39 долей чистого золота

– Да. У меня есть племянник, мы отлично ладим.

Я вспомнила это маленькое орущее чудовище, которое старалась обходить стороной. Но сейчас выбора не было: не согласиться было бы глупо, и к тому же для меня это будет в новинку. А вдруг я найду с ними общий язык? В любом случае нужно попробовать! Настроение поднялось, кровь побежала по венам активнее и согрела замерзшие конечности, мы направились к развилке, на которой обычно прощаемся и расходимся в разные стороны.

На следующий день Филипп пригласил меня на ужин в одну из его любимых пиццерий. Я съела пасту с вялеными томатами и жареный бутерброд с сыром и какой-то странной колбасой. Филипп выпил вина и съел лазанью. Я чувствовала себя предателем, мне казалась, что я обманываю нас обоих, но на самом деле я не обманывала никого, просто недоговаривала некоторых вещей.

– Знаешь, у меня появился друг, он ведет уроки в мастерской, где я занимаюсь лепкой.

Филипп перебил меня:

– Это здорово! – и поднял руку, чтобы подозвать официанта.

– Это еще не все, – возмутилась я.

– Прости, я тоже хотел сообщить тебе что-то, но это подождет, продолжай.

– Нет уж, – я занервничала, – давай сначала ты, раз уж начал!

Я взяла его бокал и сделала глоток вина, чтобы снять возникшее напряжение.

– Я хотел сказать…

Официант подкрался незаметно и встал немного позади Филиппа, словно тень.

– Ты будешь еще что-то? – спросил Филипп, заметив его.

– Да! Пожалуй, бокал вина. И чай. Спасибо.

– Два бокала и чай. Спасибо.

Я не хотела, чтобы этот разговор смешался с подсчетом денег, беседой с официантом, переместился на улицу, где часть его была бы утеряна, и в результате вовсе был прекращен, потому что любопытный таксист навострил свои красные уши. Мне хотелось договорить здесь, сидя за столиком, в спокойной, непринужденной обстановке. Я собралась и попыталась настроить себя на то, что какой бы ни оказалась новость Филиппа, я приму ее спокойно и не буду паниковать, ведь из любой ситуации есть выход, даже если его в данный момент не видно. Официант принес заказ, расставил на столе и молча исчез.

Я решила не тянуть и, сделав глоток вина, вопросительно кивнула. Филипп посмотрел мне в глаза, затем отвел взгляд и сказал:

– Скоро мне нужно будет уехать в Москву, мои труды здесь закончены, а там меня ждут новые проекты, есть много разных планов, которые осуществимы только в Москве.

Он поднял бокал и пристально посмотрел сквозь него, в обоих его зрачках появилось искаженное отражение могучей пустоты. Ему было стыдно за то, что он не исполнил всех своих обещаний, но об этом мы оба молчали. Я была готова к чему-то подобному, просто не знала, в какой именно форме он захочет избавиться от меня. Я думала о Марселе, о своей жизни в Париже и о том, что будет завтра. Уезжать я точно не планировала, это было бы полным провалом. Но и к самостоятельности я была еще не готова – эх, если бы он подождал буквально пару месяцев…

Ладно, нужно отталкиваться от реального: у меня есть Марсель, он хорошо относится ко мне и не бросит в беде, я уверена. Работа тоже почти в кармане, однажды у меня получилось, значит, получится и еще раз, это уже проторенный путь для меня. Я не учитывала только одного: Марсель не знает о том, что у меня нет ноги, но рано или поздно мне все равно придется рассказать ему об этом.

Мне предстояло сделать прыжок с одного плота, на котором я плыву по реке, на другой – это сложно, нужно не упасть в воду и не сломать новый плот, ведь он хрупкий, и пока неизвестно, выдержит ли вообще он мой вес. Мне стало не по себе от этих мыслей, успокаивало только одно: жизнь передо мной в долгу, значит, плот, который неожиданно приплыл мне на подмогу, не такой уж и хлипкий, он выдержит ровно столько, сколько понадобится, иначе весь план, задуманный самой жизнью, рухнет в одночасье.

Тишина за нашим столиком царила и властвовала, Филипп тоже ушел глубоко в свои мысли.

– Я не поеду, – уверенно заявила я. – Останусь тут.

– Но послушай, как ты сможешь прожить тут одна? Это невозможно, ты и говорить толком не можешь.

– Говорю я уже достаточно хорошо, понимаю еще лучше, так что с этим я справлюсь. Скоро у меня появится работа – я буду обучать детей лепке.

Филипп злобно усмехнулся:

– Как ты себе это видишь?

– Непросто, и я не уверена, что справлюсь, но если я не попробую это сейчас, если сдамся и пойду по легкому пути, уеду с тобой в Москву, то буду думать об этом всю оставшуюся жизнь и сожалеть. Все страхи можно победить, стоит лишь сделать шаг им навстречу, как они мгновенно улетучатся, словно клубок табачного дыма. Так уже было с операцией, я решилась и не жалею, даже несмотря на то, что все вышло не так, как было задумано. Да, я лишилась ноги, но приобрела новую жизнь, новую страну и новые эмоции. Я не поеду. Это мое окончательное решение.

Филипп расслабил напряженные мышцы лица, моя уверенность в себе ослабила затянутое на его шее чувство ответственности, он сделал еще один, последний, глоток вина и подозвал официанта, знаком попросив принести счет.

Мне было не по себе, в душе ныла печаль, я не держала Филиппа, не хотела быть ему обузой, я хотела отпустить его и снять с него все обязательства, мне хотелось, чтобы он ценил это, чтобы гордился мной, чтобы этот вечер был прекрасным и надолго запомнился нам обоим. Но все было не так, он погружался в свои мысли и старался как можно быстрей закончить ужин.

– Почему ты такой холодный, такой равнодушный? – Слезы неожиданно подступили и скопились в глазах. – Я ведь так стараюсь не мешать тебе, хотя у меня тоже могут быть претензии, ты ведь обманул меня.

– Давай лучше не будем об этом, – он оглянулся по сторонам, будто ждал кого-то.

– Знаешь, мне кажется, что мне ты можешь сказать правду, я ведь никогда не упрекала тебя ни в чем.

– Правду?! Ты хочешь правду?! – его глаза налились гневом, а на шее проступили синие пульсирующие вены. – Да меня уже тошнит от твоей справедливости и правильности, от всех твоих попыток быть незаметной!

От неожиданности я всхлипнула громче, чем можно было себе позволить в общественном месте. Его ладони напряженно сжимались в красные, наполненные кровью кулаки, готовые ударить меня. Я вспомнила все, что говорила Арлетт: как же она была права!

Филипп наклонился ближе к столу, словно змея, извивающаяся вдоль поверхности, и полушепотом продолжил:

– Ты не должна была соглашаться на эту операцию, не должна. Твой докторишка же предупреждал тебя. Почему ты его не послушала? Думала, сделаешь лучше всем? Думала, привяжешься ко мне навечно? Я ненавижу тебя, ненавижу твои хромые шаги в ночной тишине, ненавижу тебя по утрам, твою улыбку, твой смех!

Передо мной сидел совсем не тот человек, с которым я жила последние несколько лет. Его будто подменили, зачем он выплеснул на меня все это, почему не стерпел, даже если ему было невмоготу, ведь до нашего расставания оставались считанные дни. Сейчас я отдала бы многое за то, чтобы вскочить и выбежать на улицу, но мне пришлось пройти через еще одно, возможно, последнее унижение в глазах Филиппа. Я неуклюже встала и, прихрамывая, направилась к выходу. Слезы катились градом, воздуха не хватало, я закрывала лицо рукой, но это все равно меня не спасало, я старалась ускорить шаг – моя хромота становилась более явной, а шаги мельче. Он смотрел мне вслед, его взгляд прожигал мне спину, и казалось, это будет длиться вечно.

Я вышла на улицу и вдохнула полной грудью, позволив себе расплакаться в голос. Как же жалко себя, ну почему он такой, почему? За что? Я вспомнила Андрея Сергеевича, теперь он казался мне не таким уж мелким и жалким. Неожиданно сзади подошел молодой человек, он озабоченно спросил, что у меня случилось и может ли он чем-то помочь. Я помотала головой и испуганно направилась прочь, все еще продолжая хныкать и горестно вздыхать. Вечер был на удивление теплым, или меня горячили события вечера, небо темное, безоблачное, улицы пустынные и одинокие, лишь сутулые фонари приветствовали меня своими желтыми тусклыми лучами. Я просто брела прямо, без цели и желания. По улице проехал большой белый фургон, он остановился метрах в пятистах и включил рыжий левый поворотный сигнал, а затем с гулом скрылся из виду, я пошла за ним. Эта улица была мне знакома, мы ходили по ней с Марселем, в конце есть полукруглое желтое здание, в нем кафе. Если я, верно, иду, то дом Марселя буквально в получасе ходьбы от него. Я уверенно направилась вперед, ноги уже устали, но это сейчас было совсем не важно.

"Зачем я иду к нему?" – спрашивала я сама себя, и в ответ у меня снова корчилась плаксивая гримаса, а из глаз катились горькие слезы. Я не могла сдержаться, не могла взять себя в руки, это был очередной сбой, но сейчас к нему прибавились еще и отсутствие жилья, денег и какой-либо опоры. Как хорошо было лежать в теплой больничной палате и упиваться своим горем месяцы напролет, зная, что сейчас откроется дверь и еда сама войдет ко мне ровно в назначенное время, можно спать сколько угодно, хоть днем, хоть ночью, и не думать о том, где мне придется ночевать сегодня. Наверно, Филипп уже остыл и сейчас жалеет обо всем, что наговорил мне, наверно, ждет меня и волнуется, опять испытывает тягостное чувство ответственности, желает всеми силами избавиться от меня, запихнув в самолет, летящий в Москву.

Тут меня осенила мысль – я поняла, что привело его в ярость: у него нет дел в Москве, он просто решил отвезти меня обратно, вроде собачки, что вернули в питомник, потому что выяснилось, что за ней нужно убирать какашки, кормить и выгуливать. Но план его провалился, когда я отказалась возвращаться. Теперь все встало на свои места, все стало понятно. Что ж, будь по-твоему – больше ты никогда не увидишь мою тошнотворную улыбку и не услышишь мои хромые шаги, клянусь, никогда! Даже если мне придется ночевать под мостом, я не вернусь в его квартиру, которую еще недавно любила всем сердцем. Я вытерла рукавом слезы и стремительно направилась вперед.

"Марсель", – думала я и согревалась теплыми мыслями о том, что он будет рад меня видеть, это был тот самый прыжок с одного плота на другой, совершенный не по плану, а в экстренном режиме. Я сосредоточенно расправила руки в стороны, пытаясь поймать равновесие своего тела, согнула ноги в коленях и уставилась взглядом в точку, в которую мне предстояло приземлиться.

Тело ломило и трясло от усталости и напряжения, зубы стучали, голова раскалывалась от непривычно долгого плача, нос заложило. Я периодически всхлипывала, стоя перед домом Марселя и смотря в его теплые желтые окна, расположенные на пятом этаже. Спальню тускло освещала прикроватная лампа, а в кухню простирался свет из коридора. Приглушенные тона говорили о спокойствии, скорее всего, он уже собирался ложиться спать или смотрел телевизор. Я постояла еще немного, а затем направилась к нему, приготовив заранее историю, которую расскажу, когда он удивленно спросит меня, что приключилось этим вечером, и вообще обо всем, что происходит в моей жизни. Я уверена, он пожалеет меня, приютит, укутает теплым пледом и будет возмущенно качать головой, наливая мне крепкий сладкий чай, в то время когда я поведаю о том, как поступил со мной Филипп.

Я постучала в дверь. Затем еще раз, немного громче. Поправила волосы и отошла от двери на шаг назад. Мне никто не открывал. Он, конечно же, не ждет гостей в такой час, ему нужно время, чтобы одеться, я ждала. Может, он в ванной и не слышит стук, может быть, решил, что кто-то ошибся дверью. Я снова постучала, в этот раз я была настойчивее и увереннее.

Через минуту послышались шаги, ключ в замке повернулся, и в узкую щель вылез нос Марселя. Он, полуголый, возмущенно таращился на меня из темноты, окруженный облаком приятного ванильного аромата. Сердце застучало в груди, пульсировало в висках, я не находила слов, потому что задуманная мной исповедь должна была изливаться в теплом уютном кресле, а не в темном холодном подъезде.

– Это я, – сказала я и почувствовала всю нелепость этих слов.

Он приоткрыл дверь чуть шире, затем оглянулся назад и снова посмотрел на меня. Черт, он был не один, наверно, с девушкой, мне захотелось провалиться сквозь землю.

– Ты что-то хотела? – спросил он.

– Да я просто шла мимо и увидела свет, я подумала, может быть, зайти, обсудить предстоящую работу.

Он переминался с ноги на ногу, раздумывая, что ответить. Мой визит был ему явно не в радость.

– Но если ты занят, то это может и подождать, – сказала я и опустила глаза.

Не знаю почему, но я все еще испытывала надежду на то, что сейчас он распахнет передо мной дверь и пригласит войти, это глупо и очень стыдно, это был край моего безрассудства, но если этого не произойдет, то мне придется ночевать под мостом. Я ненавидела себя, ненавидела Филиппа, ненавидела эту операцию, этот город, эту страну и весь этот мир в целом.

– Может, в другой раз? – он пожал плечами и неловко улыбнулся, будучи все еще в шоке от моего появления, его взгляд был холодным и чужим, совсем не таким, каким мне казался ранее.

– Мне больше некуда пойти! – произнесла я. – Могу я остаться?

По шее разлилась жгучая, удушливая краска, на коже выступила испарина, я пылала алым цветом как никогда.

– Нет! – уверенно произнес он. – Это невозможно! Ты не так меня поняла! – возмущенно кричал он, раздувая огромные ноздри.

Я заплакала в голос, может, это дурной сон, может, я проснусь от ночного кошмара, сотру пот со лба и в блаженном успокоении прижмусь к подушке и обернусь теплым одеялом, чьим бы оно ни было: больничным или одеялом в квартире Филиппа. Клянусь, если это окажется сон, то я внемлю намеку и завтра же начну работать над собственной независимостью. Но сегодня, сейчас мне нужна помощь, очень нужна. Я пошла по ступенькам вниз, пребывая в полной прострации.

Я перепрыгнула на другой плот, но, даже не успев очутиться на нем, с треском ушла под воду, брызги разлетелись так высоко, что их можно было услышать за сотни метров. Это оказался вовсе не плот, а, скорее, обман зрения, иллюзия, и теперь течение несет меня вдоль берега, позволяя изредка высунуть голову на поверхность, чтобы сделать глоток воздуха. Вода холодная, я бултыхаюсь в ней, пытаясь справиться, но это смешно, я так слаба и бессильна перед ней, что все мои попытки тщетны. Я бьюсь и царапаюсь о камни и ветви, встречающиеся у меня на пути, лицо, обожженное ледяной водой, горит, руки и ноги почти не чувствуются. Я готова сдаться, я закрываю глаза и перестаю сопротивляться потоку.

– Постой! – окликнул меня Марсель.

Я обернулась.

– Иди сюда! – он распахнул дверь.

Я мигом поднялась и зашла к нему. Он скрылся за дверью спальни, скрипнула дверца шкафа, звякнул брючный ремень, он одевался. Я тяжело дышала, зубы стучали, словно деревянные дощечки, то ли от холода, то ли от страха. Из спальни слышался шепот Марселя и еще один голос, но, к удивлению, не женский. Сейчас мне было все равно, что происходит там, но после, когда все успокоится, я обязательно вернусь к этим мыслям. Марсель плотно закрыл за собой дверь опочивальни и пригласил меня на кухню.

– У меня немного времени, и я не хочу вникать в твои проблемы, прости. У каждого они есть, и я не готов решать их. Но я вижу, что тебе плохо, не хочу знать причину, – он жестикулировал, будто отторгая что-то неприятное. – Вот ключи от студии, там, в кладовке, есть раскладушка, старая, но спать можно. Я дам тебе немного денег, потом отдашь, когда заработаешь. Больше не приходи ко мне, если я тебя не приглашал. Мы друзья, но жить вместе – нет!

Я кивала и поддакивала, сидя на стуле в кухне Марселя, стало тепло, я немного успокоилась и перестала всхлипывать.

– Я вызвал такси, оно приедет через несколько минут, я провожу тебя вниз.

Мы вышли из кухни в холл, он снова зашел в спальню и что-то сказал, через узкую щель я увидела молодого человека, он сидел в распотрошенной постели абсолютно голый. Мы встретились взглядом, и я тут же сделала шаг назад, чтобы скрыться. Не знаю, что в таких случаях надо говорить: «О боже!» или «О черт!»? Я склонялась ко второму, но этот день был явно не предназначен, чтобы судить кого-то, ведь на скамье подсудимых сидела я, а все они были присяжными заседателями, сидели за высокими деревянными трибунами и смотрели сверху вниз, мне стоило склонить голову, чтобы ее не снесли с моих плеч, и жалобно вымаливать сострадание. Я так и поступила.

В студии пахнет сырой краской и глиной. Мне нравится этот запах, он напоминает мне о родной мастерской, в которой я провела много-много часов за работой. Мне бы хотелось очутиться там, но не навсегда, а лишь на некоторое время, чтобы вспомнить каждый ее уголок, улыбку мастера, потрогать родные мне вещи, положить ладони на станок и смочить пересохшие руки в ведре с теплой водой. Эти мысли согрели меня, я закуталась в плед и легла, сжалась в комочек и закрыла глаза. Теперь тут мой дом, может быть, не тот, о котором я мечтала, но все же я не под мостом и не у Филиппа, что очень радует, ради этого можно стерпеть все, что угодно. Пусть знает, что я не буду бегать за ним и просить у него пощады. Пусть знает, что я была с ним по собственному желанию, а не по вынужденной необходимости, а сейчас я ушла, и больше он меня никогда не увидит.

Я уверена в своих силах, потому что уже однажды в них убедилась. Мне, безусловно, тогда было легче, потому что были люди, которые мне помогали, был дом, была защита и была вторая нога, пусть хромая, но все же была. Сейчас задача стояла сложнее, но четко выстроенный план действий придавал мне сил и уверенности. Маленькие гадкие дети, на удивление, оказались просты в обучении, с ними совсем не как со взрослыми, у них пока нет своего мнения, они не высказывают недовольства, а спокойно сидят и возятся каждый за своим маленьким столиком, повторяя мои простые движения. Они не смотрят на мою ногу, не присматриваются к хромоте, они улыбаются и гордо демонстрируют свою готовую работу, чаще всего похожую на собачью какашку. Я радуюсь и хлопаю в ладоши, и все хлопают за мной следом, разбрызгивая глину, оставшуюся на руках. Их родители исправно платят деньги за занятия, что, в свою очередь, радует меня и Марселя. Наши отношения наладились, они стали более честными, партнерскими, но менее дружескими. Я позволила убедиться в своей надежности и трудоспособности, выполняя всю возложенную на меня работу и даже более, замещала его в те дни, когда ему было нужно, вкалывая в студии по пятнадцать часов в сутки.

Как-то раз он признался мне, что не ожидал такого и очень рад нашему партнерству. Я в ответ тоже призналась ему кое в чем, но это неважно. Личное мы не затрагивали, лишь изредка он позволял себе бросить взгляд на мою грудь и сказать:

– Долг еще не отдан…

9

Сегодня я решилась зайти к Арлетт, выбрала то время, когда Филиппа наверняка не было дома, чтобы не столкнуться с ним на улице, и украдкой, словно вор, оглядываясь по сторонам, пробралась на улицу Бель-Эр. Она была такой же, мое отсутствие ничуть не изменило ее красоты и привлекательности. Арлетт бросилась мне на шею и стала причитать на французском.

– Как так? – заговорила она с акцентом на нашем родном языке, приглаживая мои волосы и ощупывая мое лицо, на ее глазах выступили слезы.

Месье Жюст выскочил из кухни и, всплеснув руками, поднял в воздухе мучное облако.

В этот момент я поняла, что снова промахнулась, вот они – те люди, которые искренне переживали за меня, которым не безразлична моя судьба, их сердца не из камня и не из железа, в отличие от тех, к кому меня всегда манило. Я прижалась к Арлетт всем телом и почувствовала, как стучит ее горячее сердце, она бы ни за что не бросила меня в беде – подсказывало оно. Мы сели, выпили горячий шоколад, и все рассказали друг другу. Версия случившегося, которую преподнес им Филипп, кардинально отличалась от моей и звучала примерно так:

– Я сделал для нее все, что мог, но пришло время вернуться в Москву, я не могу просиживать в Париже из-за упрямого желания бродить целыми днями по городу и картинным галереям. Мне нужно зарабатывать деньги.

Когда Арлетт рассказывала это, я задыхалась от желания перебить ее и высказать свою версию произошедшего, но все же мне хватило сил дождаться, когда право голоса перейдет ко мне. Тогда я и поведала все, что произошло на самом деле, но тут же пожалела об этом и в конце добавила:

– Я уже простила его, я не злюсь и не обижаюсь. Я благодарна ему за все, что он сделал для меня, он привез меня в Париж и познакомил с вами, это дорогого стоит! – я взяла Арлетт за руку.

– Филипп уехал в Москву, может, месяц назад, так и не дождавшись твоего возвращения, он оставил для тебя вещи, они лежат в кладовой.

Арлетт принесла мой чемодан, с которым я прилетела, и небольшую дорожную сумку. В нее он аккуратно сложил мои документы, личные вещи и билет в Москву с отрытой датой вылета, на конверте было написано: «Надеюсь, ты все же образумишься, Филипп». Я смяла конверт и швырнула через весь зал в мусорную корзину, стоявшую под барной стойкой. К собственному удивлению, я попала прямо в центр – это был знак, хороший знак! Значит, я все делаю правильно. Арлетт, умиляясь, вздохнула:

– Я горжусь тобой! Ты такая сильная!

Она человек-мама, такие вечно переживают, вздыхают, боятся и нервничают за других. Может, это оттого, что у них с Жюстом нет собственных детей и в силу возраста уже, наверное, не будет. Арлетт любезно предложила мне временно занять свободную комнату в их доме, пока я не найду себе подходящего жилья. Конечно, жизнь в студии Марселя, на раскладушке, была адским испытанием, поэтому я с радостью в душе согласилась на предложение Арлетт, хотя мне совсем не хотелось ее обременять.

Итак, я снова сменила жилье – комната была маленькой, цокольной, со скошенным потолком и двумя окошками в нем. Поначалу было очень неудобно, я пару раз с непривычки ударилась головой, когда поднималась с постели, но вскоре привыкла, это было несомненно лучше, чем предыдущий вариант. Одна только кровать чего стоила, спать я стала лучше и качественнее, ушли синяки под глазами и перестала болеть спина. В выходные я помогала Арлетт в кафе, убирала стулья, подметала пол, мыла кухню, это была моя небольшая плата за их доброту и гостеприимство. Я знала, что это временно, что мне нужно еще немного для старта, а затем все встанет на свои места, нужно лишь пережить этот период.

Я шла в студию, и мне виделась моя галерея, я придумывала, мечтала, мои идеи вдохновляли меня и распирали изнутри, хотелось осуществить все задуманное прямо сегодня, закричать на весь мир, набрать в грудь столько воздуха, сколько поместилось бы в целом воздушном шаре, и на выдохе взлететь вверх, словно большая гордая птица.

Дождь бил в мои маленькие окошки и скатывался по стеклу, словно слезы по щекам, я лежала на кровати и неподвижно наблюдала за ним. Зрелище завораживало, в эти дождливые дни я особенно любила бывать дома. Сегодня я заходила в дом Филиппа, чтобы проверить почтовый ящик, но он, как и в предыдущие разы, был пуст по отношению ко мне, почту Филиппа я не читаю. Никто из моих адресатов не ответил, но я продолжаю проверять, думая о том, что письмо могло задержаться в пути, а может быть, и вовсе пропасть, такое, к сожалению, случается нередко.

Шло время, день, словно час, пролетал незаметно, я работала на износ, ожидая заслуженного вознаграждения, но, к сожалению, Марсель оценивал мой труд слишком дешево, для того чтобы можно было зажить хорошо. Он выдавал мне мизерный заработок, а остальное добивал похвалой. Этой похвалы достаточно было для того, чтобы задобрить весь город, а денег хватало лишь на еду и самое необходимое, создавалось впечатление, что он специально высчитывает мой минимум и не выходит за его границы. Мне нужно было иное, и, как только я это поняла, тут же стала работать над «новым плотом». Я стала задумываться о том, чтобы уйти и открыть свою студию, опыта у меня было уже предостаточно, язык был отточен почти до совершенства, единственное, чего не хватало, – это денег.

Пелена, окутавшая мой мозг чередой заблуждений о счастливой жизни в Париже, постепенно рассеивалась и сменялась разочарованием. Суровая реальность пронзала грудь, словно кинжал, пропитанный медленно действующим ядом, и отравляла все, что теплилось в ней. Все чаще я стала вспоминать о билете, который так любезно оставил мне Филипп, а я так безжалостно расправилась с ним, выбросив в мусор. Ах, если бы можно было вернуть его… Как-то раз я поделилась своими мыслями с Арлетт.