Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

В Симбирском кадетском корпусе, во время германской войны, когда директором корпуса был назначен генерал-майор Мерро, бывший до корпуса инспектором классов Тверского кавалерийского училища, этих прогулок не производилось.

Генерал-майор Мерро внес некоторые изменения в обыденный распорядок корпусной жизни. При нем кадетам трех старших классов были сшиты из старых шинелей галифе. Ношение мятых фуражек не преследовалось, и в строю на приветствие начальников отвечали так же, как в военных училищах: «Ваше высокоблагородие».

Не знаю, по распоряжению ли Главного управления военно-учебных заведений – для пробы или по собственной инициативе нашего директора корпуса, вместо этих военных прогулок, кадеты трех старших классов корпуса уходили в лагерь стоявших в городе Симбирске пехотных запасных полков и, прикомандированные к их учебным командам, проходили военное обучение наравне с солдатами. В строю учебных команд кадеты стояли через одного: кадет – солдат и т. д., и поступали в полное ведение начальника учебной команды, в котором находились. Отделенные офицеры-воспитатели только присутствовали на занятиях и, ни во что не вмешиваясь, вели чисто внешнее наблюдение за своими питомцами.

Первыми в учебную команду из корпуса, сразу после выпускных экзаменов, отправлялись кадеты 7-го класса, и, по их возвращении обратно, одновременно уходили два младших класса, только в учебные команды разных полков.

Лагерь запасных полков находился за городом, в 7 верстах от корпуса, недалеко от железнодорожной станции Киндяковка. Кадеты в полной походной форме, держа винтовки попеременно то на плече, то на ремне, шли в лагерь с песнями, походным порядком. Только в вещевых мешках, вместо полной солдатской выкладки, лежала одна смена чистого нижнего белья, полотенце, мыло и зубная щетка. Все остальное строго по уставу: скатка шинели, скатанная вместе с одним из полотнищ походной палатки и притороченными к ней специальной веревкой одним большим или двумя маленькими колышками. Медный котелок и фляжка для воды.

По приходе в лагерь один из отделенных офицеров-воспитателей, который был старше в чине, докладывал командиру полка о прибытии кадет. Им указывалось место, где сразу кадетами разбивались в два ряда походные палатки; обыкновенно на пустом месте левого фланга учебной команды. Кроме набросанной прямо на землю свежей соломы, в палатках никаких других постельных принадлежностей не полагалось. Ночью кадеты, сняв только сапоги, спали, прикрывшись одними шинелями. Довольствие получали из солдатского котла. Но по воскресным дням из корпуса привозили по одной французской булке на человека.

Утренний подъем в учебной команде производился немного раньше 6 часов, и уже в 7 она стояла, выстроившись впереди передней линейки ее палаток, хотя господа офицеры приходили на занятия к восьми. Фельдфебель начинал, по своей собственной системе, производить строевую подготовку команды для встречи начальствующих лиц. Под его строгим руководством команда, сдвоенными рядами, выводилась на находившееся позади палаток лагеря ровное поле, где и начиналась подготовка.

Если шаг, отбиваемый учебной командой, по его просвещенному мнению, не был достаточно твердый, то сейчас же раздавалась команда: «Бегом марш!» Прогнав довольно почтительное расстояние и, по-видимому, удовлетворившись наложенным им на людей наказанием за нерадение в строю, он командовал: «Шагом марш! Тверже шаг!» Но еще не успевала учебная команда толком отдышаться от произведенного пробега, как им снова подавалась команда: «Бегом марш!»

И так в продолжение минут сорока повторял эту перемену движения от шага в бег и обратно несколько раз. Наконец его твердое сердце смягчалось, и по полю несся его зычный голос: «Жалко кадет! Шагом марш!» И учебная команда, вдоволь набегавшись, возвращалась обратно на место впереди передней линейки и, выстроившись развернутым строем, стояла смирно в ожидании прихода начальника и офицеров команды.

Немного трудновато приходилось кадетам бегать с винтовкой «на плечо»: многим из них не было еще и 16 лет; но они из всех сил крепились, стараясь показать, что для них все это – сущие пустяки.

Господа офицеры всегда приходили точно вовремя, и учебная команда снова уходила в поле, где теперь производились строевые занятия самим ее начальником и строго по часам, до 12 часов дня. Команда стройно маршировала по полю, проделывая всевозможные перестроения. Летавшая тучами мелкая мошкара буквально залепляла глаза и уши находившихся в строю солдат и кадет, и если кто, не выдержав этого испытания, иногда отмахивался от нее рукой, то эта вольность не вызывала неудовольствия начальствующих лиц.

Каждый час давался десятиминутный отдых. Подавалась команда: «Стой! Стоять вольно, оправиться!» Позволялось, кому нужно, выйти из строя и разрешалось курить. Отделенные офицеры-воспитатели кадет издали наблюдали, как их воспитанники теперь, ни от кого больше не прячась и никого не стесняясь, на законном основании, свернув козьи ножки и насыпав в них махорку, раскуривали, пуская клубы дыма. В полдень занятия прекращались, и учебная команда возвращалась обратно в лагерь обедать.

Время было военное – шла война, и обучение велось ускоренным темпом. Передышек для отдыха солдатам не давалось, и в час дня учебная команда снова выходила на занятия, но не на ровное поле, а на лежавшую перед передней линейкой лагеря открытую местность. Начиналось обучение рассыпному строю. Команда «Цепь, ложись!» почему-то не подавалась, а раздавался сзади чей-то громкий окрик: «Пулемет!» – и требовалось со всего размаху брякаться на землю. Если кто, выбирая поудобнее место, замешкивался, то несся гневный голос взводного унтер-офицера: «На пуп!»

Очень часто кадет назначали старшими звена, и они, довольные полученным повышением, при перебежках в цепи срывались с места и, громко крикнув: «Звено, курок, вперед за мной!» – неслись на указанный рубеж. Иногда происходили тактические занятия, под наблюдением командира полка и офицеров его штаба. Тогда выдавалось на руки каждому по 15 холостых патронов.

Чаще всего учебная команда вела наступление на занявшую, где-то далеко, оборонительную позицию какую-нибудь из рот полка. Наступление велось по всем правилам военного искусства, и, когда подходили на близкую дистанцию, открывался винтовочный огонь. Кончалось оно штыковой атакой и контратакой противника. Держа винтовки наперевес и крича «Ура!», их цепи бежали друг на друга, и, встретившись, люди прибегали через интервалы в цепях. Подавалась команда «Отбой!» – и противники выстраивались развернутым фронтом. Приходил командир полка и, объяснив обеим сторонам недостатки их маневра, объявлял, на чьей стороне был успех.

С этих занятий с песнями возвращались в лагерь, очень часто после 6 часов вечера, и, поставив винтовки в козлы, шли с котелками на батальонную кухню получать ужин – щи, сваренные из соленой кеты, или гречневую кашу. После ужина разбирали и чистили свои винтовки. В 9 часов вечера учебная команда выстраивалась на своей передней линейке на поверку. Производилась перекличка, и пелась хором вечерняя молитва. После нее команда, уже не в строю, а собравшись плотной толпой и отбивая шаг на месте, пела солдатские песни. В 10 часов всех распускали, и люди шли по палаткам спать.

Один раз, когда кадеты находились в учебной команде, были устроены ночные маневры всего полка. Часа два, пока высылали разведчиков и выясняли обстановку, команда лежала в цепи. Курить не разрешалось и, чтобы никто не спал, беспрестанно по цепи передавалось распоряжение – скатать скатки, раскатать скатки. Вернулись с этих маневров рано утром, и в этот день до часа дня никаких занятий не было.

По воскресеньям регулярных занятий не производилось. Солдатам давали отдых после шестидневной усиленной тренировки. Кадет утром водили показывать уже готовые разновидные типы стрелковых окопов, и сам командир полка объяснял их назначение. После обеда в расположение кадет приходил кто-нибудь из взводных унтер-офицеров и, окруженный кадетами, с чувством своего превосходства и слегка снисходительно, вел беседы, стараясь щегольнуть знанием военного дела, и показывал красоту и четкость ружейных приемов. Солдаты относились к кадетам доброжелательно и даже немного предупредительно, но разговаривать с ними не было времени, потому что, живя от них отдельно, встречались с ними только в строю на занятиях.

По окончании двухнедельного пребывания в учебной команде кадеты разбирали свои палатки и также походным порядком возвращались обратно к себе в корпус. В корпусе, поставив винтовки в пирамиды, немедленно все отправлялись в баню мыться. Отмыв накопившуюся за две недели грязь со своего тела, переодевались во все чистое и шли в свою ротную спальню – получать отпускное обмундирование.

Многие в этот же день вечером на пароходах по Волге уезжали к себе домой на летние каникулы. По случаю революции все это тоже было отменено, и кадеты разъехались по домам раньше обыкновенного.

Н. Апостолов[30]

Николаевское артиллерийское училище[31]

Революция не внесла никаких ощутимых перемен в жизнь и деятельность училища, как строевую, так и учебную. Вначале несколько осложнял обстановку так называемый «украинский вопрос», на почве которого между юнкерами возникали иногда споры и столкновения мнений, но с течением времени и этот вопрос потерял свою остроту. Вообще же, не поддаваясь всеобщему развалу, юнкера, наоборот, как-то подтянулись. Когда вместе с другими военно-учебными заведениями Киева училище было выстроено однажды перед городской думой для выслушания речей революционных деятелей, то на речи эти вместо ожидавшегося «Ура!» юнкера демонстративно ответили гробовым молчанием.

В феврале 1917 года был начат прием юнкеров четвертого выпуска. Большинство поступавших молодых людей было студентами, но встречались среди них и инженеры, юристы и несколько вольноопределяющихся. Несколько студентов духовной академии были вскоре отчислены от училища. В связи с увеличением числа юнкеров была сформирована 2-я батарея.

15 мая 1917 года начался прием пятого выпуска, в котором оказалось много кадет и вольноопределяющихся. Была также группа поляков, по окончании курса в декабре 1917 года отправившихся прямо в польские части, и, как дань времени, около 20 евреев. Никто из них курса училища не окончил (один покончил жизнь самоубийством), и, таким образом, евреев-офицеров из николаевцев-пушкарей не было никогда.

1 июля 1917 года состоялось производство в офицеры юнкеров третьего выпуска.

В конце июля училище было вызвано на усмирение полка «имени Полуботько», отказавшегося выступить на фронт. Применения оружия удалось избежать, и дело окончилось без кровопролития.

Юнкера четвертого выпуска были произведены в офицеры 15 августа 1917 года.

Последний принятый в училище еще перед революцией четвертый выпуск и пятый, особенно надежный по своему составу, начавший занятия в мае 1917 года, в меру возможности старались не допустить проникновения в училище революционной заразы и, надо сказать, в этом вполне преуспели. Присяга Временному правительству прошла в училище без всякого подъема, а один из юнкеров, Демичев, бывший кадет Нижегородского кадетского корпуса, старательный и дисциплинированный юнкер, просто отказался присягать. Училищные солдаты требовали отдачи Демичева под суд, но дело не имело для него никаких последствий благодаря вмешательству начальника училища и членов училищного комитета. Комитет этот, избранный согласно приказу Временного правительства как неизбежная дань времени, имел в своем составе капитана Шуневича, трех бывших кадет и одного вольноопределяющегося и сводил на нет все попытки революционной деятельности училищных солдат, которые хотя и митинговали, но, боясь отправки на фронт, вели себя не слишком вызывающе.

Дисциплина и традиции поддерживались строго. Почти у всех юнкеров в изголовье кровати, рядом с иконкой, красовался, как и раньше, старый кадетский погон с сохранявшимся на нем Шефским вензелем.

Весь курс занятий, лагерный сбор и стрельбу, несмотря на бурное революционное время, пятый выпуск закончил полностью.

В этот период училище неоднократно вызывалось на охрану штаба военного округа. В одном из таких караулов был убит юнкер Гопгардт, бывший кадет 2-го Московского кадетского корпуса, явившийся первой жертвой революции среди николаевцев-пушкарей.

В сентябре 1917 года был начат прием 6-го выпуска, занятия с которым начались 20 сентября. Молодые люди, собравшиеся со всей России, представляли собой пеструю картину: вольноопределяющихся было мало, большинство было штатской молодежи, частью – студенческой. К их изумлению, в эпоху всеобщего развала они нашли в училище стройную и дисциплинированную военную организацию, беспрекословно повинующуюся начальству в лице своих офицеров и портупей-юнкеров. Некоторые из только что поступивших, находившиеся под влиянием революционных идей, быстро оценили невыгодную для них обстановку в училище и просили об отчислении. Так отсеивались и уходили малодушные. Оставшиеся же, вместе с юнкерами пятого выпуска, с честью выполнили свой воинский долг до конца и не посрамили имени николаевцев.

Начиная с 25 сентября 1917 года, вместе с другими военными училищами города Киева, Николаевское артиллерийское училище участвовало в подавлении большевистского восстания, когда был арестован пресловутый Пятаков.

Затем началась сумбурная эпоха смены властей. Появилась украинская рада, представители которой старались привлечь юнкеров-николаевцев на службу в формировавшуюся украинскую армию. Время наступало все более и более тревожное. Приходилось уже охранять самое здание училища от покушений «товарищей», мстивших николаевцам за их участие в подавлении беспорядков в городе после 25 октября.

К 25 января 1918 года, перед самым захватом Киева большевиками, юнкерам пятого выпуска, закончившим курс обучения еще в декабре 1917 года, были выданы свидетельства об окончании курса и также их послужные списки. Юнкера шестого выпуска получили удостоверения о четырехмесячном прохождении ими курса Николаевского артиллерийского училища. И тем и другим было приказано оставить стены училища и покинуть Киев, пока вокзал не был еще занят большевиками.

Еще в самом начале января 1918 года при украинском гетмане Скоропадском, по приказу генерала графа Келлера[32], в Киеве были сформированы для поддержания порядка в городе (как против большевиков, так и против петлюровцев) офицерские дружины полковников Кирпичева[33] и князя Святополк-Мирского[34]. При последней была сформирована батарея под командой полковника Шуневича[35], состоявшая почти исключительно из бывших юнкеров-николаевцев и которая действовала на Святошинском направлении. В состав батареи входили среди других: фельдфебель Чайко-Чайковский, делопроизводитель Н.П. Рклицкий[36], орудийный начальник одного орудия (импровизированная орудийная площадка на Дарницком направлении) Железко, старший передков Апостолов, К.К. Миллер, ординарец командира батареи, Седов, Монастырский, Татунько и т. д.

Просуществовав почти полтора месяца, батарея, так же как и офицерские дружины, была брошена гетманом на произвол судьбы и расформировалась «самотеком» на Львовской улице, против женской гимназии Жекулиной.

Впоследствии, уже в Добровольческой армии, где дрались с красными большинство офицеров командного и преподавательского состава и бывших юнкеров Николаевского артиллерийского училища, служба в составе этой батареи была засчитана как служба в Добровольческой армии.

Раздел 2

А. Штром[37]

Памяти «белой молодежи»[38]

В ближайшие дни, дни пятидесятилетия начала белой борьбы, когда будут вспоминать возникновение Добровольческой армии и первые моменты борьбы, мне хочется посвятить несколько строк нашей молодежи, в частности кадетам морских корпусов и гардемаринам Морского училища и Отдельных Гардемаринских Классов (ОГК), которые добровольно приняли непосредственное участие в начатой борьбе, плечом к плечу с учащимися средних учебных заведений и их сверстницами – ученицами, взявшими на себя непосильное бремя обслуживания больных и раненых за недостатком сестер милосердия.

С первых дней Добровольческой армии в ней существовал Юнкерский батальон с «Морским взводом». Уже 27 ноября 1917 года при атаке Балабановой рощи (за Нахичеванью) из этого взвода были ранены гардемарин и кадет, а при обстреле батальона с посыльного судна «Колхида» были ранены два гардемарина и кадет. Два кадета, бывшие в отряде есаула Чернецова, погибли жестокой смертью. Несколько кадет были в Степном походе. Три кадета были отправлены курьерами в Москву с приказом генерала Алексеева о мобилизации офицеров и, вероятно, погибли в пути. Не все их имена известны и сохранились. Однако часть по воспоминаниям и запискам кадета 5-й роты П.А. Варнека[39] можно установить.

У большинства из 65 подростков-кадет, составлявших 5-ю роту Морского корпуса в Петрограде, в возрасте около 15 лет, приема 1916 года, родина оказалась либо у Черного, либо у Студеного морей. И действительно, из 49 кадет, судьба которых известна, 43 приняли участие в белой борьбе. Десять из них погибли в море или на фронте: Анатолий Иванов-Тринадцатый был убит под Батайском, барон Иван Черкасов[40] – под Екатеринодаром, Георгий Борейша[41] погиб на тральщике у Геническа, Владимир Манулевич-Майдано-Оглу[42] погиб под Белой Глиной, Георгий Терехов[43] убит в рядах 9-го Киевского гусарского полка, Георгий Голубев[44] – в 9-м Бугском уланском полку, Былим-Колосовский[45] погиб в Северной армии, Георгий Мартынов убит под Псковом, Шеметкин погиб на ледоколе «Дежнев» в Северном океане, и Николай Амбургер[46] пропал без вести в Финляндии. Шестеро кадет было ранено, половина из них дважды: Георгий Александровский[47], Анатолий Векслер[48], Юлий Карцев[49], Евгений Морозов[50], Феодосий Чурилов[51], дважды, первый раз тяжело.

Кадеты Севастопольского Морского корпуса: Меркулов отличился при взятии Гдовска, Стычинский ранен на бронепоезде «Дмитрий Донской», Стоянов убит в конной атаке. Тринадцать кадет произведены в офицеры, восемь кадет закончили свое образование в Морском корпусе в Бизерте. Кадет четвертой роты Сергей Смирнов убит под Батайском.

Из гардемарин Морского училища убиты: Игорь Завадский на бронепоезде «Адмирал Непенин», Ососов погиб в Степном походе, Глотов убит при взятии Гдова, Каналоший-Лефевр[52] – при переходе фронта, Вдовиковский убит на Северном фронте, Иван Волков[53] после тяжелого ранения скончался в госпитале в Бизерте, а Павел Сербулов[54], потерявший ногу во время десанта с миноносца «Жуткий», умер в Брюсселе от последствий ранения. Гардемарины ОГК Николай Веселкин погиб во время командировки из Архангельска в Петроград, Александр Зайцев[55] убит на бронепоезде «Адмирал Колчак» на Северном фронте, Артемий Хмылина-Вдовиковский[56] и Петр Светухин[57] расстреляны на Медвежьей Горе. Ранены гардемарины Клитин и Дьяков[58] в Ростове, Юрасовский[59] ранен тяжело на Северном фронте.

Конечно, это только часть той зеленой молодежи – воспитанников Морского корпуса, училища и ОГК, заплатившей большую дань своей кровью и на Дону, и на Юге России, и в холодных волнах, и в глубоких снегах, и в густых лесах севера России и далекой Сибири.

Блаженные чистые сердцем, а вся эта пылкая молодежь, конечно, была чиста сердцем и самоотверженно последовала его зову.

Оставшиеся в живых могли и могут гордиться принесенными ими жертвами и совершенными подвигами в страшные годы Русского лихолетья, а погибшим – Слава и Вечная Память.

Одесский кадетский корпус в период «лихолетья» 1917–1920 годов[60]

Революционный государственный хаос сказался и на нормальном течении жизни корпуса, превратив ее из оседлой в кочевую.

Два раза корпус был «временно» эвакуирован из Одессы: первый раз – в начале осени 1917 года в город Ростов-на-Дону, а во второй раз в начале весны 1919 года в город Туапсе.

Третья, и последняя, эвакуация – в январе 1920 года – была уже «заграничной», когда меньшая часть корпуса выехала через Одесский порт, а большая выступила походным порядком к румынской границе.

Старшие кадеты, из выступивших походным порядком, с боями пробились через Румынию в Югославию. Младшие же роты, сначала принятые румынами на их территорию, но затем, варварски изгнанные, принуждены были вернуться обратно, в уже занятую большевиками Одессу.

С началом добровольческого движения, совпавшего с пребыванием корпуса в Ростове-на-Дону, строевая рота, почти в полном составе, влилась в формируемые генералами Алексеевым и Корниловым добровольческие части.

При возвращении корпуса в Одессу, в конце ноября 1917 года, для завершения курса 1917–1918 годов, в выпускном классе насчитывалось около 30 кадет тринадцатого выпуска.

13 кадет погибло в первых боях добровольцев против большевиков, а остальные не пожелали отстать от своих воинских частей Добровольческой армии и впоследствии, по приказу генерала Деникина, прошли ускоренный курс 7-го класса, находясь в рядах армии. 26 кадет были произведены в офицеры за боевые отличия.

В 1918–1919 годах состав корпуса как в своем воспитательско-преподавательском персонале, так и в кадетской массе резко изменил свое основное лицо: коренные кадеты Одесского корпуса, семьи которых проживали на севере, не смогли после каникул приехать в Одессу, а вместо них прибыло значительное количество кадет северных корпусов, проживавших на юге.

Фактически это уже был «сборный корпус», сохранивший наименование Одесского кадетского корпуса.

Начало 1917/18 учебного года и эвакуация корпуса в Ростов

В начале лета 1917 года революционная разруха как на фронте, так и в тылах заметно усилилась. Транспорт был почти парализован, а потому многие из кадет не могли разъехаться на летние каникулы. По этой причине количество кадет, оставшихся в корпусных лагерях, значительно увеличилось. Но все же вступительные экзамены в первый класс прошли нормально, и прием в корпус последнего, девятнадцатого выпуска был произведен. Летом 1917 года вышел в отставку директор корпуса генерал-майор П.Е. Кошлич, и на его место был назначен инспектор классов полковник Бернацкий[61], инспектором классов был назначен штатный преподаватель корпуса А.М. Гайдовский-Потапович[62].

К занятиям кадеты приступили, как обычно, 16 августа, но вскоре после начала занятий, из-за ухудшегося положения на фронте и его приближения к Одессе, корпус получил распоряжение эвакуироваться из Одессы в город Ростов-на-Дону.

После коротких, но очень спешных сборов корпус с неполным составом преподавателей и воспитателей был погружен в несколько эшелонов из вагонов третьего класса и отправился в путь. Из-за разрухи транспорта по случаю «самодемобилизации» на фронте корпусные эшелоны двигались очень медленно и прибыли в Ростов-на-Дону только через неделю.

В Ростове корпусу было предоставлено помещение казарм Таганрогского пехотного полка – грязное и запущенное разошедшимися по домам солдатами маршевых батальонов. Первое после прибытия в Ростов время было употреблено на чистку и мойку этих помещений, после чего кадеты приступили к весьма нерегулярным занятиям. Хотя Область Войска Донского продовольственных затруднений еще не знала, но из-за несвоевременного получения кредитов питание кадет значительно изменилось по сравнению с обычным. Недоедания еще не было, но привычные второе – мясное и третье – сладкое блюда из кадетского меню исчезли, а давались борщ и каша, но в достаточных количествах.

Занятия с большим трудом стали налаживаться, но в середине сентября, совершенно неожиданно, корпус был переведен в город Новочеркасск. Расположились кадеты в здании бывшего госпиталя, а питались в столовой Новочеркасского кадетского корпуса, аборигены которого встретили одесских кадет очень радушно.

С таким трудом налаженные в Ростове занятия в Новочеркасске уже не возобновлялись, и кадеты были предоставлены сами себе и ничего не делали.

Положение как на фронтах, так и в Области Войска Донского все время ухудшалось, и в середине октября, приказом донского атамана генерала от кавалерии Каледина[63], Одесский корпус был расформирован, а кадетам, имевшим возможность возвратиться по домам, было предложено сделать это, и только те, кому, в связи с обстановкой в центре России, как уроженцы тех мест, не имели возможности возвратиться в свои семьи, были оставлены на попечении донского правительства. Во исполнение приказа донского атамана, кадеты, преимущественно младших классов, большинство которых было из Одессы, начали постепенно, отдельными группами по 20–30 человек, возвращаться домой, так как Одесса в то время еще не была окончательно занята большевиками, хотя власть там очень часто менялась, переходя к различным группировкам украинского толка.

На Дону в это время начались формирования из офицеров и юнкеров зачатков будущей Добровольческой армии, к которым и присоединилось большинство строевой роты Одесского кадетского корпуса. Эти кадеты вошли в различные части Добровольческой армии в самом начале ее формирования и уже оставались в ней до конца.