39 долей чистого золота

Я поднесла поднос и выставила на стол: первое, второе, салат и чай – как и было сказано – порции побольше. Он посмотрел на еду и перевел взгляд на меня так, будто я сделала что-то ужасное. Опыта у меня было уже достаточно, чтобы не обращать на это внимания. Учитывая специфику сего заведения, не редкость, когда больные швыряют еду в персонал, стены, окна и своих же друзей по палате. На этот случай вся посуда – из прочного пластика, а ложки и вилки без острых концов. Но его взгляд вызвал во мне непонятное чувство тревоги, и я постаралась побыстрее уйти, он вдруг окликнул меня: «Я не буду это есть». Мне ничего не оставалось, кроме как попытаться его успокоить: «Это очень вкусно, попробуйте! Наш повар старается…» Он перебил и крикнул громче: «Я не буду это есть! Я не буду кормить червей!» На его крик тут же отреагировал медбрат – двухметровый дядя с большими, словно воздушные шары, бицепсами. Я ушла, а следующим утром мы вновь встретились. Он сидел один за столом у окна, теребил край белой скатерти, свисавшей под стол, был уже гораздо спокойнее, но все еще продолжал голодовку. Пригласив меня за стол, он стал рассказывать о вечности, поделенной на бесконечность, о семи грехах и о том, как черви поражают человека, живущего безмятежной плотской счастливой жизнью. А еще о том, что человек может путешествовать во временном пространстве по собственной жизни, проживая ее отдельные моменты в другом измерении. Из последнего получился бы неплохой сценарий для фантастического триллера, но, к сожалению, я не обладала талантом к написанию сценариев. Да и мысли эти были не мои – а его, и красть их мне не хотелось. Сначала мне казалось, что это полный бред, а потом я стала понимать, о чем он говорит, и почувствовала, что у нас есть нечто общее, только у него это уже в более раскрытой форме, а у меня – только в зачатке. День за днем он рассказывал мне все больше и больше, погружая мое, и без него нездоровое, сознание в пропасть бессознательности, унося вдаль от реальности жизни. Несмотря на его убогий вид, человеком он был очень образованным. В основу его мировосприятия лег мистицизм, а истинной его любовью была живопись, он знал о ней все и с таким проникновением рассказывал, что казалось, будто некоторые из работ – его собственное детище. Триптиху Иеронима Босха отводилось особое место, он смаковал каждое сказанное о нем слово, будто сам писал его, и сильно возмущался и противился современному толкованию произведения искусства. У него было свое, совершенно четкое суждение «Страшного суда», в котором немаловажная роль отводилась тем самым червям, что пожирают человеческую плоть изнутри. Так, незаметно для себя, я утратила иллюзию самоконтроля, прожив два рабочих месяца в «Саду земных наслаждений», в котором между тем еще были горы грязной посуды, стонущие, как собаки, люди и тошнотворный запах больничной еды. Вернувшись к учебе, я осознала плоды его рассказов, изменив мнение о некоторых важных для себя вещах, что сильно повлияло на мое формирование как личности в будущем. Я ощущала невероятную связь с этим человеком сквозь виртуальный мир, присущий и ему, и мне. Бредовые фобии объединяют людей, как ничто другое, словно мы одинаковые бусины на одной нитке. И тогда я поняла, что не все люди больны психически, которых таковыми считают, просто есть люди, чье мировоззрение кардинально отличается от остальных, и понять их могут только те, кто мыслит так же. Человеку дана удивительная способность быть индивидуальным, но большинство людей – вопреки этому – стараются быть похожими друг на друга. Если ты мыслишь не как все, а иначе, – значит, ты болен – надо быть как все, и тогда ты будешь считаться нормальным. Я до сих пор так и не понимаю этих рамок нормальности и ненормальности. Несмотря на эту виртуальную связь, общения с Александром за время работы в столовке мне хватило, и я не стала более искать с ним встреч.

5

Весь следующий день лил дождь, Таня стояла у стены с задранной вверх ногой и не шевелилась, когда вдруг услышала шум за стенкой. Кто-то настукивал мелодию, похожую ну ту, что в детстве называют тайным кодом. Девушка опустила ногу и растянула шпагат – стук продолжался с не меньшей настойчивостью.

– Иду! Пять минут! – крикнула она.

– Чего тебе? – спросила Таня, войдя в комнату.

– Хотел поболтать.

– Ну, поболтай. Только в следующий раз не мешай мне заниматься растяжкой и не долби в стену, не в каменном веке же живем.

– Да ладно тебе злиться.

Таня удивилась его наглости, но решила оставить это без комментариев.

– Ладно, стучи, но знай, что я могу и не слышать тебя или вообще не быть дома.

– Ты починила свет?

– Да, я все прочистила, осталось собрать.

Шаги отдалились, поскрипели в разных комнатах и вернулись обратно.

– Ты видел, какое сегодня красивое небо? – спросила Таня.

– Нет, к сожалению, – грустно отозвался Виктор. – Но если ты расскажешь мне, то я буду очень рад.

– Оно просто волшебное! Если глянуть, то ничего не увидишь, просто серая муть, но когда присмотришься, то можно заметить яркие сиреневые вспышки и салатовые полоски, пробегающие очень быстро, словно падающие звезды.

– А ты когда-нибудь видела падающую звезду?

– Конечно! – уверенно ответила Таня, стоя на табурете и ковыряясь обеими руками внутри плафона. – Готово! Можно зажигать!

Витя щелкнул выключателем со своей стороны, и свет загорелся.

– Горит?

– А то! – Таня рассматривала комнату впервые при свете яркой лампы, а не тусклого лучика. Все было таким удивительным, что у нее пробежали мурашки по коже.

– Теперь твоя очередь рассказывать, – сказала девушка, распаковывая коробки.

– Что ты делаешь? – спросил Виктор, будто бы не услышав предыдущей фразы.

– Я хочу посмотреть, что здесь хранится, если ты, конечно, не против.

– Не против.

Пока Таня перерывала содержимое в поисках фотографий или чего-нибудь интересного, пытаясь удовлетворить свое любопытство, в разговоре образовалась пауза.

– Ну? – повторила она.

– Я родился тут. Вырос тут. И больше ничего со мной не происходило, таких увлекательных историй, как у тебя, в моей скудной биографии нет.

Таня заподозрила что-то неладное после этого разговора, но, не успев подумать об этом хорошенько, вдруг увидела приоткрытые дверцы комода. В комоде стояла черная коробка в белый горошек, перевязанная шелковой лентой, такой нежной, что стоило только потянуть за край, как та тут же распустила свои объятия и беззвучно скатилась вниз по коробке. К праздничным коробкам Таня испытывала по-настоящему детскую, волшебную, чистую любовь: синие, красные, зеленые, оранжевые, в клетку, полоску, точку, с сердечками, ленточками и бантиками. Все они, будучи разной формы, размера и цвета, были способны исполнить любое желание, стоило только верно определить и вытащить среди них свою. Все эти коробки жили своей самостоятельной жизнью, самые важные всегда носили строгую бабочку на боку и старались быть более плоскими, а те, что отличались легкомысленностью, украшал большой круглый бант в середине крышки, чем-то напоминающий торт. Таня посмотрела на дверь и с восторгом описала свою находку.

– И что же в ней? – с нетерпением спросил Виктор.

– Сейчас: тут…

Таня замолчала от изумления, глядя в коробку, широко открыв рот: там лежали красивейшие пуанты, сшитые из нежно-розового материала.

– Ну что там?

– Пуанты! – воскликнула девушка. – Совсем новые! Такие красивые! Я никогда даже не мечтала о таких.

– Что это – пуанты?

– Это женские балетные туфли, – Таня покрутила их и нашла на обратной стороне приклеенную этикетку. Буквы выцвели и были еле заметны: изготовитель – английская фирма «Freed of London» – в них танцуют труппы королевского балета, – добавила она с гордостью, после чего вытянулась и аккуратно примерила их.

Нога легла словно влитая, и девушка почувствовала себя настоящей Золушкой, которая после долгих страданий обретает свое долгожданное счастье. Поднявшись на мыски, Таня замерла на несколько секунд, а после подпрыгнула и сделала два оборота. Стены раздвинулись, словно по велению волшебной палочки, пол перестал скрипеть, и огромный занавес поднял свои тяжелые крылья, окатив зрительный зал волшебным светом софитов. Зал рукоплескал, из глубины доносились восторженные крики «браво!», и несколько человек уже поднимались к сцене с цветами в руках, чтобы вручить их.

Все исчезло в то мгновение, когда Таня открыла глаза.

– Витя, – впервые Таня обратилась к своему другу по имени, – мне кажется, что пора перейти черту нашего «черезстеночного» общения и взглянуть друг на друга. Как ты на это смотришь? Кстати, ты можешь войти ко мне через парадную дверь, если не хочешь ломать эту.

Но ответа не последовало.

– Ты боишься меня? – еще раз спросила она.

– Нет! – отозвался голос.

– Боишься себя?

– Тоже нет, просто не хочу.

– Ладно, мое дело – предложить.

Витя постарался переменить тему:

– Ты можешь взять эти балетки себе, раз они тебе так понравились, думаю, никому более они не интересны и их исчезновения никто не заметит.

– Ты же говорил, что у этой дамы были разные ноги?

– Были! Но и туфли ведь неношеные, как ты сама заметила.

– Верно. Но брать я их все равно не буду – это примета плохая, я хоть и не верю в эту чепуху, но все равно стараюсь не нарываться, и так ведь радоваться нечему.

Тане снова стало грустно, и она отложила пуанты в сторону, а затем продолжила рассматривать содержимое коробки, часто моргая, чтобы разогнать скопившиеся слезы и подкативший ком к горлу.

Следующей находкой была книга, при ближайшем рассмотрении – самописная. Таня стерла пыль, раскрыла в середине и быстро пролистала к началу.

– Тут чей-то дневник, – сказала она. – Видимо, этой женщины, которая тут жила. Хочешь взглянуть?

Виктор опять промолчал, а через некоторое время добавил:

– Хочу, чтобы ты прочла его мне.

– А разве можно читать чужие дневники? – слукавила Таня, собираясь прочесть его от корки до корки в ближайшее время.

Голос молчал.

– Ладно, посмотрим! – усмехнулась Таня и вышла из комнаты. – Я пойду помоюсь от пыли, а то уже нос чешется и руки все грязные.

Таня вышла, и свет в комнате тут же погас.

Прошел день, а может, и два, когда девушка вновь появилась в своем убежище. Ее посетило какое-то странное чувство, будто бы в этой маленькой пыльной комнате находилось что-то неописуемо дорогое для нее, интуиция никогда не подводила, и первым тому доказательством служила найденная обувь.

– Ты тут? Эй? – пробираясь в темноте через расположенные на полу мешки и коробки, Таня взывала к свету.

Свет загорелся, дожевывая что-то, она уселась на пол рядом с комодом.

– Хочешь кусочек торта? Шоколад и сливочный крем, – с наслаждением произнесла она.

– Тебе же нельзя торт! – возмущенно отозвался Витя.

– С чего это? Можно, конечно! Если не по килограмму в день. Мне главное – форму поддерживать и следить за весом. А на постоянных диетах я не сижу – повезло с метаболизмом.

– И сколько ты весишь?

– Послушай, – перебила Таня, – а ты все время сидишь в этой комнате, никуда не выходя?

– С чего ты взяла?

– С того, что ни разу не застала тебя отсутствующим.

– Если хочешь, я могу уйти, – ответил обиженный голос.

– Нет, что ты! Я не к этому, просто пытаюсь тебя понять, с кем ты живешь?

– С матерью, но она работает целыми днями, поэтому я сижу один.

– А сколько тебе лет, Витя?

– Девятнадцать.

– Ты не можешь ходить? – рискнула предположить Таня.

– Могу – я…

Таня поняла, что ткнула пальцем в небо и промахнулась, да так некорректно, что самой стало не по себе, всему виной излишнее любопытство, а он, может, еще не готов к этому разговору и выжимать из него слова, словно давить сок из лимона, не стоит, по крайней мере, не сегодня.

– Ты готов слушать откровения умершей соседки? – перевела она тему и подумала, что это как-то неправильно, залезать в чужие, давно покинувшие этот мир мысли.

Но процесс был запущен, дневник найден и уже раскрыт на первой странице, к тому же, думала Таня, дневники для того и пишутся, чтобы их когда-нибудь нашли и прочитали. Девушка открыла книгу и начала читать вслух то, что было написано на первой странице:

«То, что произошло со мной, удивительно и не имеет никого объяснения, или я его просто-напросто не знаю. Жаль, но я не могу поведать миру об этом чуде, потому что меня сочтут сумасшедшей и остаток своей жизни я проведу в доме для психически больных людей. А я не могу этого допустить, потому что у меня в жизни есть планы, которые, как мне кажется, должны осуществиться. Ради них я буду держать в тайне свою историю…»

– Дальше размыто, ничего не видно. Ты не знаешь случаем, что там за секрет был? – сгорала Таня от любопытства.

– Нет. Эх, на самом интересном месте, что там дальше?

Таня перелистнула страницу:

«Прошло две недели с тех пор, как мне сделали вторую операцию, но я все еще продолжаю лежать на спине, а моя нога подвешена чуть выше головы к толстой хромированной трубе, пролегающей, словно поручень, вдоль всей койки. Я смотрю на нее и вижу свое отражение: волосы торчат в разные стороны, нос огромный, как у клоуна, а глаза пустые, словно колодцы, одиноко стоящие посреди пустыни. Меня привезли, прооперировали, я лежу тут – в палате для живых людей, за мной ухаживают, кормят, навещают, и никто-никто не замечает самого главного – я уже умерла. Да, в тот самый день, в том самом месте, в то самое время, когда огромный несущийся поезд разрезал своим оглушительным протяжным гудком мою жизнь пополам… Это обусловлено не тем, что теперь мне придется учиться ходить, а совсем другими факторами. Я твердо решила, что никогда не напишу больше ни слова о своем прошлом и будущем, все будет только в настоящем времени. Я буду жить только настоящим, иначе у меня просто ничего не выйдет».

– Ты понял что-нибудь? – спросила Таня.

– Видимо, ее переехал поезд, и это ее трагедия.

– Как жаль ее.

– Давай дочитаем, а потом будем жалеть, жизнь ведь порой преподносит нам совсем неожиданные сюрпризы.

– Со мной такого не бывало. «У меня все сюрпризы были трагичными», – сказала Таня и погрустнела, погрузившись на минуту в свои воспоминания.

– Смотря, как к этому относиться. Я вот встретил тебя и очень рад, – разоткровенничался Виктор.

– Встретил? Хммм, это так называется разговор через стенку? Ты даже не хочешь взглянуть на меня.

– Послушай, иногда ты очень прямолинейна, мыслишь неординарно, ты ведь сама борец за это, может, мне вовсе не надо смотреть на тебя, чтобы увидеть.

Таня задумалась, опустила голову вниз и, опираясь руками в пол, поменяла положение ног.

– А где твой отец? Он жив?

– Мой отец был вор-рецидивист, имевший слабость к ювелирным изделиям. Он искусно обчищал магазины, раз за разом увеличивая себе срок. В последний раз, когда он попался, его добычей стал всего лишь сервиз из мельхиорового серебра, который он украл, чтобы задобрить очередную жертву – точнее, женщину, но, к сожалению, не успел даже дойти до ее дома, как его повязали. Этот сервиз стоил ему жизни, потому как его форма туберкулеза никак не хотела уживаться с ним в тюремной камере и начала быстро поглощать остатки его легких, словно ворона, клюющая мертвую плоть.

С нами отец жил всего три раза по несколько месяцев, и, увы, я мало что могу вспомнить о нем хорошего.

Я помню лишь, как звенели золотые побрякушки, и запах металла, раздражавшего мой чуткий нос, когда мама сажала меня за обеденный стол. А все остальное я знаю только из маминых рассказов, поэтому могу смотреть на их отношения только ее глазами. Моя мама, по ее собственным словам, была очень красивой девушкой, и за ее внимание всегда боролись несколько человек сразу, видимо, это и помешало ей устроить свою жизнь нормально, ведь выбор – это своего рода испытание, и порой его проходят не все. Зачастую мама рассказывает одно и то же, всегда с одинаковой эмоциональной нагрузкой и никогда не подмешивает ничего лишнего, это дает повод думать, что так оно и было на самом деле.

Виктор перевел дыхание и продолжил:

– Они лежали голые в распотрошенной постели. Она положила голову на его вытянутую руку и согнула ноги в коленях, поглаживая правой рукой его живот. Прошел примерно час тишины, до того, как он произнес: «Теперь ты можешь от нее уйти, я заработал много денег…»

– Постой, постой! Это ты сейчас про своих родителей рассказываешь или зачитываешь фрагмент из бульварного романа 18+? – возмутилась Таня.

– Я пересказываю любимую мамину историю об их отношении с отцом.

– Ааа, – протянула Таня, – просто для меня это необычно, у меня ведь совсем другие воспоминания… Извини, продолжай!

Виктор снова набрал воздуха в легкие и на выдохе заговорил.

– Украл, но в его понимании – это заработал, – вставил Витя с иронией и продолжил цитировать мать:

«И хочу отправиться в путешествие, я полечу в Китай, потом в Сингапур, Малайзию. Знаешь, что я сделаю, когда впервые увижу океан? Я быстро скину обувь и побегу к воде, я буду бегать вдоль берега столько, насколько у меня хватит сил, купаясь в соленых брызгах бездонного океана, открывшего мне свою душу и ласкающего мое тело солеными языками прибоя – такого же бездонного, как моя любовь к тебе.

Теперь ты можешь уйти от нее», – еще раз повторил он, замолчав на некоторое время в ожидании ответа. Но мама ничего не сказала, лишь отвернулась на другой бок, уткнувшись головой в подушку, в это время она уже была беременна мной и начинала об этом догадываться, но полной уверенностью не обладала.

«Я поеду, – уверенно заявил отец, – и хочу, чтобы ты поехала со мной. Это ведь то, о чем мы мечтали так давно. Но ты сама должна сделать свой выбор – ехать со мной или остаться с ней навсегда. А мне придется принять твой выбор, каким бы он ни был».

Мама подняла глаза и игриво посмотрела на отца: «А дальше что? Деньги закончатся, океан не бушует вечно, рано или поздно случится отлив, ты будешь лежать на раскаленном песке под знойным солнцем, лихорадочно вымаливая каплю холодной воды. Что будет тогда?»

В эту минуту отцу стало ясно, что все это была иллюзия, самообман. Мама не собиралась уходить от нее, это была лишь игра, игра, в которой кто-то останется проигравшим. Их страстная испепеляющая любовь, некогда сводившая с ума обоих, вмиг превратилась в туманное, висящее над низиной облако, рассеивающееся в ярких лучах восходящего солнца.

Впервые отец увидел маму за пару лет до этого в офисе своего друга, когда та пришла устраиваться на работу. На работу ее не взяли, и мама сидела в приемной на красном диване – одетая в белую шелковую блузку, черную узкую юбку, и ее белокурые локоны спускались по узким плечам вниз. В попытках взять на себя бремя социальной нагрузки мама ходила по собеседованиям, найденным в объявлениях печатных изданий. Она просто сидела и теребила пальцами прядь волос, закинув ногу на ногу так, что из-под юбки хорошо просматривался кружевной край чулок. Отец приоткрыл дверь, и взгляд его первым делом пал на вздымающуюся при вдохе грудь, плотно стиснутую в разрезе белой шелковой блузки. Ее обескураженный вид говорил сам за себя, и отцу не составило труда подобрать нужные слова для знакомства. Роман их длился полгода, и, вопреки закономерности, мама теряла к нему интерес быстрее отца. За это время он узнал, что мама проживает со взрослой женщиной, под ее опекой и имеет с ней нетрадиционные отношения.

– Ого! – вставила Таня неожиданно. – А у вас с мамой откровенные разговоры.

– Да, она решила ничего не скрывать от меня, чтобы я знал все, как было на самом деле, это еще не конец, подожди.

– Я тоже всегда хотела иметь откровенные отношения с кем-то из близких, но с сестрой это невозможно, мы слишком разные, и она никогда не старалась понять меня, а больше у меня никого нет.

– Теперь у тебя есть я! – с гордостью и всей ответственностью за свои слова заявил Витя. – Но продолжим завтра, ладно, я обещал матери кое-что сделать сегодня, и мне нужно идти.

– Хорошо.

– Только пообещай мне одну вещь, ладно?

– Обещаю!

– Я еще не озвучил ее.

– Я уже знаю, – улыбнулась Таня и поднялась с пола. – Ты видишь меня через стену, а я слышу тебя без слов. Не буду без тебя читать дневник бедняги соседки, – добавила она, закрывая за собой дверь гардеробной.

Свет в тайной старой комнате погас.

6

Утро началось с дурных новостей о пропавшем самолете над Северным морем. Уже через час нашлись первые обломки и масляные пятна на поверхности воды. Борт обнаружен – передавали в новостях по всем каналам. Оставалось найти черные ящики, посчитать количество жертв и выдать всем родственникам денежную компенсацию. Таня стояла перед телевизором в белой растянутой майке до колен, черных сестринских тапках на голую ногу и прихлебывала ароматный кофе, обняв чашку двумя руками. После завтрака Таня вышла на улицу и побрела в сторону парка: маленький городок, в нем маленький парк, в центре маленького парка есть маленький пруд, а вокруг стоят маленькие лавочки. Это правда или предвзятое ощущение жителя мегаполиса? Тане все казалось маленьким и нелепым. Вдыхая полной грудью свежий воздух, она ощущала, будто бы воздуха не хватало так же, как и всего остального. На обратной дороге Таня свернула на местный продуктовый рынок, в эту сторону ее поманил аромат свежей выпечки, веявший из пекарни под незамысловатым названием «Хлеб». Пекарь, одетый в белый замызганный халат и цилиндрический колпачок, шустро выносил горячие рогалики, булки, ватрушки и прочую сдобу на металлическом подносе и сбрасывал их в деревянные лотки. Во рту появился вкус холодного ломтика сливочного масла, сползающего с рыхлой горячей корки черного хлеба, только что слетевшего с подноса пекаря. «Последний раз такое себе позволяю», – думала Таня, понюхав буханку и откусив хрустящий край. К полудню она вернулась домой – в двери соседней квартиры торчала записка, девушка заметила ее сразу, как поднялась на этаж. Посмотрев по сторонам, Таня убедилась, что рядом никого нет, и вытащила бумажку: «Здравствуйте, уважаемые соседи! Спешу сообщить вам, что ваш уважаемый кот гадит у нас на балконе. Прошу принять немедленные меры! Спасибо, ваш сосед слева». Таня хихикнула и воткнула записку обратно. «Надо посмотреть, может, и у нас навалил кучку. Сестра обрадуется такому сюрпризу», – подумала она и пошла к себе.

– Представляешь! – рассказывала Таня Виктору содержимое записки.

– Там никто не живет! – уверенно заявил Виктор.

– Где?

– В квартире, что слева. Там жил странный мужик с мамой, а потом они переехали в частный дом, а квартиру продали грузинам, что торгуют на рынке постельным бельем. Грузины начали делать ремонт, но их уже с полгода не слышно, бросили эту затею, как узнали, что дом снесут.

– Значит, вернулись.

– Нет, я бы слышал.

– То есть ты намекаешь, что я все это придумала?

– Да нет, ты, наверное, не ту квартиру имеешь в виду.

– Слушаешь?

– Да!

Таня открыла дневник старухи на следующей странице и продолжила читать:

«Всю ночь я не спала от сильной стреляющей боли в спине, а уснула только под утро. И мне приснился чудесный сон – я иду по лавандовому полю, знойное солнце печет мне спину, обжигая голые плечи до красноты. Длинные сиреневые гряды ползут по обе стороны от меня, словно гигантские змеи, и благоухают свежим стойким лавандовым ароматом, устремляясь к подножию белоснежной горы, окутанной в нижней части утренним ватным туманом. Я чувствую каждый свой шаг, иду все быстрей и быстрей, мне легко дышать, и я будто бы парю над землей, отрываюсь от нее, делая очередной шаг, и он становится таким длинным, что я практически лечу, бултыхая ногами в воздухе.

Мой сон прервала вошедшая в палату медсестра, а за ней еще несколько человек. Мне хотелось только одного – чтобы они скорее закончили свое дело и ушли вон. Мне не хотелось слушать их, отвечать на вопросы и уж тем более им улыбаться – зачем они тут? Я ведь мертва. Зачем осматривать и лечить человека, который давно умер, им что, живых пациентов не хватает?! Или они настолько глупы, что не могут отличить живого от мертвого?»

– Почему она называет себя мертвой? Это ужасно.

– Видимо, ей неслабо досталось, – ответил Виктор.

– Мне жаль ее, может, не стоит дальше читать? – поинтересовалась Таня.

– Послушай, ей действительно досталось будь здоров, раз ее переехал поезд, но! Прожила она после этого еще достаточно долго и, имея даже разные ноги, умудрилась укатить жить в Париж. Ты вот была в Париже?

– Нет, не была. Париж – это мечта. Это даже больше, чем мечта, это другая жизнь.

– Вот! Я тоже не был, – сказал Витя, хоть его и не спрашивали об этом, а потом добавил: – Может, она в своем дневнике написала что-то обо мне? Может, объяснила, чем ее заинтересовало мое рождение? А кроме тебя, мне никто его не прочтет.