Восемь лет.

– И столько же преподаете?

– Нет, – ответил он. – Преподаю пять. До этого, – объяснил он, – я работал в лаборатории, дегустатором.

– Пока Д'Анджело вас не убедил, что в качестве лектора вы незаменимы.

Уилл не стал спорить – она была права, даже если сперва ему хотелось возразить.

Они прошли на кухню, с плотными задернутыми шторами, через тонкую полоску стыка ткани лился свет золотого закатного солнца.

– Вы родились в этом городе?

– Да.

– И учились здесь в школе?

– Да.

– А потом?

– Учился в Лондоне. Потом вернулся.

Ему не нравилось говорить о себе… Он считал себя достаточно скучным и специфичным, чтобы обсуждать то, что обычно остается за кадром. Или просто не привык? Уилл сам не знал.