Взмах над морем

– Как ты поняла, что это мы?

Я стараюсь сделать свой голос доброжелательным, чтобы не обидеть девочку таким вопросом. Выражение её лица не меняется, и я решаю, что у меня это получается.

– По запаху в основном.

Она возвращает левую руку на шерсть собаки, и Грина, поняв, что всё внимание приятно ласкающих рук опять направлено на неё, снова начинает радостно вилять хвостом, мордой задевая юбку жёлтого платья.

– Кажется, я говорила, что Ваша собака хорошо пахнет. Сразу понятно, что она домашняя. И лай у неё звонкий. А шерсть не сильно длинная. А правое ухо немного кривое около уголка. У неё, наверное, там травма, да?

Я понимаю, что девочка ждёт ответа, но я могу лишь с удивлением пытаться разглядеть ухо собаки. Если хорошо присмотреться, то и вправду – кончик правого уха не устремлён вверх, а согнут вправо и немного вовнутрь. А я и не замечал никогда…

Я говорю девочке, что она права, но на самом деле понятия не имею, когда и из-за чего ухо так искривилось. Может, это вообще с рождения? Когда я впервые увидел Грину, было ли ухо уже таким?

– Зелёная собачка милая.

Девочка опять направляет взгляд куда-то вниз. Наверное, на овчарку. Я не сразу понимаю, о чём она.

– Зелёная собачка?

Незнакомка тихо смеётся.

– Ну да, эта собачка.

Она показывает на Грину.

– Но почему она зелёная?

– А она не зелёная?

Девочка растягивает улыбку и опять разворачивает лицо куда-то в мою сторону. Говорит так, что я не могу понять, шутит ли она или реально думает, будто Грина зелёного цвета. Она считает, что собаки бывают зелёными? Почему-то меня это расстраивает. Конечно, я понимаю, что она сама не видит цветов, но неужели ей никто об этом не говорил?

– Разве её имя не от слова «зелёный»?

Я тихо посмеиваюсь.

– Нет. Мы назвали её так потому, что любили писателя Александра Грина. Но твой вариант мне тоже нравится.

– А она, правда, не зелёная?

– Нет, не зелёная.

Я немного молчу, а потом вдруг спрашиваю:

– Хочешь, я тебе опишу расцветку её шерсти?

Девочка явно смущается, и мне становится страшно, что я обидел её.

– Хочу. Но у Вас не получится.

В нежном детском голоске проскальзывает грусть, но я понимаю, что она не винит меня ни в чём. Она просто знает, что никто не сможет этого сделать.

– Почему?

– Я знаю названия цветов, но я не знаю, что это такое. Я их не вижу. Если бы я видела, я бы знала, как они ощущаются. Но я знаю, что у всего есть цвет. И что у чего-то он всегда один и тот же, а у чего-то – нет. Хотя иногда я путаюсь и в тех вещах, у которых один и тот же цвет. К примеру, я знаю, что небо голубое. Но однажды я слышала, как взрослые восхищались небом, которое было оранжево-малиновым. Я не знаю, как небо может быть сразу двух цветов, да ещё и не голубым. Это всё так сложно.

На душе у меня становится странно. Что-то вроде умиления и жалости смешивается в моём сердце. Мне сразу вспоминается Лена – умная и ответственная, она порой не понимала самых элементарных вещей: почему надо одеваться, когда выходишь из комнаты, почему нельзя пить молоко вместе с соком, почему улитки не могут ползать быстрей. Если бы мне сказал это кто-то со стороны, я бы подумал, что она отсталая. А ведь Лена умная, умней меня и наших ровесников. А может, даже и некоторых взрослых.

– А я попытаюсь.

Желание описать девочке Грину кажется теперь обязательным делом.

– Кстати, как тебя зовут?

Я надеюсь, что она не побоится и ответит мне. К счастью, так и происходит.

– Лилия.

– Ого, очень красивое имя. Как цветок.

Я вижу, что девочка старается скрыть широкую улыбку, которая расползается по её лицу. Выходит это плохо, но я молчу, делая вид, что не заметил её приятного смущения.

– Ты когда-нибудь трогала мокрый песок, Лилия?

Она отрицательно качает головой. Меня это разочаровывает. Теперь придётся придумать другую аналогию. Я немного раздумываю.

– А трогала молодые деревья?

На этот раз девочка говорит «да».

– Большая часть шерсти Грины как молодые деревья – светло-коричневая. А уши, кончик носа и левая лапа – чёрные.

– Как небо ночью?

– Ага.

– А на ней есть звёзды? Ночью иногда есть звёзды. А они не чёрные, а белые или жёлтые.

Я внимательно рассматриваю собаку.

– Нет, звёзд нет.

Лилия наигранно кривит лицо.

– А жаль.

– Ага, и мне тоже.

Я знаю, что девочка не заметит моего движения, но всё равно киваю. Та успокаивающе кладёт ладонь собаке между ушей.

– Но ты всё равно красивая, Грина.

Лилия ещё усердней гладит собаку. Та, конечно, просто в восторге. А я удивляюсь, как такая маленькая девочка, ростом ненамного больше самого животного, так легко удерживает овчарку на месте и сама не падает от некоторых особенно сильных толчков Грины.

Я замечаю, что Лилия мельком отрывается от собаки, чтобы почесать собственные руки. Покрасневшие и шершавые пятна выглядят как сыпь. Я вспоминаю, что она чесала руку и в прошлую нашу встречу, и догадываюсь, что у девочки, скорее всего, аллергия на собачью шерсть, но её это, кажется, совсем не волнует. Стоило бы отодвинуть ребёнка от животного, объяснить, что аллергия – это опасно, но я не смею нарушить идиллию. Смотря на них двоих, я улыбаюсь. Внутри что-то тёплое, уютное и домашнее. Приятные воспоминания. Поверх них – красная пелена. Я стараюсь не обращать на неё внимание. Не сейчас.

Я боюсь, что буду казаться подозрительным, если буду говорить что-то ещё, поэтому мы стоим молча.

– Жалко, у меня нет собаки.

Лилия грустно улыбается, играясь с ушами Грины.

– Родители не разрешают?

Как правило, это основная причина, почему детям не удаётся завести питомца. Хотя, с учётом аллергии девочки, правильно делают. Лилия отрицательно качает головой.

– Мои родители любили животных. Но в детском доме нам запрещают кого-либо заводить. Даже рыбок! Представляете?

Она, видимо, удивлена такой несправедливости и очень этим недовольна. Но меня больше поражают слова о детском доме. В голове стелется туман, и всё кажется нереальным. Она такая же. Она тоже из Дома… У меня мгновенно портится настроение, в памяти всплывает слишком много непрошеных эпизодов из прошлого.

Мне хочется спросить у девочки, что случилось с её родителями, но у меня хватает ума промолчать.

– Но воспитательница говорит, что я тут ненадолго, меня должны перевести в школу для слепых или что-то типа того, и я очень надеюсь, что там мне разрешат завести собаку. Или хомячка – они такие маленькие, громкие и быстрые. Я трогала одного, когда мы с мамой ходили к её подруге.

Я знаю, что хомячки слишком быстро умирают, так что это не лучшее животное для ребёнка. А ещё я уверен, что и в школе Лилии не разрешат никого заводить. Но ей этого пока лучше не знать.

– Если ты хочешь завести хомячка, то бери джунгарского. Он толстенький, активный, и содержать его нетрудно.

Девочка расцветает, явно радуясь тому, что кто-то поддерживает её желание.

– Хорошо! Спасибо за совет! Когда буду выбирать хомячка, попрошу именно джунглийского!

Лилия исковеркала название, но я не стал её поправлять. Моё внимание обратило на себя то, что она сказала «когда», а не «если». Девчушка и вправду уверена, что у неё всё получится. Интересно, был ли я таким уверенным в детстве?

– Как думаете, мне позволят завести двух хомячков?

Я немного помолчу, делая вид, что задумался.

– А ты хочешь сразу двух? Может, лучше завести одного? Вдруг тебе будет тяжело с ним?

– Но ведь ему будет скучно.

Девочка наигранно надула щёки.

– Я не хочу, чтобы ему или ей было грустно.

Я призадумываюсь.

– Знаешь, мне кажется, хомякам лучше, когда они одни. Тем более, так вся твоя любовь будет доставаться только ему, и он будет очень счастлив.

Лилия обдумывает эти слова и, согласившись с моими выводами, пару раз кивает.

– Наверное. Но, знаете, друзья – это всё равно очень важно.

Я соглашаюсь. Иметь в своей жизни хороших друзей – это и впрямь очень круто. К сожалению, не у всех они есть.

– А у Вас много друзей?

Девочка с любопытством ожидает ответ, а я удивляюсь, как вовремя она у меня это спрашивает. Не читает ли она случаем мысли?

– Не особо.

Я отвечаю честно. Улыбка на детском лице понемногу угасает, и я чувствую себя виноватым. Наверное, стоило солгать.

– А почему? У меня есть Кирилл и Соня. Они очень клёвые. Я могу вас познакомить.

Я представляю, как меня знакомят с десятилетними Кириллом и Соней. Мы рассказываем о себе интересные факты: они – как пробовали мороженое со вкусом киви, а я – как играл в карты на раздевание. Соня говорит, что у неё новое платье – розовое в белый горошек, а я говорю, что видел однажды такое на девчонке, которая иногда заглядывала к Джефри по ночам. А потом Кирилл предлагает мне окурок, а я говорю, чтобы он выкинул эту гадость, и протягиваю ему пачку «Царских». А рядом смеётся Лилия и просит угостить её тоже, и я протягиваю ей длинную белую сигарету. А ночью мы идём в клуб. Но почти сразу уходим – никто из нас не любит такие места. Поэтому мы идём на заброшку, и я помогаю им всем взобраться на крышу. И вот мы лежим все вместе, руки разбросаны и переплетены, мы смеёмся и обсуждаем «Джанго освобождённого», а потом встречаем рассвет и клянёмся в вечной дружбе. Всплывшая в голове картинка смешит меня, но я стараюсь сдержаться и не заржать.

– Спасибо, но мне и так неплохо.

– Но ведь у тебя есть тот, с кем ты можешь поиграть?

– Наверное.

Я вспоминаю вчерашний вечер. Вспоминаю Кира.

– У меня был очень близкий друг, с которым я играл, не переживай.

– Был?

Лилия обеспокоенно замирает.

– С ним что-то случилось?

– Нет, с ним всё в порядке.

– Но почему вы тогда не играете сейчас?

Я проклинаю себя за эту оговорку. Мне не хочется расстраивать девочку и говорить правду, но я понимаю, что идти на попятную уже поздно: она хоть и ребёнок, но не глупая же.

– С некоторыми друзьями ты просто перестаёшь видеться. Со временем. Это нормально.

Я пытаюсь объяснить ей, что это не страшно, но чем больше я говорю, тем больше начинает казаться, что я пытаюсь убедить в этом в первую очередь самого себя.

– Это печально.

Лилия тяжело вздыхает, подводя итоги моим рассуждениям.

– Ты должен опять поговорить со своим другом.

Теперь настаёт моё время удивляться.

– Боюсь, Лилия, он не будет рад меня видеть. Мы не общались с ним уже несколько месяцев.

– Но ведь вы лучшие друзья!

Она говорит это с полной уверенностью, что лучшие друзья не расстаются, и я не знаю, что мне ответить.

– Были.

– Тогда увидься с ним!

Девочка отпускает Грину и протягивает руки ко мне. Собака недовольно фыркает и злобно глядит на меня. «Ты отобрал мою ласку!»

– Но это не так легко.

Холодные маленькие пальчики сжимаются вокруг моей правой руки, впиваясь в рукава кофты.

– Неужели ты не скучаешь?

Она сжимает свои ладошки сильней, не в силах мне поверить. Скучаю ли я? Я пытаюсь ответить на этот вопрос честно, но ответа не находится. Я думаю, что, возможно, общайся я с Киром до сих пор, жизнь, может, была бы хоть немного ярче.

Но мысль эта слабая и тихая. Её заглушает другая. Общаться с одним человеком целую вечность невозможно. И уж лучше наша дружба прервётся так, чем…

Я не чувствую в себе сил с кем-то общаться. Гулять, смеяться, шуметь на всю улицу… Кажется, я уже давно забыл, каково это. Скучаю ли я? Может. А может, и нет.

– Я всегда смогу встретиться с ним, если захочу.

Лилия перестаёт улыбаться и отпускает мою руку.

– Ты врёшь.

Она говорит эту фразу так уверенно, будто знает это лучше меня.

– Если бы ты это мог, то уже встретился бы. Но ты боишься.

Слова неожиданно звучат слишком по-взрослому и колют сердце. И я уверен, что голос у девочки не поменялся, просто это сами слова такие. Правдивые. Я не знаю, что ей на это сказать. Она ждёт моего ответа, но тишина не прерывается. Я понимаю, что даже Грина примолкла, прислушиваясь к нашему разговору.

– Я думаю, Вы должны попытаться. Друзья – это слишком важно, чтобы от них легко отказываться. Я бы всегда боролась за Кирилла и Соню. Мы никогда не расстанемся.

Никогда – это слишком сильное слово. Когда-нибудь Лилия это поймёт.

– Хотите, я помогу Вам помириться с другом?

Я жду, что девочка улыбнётся, посмеётся, но она говорит абсолютно серьёзно. Я смотрю на Лилию и понимаю, что если откажусь, то сильно обижу её. А может, ещё хуже – разочарую. И я соглашаюсь.

Я думал, что это развеселит её, но она лишь кивает.

– Я думаю, что Вы должны встретиться с ним вживую. Я знаю, что люди могут общаться с помощью эсэмэсок – Кирилл говорит, так проще, но мне кажется, что лучше поговорить голосом и чтобы вы могли трогать друг друга.

Меня смущают слова Лилии, но я понимаю, что словом «трогать» она заменяет слово «видеть».

– И принеси ему подарок. Все любят подарки! Купи ему любимых конфет, или мягкую игрушку, или браслет.

Я представляю, как дарю это всё Киру. Вот он обрадуется! Так восхитится моим подаркам, что не просто выставит меня за дверь, а ещё и заботливо вызовет дурку!

– И, главное, скажи, что ты очень скучал. Это очень приятно слышать, когда кто-то говорит, что скучал по тебе. Я так маме иногда говорила, а она – мне. И нам обеим всегда было приятно.

На словах о маме девочка тепло улыбается. Где-то в глубине души появляется неприятное сожаление, что у меня мамы не было и я не могу узнать, каково это – скучать по ней.

Лилия продолжает рассуждать и советовать, и чем дольше она это делает, тем сильней кажется, будто мне действительно нужно сходить к Киру. Конечно, я могу этого не делать, а потом просто соврать. А вообще, возможно, я больше никогда и не увижу Лилию, и врать не придётся. А если и увижу, то я же всегда могу пройти мимо. И пусть это звучит по-скотски, но будем честны: тот факт, что она слепая, делает всё ещё проще.

Но девочка озвучивает правдивые вещи, я понимаю это. Она говорит и говорит, вытаскивая мысли и чувства, которые я пытался игнорировать. Конечно, я дорожу этой дружбой, конечно, я скучаю, конечно, я не против опять сыграть в морской бой, как в старые добрые, конечно, было некрасиво особо не интересоваться его жизнью после Дома. И, конечно, она права насчёт того, что это глупо – думать, что ты никому не нужен, что друзья не будут рады тебя видеть.

– Но ведь и он не звонил мне.

Этот аргумент кажется мне очень веским, но Лилия лишь фыркает в ответ.

– А он просто думает то же самое. Тоже боится. И ты ведь ему не звонил.

Мне плохо в это верится, но я должен признать, что Лилия может быть права. Я жду, пока он обо мне вспомнит, а он – пока я. А в результате мы просто прекратили общение.

– Я уверена, что у вас всё будет отлично, если вы поговорите.

Девочка заканчивает речь и возвращается к Грине, которая уже успела потерять к нам интерес и теперь спокойно лежала у её ног.

– Знаешь, я думаю, что очень важно делать всё возможное для того, чтобы исполнить желаемое, чтобы быть счастливым.

Я смотрю на эту маленькую, вечно улыбающуюся девочку, и мне кажется, что её уверенность и счастье передаются мне в вены.

– А ты сама хочешь чего-нибудь? Для счастья?

Вопрос задаётся сам собой, легко и просто. О чём может мечтать ребёнок? О сладостях и о новых друзьях, о животных и о классной игровой площадке, об игрушке и о велосипеде. А о чём может мечтать ребёнок из детдома? О внимании, о путешествии, о вкусной разнообразной еде. О семье.

– Наверное.

Лилия задумывается.

– Я бы хотела гулять когда вздумается, чтобы не приходилось сбегать по утрам, когда все ещё спят. А то я иногда очень сильно не высыпаюсь.

И тут до меня доходит, почему я всегда вижу её в одно и то же время и в одной округе.

Пользуясь невнимательностью и равнодушием взрослых, она тайно выходит за территорию, чтобы побродить среди магазинов. Я начинаю ругать себя за то, что до этого меня ни капли не смутил тот факт, что маленькая слепая девочка гуляет одна, без сопровождения, да ещё и в такую рань, когда людей на улице мало и с ней может случиться всё что угодно. Волнение за её жизнь опасно трепещет в груди.

– Тебе не стоит гулять одной. Лучше гуляй вместе со всеми.

Я стараюсь говорить дружелюбно, чтобы не быть похожим на сурового воспитателя. Лилия в ответ недовольно машет тёмными прядями волос. Густые брови опускаются.

– Нам разрешают ходить только по территории до прохладного скользкого забора. Мне никогда не разрешали выходить за него. А это нечестно! В Здании скучно. Я знаю там каждое место. Но там мало растений, а те, что есть, сухие и совсем не пахнут. Трава вся истоптана. А из здания доносится неприятный запах пота или хлорки. А тут не так.

Она отходит в сторону и протягивает руки на уровне груди, распахивая их, обнимая всё вокруг.

– Я тут впервые. Я ещё не заходила так далеко. Но мне здесь очень нравится. Тут много деревьев, и они все очень вкусно пахнут. Я готова часами сидеть и вдыхать этот древесный аромат. И трава тут длинная и мягкая, потому что тут по ней не ходят, а ходят по тропинкам. А ещё тут поют птицы! Я никогда не слышала столько птиц сразу! Но, знаете, мне и улицы нравятся. Там тоже есть кустики с цветами. Кирилл говорит, что это называется «клумбы». Они всегда есть около магазинов. О, а ещё там есть домик, из которого всегда очень вкусно пахнет – булочками и хлебом. У нас такой запах на кухне, когда тётя Нелли печёт пирог, если у кого-то день рождения. Домики и магазинчики сделаны из разных материалов, а не как у нас – всё одинаковое. Мне очень нравятся домики из дерева. Хотя однажды древесина очень сильно уколола меня, и потом очень-очень долго болел палец, пока дядя Ирог не помог мне. Правда, сначала, когда он сказал, что сейчас что-то вытащит из пальца, мне стало ещё больней. Казалось, что дядя хочет меня убить. Но он сказал, чтобы я немного подождала, и боль пройдёт. И она прошла! Я не знаю, что дядя Ирог сделал, но мне это помогло. Кирилл сказал, что у меня была «заноза». Надеюсь, что больше она не приклеится к моему пальцу. Поэтому я теперь боюсь деревянных домов. Но иногда я всё равно дотрагиваюсь до них – аккуратно, чтобы заноза меня не заметила. А ещё мне нравится сидеть на лавочке и слушать, что говорят прохожие. У нас в Здании все разговоры об одном и том же. И никогда о простых, домашних делах – только о работе. А мои приятели – только о настольных играх и о том, что будет на ужин. А тут люди говорят о многом. Иногда я даже не понимаю, о чём они, но это всё равно очень интересно. Я потом иногда, если узнаю что-то особенно классное, рассказываю это Кириллу и Соне. Кирилл знает, что я гуляю одна, а Соня – нет. Она болтушка и обязательно проболтается учительнице, и тогда за мной будут очень сильно следить и я не смогу больше гулять тут.

Я слушаю Лилию, и на душе становится хорошо. Мне с трудом верится, что такая простая вещь, как прогулка по обычной улице, может сделать кого-то настолько счастливым. Мне захотелось показать девочке центральную улицу или улицу Марка Чёрного, которые даже по моим меркам необычайно красивы. Она была бы в восторге. И сразу приходит сожаление от того, что я не смогу этого сделать: даже если Лилия согласится пойти со мной, добираться туда очень долго – мы не успеем вдоволь находиться там за ту пару часов, которая у неё есть.

– А ещё эти прогулки позволяют мне узнать мир.

Я слушаю Лилию ещё внимательней.

– Я знаю, что с помощью зрения можно узнать, что находится на большом расстоянии от тебя. А я так не могу.

Она опускает голову и перестаёт улыбаться. Мне хочется сказать что-нибудь, что её успокоит и взбодрит, но я не знаю, что говорить.

– А ещё я знаю, что есть специальные аппараты, которые поднимают тебя высоко-высоко, и тогда ты можешь увидеть ещё больше. Я не про самолёты – эти штуки как-то по-другому называются. А ещё шары… Соня рассказывала, что однажды они с папой летали на воздушном шаре, и, поднявшись в небо, она увидела буквально всю Землю. Она сказала, что могла рассмотреть каждый дом и каждую речку. А ведь она даже не двигалась, представляете?! Мне кажется это чем-то невозможным! Но если это правда… Чудо.

Кажется, что Лилия совсем погрустнела. Но я ничего не могу сделать. Я бессилен.

Почувствовав настроение девочки, Грина подобно кошке трётся мордой о её ногу.

– Ты бы тоже хотела полетать на воздушном шаре?

Лилия неопределённо качает головой.

– Я бы всё равно ничего не увидела.

Она грустно посмеивается.

– Меня можно посадить в корзину и подуть вентилятором, сказав, что мы летим, и я бы поверила, ни о чём не догадавшись.

Мне стало совсем жаль эту маленькую несчастную девочку. Что должно происходить в жизни, чтобы говорить так про саму себя?

Полная уверенность, что её обманут. Нет, ещё хуже – полная уверенность, что её легко обманут. Но вот вам правда: человек не станет говорить, что его легко обмануть, если другие его в этом не убедят. Или Лилия сама сравнивает себя с другими?

– Я бы не стал тебе врать. Знаешь, ты бы сразу поняла, что находишься в воздухе, если бы взлетела. Это несравнимое чувство.

На самом деле я понятия не имею, можно ли почувствовать полёт. Я сам даже на самолётах не летал. Да я даже на колесе обозрения не был!

– Правда?

Лилия задаёт вопрос с недоверием, и я спешу заверить её, что это чистая правда.

– Знаешь, если у тебя всё же будет возможность полетать на воздушном шаре или прокатиться на фуникулёре – не отказывайся. Поверь, это не только красивый вид. Прохладный свежий воздух и ветерок, обволакивающий лицо, лёгкое пошатывание и шелест крыльев мимо пролетающих птиц…

Я не договариваю, пугаюсь, что опять говорю не то, что следует. Дурак, где же у неё появится такая возможность? Но девочка опять улыбается, хоть и слабо. Её лицо в тумане фантазий.

Я тоже задумываюсь. Верно, прохладный ветер, пушистые облака. Небо яркое, почти белое, лишь с голубым отблеском. Солнце заставляет жмуриться. Но чёрные зрачки напротив прозрачно смотрят через широко открытые веки, украшенные пушистыми ресницами. Несмотря на узкий разрез, глаза Лилии сейчас кажутся необычайно большими. Редкие порывы воздуха путают до ужаса длинные смоляные волосы. Взлетая, они на секунду превращаются в причёску Медузы Горгоны. Чёлка лезет в глаза. А потом наступает затишье, и волосы вновь покоятся волнами на плечах. Около глаз – небольшие морщинки. Яркие, будто накрашенные губы расплываются на пол-лица. Тонкие смуглые пальцы перебирают в воздухе, будто стараясь что-то поймать. Вдыхая всей грудью, девочка жадно ловит запахи. На несколько минут замирает, вслушиваясь. Отпивает из бутылки, когда мы пролетаем над речкой. Так тихо. Ни сотни детей вокруг, ни шума города. Нет стен. Нет этого прогнившего старого забора. Нет ворчливых и грубых попечителей. Нет расписания, обязательных занятий, насмешливых ровесников и опасных старшаков.

Она впервые чувствует, что такое свобода.

– А знаете, что ещё сделает меня счастливой? Прямо сейчас.

Я с интересом хмыкаю, давая понять, что весь во внимании.

– Мороженое!

Лилия весело подскакивает на месте, раскидывая руки. Будто и не прекращала улыбаться.

– Что ж, меня бы это тоже осчастливило.

Мы смеёмся. Я удивляюсь, как быстро она откинула печальные мысли, снова улыбаясь. Я уже думаю, что слова насчёт мороженого – это намёк, и она ждёт, что я куплю его ей, но девочка в последний раз проводит по шерсти Грины и вытирает руки о жёлтую юбку своего платьица, отстраняясь.

– У нас в Здании есть мороженое – я знаю, где его прячут. Я бы очень хотела вынести его Вам, чтобы угостить, но мне кажется, что я уже не успею.

Я спешу заверить её, что в этом нет нужды, – я и сам могу купить какой-нибудь пломбир.

– Может, лучше я куплю мороженое тебе?

Лилия вежливо отказывается – говорит, что, наверное, ей уже пора. Я отвечаю, что могу посмотреть на часах время, чтобы она точно знала, но она опять отрицательно мотает головой.

– Мне ни о чём это не скажет.

Девочка смущённо улыбается.

– Я ведь не могу ориентироваться по часам. Хотя я слышала, что есть такие, которые озвучивают цифры. Но у меня их нет. Я просто чувствую, когда мне что-то надо делать. Я всегда доверяю этому чувству, потому что оно редко меня подводит – только если я очень долго сплю. Тогда оно может опаздывать.

Мы направляемся к выходу из парка. Я предлагаю Лилии свою руку, чтобы ей было проще, но она цепляется за собачий ошейник. Так мы и идём: девочка держится за Грину, я веду Грину за поводок, а Грина спокойно переваливается с боку на бок между нами двумя.

– У Вас есть любимые цветы?

Лилия спрашивает это внезапно, и мне даже приходится призадуматься.

– Наверное, нет.

Я думаю ещё немного.