Слепой поводырь

– Соблаговолите представиться, сударь, а уж потом задавать вопросы, – сухо ответил Клим.

– Помощник полицмейстера Владимир Алексеевич Залевский.

– Ардашев Клим Пантелеевич, студент Императорского Санкт-Петербургского университета.

– Прекрасно. Теперь, как я понимаю, вам ничто не мешает пояснить, что вы тут делаете.

– Извольте. Несколько часов назад по дороге из станицы Невинномысской в Ставрополь я прочёл в «Северном Кавказе» заметку о смерти доктора Целипоткина в результате несчастного случая. Меня смутило то, что смерть произошла по причине падения люстры на голову врача.

– Что же тут удивительного?

– Керосиновая лампа, находящаяся в центре люстры, обычно вешается посередине комнаты, но тогда и кресло покойного должно располагаться под ней.

– Как видите, всё именно так и есть.

– На самом деле всё было иначе.

– И как же? Вижу вы возомнили себя великим сыщиком из бульварных романов Ксавье де Монтепена, – насмешливым тоном произнёс полицейский.

– А это как вам будет угодно, сударь, – без тени смущения парировал Ардашев. – Однако смею вас уверить, что доктор Целипоткин был убит в результате удара по голове каким-то другим предметом. После чего убийца забрался на стол, расцепил кольцо и, сняв люстру, бросил её на голову уже мёртвого человека.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно.

– У вас есть доказательства?

Ардашев протянул лист почтовой бумаги, взятый со стола.

– Что это?

– Отпечаток правой туфли злодея. Он оставил его, когда забрался на стол. Как видите, след не полный, примерно, на половину, но мы видим, что это обувь с узким носком – английский фасон; он сегодня в моде – и с характерным рисунком подошвы в виде ромбов. Она совсем новая и ещё не успела потерять магазинный вид. Крестьяне, рабочие и военные такую обувь не носят.

Полицейский поднёс бумагу к свету, точно проверяя поддельную купюру, затем кивнул и сказал:

– А что, если сам доктор забирался на стул?

– Это легко проверить, сравнив отпечаток и форму носа его правой туфли.

– Я мог бы допустить эту гипотезу, пусть даже с большими натяжками, но мой следующий вопрос сведёт на нет все ваши предположения в рассуждении выдуманного вами убийства: если дом был заперт изнутри, шпингалеты на окнах были так же закрыты, как и люк на чердак, как же тогда преступник отсюда выбрался?

– Через окно – прямо в сад, а уж оттуда через заднюю калитку на соседнюю улицу.

– И как же ему это удалось?

– Без всякого труда. Рама одностворчатая, поэтому нижнюю часть каждого бронзового шпингалета убийца слегка залепил воском, вылез наружу и закрыл окна. Когда солнце нагрело воск, он расплавился, и тяжёлые нижние стержни шпингалетов легко опустились в скобы. Верхние шпингалеты были опущены, но на них, вероятно, никто не обратил внимания, так как они не играли роли. Все смотрели на нижние. Вы можете сами в этом легко убедиться. В двух скобах имеются остатки пчелиного воска.

Улыбка исчезла с лица Залевского. Он взял со стола доктора лупу и принялся рассматривать скобы и низ шпингалетов. Затем достал из кармана спичечную коробку, высыпал спички в карман и одной из них выковырял кусок воска, который и отправил в пустую коробку. Помощник полицмейстера поднял глаза на студента и заметил:

– Вы чертовски наблюдательны, молодой человек. Однако всё зависит от вдовы и горничной. Если они подтвердят, что никто не смазывал воском шпингалеты, то в таком случае, ваша гипотеза заслужит более пристального внимания. Что ж, пойду-ка я у них спрошу, хоть сейчас и не самое подходящее для этого время, – изрёк полицейский и покинул комнату.

Клим листал «Журнал приёма пациентов» и принялся переносить записи фамилий недельной давности карандашом на чистый лист, взятый со стола. Судя по датам, покойный, если и принимал кого-то в день своей гибели 12 июля, то фамилии этих людей не указал. Оставалось лишь надеяться, что убийца мог быть из числа предыдущих пациентов. «Надежда слабая, но всё же лучше, чем ничего», – мысленно рассудил Ардашев, пряча лист в карман. Неожиданно его внимание привлекла тонкая, не толще спички, чёрная металлическая трубочка длинною не больше ногтя мизинца, лежащая на блокноте-ежедневнике. Сам не зная почему, он сунул её в карман и открыл записи на среде – 12 июля. На листе карандашом была изображена лилия. Тут же стояло число 10, подчёркнутое дважды и обведённое кружком. «Что бы это значило? – разглядывая рисунок, задумался студент.

Послышались шаги, и возник Залевский.

– А вы ещё здесь? – удивился он.

– Вас дожидался.

– И правильно. Ваша гипотеза имеет право на жизнь, но это ни в коей мере не подтверждает, что доктор был убит.

– Да?

– А вот представьте себе.

– Тогда позвольте узнать, каков был характер ранения, повлекшего смерть?

– Что значит «каков»? – Полицейский в недоумении поднял брови. – Проникающее ранение в теменную часть головы острым предметом. Примерно так было указано в протоколе осмотра трупа, составленного нашим единственным на весь город казённым эскулапом.

– Выходит, керосиновая лампа, то есть люстра, сначала разбилась и только потом, в результате разрыва кольца, острой частью ударила Целипоткина?

Полицейский окинул Ардашева недоверчивым взглядом и спросил:

– Что вы хотите этим сказать?

– Дело в том, что я не встречал люстр с шипом, приделанным к дну керосиновой лампы. Я даже представить себе не могу подобной. Да и кто купит такую? Стало быть, лампа в результате разрушения сначала обрела опасную форму, а уж потом рухнула вниз, так? Это возможно только при взрыве, но в газетной заметке о взрыве не было ни слова.

– Нет, взрыва не было, потому что резервуар был полон. К тому же, врач утверждает, что Целипоткин погиб днём, и, следовательно, лампу никто не зажигал. Откровенно говоря, саму люстру я не видел. Но это поправимо. Надеюсь, её ещё не выбросили. Думаю, вдова не откажет в осмотре. Знаете, я тоже был пациентом Оскара Самуиловича, потому, собственно, и пришёл с ним проститься.

Полицейский оказался прав. Люстра покоилась в каретном сарае на куче соломы. В ней не было ничего особенного. Абажур из фаянса, теперь уже разбитый, с отверстием посередине для колпака керосиновой лампы был её главным украшением. Железный, увитый металлическим узором, сосуд для керосина образовывал конус. Сам резервуар крепился к трём витым бронзовым стойкам, держащим не только его, но и абажур. Фигурная цепь имела одно раскрытое звено.

Ардашев склонился над предполагаемой «убийцей» и заметил:

– Лампа мощная, семилинейная, дорогая.

– Как видите, никакого шипа у неё нет, но резервуар лампы конусообразный к низу. Он-то и нанёс удар по голове несчастного доктора.

– Если бы это было так, то на корпусе лампы должна была остаться кровь. А её здесь нет. Этот факт является ещё одним подтверждением того, что люстра не может быть орудием убийства.

– Это ни о чём не говорит, – пожал плечами чиновник. – Возможно, крови было немного. К тому же, её могли стереть или смыть.

– Обратите внимание: краска на разжатом кольце поцарапана. Мне кажется, здесь не обошлось без помощи плоскогубцев.

– Позвольте узнать, уж не на юридическом ли факультете вы обучаетесь?

– Да, я учился там, но потом перевёлся на факультет восточных языков.

– То-то я смотрю уж больно вы грамотно рассуждаете, сударь, – восторженно выговорил Залевский.

– Я совершенно уверен в том, что высота, на которой висела люстра была недостаточна, чтобы убить сидящего в кресле доктора, потому что это керосиновая лампа, а не электрическая, которая вешается ближе к потолку, дабы освещать всё помещение, а не только письменный стол.

– Электрическая? Это та, что горит от тока?

– Да.

Полицейский, махнув рукой, заметил:

– У города нет денег на подобные новшества… Но я не пойму, чего вы от меня добиваетесь?

– Надобно возбудить уголовное дело по факту умышленного смертоубийства врача частной практики Целипоткина.

– Но это решительно невозможно! Ведь в таком случае, я должен немедля остановить похороны, подать рапорт и вернуть тело в морг для повторного осмотра и фотографирования смертельной раны.

– Если тело будет погребено, то позже судебный следователь будет вынужден вынести постановление о вырытии трупа[13].

– Вы представляете, какой это тяжкий моральный удар для семьи покойного?

– А вы собираетесь скрыть улики?

– Ого! Вы мне уже и угрожаете? Весьма прыткий молодой человек. Далеко пойдёте! – Залевский помолчал и, подкрутив левый ус, проронил: – Что ж, будь по-вашему, но знайте – вы будете допрошены в качестве свидетеля и потому на время следствия я запрещаю вам отлучаться из города. Ясно?

– Запрещать или разрешать мне выезд, а также допрашивать, имеет право исключительно судебный следователь, да то лишь после соответствующего вызова повесткой в свою камеру[14]. А помочь вам, уважаемый Владимир Алексеевич, я всегда готов и без угроз. Вы позволите справляться у вас о ходе следствия? Вдруг мысль меня какая осенит, так я сразу вам её донесу. А вы уж там сами решите – дельная она или ошибочная.

– Обращайтесь, – подкрутив правый ус, великодушно согласился полицейский.

– Пожалуй, пойду. Я ведь с дороги. Ещё и за стол не садился, решил псаломщика проводить, который у нас квартирует. Не думал, что придётся столкнуться с убийством.

– Пренеприятнейшая, скажу вам, миссия мне предстоит. Вдова и так вне себя от горя, а тут ещё и похороны мужа отменяются, – вздохнув, проронил полицейский.

– Прекрасно вас понимаю. Честь имею кланяться, Владимир Алексеевич.

– Честь имею, Клим Пантелеевич, честь имею, – уже по-доброму выговорил чиновник.

Клим зашагал вслед за Залевским. Он видел, как помощник полицмейстера отвёл в сторону плачущую у гроба вдову и принялся что-то ей нашептывать. Убитая горем женщина кивала и вдруг разрыдалась в голос. Родственники и знакомые обступили её и Залевского. И последнему пришлось прилюдно объяснять окружающим, почему похороны отменяются. Отец Афанасий и псаломщик стояли тут же и слушали. Ардашев, оказавшись за спиной будущего диакона, тихо проронил:

– Предлагаю вернуться к столу. Надеюсь, вы не забыли, что нас ждёт утка с яблоками.

Тирада Ардашева донеслась и до ушей отца Афанасия. Обернувшись, он изрёк:

– Ферапонт, вы свободны. Что ж поделаешь, если выяснилось, что покойного сдушегубили.

Псаломщик молча поклонился.

Священник тут же перевёл взгляд на Ардашева и шагнул к нему. Студент совершил поясной поклон, испросив благословения.

Осенив Клима крёстным знамением, батюшка произнёс:

– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Смиренно склонив голову, Клим коснулся губами руки священнослужителя.

– Что же ты, сын мой, сразу не подошёл, не поздоровался. Аль забыл меня?

– Так ведь вы с вдовой общались, а потом началась заупокойная служба, а её не прерывают. Именно сейчас и намеревался засвидетельствовать своё почтение Вашему преподобию.

– Ох, и хитёр, – лукаво усмехнулся священник. – Весь в отца. Ладно, идите. А то ваша утка совсем остынет.

В передней Ардашев столкнулся с Дубицким. Увидев Клима, тот удивился:

– И вы здесь? Вы разве были знакомы с господином Целипоткиным.

– Нет, но пришлось наведаться.

– И кто мог предположить, что доктора убили? – покачав головой, грустно выговорил купец и добавил: – Пантелею Архиповичу от меня передавайте привет.

– Благодарю вас, Павел Петрович, обязательно передам.

Оказавшись на улице Ферапонт спросил недовольным голосом:

– Уж не вы ли остановили литию?

– С чего вы взяли? – доставая кожаный портсигар, осведомился Клим.

– Видел, как вы шушукались с полицейским в кабинете. А после этого Залевский что-то сказал вдове и вышел с вами во двор. Вы вернулись вместе, и он тут же заявил об убийстве и необходимости нового осмотра трупа.

– А вы наблюдательны. – Ардашев закурил любимые «Скобелевские» и с наслаждением выпустил дым. – Всё верно. Я нашёл воск, которым преступник залепил шпингалеты, выбравшись через окно. Потом, под действием солнечных лучей воск расплавился, и шпингалеты захлопнулись. Кроме того, он оставил отпечаток обуви на листе, лежавшим на столе.

– Получается, злоумышленник нанёс удар врачу каким-то предметом, потом усадил его в кресло, забрался на стол и, расцепив кольцо, бросил люстру ему на голову? – отмахиваясь от дыма, выговорил псаломщик.

– Абсолютно верно.

– Одного не пойму, почему он не вышел через дверь?

Провожая взглядом проезжающий мимо экипаж с милой дамой, Ардашев ответил:

– Убийца замкнул изнутри дверь и вылез через окно, не забыв его затворить, чтобы создать иллюзию замкнутого помещения. Ведь не особенно внимательному человеку, могло показаться, что в закрытом изнутри доме произошёл несчастный случай.

– А когда вы заподозрили неладное?

– Первый раз – сегодня утром, когда прочитал заметку в «Северном Кавказе». Об этом я вам уже говорил.

– А второй?

– Несколько минут назад, когда при входе увидел табличку.

– Это какую же?

Показав на входную дверь, Ардашев прочёл:

– «Доктор Целипоткин. Приём ежедневно с 9 до 12, кроме субботы и воскресенья». Я подумал, что очень странно держать дверь запертой в часы приёма.

– Так ведь он мог находиться за столом, а без четверти восемь на него упала люстра.

– Теоретически такое могло произойти, – кивнул Клим. – Только вероятность очень мала. К тому же, в его блокноте-ежедневнике на 12 июля – дате убийства – довольно искусно нарисована лилия и дважды подчёркнута и обведена кружком число 10. Полагаю, что Целипоткин, ожидая приёма, от нечего делать рисовал цветок. Это был неосознанный рисунок. Он думал о чём-то приятном, находился в расслабленном состоянии, а потом вдруг взглянул на часы, стоящие напротив, и написал число 10. Скорее всего, на это время у него была назначена важная встреча.

– Да откуда вам знать, важная она или нет? – выпалил псаломщик и раздражённо вскинул голову.

– Число 10 дважды подчёркнуто решительной рукой, а потом ещё и обведено кружком. Но в одном вы правы. Он мог не открывать дверь первому пациенту, ожидая трели входного колокольчика. Горничной же не было. И встречать пациента он должен был самолично, – выговорил Ардашев, докурив папиросу.

– Согласитесь, что воск и лист бумаги с отпечатком обуви, – слабые доказательства того, что Целипоткин был убит, – чуть дрогнувшим голосом высказался Ферапонт.

– Не соглашусь. И вот почему: во-первых, вдова и горничная никогда не обмазывали воском шпингалеты; во-вторых, если даже представить, что на стол забирался сам доктор, то вряд ли бы он оставил на столе испачканный обувью лист бумаги, ожидая пациентов. Скорее всего, он выбросил бы его в плетённую канцелярскую корзину, стоявшую в углу кабинета, но он этого не сделал; в-третьих, след достаточно чёткий. По нему вполне возможно определить рисунок подошвы. Правда не видны сапожные гвозди, нет и каблука. Там лишь отпечаток половины правой туфли. Он позволяет утверждать, что это английский фасон, и что обувь совсем новая. Однако полиция может легко проверить, принадлежит ли отпечаток покойному или его убийце. Слава Богу, Целипоткина ещё не похоронили, и вся его обувь цела. Конечно, хорошо было бы изучить следы под окном кабинета, откуда выбрался преступник и сравнить их с тем, что остался на бумаге. Это позволило бы не только удостовериться в правильности моего предположения, но и вычислить рост убийцы, особенности его походки и даже возраст. Но адская жара, высушившая землю, и топтание под окном горничной вместе с полицейским свели на нет подобные возможности.

– И это все ваши улики?

– Есть самая главная: люстра висит слишком низко, чтобы при падении пробить теменную часть головы покойного. Сорвавшись, она бы лишь поранила его, но не лишила бы жизни. Надеюсь, полиция наконец-таки проведёт следственный эксперимент и подтвердит мою гипотезу… Ох и заболтались мы, отец Ферапонт! Батюшка осерчает, а свободной коляски до сих пор нет.

– Попрошу вас не величать меня подобным образом, пока я не рукоположен в диаконы, – нервно передёрнув плечами, заявил псаломщик.

– Да бросьте вы ерепениться, – улыбнулся Клим. – Я ведь по-дружески сказал и совсем не хотел вас обидеть… Нам повезло. Свободный извозчик! Едем!

– Нет, я пешком.

– Отчего же?

– Теперь мой черёд платить, а мне нечем. Так что я дойду.

– Ферапонт, прошу вас, не упрямьтесь. Родители давно заждались.

– Вот и поезжайте, а меня никто не ждёт, – махнул рукой псаломщик и торопливо зашагал вверх по улице, будто уходя от преследования.

Ардашев нанял фаэтон и велел вознице пустить лошадь шагом. Когда она поравнялась с Ферапонтом, Клим прокричал:

– Ваше упрямство приведёт к тому, что вы не узнаете самого главного вопроса, на который нужно найти ответ. Иначе нам не разгадать тайну убийства доктора.

Псаломщик замер и, повернувшись, к экипажу спросил:

– Вы сказали «нам»? Значит ли это, что мы теперь вместе будем расследовать это преступление?

– Безусловно, Ферапонт, безусловно! Садитесь.

Недавний семинарист лихо запрыгнул в коляску, и пегая лошадка потрусила вверх по Александровской.

– Итак, каков же этот главный вопрос? – спросил Ферапонт.

Ардашев улыбнулся.

– Нам предстоит узнать, кого доктор ждал к десяти часам.

– Да-да, конечно, – задумчиво проронил псаломщик, глядя туда, где кроны тополей встречались с облаками.

Глава 5

Дела сегодняшние и минувшие

I

Слегка полноватый, пятидесятичетырёхлетний начальник полицейского управления Ставрополя Антон Антонович Фиалковский, расстегнув ворот форменного мундира, подошёл к распахнутому окну, пытаясь поймать лёгкое дуновение ветерка, едва колыхавшего сдвинутые гармошкой занавески. Солнце палило нещадно, и от его лучей, кажется, закипали чернила в письменном малахитовом приборе, украшавшим стол из орехового дерева, и даже на уже седеющих усах бывшего полкового командира, словно утренняя роса, выступили капельки пота. Он вынул ситцевый, квадратами отглаженный платок и, промокнув усы, вновь убрал его в карман.

Одноэтажное здание выходило окнами на Полицейский переулок и располагалось рядом с пожарным депо и каланчой для наблюдения за городом. Команда огнеборцев тоже подчинялась полицмейстеру. Забот у полковника хватало: обнародование указов, законов и манифестов, наблюдение за порядком, присмотр за благоустройством, объявление, а потом и исполнение судебных решений, принятие чрезвычайных мер к исполнению законов, рассмотрение жалоб частных лиц, театральная цензура и цензура печати, а с весны прошлого года, согласно постановлению городской думы, была образована ещё и торговая полиция, следящая за исполнением правил торговли на базарах, чистотой помещений, поверкой мер и весов. В состав управления входил и тюремный замок. Но главной задачей полиции являлись полицейский надзор за обывателями и розыск преступников, что автоматически включало в себя проведение первоначального дознания и сопровождение предварительного расследования, которое теперь вели судебные следователи окружного суда. Только вот у полиции Ставрополя штат был до обидного мал: полицмейстер, его помощник, секретарь и четыре пристава (по числу частей, разделявших город), а также их помощники, полицейские надзиратели и десять городовых. И что с того, что в управлении имелось шесть столов[15] (секретарский, уголовный, вексельный, денежный, распорядительный и гражданский)? Людей всё равно не хватало. А те, что служили, хоть и были обучены грамоте, но специальных знаний для производства сыска не имели. Да что там говорить, в Ставрополе не было даже телефонной линии, а телеграф, соединявший губернский центр не только с Тифлисом, Москвой, Западной Европой и Азией, но и со своими родными уездами, «хозяйственные» крестьяне то и дело выводили из строя, снимая со столбов провода и разбивая из озорства, фарфоровые изоляторы. По этой причине было невозможно связаться не то что с Парижем и Константинополем, но и с полицией уездов. А для того чтобы передать нужные сведения уездным исправникам, приходилось посылать нарочных. А быстро ли экипаж преодолеет сто вёрст, отделяющих, к примеру, Ставрополь от Медвежьего[16], останавливаясь на каждой станции Черкасского тракта? За это время любой абротник[17] не только успеет перегнать по балкам и рощицам угнанный табун чистокровных лошадей в укромное место, но и распродать его.

Антон Антонович потянулся к подаренному недавно дубовому резному ящичку, достал сигару и, чиркнув спичкой об ажурную бронзовую спичечницу, прикурил. Он глотнул дым, рассматривая регалию. Впрочем, в прямом смысле «регалией»[18] эту сигару назвать было нельзя, потому что она была свёрнута из листьев табака, выращенного на здешних плантациях купцов Алафузовых, а не в кубинской провинции. Потому и ящичек был склеен из дуба, а не красного дерева. Негоциант заказал семена табака сорта «виргинский» из Америки, а «султанский» из Турции, и они прекрасно прижились на ставропольской земле. Коммерсанты Зозулевский, Малютин и Гороховцев открыли в городе табачные производства, а сигары изготовленные на фабрике Константина Стасенкова за высокое качество были удостоены Большой бронзовой медали на Парижской Всемирной выставке. Но и табак братьев Алафузовых ничем им не уступал. Умные греки с острова Санторини – потомки Ивана Антоновича Алафузова – умели найти тропинку к сердцу любого чиновника, преподнося то сигары, то бочонок пива «Алафузовское». В этом году один из них – Василий Алафузов – купил винокуренный завод купца Месинева и начал варить собственное пиво.

Дымя сигарой, полицмейстер уселся за стол. Почитай, восемь лет тому назад его, тогдашнего отставного майора, назначили в Ставрополь на эту должность. В те года, а в 1881 особенно, среди городской черни преобладали антиеврейские настроения. Иудеев винили во всём: в неурожае и засухе, эпидемиях и нашествии саранчи. Появились слухи о возможных погромах и беспорядках на ярмарке и скачках, проходящих в дни Святой Троицы. Пришлось составить прошение тогдашнему губернатору о дополнительном выделении войскового наряда. По мнению бывшего военного требовалось, по меньшей мере, две роты солдат для нахождения на ипподроме и три роты для патрулирования городских улиц и на ярмарку.

Начальник губернии Карл Львович Зиссерман – потомственный российский дворянин и немец по происхождению – просьбу полицмейстера удовлетворил и, в свою очередь, ходатайствовал перед командующим девятнадцатой пехотной дивизии о предоставлении четырёх рот вместе с нижними чинами и офицерами. В случае возникновения беспорядков к полицмейстеру тотчас должен быть послан один из конных казаков, прикреплённых к частным приставам, отвечающим за разные части города. Получалось, что приказ о начале и способе подавления беспорядков мог быть отдан лишь полицмейстером и только после прибытия на место. Следственно, и вся ответственность за возможные превышения полномочий лежала исключительно на Фиалковском. Помнится, перенервничал он тогда и табаку скурил немало, но губернатор здорово выручил, издав собственное предписание обязательное для выполнения не только полковыми офицерами, но и полицмейстером, сняв, тем самым, полную ответственность с Фиалковского. Лист с теми указаниями он хранил в столе по сей день. Антон Антонович вынул его и взгляд выхватил строчки, выведенные письмоводителем: «При образовании скопления народа с преобладанием особо пьяных лиц, предложить толпе разойтись. В случае неповиновения, надобно оцепить толпу без применения насилия и послать конного казака с донесением к полицмейстеру. До прибытия на место полицейского начальника держать толпу в оцеплении… Войска должны всемерно стараться, по приглашению полиции разъединять толпу, или, оцепив её строем, не допускать переходить за другие местности и скопляться в большую массу ни под каким видом не пуская в ход оружия, употребление коего может последовать не иначе, как по моему личному приказанию». Слава Господу, всё тогда обошлось, и зачинщики беспорядков задерживались патрулями раньше, чем им удавалось прокричать в толпе призыв к насилию.

До нынешнего дня в городе царили тишина и спокойствие. Нет, преступлений меньше не стало, но большинство из них совершалось на бытовой почве, и виновные находились в тот же день и так деятельно раскаивались, что судебные следователи не успевали макать перо в чернильницу, протоколируя чистосердечные признания, облегчающие душу, но увеличивающие срок. Местные воры и мошенники были наперечёт, а иногородние гастролёры сразу же бросались в глаза и потому едва развернув своё преступное ремесло, тотчас убывали в тюремный замок на Чёрной Марии[19]. А сегодня пришла дурная весть. Выяснилось, что частнопрактикующий врач Целипоткин, давно принявший православие, ушёл в мир иной не по прихоти несчастного случая, а был убит в результате нанесения удара острым предметом в теменную область головы. Пришлось остановить похороны и вернуть тело в городской морг.