Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945

Для получения достоверных сведений о Красной армии Ямаваки ещё осенью 1919 г. начал выводить маршрутную агентуру в Москву и Харьков[71]. После подписания советско-польского мирного договора он побывал в качестве наблюдателя от Японии в Белоруссии и Литве и в начале 1921 г. привлёк к сотрудничеству для организации агентурной сети в Гданьске, Познани, Львове, Ровно, Барановичах и Вильно журналиста В.А. Горвиц-Самойлова, что позволило Ямаваки успешно вывести в том же году агентуру на Украину и в Белоруссию. Хотя он это делал без уведомления поляков, 2-й отдел не препятствовал Ямаваки, получая в обмен информацию о советских войсках: 18 августа 1921 г. атташе передал в ПГШ большой доклад об организации и дислокации Красной армии, который был оценён как достоверный[72].

После ухода 5-й польской дивизии из Сибири 2-е управление продолжало снабжать своих коллег из Варшавы данными о советском Дальнем Востоке и Забайкалье, поскольку ПГШ до 1925 г. не имел военного атташе при посольстве в Японии и остро нуждался в любой информации о военно-политической обстановке в регионе, справедливо считая, что события на востоке СССР оказывают влияние на развитие ситуации на советско-польской границе[73].

Связь японцев с латвийской разведкой в 1924–1926 гг. из-за отсутствия официальных дипломатических отношений поддерживал направленный в Германию в сентябре 1923 г. стажёр русского языка капитан Симидзу Норицунэ[74]. Военное министерство Японии придавало большое значение организации разведки против СССР с территории Латвии, поэтому после посещения Риги в марте 1924 г. майором Андо Риндзо и капитаном Симидзу Норицунэ последний был оставлен в латвийской столице в качестве языкового стажёра, а военное ведомство предложило МИД перевести туда из Берлина аппарат военного атташе в России для его трансформации в разведывательный центр по СССР, однако позднее отказалось от этой идеи из-за отсутствия в Латвии аккредитованного японского посольства[75].

В целом же, оценивая значение поступавшей от польской и латвийской разведок информации о Советском Союзе, Военное министерство Японии констатировало в декабре 1931 г.: «В тот период, когда у нас не было военного атташе в Москве, разведка против СССР велась главным образом через военные ведомства Польши и Латвии»[76].

Основы разведывательного сотрудничества между Генеральными штабами Японии и Эстонии были заложены находившимся в Таллине в 1919–1921 гг. помощником военного атташе в России капитаном Комацубара Мититаро. Он прибыл в столицу Эстонии из Стокгольма в начале июня 1919 г., имея на руках рекомендательное письмо от эстонского диппредставительства в Швеции, характеризовавшее его как лицо, которое «по заданию своего правительства едет в Эстонию, чтобы на месте изучить наши условия, армию, её организацию и стойкость». 16 июня 1919 г. начальник эстонского Генерального штаба генерал-майор Йохан Лайдонер приказал органам военной разведки оказать Комацубара содействие и предоставить все необходимые сведения[77].

Находясь в Таллине, с октября 1919 г. по январь 1920 г. он был офицером связи с Северо-Западной армией генерала Н.Н. Юденича и занимался активной разведывательной работой в России через агентов в Петрограде, Москве, Риге, Копенгагене и в штабе этого объединения, а после разгрома белых получал информацию от их нелегальной резидентуры в нашей стране. Кроме того, в июне 1919 г. японский разведчик установил контакт с Генштабом Финляндии[78].

Благодаря Комацубара в Токио систематически поступали материалы эстонской военной разведки о военно-политической обстановке в Советской России и боеготовности Красной армии. После убытия Комацубара на родину с августа 1921 г. по февраль 1922 г. функции офицера связи с эстонской разведкой временно исполнял военный атташе Японии в России майор Обата Тосиро, а затем контакты с Таллином через Берлин поддерживали его помощники майор Андо Риндзо (1922–1924) и капитан Курасигэ Сюдзо (1924–1925).

Помимо разведпунктов в Европе японский Генштаб располагал легальными резидентурами в Турции и Британской Индии, решавшими задачи по сбору информации о советской Средней Азии, Закавказье, Причерноморье, а также о СССР в целом. В марте 1923 г. вернувшийся в Токио из Дели резидент подполковник Тани Хисао докладывал начальнику Генерального штаба: «Военный резидент в Британской Индии, помимо самой Британской Индии (включая Бирму и Шри-Ланку), собирает информацию о Тибете, Синьцзяне, Афганистане и Иране. При этом чрезвычайно важной задачей для него является ведение агентурной разведки в южной части России во время поездок в Афганистан. Военный резидент в Турции, пребывающий в Стамбуле, отвечает за сбор информации о Турции, Аравии и Кавказе, одновременно, по мере необходимости, выезжая в Иран»[79].

Стамбульская резидентура действовала изначально как японская военная миссия при командовании Добровольческой армии генерала П.Н. Врангеля, эвакуированной в ноябре 1920 г. из Крыма в Турцию, а с мая 1921 г. – как военный атташат при японской дипломатической миссии в Греции. Её возглавляли сотрудники русского отделения РУ ГШ майоры Такахаси Сутэдзиро (1920–1921), Куваки Такаакира (1921–1922) и Савада Сигэру (1922–1925), которые в своей деятельности опирались на помощь французской военной миссии при Добровольческой армии, делившейся с ними с ноября 1919 г. по январь 1923 г. информацией о России, Турции, Греции и оказывавшей содействие в налаживании тесных контактов с местными властями[80]. Позднее стамбульская резидентура обзавелась собственными источниками информации, что позволило ей регулярно информировать Генштаб об организационно-штатных мероприятиях в Красной армии, передислокации войск на Украине и Кавказе, советской политике в отношении Югославии и Болгарии, внутриполитической обстановке в нашей стране. При этом стамбульский разведаппарат играл одну из ведущих ролей в получении сведений о состоянии советских Вооружённых сил в целом, о чём наглядно свидетельствовала телеграмма Савада в ГШ от 23 мая 1923 г., в которой он доложил организационно-штатную структуру стрелковой дивизии на 26 января, проинформировал о произведённой 17 января реорганизации военно-окружной системы в Сибири и Поволжье, сообщил численность личного состава, вооружения и военной техники Красной армии на начало года (650 000 человек в кадровых частях, 150 000 человек в нерегулярных войсках, 230 000[0] винтовок, 14 500 пулемётов, 5700 ручных пулемётов, 3600 орудий и 3 240 000 снарядов к ним). Тем не менее после отъезда Савада в Японию в январе 1925 г. деятельность стамбульской резидентуры была прекращена на 2,5 года[81].

На Дальнем Востоке и в Забайкалье агентурной разведкой против СССР занимались армейские объединения сухопутных войск Японии, компактно развёрнутые в 1904–1906 и 1920 гг. в приграничных районах Китая, Кореи и на оккупированной территории Сахалина.

Зона ответственности разведывательных органов Сахалинской экспедиционной армии, сформированной и направленной на материк в июле 1920 г. в ответ на уничтожение партизанским отрядом Я.И. Тряпицына японской колонии в Николаевске-на-Амуре, охватывала Сахалин, континентальную часть Приамурья от Николаевска до Хабаровска, а также южное побережье Камчатки. В отличие от Корейской и Квантунской армий объединение не имело собственных ЯВМ, руководя агентурой в Приамурье и на Сахалине через специально прикомандированных к воинским частям офицеров разведки. До момента образования армии разведка на Сахалине и в Приамурье велась несистемно, чаще всего эпизодически командируемыми на материк разведгруппами, как, например, группой капитана Одзава, отправленной в октябре 1919 г. для исследования местности по морскому побережью от Николаевска-на-Амуре до Владивостока[82].

Характер решаемых армейской разведкой задач варьировался в зависимости от военно-политической обстановки в зоне её ответственности. Согласно утверждённому в октябре 1920 г. «Плану разведывательной и пропагандистской деятельности Сахалинской экспедиционной армии», она изучала военную географию и природные ресурсы оккупированных территорий, собирала сведения о краснопартизанских отрядах и подпольных организациях, отслеживала политические настроения среди местного населения и деятельность представителей союзных держав[83].

В весенне-осенний период эти задачи решались с помощью небольшого агентурного аппарата в Мариинском, Большемихайловском, Де-Кастри и Николаевске-на-Амуре, завербованного из глав городской и поселковых администраций; в зимний период, из-за эвакуации войск с материка на Сахалин, – маршрутными агентами и связниками разведывательной группы армии в Погиби. Основу перебрасываемой на материк агентуры составляли нивхи, гиляки и местное русское население[84].

После принятия Кабинетом министров Японии 23 июня 1922 г. решения о выводе японского контингента с территории Дальневосточной республики (ДВР) и эвакуации армейских частей из Николаевска-на-Амуре и Де-Кастри к концу сентября, главной задачей разведывательных органов объединения стало наблюдение за передислокацией Народно-революционной армии (НРА) ДВР в освобождаемые районы и реакцией различных слоёв населения, включая китайцев и корейцев, на уход японских частей. Для этого командование армии приказало командирам своих охранных отрядов на Сахалине подобрать и оставить на материке агентуру, способную «своевременно освещать изменение обстановки на противоположном берегу»[85].

После завершения вывода войск штаб армии подготовил 30-страничный доклад под названием «Обстановка на противоположном Северному Сахалину побережье материка», состоявший из шести разделов – «Военная обстановка», «Политическая обстановка», «Положение населения», «Обстановка с торговлей», «Положение оставшихся на местах соотечественников», «Различные вопросы», – заключения и двух приложений – «Реестр имён сотрудников всех правительственных учреждений (по состоянию на последнюю декаду декабря 1922 г.)» и «Таблица имён соотечественников, оставшихся в Николаевске-на-Амуре в зимний период».

Его содержание свидетельствовало о наличии у армейской разведки хорошо информированного агентурного аппарата, освещавшего все стороны жизни советского общества в Николаевске-на-Амуре и в окрестных с ним поселениях. В то же время сведения из Хабаровска носили отрывочный и неполный характер. Так, в разделе «Состав и дислокация войск» приводились подробные сведения о размещении и численности частей Красной армии в Николаевске-на-Амуре, Мариинском, Софийске, Маломихайловке, Большемихайловке и т. д., а о советских гарнизонах в верхнем течении Амура до Хабаровска говорилось, что, «хотя подробности не могут быть полностью выяснены, никаких изменений по сравнению с прошлым периодом практически не произошло»[86].

В 1923–1924 гг. разведорганы армии продолжали контролировать обстановку на материке, получая агентурную информацию из Николаевска-на-Амуре и внимательно изучая русскоязычную прессу Хабаровска. Кроме того, в первом полугодии 1923 г. армейская разведка отслеживала действия Красной армии по ликвидации так называемого «якутского похода» генерала А.Н. Пепеляева[87].

К концу 1924 г. судьба Сахалинской экспедиционной армии была решена. В связи с подписанием советско-японского соглашения о выводе императорских войск с севера острова армейская разведка приступила к плановой консервации агентурного аппарата. Ещё в мае 1922 г. начальник штаба объединения запросил у Военного министерства на проведение разведывательной работы в 1923 финансовом году 36 000 иен[88]. По докладу штаба армии от 3 марта 1925 г. заместителю военного министра генерал-лейтенанту Цуно Кадзусукэ, текущие расходы объединения по статье «Секретные военные расходы» составляли уже более 40 000 иен, в то время как аналогичные траты Квантунской армии не превышали 5000 иен в год. Спустя месяц Цуно проинформировал командующего армией о выделении ему ещё 20 000 иен для «русских граждан и лиц других национальностей, поддерживающих особые отношения с Сахалинской экспедиционной армией»[89]. Однако после вывода японских войск из Северного Сахалина военная разведка фактически свернула там свою деятельность, возложив сбор информации на дипломатические представительства.

Квантунская армия к концу 1922 г. имела в своем подчинении 4 ЯВМ в Харбине, Хэйхэ, Маньчжоули и Мукдене. Если первые три дислоцировались в Северной Маньчжурии и занимались разведкой против СССР, то мукденская миссия вела сбор информации по Китаю и оказывала советническую помощь фэнтяньской клике Чжан Цзолиня, который рассматривался в Токио в качестве главного проводника его внешней политики на континенте[90].

С момента образования в 1905 г. и вплоть до оккупации Маньчжурии в 1931 г. Квантунская армия не имела специализированного штабного подразделения по сбору и анализу развединформации. Этой работой занимался старший штабной офицер через 1–2 подчинённых сотрудников и нескольких прикомандированных офицеров ЯВМ. Численность центрального аппарата армейской разведки была минимальной: к январю 1923 г. штаб армии насчитывал 6 офицеров, из которых организацией всех видов разведки занимались полковник Мацуи Ситио, майор Ёсимура Сатору и капитан Накао Тадахико[91].

Координатором разведывательной деятельности Квантунской армии на советском направлении выступала образованная в марте 1918 г. харбинская ЯВМ, проходившая в официальных документах по фамилии её руководителя как «Мацуи кокан» или «Андо кокан» («миссия Мацуи», «миссия Андо»). К январю 1923 г. в состав органа под видом гражданских специалистов входили 3 офицера разведки и 1 переводчик, ещё по 1 офицеру разведки возглавляли подчинённые ему ЯВМ в Маньчжоули и Хэйхэ[92].

Деятельность харбинской миссии регламентировал приказ командующего Квантунской армией от 15 ноября 1920 г., в соответствии с которым на неё возлагались задачи по сбору и надлежащей оценке развединформации о Вооружённых силах и военной промышленности России и Китая, деятельности органов власти и экономических организаций обеих стран, изучению военной топографии Северной Маньчжурии, освещению положения дел у корейских повстанцев и отрядов хунхузов. Работа миссии велась в тесном контакте с японскими дипломатическими органами в соответствии с принятым империей курсом на поддержание дружеских отношений с российскими и китайскими властями. Проведение каких-либо активных мероприятий запрещалось[93].

Превращение харбинский миссии в разведывательный центр по советскому Дальнему Востоку началось осенью 1920 г., после передачи в Квантунскую армию личного состава эвакуированных из Забайкалья миссий в Чите и Верхнеудинске (Улан-Удэ). Приказом военного министра от 8 ноября 1920 г. к управлению армии прикомандировались 23 внештатных сотрудника, в том числе 7 офицеров в звании от лейтенанта до генерал-лейтенанта, 1 гражданский специалист, 3 переводчика и 12 наёмных сотрудников, из которых 5 офицеров, включая генерал-лейтенанта Исидзака Дзэндзиро, полковника Сиотэн Нобутака, капитанов Гига Сэя и Окамото Садамицу, работали в харбинской миссии, а 2 – в цицикарской резидентуре[94].

Однако до ноября 1922 г. харбинская ЯВМ оперировала главным образом в полосе Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД), так как разведкой на территории Забайкалья, Приморья и Приамурья занимались аналогичные миссии в Маньчжоули, Чите, Благовещенске, Хабаровске, Никольск-Уссурийском и Владивостоке, подчинявшиеся командованию Владивостокской экспедиционной армии[95]. В соответствии с решением правительства от 23 июня 1922 г. о выводе японских войск из Дальневосточной республики личный состав и зоны ответственности вышеуказанных миссий к концу осени перешли под контроль ЯВМ в Харбине. По инициативе МИД, опасавшегося вмешательства военных в материковую политику империи и ответной негативной реакции великих держав, Военное министерство приказом от 6 ноября 1922 г. сократило в течение месяца штатную численность ЯВМ в Северной Маньчжурии до 4 старших и 1 младшего офицера, следствием чего стал отъезд в метрополию крупнейшего специалиста по России генерал-лейтенанта Хамаомотэ Матасукэ и ведущего разведчика-китаиста полковника Кудо Гокити, а также закрытие цицикарской резидентуры[96].

Кроме того, после ухода императорской армии из ДВР харбинская миссия и подчинённые ей разведорганы в Маньчжоули и Хэйхэ утратили большую часть агентурных позиций в Приморье, Приамурье и Забайкалье в связи с оттоком оттуда японских мигрантов, составлявших костяк агентурно-разведывательной сети. На связи у харбинской миссии остались в основном компактно проживавшие в Северной Маньчжурии японские переселенцы: согласно докладу начальника штаба Квантунской армии в Военное министерство от 14 января 1924 г., из 100 человек, контактировавших с ЯВМ, 50 были японцами, 30 – китайцами и 20 – русскими[97]. Как правило, японцы являлись агентами-групповодами и проживали в приграничных с Советским Союзом районах: 3 агента находились в Мулине, 2 – на станции Пограничной, 1 – в Муданьцзяне, ещё 1 групповод-кореец и китаец – в Хайлине. Костяк русского агентурного аппарата составляли бежавшие в Китай из России белогвардейцы, как, например, консультант миссии по советским военным вопросам бывший начальник Академии ГШ генерал-майор А.И. Андогский, организатор разведки в районе Пограничная – Никольск-Уссурийский полковник Генерального штаба В.Е. Сотников, бывший приамурский генерал-губернатор Н.Л. Гондатти, его секретарь и по совместительству бывший агент благовещенской резидентуры Н.И. Ландышев, осевший в Харбине помощник начальника владивостокской контрразведки поручик А.Н. Липовицкий, резидент по Амурской области под прикрытием сотрудника газеты «Русское слово» генерал-майор Е.Г. Сычёв[98].

Ряд агентов действовал среди персонала советского консульства в Харбине, о чём свидетельствовали доклады командования армии в Токио: ссылаясь на поступившие оттуда сведения, 31 декабря 1923 г. начальник штаба Кавада сообщил в Генштаб и Военное министерство о том, что «26 декабря дислоцированные в Песчанке два стрелковых полка Красной армии подняли мятеж; посланные из Читы войска после четырёхчасового боя разоружили один полк, а второй со всем вооружением бежал в Монголию»[99]. Кроме того, миссия использовала в разведывательных и пропагандистских целях издававшиеся в Северной Маньчжурии газеты «Русский голос», «Новости жизни» и некую газету, проходившую в её отчётах как «Мосюто» (вероятно, «Мост»)[100].

Помимо работы с агентурных позиций харбинская миссия тщательно обрабатывала материалы открытой советской печати: 23 июня 1923 г. начальник органа генерал-майор Мацуи Иванэ завизировал доклад «Проблемы российской торговли и транспортного сообщения», подготовленный его подчинёнными на основе газетной статьи в «Известиях». Стоит отметить, что в дипломатической переписке доклады Мацуи неизменно оценивались высоко и, по мнению МИД, носили «в высшей степени беспристрастный и объективный характер»[101].

Подчинявшаяся харбинскому органу миссия в Маньчжоули отвечала за сбор информации в Забайкалье, западном секторе КВЖД, во Внутренней и Внешней Монголии, наблюдая в первую очередь за 5-й Краснознамённой армией и развитием советско-китайских отношений. Основу её агентурного аппарата составляли члены проживавшей в Маньчжоули и Хайларе японской диаспоры, китайцы и белоэмигранты. Для получения сведений миссия активно использовала маршрутную агентуру, сообщения от которой часто носили размытый характер. Так, 29 сентября 1924 г. начальник органа капитан Хасимото Кингоро проинформировал Харбин со ссылкой на посланного в Даурию маршагента о прибытии из Омска, Томска и Красноярска восьми эшелонов с войсками, но назвать точную численность войск и цель их переброски не смог. Однако даже такая отрывочная информация имела ключевое значение для харбинского разведцентра, так как в итоге позволила ему прийти к заключению о наращивании Советским Союзом войск в приграничных районах с Маньчжурией для оказания давления на Чжан Цзолиня по вопросу подписания соглашения о КВЖД[102].

Хэйхэская миссия была образована в мае 1922 г. на базе эвакуированной из Благовещенска резидентуры Владивостокской армии и занималась агентурной разведкой в Приамурье с опорой на проживавшую там японскую диаспору. В октябре миссию возглавил капитан Канда Масатанэ, однако из-за того, что в 1923 г. сообщение с Благовещенском прекратилось и, кроме того, Советский Союз учредил в Хэйхэ своё консульство, которое занималось активной контрразведывательной работой против японцев, в марте 1924 г. ЯВМ была официально закрыта. Впрочем, по сообщению в Токио японского консула в Цицикаре Накано Юити, истинной причиной отъезда Канда стало его злоупотребление спиртными напитками и драки с представителями местных китайских властей. Обязанности резидента перешли к проживавшему в Хэйхэ японскому предпринимателю Миядзаки Масаюки, который параллельно работал на хэйхэское отделение железнодорожной компании «Мантэцу»[103]. В результате проведённого Военным министерством сокращения численности ЯВМ с 1 апреля 1924 г. в харбинской и маньчжурской военных миссиях осталось 3 офицера[104].

Причинами резкого уменьшения штатов миссий в 1922–1924 гг. следует считать постепенную нормализацию советско-японских отношений, отсутствие потенциальной советской угрозы владениям Японии в Южной Маньчжурии и малочисленность 5-й Краснознамённой армии, которая, по сведениям РУ ГШ на начало 1925 г., имела 3 стрелковые дивизии, 2 кавалерийские бригады и 4 авиационные эскадрильи, чьи дислокация и состав были хорошо изучены японцами[105]. Кроме того, основное внимание японской военной разведки в начале 20-х гг. сосредоточилось на изучении обстановки в наиболее густонаселённой и экономически развитой из дальневосточных районов Приморской губернии, а в 1922–1925 гг. она входила в зону ответственности разведорганов Корейской и Сахалинской экспедиционной армий.

Осознавая необходимость усиления агентурной работы на советском направлении, 7 июля 1924 г. начальник штаба Квантунской армии генерал-майор Кавада Акидзи направил в Военное министерство докладную записку «Размышления относительно размещения разведывательных органов армии в Сибири и на Дальнем Востоке после восстановления дипломатических отношений между Японией и Россией». В ней, ссылаясь на важность Маньчжурии, Монголии и советского Дальнего Востока для будущего японской нации и её национальной обороны, Кавада предлагал расширить сеть действовавших там японских разведывательных органов. Для этого планировалось развернуть разведпункты в Чите, Благовещенске и на станции Пограничной в дополнение к уже существовавшим ЯВМ в Харбине и Маньчжоули, направив в каждый орган по 1 офицеру. Резидентуры в Чите, Благовещенске и Пограничной должны были замыкаться на Харбин. Кроме того, в Хабаровске, Владивостоке и Новосибирске Кавада предлагал создать нелегальные резидентуры Генштаба, которые бы поддерживали постоянную связь с разведорганами харбинской ЯВМ. Новосибирской резидентуре отводилась роль регионального разведывательного центра по сбору информации в Сибири, Центральной Азии, Внешней Монголии, Тибете, Афганистане, поддержанию связи с резидентурами в европейской части СССР и на Дальнем Востоке. Всего в разведорганах армии и Генштаба должно было работать 10 офицеров[106].

Военное министерство отвергло эту идею, ссылаясь на нежелательность осложнения советско-японских отношений. Проблема, однако, заключалась в том, что в условиях регулярного сокращения штатов североманьчжурских миссий им приходилось не только заниматься разведкой в СССР, но и вести сбор информации по китайской проблеме, поскольку задача наблюдения за обстановкой в Маньчжурии в разрезе её влияния на континентальную политику Токио была закреплена за харбинской ЯВМ командующим Квантунской армией ещё 15 ноября 1920 г.[107] При этом из трёх офицеров разведки, оставшихся к осени 1924 г. в североманьчжурских миссиях, ни один не являлся специалистом по Китаю, что вызывало особое беспокойство у армии.

Таблица 2

Сотрудники ЯВМ в Северной Маньчжурии на 1 сентября 1924 г.[108]

Поэтому, когда 15 сентября 1924 г. войска Чжан Цзолиня напали на чжилийскую клику и начали новую фазу борьбы за господство в Китае, Кавада направил в Военное министерство «Подробное изложение мнения относительно расширения разведывательных органов в Северной Маньчжурии с учётом ситуации в Китае», в котором обратил внимание Токио на необходимость усиления харбинской миссии специалистом по китайским делам, аргументируя свою просьбу опасностью организованных чжилийцами с подачи советского полпреда в Китае Л.М. Карахана беспорядков на КВЖД с целью свержения Чжана и установлением ими контроля над корейскими повстанцами и хунхузами[109].

Согласившись с этими доводами, 3 октября 1924 г. заместитель военного министра временно прикомандировал к харбинской ЯВМ одного офицера разведки[110]. Им стал майор Сугано Такэдзи, прибытие которого харбинская газета «Трибуна» связала с усилением разведки против СССР: Сугано, как говорилось в статье, имел богатый опыт нелегальной работы в Приморье в царский период и должен был заниматься разведкой в Приморской губернии, а также собирать информацию о корейских и японских коммунистах. Однако японские дипломатические круги связывали его приезд с эскалацией гражданской войны в Китае, тем более что в 1919 г. Сугано возглавлял резидентуру в Чифэне[111].