Сахарный вор

Было время, всего несколько лет назад, когда я тоже была на коне, но когда прилетели стервятники, просто опустила руки. Я была слишком молода, слишком глупа, чтобы справиться с ними. И к тому времени, как я осознала, что произошло, от меня и костей не оставили. Тогда я и попыталась покончить с собой.

Любой сделал бы так, потеряй он то же, что и я.

После большого горя начинаешь иначе смотреть на свои перспективы. Я не была бессердечной, лишь увидела возможность, обрисовала ее контуры и вдохнула в нее жизнь.

Сабин посмотрела на меня, на мои руки. Она знала, что мы обе увязли в этом.

– Хорошо, – согласилась она. – Мы остаемся.

Я улыбнулась, но лишь слегка. В конце концов, человек умер.

КУХНЯ SWEET RUSH – ДЕНЬСАБИН ПОДНИМАЕТ ПЕРЕД КАМЕРОЙБЛЮДО С КАННОЛИ.САБИН

«Положи пистолет на землю и возьми канноли». Более мудрых слов еще никто не говорил. И сегодня я покажу вам, как сделать эту знаменитую итальянскую выпечку в домашних условиях. Мы будем готовить по одному из первых рецептов, которые я придумала: хрустящие канноли с шоколадной глазурью и рикоттой из овечьего молока. Эти канноли настолько вкусные, что их поместили на первую страницу раздела «Еда и напитки» в Toronto Star.

КАМЕРА «B» СНИМАЕТ НАД ГОЛОВОЙ.МОНТАЖНАЯ СКЛЕЙКА. КРУПНЫЙ ПЛАН РУКСАБИН, КОГДА ОНА РЕЖЕТ ТЕСТОИ РАСКЛАДЫВАЕТ НА ПРОТИВНЯХ.СНОВА САБИН

В этом выпуске я научу вас, как замешивать, раскатывать и обрезать тесто…

СКЛЕЙКА. СМАЗЫВАЕТ МАСЛОМ РОЖКИ ИЗ ТЕСТА.САБИН ЗАВОРАЧИВАЕТ ЕГО,СОЕДИНЯЯ КРАЯ ДЕКОРАТИВНЫМ БОРТИКОМ.СНОВА САБИН

Мы узнаем, как лучше всего придавать форму канноли…

СКЛЕЙКА. КРЕМОВАЯ НАЧИНКА ШЕЛКОВИСТОЙЛЕНТОЙ ЗАЛИВАЕТСЯ ЧЕРЕЗ КОНЧИККОНДИТЕРСКОГО МЕШКА В КАННОЛИ.СНОВА САБИН

А еще мы попрактикуемся в том, как управляться с кондитерским мешком, чтобы крем профессионально распределялся по центру.

ВОЗВРАТ К КАМЕРЕ «А»:САБИН СИДИТ С ТАРЕЛКОЙ КАННОЛИ.СНОВА САБИН

Эти канноли делают вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Ну что, закатайте рукава и приготовьтесь к сладкому!

Глава восьмая

Сабин

Отель «Мэйфилд», когда-то служивший убежищем для бродяг, пьяниц и работниц стриптиз-клубов, ищущих лучшей жизни, со времени моего последнего визита был выкуплен InterContinental group. Автостоянка была переделана под бассейн с морской водой и спа-салон, лобби-бар превратился в Smith & Wollensky, в комнатах наверху сняли ковры и обои и заново обернули хлопком из восьмисот нитей, набили подушками из утиного пуха и подключили Wi-Fi.

Я растянулась голышом в сауне с ароматом эвкалипта. Где-то в глубине души я понимала, что это общественное место и что мне следовало обернуться полотенцем, а не лежать на нем, но мне было наплевать на скромность, так бывает, когда выпиваешь все содержимое мини-бара.

Я подняла телефон над головой, чтобы проверить сообщения.

Господи, Сабин, мне оооочень жаль, что потребовалась трагедия, чтобы получить такие кадры. Похоже, у вас там событий выше крыши. Позвони мне, если захочешь поговорить. Думаю о тебе. Целую, Коллетт.

Хотя я и оценила цветы, которые она прислала в номер, слово «трагедия» показалось мне преувеличением. Трагедия – это здание тибетской школы, погребенное под лавиной, а не уход престарелого отца. Коллетт казалась неестественно взволнованной таким поворотом событий. Я закрыла приложение analytics с гистограммами и пульсирующими стрелками, свидетельствующими о том, что публикация оказалась в тренде, и нажала на видео из аэропорта.

Трудно наблюдать за собой, будучи невероятно критичной к своим голосу, подаче и позе, но эта запись была до неприличия правдива. Мое лицо из умеренно раздраженного превратилось в скептическое, а потом сморщилось, как китайский фонарик, который кто-то пнул. Ванда опустила обе руки мне на плечи. Потом я начала плакать, что едва спасло ситуацию.

Я почти никогда не читала комментарии на YouTube и не отвечала подписчикам – об этом заботилась Ванда. Мне никогда не будет комфортно от фамильярности, которую фанаты допускали в сообщениях, но мне было любопытно, что люди думали обо мне сейчас. Я увидела много плачущих смайликов, кратких слов соболезнования, сообщения от фанатов, которые использовали мое горе как повод рассказать собственные истории потерь. Ну и, как всегда, обычные оскорбления.

Conway Witty92 2 часа назад

Терпеть не могу твой тупой бизнес и твой тупой канал.

MilaBakesatHome 1 час назад

Оу, мне так жаль тебя. Небеса получили еще одного ангела…

ChompChomp 1 час назад

Ты так прекрасна, когда плачешь.

Ну и конечно:

ReynoldsWhitakerII 1 час назад

Если бы только эта женщина была хотя бы вполовину так хороша в выпечке, как в актерской игре. Посмотрите ее видео с ананасовым тортом «вверх ногами» – она даже не карамелизует сахар.

За этим, конечно, последовал шквал требований, чтобы ReynoldsWhitakerII убрался к черту из социальных сетей. Несколько подписчиков поддержали мое решение не карамелизовать сахар, поскольку это может вызвать потемнение фруктов. Но горстка людей поддерживала и его, ставя под его комментарием хлопки в ладоши или эмодзи с поднятыми вверх большими пальцами. Я подумала, что это проявление солидарности – все, что нужно Рейнольдсу, чтобы почувствовать, что он все еще в игре. Поэтому он и использовал настоящее имя вместо того, чтобы анонимно троллить меня. А люди либо воспринимали все это дерьмо буквально, либо развлекались, наблюдая за противостоянием.

Даже не знаю, кто из них больше раздражал.

По словам Ванды, в последнее время Рейнольдс появлялся в моей ленте довольно часто – пока она не удалила его комментарии. Подозреваю, он делал это потому, что в следующем году у него выходит книга – мемуары о взлете и падении самого титулованного шеф-повара и ресторатора страны. Согласно рекламе на его веб-сайте, это «грубое и едкое описание его злоупотребления веществами и последующего психического расстройства». Вероятно, он заполнит главы книги подробностями наших отношений.

Часть о злоупотреблении веществами определенно правдива, так часто бывает в большинстве видов сферы услуг. Я была с Рейнольдсом почти восемь лет, большую часть из которых тайно, пока он не набрался смелости бросить жену. Совместная жизнь оказалась далеко не такой захватывающей, как наш тайный роман, который состоял из секса в его машине или кладовой, или в отелях, когда я сопровождала его в деловых поездках. Когда мы начали жить вместе – что ж, это была своего рода проверка на ощущение реальности. Или, скорее, это была операция по предотвращению этой реальности. Он был на двадцать лет старше меня, когда мы встретились, и продолжал стареть. Мы постоянно употребляли наркотики, хотя в моем случае у меня были на то веские причины. Я поняла, что, по сути, была замужем за стариком, который меня больше не привлекал, но у которого были ключи к моей карьере.

Я уже была «вещью», когда зашла в Along Came a Blackbird, чтобы взять интервью у Рейнольдса Уитакера. Я училась в лучшей кулинарной школе в городе, но получала постоянный поток предложений о модельных и актерских подработках, которыми все советовали мне заниматься, пока у меня «еще есть лицо». Меня взяли на роль ведущей в Foodie Confidential (потом меня бросало в пот от одного названия), где я брала интервью у лучших шеф-поваров города, пока они готовили свои фирменные блюда. Все это умещалось в девяностосекундный видеоролик, который транслировался между рекламными вставками на экранах в такси. Я никогда не планировала быть сторонним наблюдателем, тем, кто рассказывает о творческом процессе других людей – я хотела быть шеф-кондитером, – но преуспевала лишь в других отраслях, как жестоко. И долгое время казалось, что на моем лице всегда написано одно разочарование.

В конце интервью Рейнольдс схватил меня за руку и потащил вокруг стола для приготовления мясных блюд в заднюю комнату. Внешне он не производил впечатления, но у него были острые, умные глаза. Он задрал мой рукав на три четверти, чтобы полностью увидеть рифленую форму для кекса, вытатуированную на внутренней стороне руки чуть выше локтя. Помню, как была удивлена интимностью его рукопожатия, тому, как он водил пальцем по татуировке. Потом он посмотрел на меня и с абсолютной уверенностью предложил работу в Along Came a Blackbird.

Я рассмеялась и отказалась.

– Я ходила в Marcon, – ответила я ему. – Училась печь.

Его брови серебряными нитями взлетели вверх.

– Так какого черта ты занимаешься этими дерьмовыми интервью? – Он все еще держал меня одной рукой и поглаживал другой. – По крайней мере, так ты будешь на шаг ближе к кухне.

Никто из мужчин на кухне даже глазом не повел в нашу сторону. В двадцать три года мне и в голову не приходило, что такое поведение шефа было для сотрудников настолько обычным, что они даже перестали его замечать.

– Ты предлагаешь мне стать шеф-кондитером?

– Это, безусловно, возможно, – уклончиво ответил он, возвращая рукав на место и похлопывая меня по руке.

Хотя было трудно не заметить его приставания, все же тот факт, что вскоре после приема на работу мы стали заниматься сексом в магазинах снабжения, стал для меня неожиданностью. Как и то, что через пару месяцев он начал оплачивать мою квартиру и сделал себе ключ от нее. В тот момент я ничего из этого не понимала. Все, что я видела, что он предлагал мне работу – шеф-кондитером.

Я была глупой. Еще ни одному новичку не удавалось зайти в лучший ресторан города и стать шеф-кондитером. Даже тому, кто буквально вырос в пекарне. За эту работу проливалась кровь, за нее убивали. Честно говоря, я и не думала, что он сделает меня шефом, конечно нет. Но я правда рассчитывала, что, безусловно, когда-нибудь в будущем буду су-су-су-шефом.

В первый же день, когда я явилась на дежурство, метрдотель пояснил мне:

– Вот здесь складывай меню, а потом стой и улыбайся гостям.

– Но я пришла работать на кухне. Можно поменять задачу? На любую другую.

Он рассмеялся.

– С таким лицом? Да ты шутишь. – Он взял меня за плечи и повел к стойке хостес. – Рейнольдс поставил бы тебя в стеклянную коробку и выставил на тротуаре, если бы мог, милая. Кухня для уродов.

Я была польщена. Это же не объективация, если тебе понравилось, да?

– Все с чего-то начинают, – сказал Рейнольдс неделю спустя, когда вместо того, чтобы отвезти меня домой, заехал на пустынную парковку склада и начал расстегивать молнию на моей юбке. Для протокола, я тоже целовала его в ответ. Время от времени в моей голове звучала одинокая пронзительная нота, предупреждавшая о том, что происходящее было моим карьерным самоубийством. Но что у меня была тогда за карьера?

– Хорошо, – кивнула я, еще не зная, на что соглашаюсь. – Но я правда хочу печь.

– Тогда работай над этим, – парировал он, стягивая мою блузку через голову. – А теперь заткнись и дай мне посмотреть на твои татуировки.

К тому времени, когда семь лет спустя произошла история со свадебным тортом, мой побег из курятника давно уже был предрешен. Как и почему это заняло так много времени, трудно объяснить, не выглядя при этом жалкой оппортунисткой. С одной стороны, я привыкла к тому, что мужчины не давали мне шанса. С другой, я так долго вращалась вокруг солнца, что, согласно законам физики, рано или поздно меня засосало бы в лучи славы. Так и произошло.

Рейнольдсу не понравилось, что мой единственный небольшой успех с пропитанным бальзамиком клубнично-фисташковым тортом начал раскручиваться в Интернете. Он с недоверием относился к социальным сетям, отказываясь признавать их силу. За одну ночь он стал старым и одиозным и ходил за мной по квартире, спрашивая, уйду ли я от него теперь, раз стала знаменитой. Первые несколько месяцев я отмахивалась от него, повторяя, чтобы он не валял дурака.

Даже поручила ему работу по сбору тематически связанных рецептов свадебных тортов для моей первой книги «Свадебные торты для необычных людей». Но идея о расставании уже пустила во мне корни, не без оснований, разумеется. В тридцать лет я все еще была всего лишь главной хостес. Он так и не пустил меня на кухню в Along Came a Blackbird, хотя повара-мужчины постоянно приходили и уходили. Я и сама неплохо поработала над тем, чтобы нажить себе врага в лице шеф-кондитера, взяв заказ на свадебный торт без его согласия. Но пусть этот старый французский патиссон засунет злобу себе в задницу. Это были мои комиссионные после многих лет чертова Рейнольдса Уитакера.

Для ясности, я не ставила своей целью разрушить его империю. Но когда дом падает, приходится либо бежать из него, либо оставаться и быть погребенной под обломками. Мне нужен был выход из-под контроля человека, который оплачивал мою аренду и платил мне зарплату. Но что еще более важно, мне нужно было убедиться, что обратного пути нет. Тогда я уже ясно понимала, что у меня был нездоровый уровень зависимости. Конечно, я могла бы оставить Рейнольдса, но при первых же трудностях вернулась бы обратно. Я знала, что он, в свои пятьдесят один и будучи разведенным, с двумя взрослыми детьми (которые почти не разговаривали с ним), будет более восприимчив к моей слабости. Нет, если я собиралась пройти сквозь этот портал, то должна была надежно запечатать его за собой.

В конце концов, это было просто, почти случайно. Все сотрудники видели двух крыс, игриво гонявшихся друг за другом по кухне. Все снимали видео. Я просто случайно оказалась той, кто опубликовал его. И единственной, у кого было достаточно подписчиков, чтобы привлечь к этому внимание и раскрутить новость в Сети.

После этого я дала интервью на тему расширения прав и возможностей женщин журналисту The Guardian, который следил за моими публикациями. Я не собиралась устанавливать журналистскую повестку дня, но она видела во мне человека, использующего социальные сети, чтобы показать, каково это – анонимно трудиться в высококлассной, преимущественно мужской индустрии. Как только это стало известно, моя история выступила платформой, на которой средства массовой информации начали разбирать жестокие мужские установки индустрии общественного питания.

Я написала обо всем этом в «Кухне хаоса»: «Как только пирог вскрыли, птицы смогли запеть». И снова эта детская песенка оказалась точной метафорой того, что произошло, когда Министерство здравоохранения наконец закрыло Along Came a Blackbird. Словно все мы освободились от власти Рейнольдса Уитакера. Многие из нас, особенно женщины, пошли дальше к новым успешным начинаниям и престижным должностям. Некоторые из нас оказались в центре внимания средств массовой информации, наставляя молодых женщин в духе предпринимательства и поддержки. Трудно сказать, как долго я продержалась бы, если бы эти две крысы не пробрались к нам на кухню.

– Классные татуировки.

Я резко очнулась, понимая, что все еще находилась в сауне, все еще голая. И не одна.

Мужчина в плавках на нижней полке напротив печи откинулся назад, опираясь на локти, с полотенцем на голове.

– Господи Иисусе! – Я вскочила, схватив свое и обернув его вокруг тела. – Как долго ты здесь?

Он стянул полотенце с головы, обнажая волосы цвета листового металла.

– Это общая сауна, прямо на двери же написано.

– Чертов извращенец! – Я спрыгнула с верхней полки и чуть не потеряла равновесие на кедровых досках.

– Полегче. – Он сел. – Ты в порядке?

– В полном! – Полотенце чуть не выпало у меня из рук. Я была обезвожена, кружилась голова. Я изо всех сил пыталась обернуть тело, не упав ни на его колени, ни на камни сауны. Когда я толкнула дверь, то оказалась не готова к воздуху комнатной температуры, ударившему прямо в лицо и проникшему в легкие. Я и суток здесь не провела, а уже сеяла хаос. Некоторые места, по-видимому, выявляют худшее в человеке.

«Возьми себя в руки», – приказала я себе, идя по современному ковру с геометрическим узором мимо тренажерного зала в вестибюль, где опустилась в глубокое кожаное кресло. По правде говоря, я еще даже не была дома. То есть в том доме, в котором выросла.

На что это будет похоже сейчас, спустя почти десять лет после того, как я видела его в последний раз? Отец предпочел этот дом и все, что в нем было, своей прежней жизни в Неаполе, оставив позади мою мать с огромным животом. Правильный ли это был выбор?

Я посмотрела на маленькую спа-сумочку, свисающую с запястья. В ней лежали телефон, карточка отеля и ключи от арендованной машины. Потом перевела взгляд на полотенце, которое было на мне надето вместе с одноразовыми спа-шлепанцами. Он просто обязан быть правильным.

Глава девятая

Сабин

Nonna Мария всегда говорила о моем необычном детстве так, будто оно было лучше той жизни, которую вели нормальные североамериканские семьи. Дети – это женская забота, утверждала она, и повезло, что у меня были она и zia Стелла. Для ребенка женского пола отец не такой уж и необходимый фактор влияния в семье, и на самом деле лучшие отцы – те, которые управляют предприятием под названием «семья» со спокойной дистанции, как любой хороший генеральный директор.

Отец приехал в Канаду по приглашению двоюродного брата Данте и его жены Стеллы. Много лет назад они поселились в Тандер-Бей, небольшом городке на северо-западе Онтарио с развитой промышленностью и хорошими перспективами трудоустройства. Zio Данте писал, что если человек может справиться с изоляцией и безжалостными зимами на северном берегу озера Верхнее, то для него это самое подходящее место. В больших городах, таких как Торонто или Виннипег, лучшее, на что мог надеяться рабочий-иммигрант, – это работа мойщика посуды, однокомнатная квартира в плохом районе и полный карман автобусных жетонов, чтобы добираться туда и обратно. Но в Тандер-Бей мужчина мог растить семью в доме с задним двором, парковать машину перед входом и выбирать работу в лесном хозяйстве, судоходстве или на железной дороге. И если эти варианты не устраивали, то пекарня, где Данте работал доставщиком, принимала на работу. Этого было достаточно для моего отца, который уже был талантливым пекарем. В середине восьмидесятых он оставил беременную жену Лючию на попечение матери и уехал с обедневшего итальянского юга, чтобы начать новую жизнь для своей семьи. Моя мать, должно быть, и правда купилась на это, потому что жизнь с моей бабушкой – это вам не прогулка в парке. План состоял в том, чтобы он скопил достаточно денег, чтобы перевезти и нас, и на этот подвиг у него ушло пять лет.

В процессе мы столкнулись с еще одной бедой.

Когда мне было два, у матери нашли рак. Она лежала в больнице еще два года, прежде чем умерла. Мама моталась на лечение и обратно, а потом сидела с бабушкой, так что у нее не оставалось времени на мое воспитание. Они решили отправить меня в школу при аббатстве близ Салерно, в часе езды к северу от нашей деревни Палатино. Мне сказали, что на этом настояла моя мать. Наверное, она не хотела, чтобы я видела, как она умирает. По-моему, невероятно старомодная идея, но, возможно, не такая уж и ужасная. Вместо запахов больничной палаты и капельниц у меня остались воспоминания о покрытом листвой средневековом аббатстве с внутренним двором и спортивной площадкой в зарослях, а еще о милых сестрах Урсулинках, которые носили обычную одежду и позволяли мне смотреть с ними телевизор два раза в неделю.

Но с другой стороны, у меня не было никаких воспоминаний о матери.

Бабушка часто приходила. Мои первые воспоминания о ней – это сутулая, закутанная в черное фигура, несущая мешок с вощеными бумажными рожками для детей, каждый из которых был наполнен медом из ульев, за которыми она ухаживала, зарабатывая на жизнь. Я знала, что она моя бабушка, хотя сестры прямо не называли маленькую женщину с белоснежным пучком волос «nonna». Это было слишком болезненное слово для девочек в школе, они были из распавшихся семей, некоторые потеряли родителей и все еще плакали по ночам. Мы просто называли ее «медовая мама». Когда она подходила к аббатству субботним утром, девочки толпились у железных ворот, соревнуясь за место. Я отходила в сторону и принималась ждать. Бабушка всегда оставляла для меня самый большой рожок меда.

На самом деле у меня было одно воспоминание, которое я хотела бы приписать матери. Женщина приехала забрать меня из аббатства на целый день и отвезла на такси на открытый рынок тканей. На ней были коралловый костюм и высокие каблуки, которые цокали по булыжной мостовой. Она держала меня за руку, когда мы шли между торговыми прилавками. Она поделилась, что ей сошьют платье, и я помню, как она ахала от удовольствия, когда перед ней разворачивали рулон за рулоном разноцветную ткань.

Однажды я рассказала эту историю бабушке ближе к концу ее жизни. Она покачала головой.

– Должно быть, это была одна из сестер, которая взяла тебя на прогулку, – предположила она. – Твоя мать не вставала с постели, она умерла от рака матки еще до того, как ты научилась ходить.

Но когда я стала старше, мои вопросы стали неудобнее, я начала понимать нюансы семейной жизни и наблюдать за отношениями между мужем и женой, а потом обратилась к zia Стелле.

– Почему папа не вернулся в Италию, когда мама заболела?

Стелла крепко сжала челюсть, но не отмахнулась от вопроса.

– Помнишь, какой была твоя бабушка? – Она осторожно оглядела гостиную, словно желая убедиться, что старуха не восстала из мертвых и не прячется где-нибудь в углу. – Она не хотела без необходимости беспокоить твоего отца.

– Моя мама умирала. Был повод для беспокойства.

– Я думаю, nonna Мария ждала, чтобы посмотреть, как пойдут дела. У них все еще была надежда на химиотерапию, а потом, когда она не сработала, было уже слишком поздно. – Стелла глубоко вздохнула, ее ноздри затрепетали. – Франческо не было никакого смысла возвращаться в Италию после ее смерти.

Последняя фраза была для меня как пощечина.

– Он мог бы вернуться за мной.

Стелла цокнула языком. Меня ведь привезли к нему, да? Тогда какая разница?

– Чего ты не понимаешь, Сабин, так это того, что в течение сотен лет иммигранты и их семьи жили и умирали порознь. Если бы у твоего отца было пятьдесят долларов в кармане, он бы вложил их обратно в бизнес. Англичане привыкли разбрасываться деньгами, но для нас даже билет на самолет был роскошью, которую мы не могли себе позволить.

Удовлетворенная ответом, Стелла откинулась на спинку стула с голубой обивкой в своей великолепной комнате.

Глава десятая

Сабин

Я сжала руль на десять и на два часа, как будто правильное положение рук могло компенсировать тот факт, что на мне не было ничего, кроме гостиничного полотенца, и что содержание алкоголя в крови значительно превышало порог в пять десятых промилле. Я припарковалась на той же стороне улицы, где стоял дом, но в нескольких ярдах от него. Достаточно близко, чтобы видеть, но не быть замеченной. Сам дом представлял собой квадратное серое строение, построенное в американском стиле Foursquare. Он возвышался на три этажа над Саммит-авеню, и почти из всех окон, выходящих на восточную сторону, открывался потрясающий вид на озеро Верхнее. Там было розовое окно, пробитое через фасад и, несомненно, сделанное уже после оригинального проекта, оно придавало дому некоторый шарм. С шатровой крышей и выступающими мансардными окнами он выглядел дорого, несмотря на всю его простоту.

Это дом, в котором я выросла. Дом, в который отец привез нас после того, как мы с бабушкой приехали в Тандер-Бей. Как ни странно, он единственный, в котором я когда-либо жила, и в нем я оказалась совсем чужой.

О, а внутри была его жена.

Помню, тогда на крыльце горел свет. Помню, как отец взбежал по ступенькам, чтобы освободить для нас путь.

Внутри были панели из темного дерева и тяжелая мебель, которая несильно отличалась от той, что стояла в школе, из которой я только что вернулась. Но в доме не было ни женской вышивки, ни салфеток, ни растений, которые урсулинки расставляли, чтобы оживить разрушающееся каменное аббатство.

Слева и справа от фойе располагались комнаты, а прямо по центру оказалась широкая лестница. У основания стояли дедушкины часы. Я подошла к ним, загипнотизированная покачиванием массивного латунного маятника. Протянула руку и положила грязную пятерню на стекло, защищавшее вечный ход часов.

Вот тогда-то я и услышала звук над собой. Порыв ветра или резкий вдох. Я отдернула руку, готовясь к тому, что бабушка дернет меня за ухо. Но она даже не смотрела на меня. Она смотрела на кого-то на лестнице. Я тоже подняла глаза.

Там стояла Мадонна из рождественских яслей, которые сестры установили в аббатстве на прошлое Рождество. У нее были такие же светлые волосы, зачесанные назад, открывающие лицо классических пропорций. Голубые глаза, густые брови и полные губы, до неприличия красивой формы. Но вместо развевающихся одежд и мантии эта Мадонна была одета в шерстяную юбку и свитер бежевого цвета с крошечным жемчугом, нашитым вдоль выреза. Но это была не десятидюймовая статуэтка, а настоящая живая женщина.