Потоп

– Что же у вас за идея? – подивился психиатр.

– Я борюсь с цветами.

– С чем? – удивился Рогозин.

– С цветами, которые сопровождают нас всю жизнь. Праздники и трагедии, торжества или домашний покой, они рядом с нами – от шикарных букетов до скромных растений в горшках. Они приручили нас к себе, мы лелеем их, мы заботимся о них, не позволяем погибнуть в эволюционной борьбе видов. Рождается человек – женщине несут цветы. Умирает человек – цветочные венки, влюбляемся – опять букеты. Все самые сильные наши чувства контролируются этими растениями, и порой они даже поощряют нас на бурю чувств, эмоций, безумств.

– Так что же, вы действительно считаете, что с цветами необходимо бороться? – психиатр своим взглядом напоминал охотничью собаку, взявшую след.

– Вот именно, бороться. Сколько страданий принял я за свои идеи. Во времена французской революции меня гильотинировали. Два раза я попадал в руки Священной инквизиции. Первый раз они сожгли меня на главной площади Реймса. Второй раз, уже при герцоге Альбе, меня обвинили в колдовстве. Темнота и деревенские дурни вбили осиновый кол в сердце. Как сейчас помню, было это в деревушке на севере Фландрии. Диоклетиан приказал распять меня среди прочих непокорных христиан. Что такое история? Это – всего лишь новый вид казни. Как будут казнить и уничтожать себе подобных завтра – вот и весь вопрос развития прогресса.

– Какие страсти вы рассказываете. Пыль в глаза пустить хотите? – вызывающе спросил его Рогозин.

– Нет, что вы, просто говорю истину. Больше всего человеку не верят, когда он говорит истину. Поэтому процветают проповедники-авантюристы, правители-мошенники, а истинные пророки горели в кострах и умирали на крестах.

Отлучившаяся, чтобы наполнить водой вазу для букета, принесенного Рогозиным, Клавдия вернулась из кухни. Она поставила на стол цветы. При виде бутонов лицо Бальтазар Неверро перекосилось. Он резко схватил букет, вырвал его из вазы и стал терзать руками.

– Что-о-о?!– Рогозин резко поднялся так, что свалился стул. Психиатр весьма решительно настроился на схватку. Был он в полтора раза больше щуплого Крякина, и потому, по мнению Рогозина, в противостоянии с соперником смог бы одержать легкую победу.

– Прекратите, – видя назревающую драку, закричала Клава. – Прошу тебя, Вячеслав, уходи. Уходи.

– Ты, ты… этого хочешь? – медленно спросил Рогозин, и краска спала с его лица.

– Да-да, прошу тебя, оставь нас.

Рогозин попятился из комнаты, схватил в охапку шапку и пальто и вывалился из дверей в ночь. Домой он шел, не разбирая дороги, утопая ногами в опавшей листве. И когда поднялся на пригорок, засаженный редкими липами, посмотрел вниз, на улицу, на гаснущий свет в окнах дома Клавы, то тяжело выдохнул каленую боль своего сердца в звездное небо. При всем своем дипломированном знании человеческой души Рогозин так и не мог понять, почему женщины предпочитают выбирать проходимцев…

В пьянящем лунном сиропе, протекавшем сквозь занавески, в спальне таяла тьма. Клава лежала на впалой, поросшей мелкой шерстью, узкой груди этого непонятного человека. Чувствовала, как сильно бьется его сердце, сквозь полусомкнутые ресницы видела его глаза, горевшие желтым огнем. Она сама не могла поверить, что вот так просто оказалась в постели с первым встречным мужчиной. И как она на такое решилась? Все в ней было зыбко, сложно. Что теперь будет завтра и как в дальнейшем сложатся их отношения? – этого всего она не знала, да и думать об этом ей совсем не хотелось. Некстати совсем вспомнился Рогозин и вся та дурацкая стычка между мужчинами.

– Зачем ты говорил ему такую ерунду? Как ребенок, – укоризненно произнесла она.

– Какую ерунду, – отрываясь от своих мыслей, спросил он.

– Ну, про казни, Диоклетиана….

– Это правда, – твердо возразил он.

– Так не бывает, ты что, думаешь, я дурочка, – Клава даже не знала, обижаться ей или сердиться.

– Все это было в моей жизни. Каждый раз я перерождаюсь в одном из моих потомков. В том, у кого течет моя кровь, просыпается моя душа, чтобы исполнить предназначенное. Возможно, когда-то давно существовали две космические империи, – вдохновенно заговорил Василий Крякин. – Между ними велась война, кровопролитные сражения длились на протяжении нескольких миллионов лет. Все силы, мысли, старания двух цивилизаций были направлены только на уничтожение друг друга. Они бились в космосе, на планетах, астероидах, казалось, их взаимной ненависти было тесно во всем пространстве Вселенной. Они научились видоизменять свою первоначальную телесную оболочку под те условия планет, которые им приходилось заселять. И вот в последней схватке одна из цивилизаций, предчувствуя свою гибель в этой беспощадной войне, отправила на астероидах в космос биологическую формулу. Так, чтобы эта форма жизни, словно зерно, попадая вместе с астероидами на различные планеты, смогла дать новую жизнь и продолжение погибающей цивилизации. Их противники по тому же принципу создали другую биологическую формулу, чтобы уничтожить своих противников. Через какое-то время первая из империй погибла, города на ее планетах были сожжены. Все скульптуры, картины, произведения искусств расщеплены на атомы и молекулы, а сами планеты разнесены на осколки, так, чтобы о них не осталось никакой памяти. Победившую же сторону, истощенную долгой войной и неимоверными усилиями, так же ждало угасание и вырождение. Но эти отправленные в глубины космоса формы жизни сошлись здесь на этой планете, чтобы продолжить неоконченную войну погибших миллиарды лет назад империй.

–Попав на эту планету, – продолжал он, – мы ассимилировались в крови у человека, а наши враги оказались видом цветочных растений. И наша война продолжилась снова. Когда мы попали на эту планету, тут уже были племена и народности, которые поклонялись растениям и деревьям, несшим генетическую память враждебной для нас цивилизации. Представители этой флоры влияли на сознание своих адептов, раскрывая им посредством телепатии некоторые тайны обработки металлов, военного искусства, строительства крепостей, магии. И племена эти возвысились над всеми остальными соседями. Они вели постоянные войны, порабощали побежденных и приносили на цветочные алтари человеческие жертвы.

Посвященные, как называем себя мы, объединили племена, еще не порабощенные щупальцами наших врагов, и начали войны с поклоняющимися цветам и деревьям. Спасаясь от нашего преследования, цветы мимикрировали под местные виды растений, создавая некую корневую систему, передавая через своеобразную коммуникацию информацию, оплетая этой злобной корневой системой планету. Но и нам было тяжко, многие из посвященных погибали, а знание могло возрождаться только в наших потомках. Вот так сражались мы друг с другом на протяжении веков. Постепенно наши враги стали вырождаться, не совсем та среда, в которой предполагалось изначально им прорасти, изменения климатических условий, необходимость смешиваться с другими растениями – вследствие всего этого они утеряли свои телепатические возможности с необходимой силой влиять на людской род. И вот теперь эта почти что извечная война должна закончиться. Нас осталось только двое: я и мой враг.

Перед началом второй мировой войны английской экспедицией ботаников и зоологов в Амазонии было обнаружено доселе неизвестное растение. Но корабль, везший экспедицию и добытые экземпляры флоры и фауны, был перехвачен фашистами, участники экспедиции расстреляны, а странный цветок передан эзотерикам Третьего рейха, которые определили его странные магические свойства. Но после победы в 1945 над фашистской Германией в качестве военного трофея неизвестное ранее редкое растение было определено в один из ботанических садов Советского Союза. Именно его я и должен найти.

Мы чувствуем друг друга через тысячи километров. Я думаю, мой враг уже знает, что мое сознание проснулось в одном из моих потомков. Через растения и деревья информация передается быстро, и мой враг, еще имея сильные телепатические способности, может подстроить для меня смертельную ловушку. Время ограничено, охота началась, каждая секунда дорога.

– Мне кажется, я читала о чем-то подобном в одном фантастическом романе в нашей библиотеке, – тихо произнесла Клава после того, как Крякин замолчал.

– Нет, это правда. Это не может быть неправдой, это моя жизнь. Ты слышишь! – закричал Крякин, больно схватив женщину за обнаженные плечи…

Рано утром он тихо, не будя Клаву, вышел из ее дома и отправился первым же рейсом автобуса до железнодорожного вокзала, купил билеты и покинул город.

ИСТОРИЯ II

(документальная)

Из милицейских сводок: Разыскивается Крякин Василий Никифорович 19… года рождения. Обвиняется в мошенничестве. Представляется иностранным именем Бальтазар Неверро. Неравнодушен к женскому полу и цветам. Внимание! Обладает методом гипноза и особым внушением на окружающих.

Из объяснительной докладной старшего оперуполномоченного РОВД М. Макарова, задержавшего гражданина Корякина за нападение на торговцев цветами:

На улице Гашека по адресу, указанному нам задержанным гражданином Василием Крякиным, мы никого не обнаружили. Вообще этого дома в нашем городе нет. Как я мог поверить задержанному Крякину, не могу понять сам. Это было как наваждение. Утверждаю, что я стал жертвой гипноза. Когда мы вернулись, младший сержант Мухин, которому доверили закончить допрос гражданина Крякина, сидел в кабинете один и никак не мог вспомнить, куда делся мужчина, задержанный за нападения на продавцов, торгующих цветами.

Из объяснительной младшего оперуполномоченного Мухина:

Я ничего не помню. У меня имелась деликатная проблема. Воспользовавшись рецептом, данным мне находящемся ныне в розыске гражданином Крякиным, я получил пищевое отравление лягушачьими головами и оказался в больнице. Каким образом задержанному гражданину Крякину удалось покинуть кабинет, не могу понять. Утверждаю, что я стал жертвой непонятного гипнотического воздействия, прошу направить меня для выяснения всех обстоятельств дела на психологическое обследование.

Зинаида Крякина в заявлении в Бердянский РОВД:

О том, где находится сейчас мой муж, не знаю. Никаких связей с ним не поддерживаю и прошу органы правопорядка установить его место нахождения для взыскания с него алиментов на сына нашего несовершеннолетнего Крякина Юрия Васильевича. В настоящий момент я подала на развод и потому прошу взыскать так же сумму денег в количестве совместно накопленных двадцати пяти тысяч рублей, которые он самовольно без согласования со мной растратил.

Из объяснительной для милиции Вячеслава Рогозина, доктора-психиатра Бердянской областной психиатрической больницы:

Мужчина показался мне невротически возбужденным и неадекватным. Из-за определенных условий, при которых состоялась наша беседа, я не смог повлиять на изоляцию данного гражданина от общества. Думаю, что по всем симптоматичным признакам у гражданина Крякина развивается мания навязчивой идеи.

Клавдия Смирнова, сотрудница библиотеки:

Утром я проснулась и обнаружила пропажу денег, двух золотых колец и трех цветочных горшков. В краже вещей я подозреваю некоего гражданина, представившегося мне под именем Бальтазар Неверро, но на него я не в обиде. Ровно через девять месяцев после встречи с этим человеком у меня родился мальчик. Сейчас ему три года, он обладает поразительными способностями, говорит на шести языках, прекрасно рисует, предсказывает будущее и излечивает от тяжелых недугов.

Вот, в общем-то, и все, что нам известно о Бальтазаре Неверро. Последний раз его видели в ростовском ботаническом саду. Он бежал по аллее, как всегда, он был в черном берете и длинном, темного цвета макинтоше, за ним с воплями и матом гнались работники дендрария, где он уничтожил редкий цветочный куст малоизученного растения из Латинской Америки. С этого самого времени следы нашего героя в Истории теряются.

КОНЕЦ

ПОТОП

Я буду изливать дождь на землю сорок дней и сорок ночей;

и истреблю все существующее,

что Я создал, с лица земли.

БЫТИЕ 7,4

Лил дождь. Он лил уже несколько месяцев подряд. Вспухшая жирная земля не впитывала в себя небесную воду и, пузырясь, покрывалась многочисленными лужами.

Лил дождь. Нудный, серый, однообразный дождь. Вокруг все притихло. Не пели птицы, не шумел ветер, не гуляли по улицам люди. Мокрые собаки с тоскливыми глазами хмуро притаились в будках. Казалось, что в мире нет уже больше солнца и тепла, а есть только дождь и свинцовое серое небо.

– Что это за безобразие, а, бабка? – стоя под навесом сельпо, сказал Митька.

– Известное дело, касатик, потоп, – тяжело вздохнула бабка, глядя в угрюмое небо.

– Да, прямо, потоп! – не придавая значения словам бабки Анисьи, согласился Митька.

– Вселенский потоп, – повторила бабка Анисья.

– Ну, это ты брось. Замахнулась. Вселенский, – усмехнулся Митька.

– Так ведь отродясь у нас таких дождей не было, а теперь – вот. Да и по телевизору говорили, Митька: астролог один предсказал конец света. Вот оно и началось.

– Да ну тебя, – сердито сказал Митька. Он завороженно, не отрываясь, смотрел, как из огромной черной лужи растекалась мутная вода. Она медленно и неотвратно подползала под подошвы его сапог. Ему стало вдруг тоскливо и немного страшно.

– Да ну тебя, бабка! – в сердцах повторил он и, зажав под мышкой пачку соли, быстро пошел по улице, злобно топча резиновыми сапогами бесконечные лужи.

А дождь все шел и шел, и вслед за ним по деревне поползли странные слухи, словно просачивались в дома с сыростью и влагой. Люди собирались беспокойными стайками на перекрестках, под навесом у сельпо, у калиток и глядели на беспрерывные, звонко стекавшие с крыш, струи воды.

– Потоп, детушки, потоп, – говорила бабка Анисья женщинам, собравшимся у калитки. – И по писанию это все сказано. И полынь-трава была, и Гитлер-антихрист был. Вон и Никита Захаров ковчег себе строит. Дед-то его священником еще до революции был. Да. В доме-то у них книги, должно быть, остались, где все и прописано до самого конца дней. Видели, Никита посреди двора у себя лесу навез, и дождь ему не помеха, что-то там себе тюкает топором…

– Да то он сарай строит, – сказала Райка.

– Какой ему сарай, зима на дворе. А сколь он птицы накупил! Всякой твари по паре, – хитро прищурилась бабка Анисья. – Ковчег он, Никитка-то, строит, вот! – бабка победно посмотрела на женщин.

– Какой такой ковчег? – переспросила Райка.

– Какой. Ноев – во какой. Построит, посадит свою скотину и жинку и поплывет.

– Куда поплывет? – снова спросила непонятливая

Райка.

– Куда, куда – на гору Арарат! – рассердилась бабка, верующая в Бога так же неистово, как неистово в него не верила тридцать лет назад. Все посмотрели вверх, в небо, которое словно прохудилось.

В тот же вечер по телевизору показали передачу, которую вел известный академик. Передача называлась « Идея о конце света и третье тысячелетие». Говорили долго, умно и непонятно. Закончили передачу фразой совсем не научной и даже двусмысленной: «Поживем, увидим».

На следующий день небольшая кучка людей стояла под мокрой сенью деревьев и смотрела в строну огорода Никиты Захарова. Сам хозяин под небольшим навесом пилил и строгал доски. В стороне от него, на куче стружек, лежали уже готовые части того неведомого, которые должны были стать одним единым.

К толпе подошли бригадир и председатель.

– Ну, че? – спросил бригадир.

– Строит гад, – хмуро сказал скотник Петро, сосавший вонючую самокрутку.

– А чего строит-то? – спросил председатель.

– Ты, Кузьмич, из себя дурака-то не строй, – нервно сказала Райка, – сам знаешь, чего.

– А может, бабка все врет? – с сомнением в голосе заметил бригадир Стуков.

– Ты бабку не трожь, – резко сказал Петро, возвышавшийся над всеми на целую голову. – Она бабка правильная, верующая.

– Да кто ее трогает-то, – вступил в разговор председатель Петр Кузьмич. – Бегает по деревне, панику наводит.

– Бабка – она за общество, – упорно басил Петро, –она для всех. Это не то, что вон этот единоличник. В одиночку решился спастись.

– Ну, чего ты болтаешь, чего болтаешь, – рассердился Петр Кузьмич. – Не будет никакого потопа!

Он посмотрел в лица людей. В их глазах была недоверчивая усмешка, с какой всегда в народе относились к власти. Сколько раз он видел такие глаза на сельских собраниях, когда приходилось говорить о программах партии, а потом разъяснять пользу перестройки. Возможно, он и сам сидел с таким же недоверчивым взглядом на собраниях у областного начальства. И чем больше он разубеждал бы этих людей сейчас, тем больше они бы верили словам бабки Анисьи.

– Ну, хорошо, – решительно сказал Петр Кузьмич, – я сейчас с бригадиром пойду к Захарову и сам у него спрошу все напрямик.

– Ну да, так он тебе и сказал, – Петро презрительно сплюнул себе на заскорузлый кирзовый сапог, – держи карман шире!

– Ты у Альки, у жены, спроси, – посоветовала Райка, – Никита вредный, не скажет.

– Там посмотрим. Стуков, за мной! – председатель решительно зашагал по аппетитно чавкающей грязи. За ним вприпрыжку, надвинув кепку на нос, засеменил бригадир.

В избе пахло опарой. Алевтина, полнотелая женщина, ворочала в выварке мокрое белье. Дверь со скрипом отворилась, в избу вошли председатель и бригадир. Она распрямилась при виде нежданных гостей, убрала непослушную прядь со лба.

Войдя в дом, председатель как-то сразу растерялся. Замявшись, он остановился у порога и внимательно стал разглядывать, как, с облепленных грязью и глиной его сапог стекала темно-коричневая лужица и растекалась по чистому полу. Все дело было в том, что когда-то смолоду Петр Кузьмич пытался ухаживать за Алевтиной. Но она, жестоко посмеявшись над ним, отвергла его ухаживания. С тех самых пор он при виде ее робел и терялся.

Хозяйка тоже смотрела на грязную обувь гостей. В избе повисло неловкое тягостное молчание.

– И чего это вы в грязных сапогах вперлись? В сенях грязь хоть бы соскребли!

– Ладно, не шуми, Алевтина, – хмуро остановил хозяйку председатель.

– Чего надо-то?

– Да так, шли мимо вот со Стуковым, – Петр Кузьмич мотнул головой в сторону бригадира, – смотрим, Никита чего-то строит. Зашли вот узнать…

– А я при чем? У хозяина и спрашивай! – заупрямилась женщина.

– А чего нам его от дела отрывать? – председатель пытался говорить шутливо. – Ты нам скажи, да мы и пойдем.

– А вам-то зачем это надо? – насторожилась хозяйка.

– Да так просто. Может, помочь надо.

– Уж от вас помощи дождешься, – усмехнулась Алевтина. – Не знаю, чего вы там задумали, – продолжила она, – и говорить с вами не буду. Идите, вон у Никиты и спрашивайте! – сказала, как отрезала, и снова взялась ворочать белье в выварке.

– У, вредная баба! – сквозь зубы бросил Петр Кузьмич, тяжело шагая обратно по засасывающей грязи.

– Не стоило нам ходить, – семенил за председателем Стуков. – Чего теперь этим-то скажем? – он кивнул в сторону колхозников, стоявших под мокрыми деревьями.

– Скажем, что курятник новый строит. И все, больше ничего.

Они подошли к кучке односельчан. Люди молчали и смотрели в мрачном единодушии на председателя. Петр Кузьмич даже немного смутился.

– Курятник он строит, – чувствуя себя глупо, сказал председатель. Его фраза разбилась об общее недоверчивое молчание.

– Вот, – зачем-то добавил он, не зная, чтобы сказать еще.

Молчание стало еще более красноречивым. И Петр Кузьмич с ужасом вдруг понял, что в любом случае его миссия кончилась бы для него поражением. Что бы он теперь им ни сказал, вывод сделают один: «Никита строит ковчег». Никиту в деревне не любили, считали хитрым, скрытным и за глаза называли кулаком.

«Да ну вас всех!» – вдруг подумал председатель.

– Стуков, пошли, – резко сказал он и решительно зашагал в сторону сельсовета.

Люди остались мокнуть под дождем, лишь только Митька увязался за ними.

– А может, в район позвонить? – робко предложил по дороге Стуков.

– Да ну, что я им там скажу? – замахал руками председатель.

– А он дело говорит, – встрял в разговор досужий

Митька.

– Да кому там звонить, поразогнали всех уже, – отнекивался Петр Кузьмич.

– Да уж вам видней, кому…

Дойдя до конторы, председатель решился-таки позвонить в район.

Они скинули мокрые плащи. Митька со Стуковым уселись на стулья перед столом. Петр Кузьмич набирал номер по телефону. В кабинете наступила тишина, пока председатель ждал, когда на том конце провода снимут трубку. За окном привычно шумел дождь. В последнюю минуту Митька кинулся в соседнюю комнату, где стоял параллельный аппарат. Стуков замер, неотрывно смотря на начальника, как кролик на удава.

– Здравствуйте, Иннокентий Евграфович, – лицо Петра Кузьмича сделалось мягче, – это я, Петр Кузьмич. Узнали? Что звоню? – сквозь треск и шум было плохо слышно. – Да вот дожди зарядили, люди волнуются.

– А я тебе что – гидрометцентр? – недовольно послышалось с того конца.

– Ну, вы все-таки начальство, может, чего слышали? – подводил к скользкой теме Петр Кузьмич.

– Не знаю, сейчас погода по всему миру такая. Вон вчера передавали, на Малайзию обрушилось цунами. Дороги размыты, затоплены поселки и города. Ну-ка, ты мне лучше скажи, как у тебя с фермерами?

– Да какие там фермеры! Нет у меня их, народ не

хочет.

– Как это нет?! Должны быть. Нынче время такое.

– Да откуда я их возьму?

– А откуда ты раньше сто десять процентов зерновых урожая брал, которых у тебя не было? Вот то-то. Область требует фермерских хозяйств, вас разгонять будут. Совхозы больше не нужны. Так что разгоняй людей…

– Иннокентий Евграфович, – прервал Петр Кузьмич, решивший, наконец, идти в лобовую атаку. – А что, говорят, дожди идут очень часто, может, потоп будет?

– Что?! Да ты в своем уме? Или упились там совсем окончательно? – взорвался собеседник на том конце телефонной трубки. – Я ему про работу, а он… Совсем уже распустились без партийной дисциплины. Лично сам теперь приеду…

Петр Кузьмич решительно опустил трубку на аппарат, словно всадил нож в своего собеседника.

– Ну, втравили вы меня, – он устало опустился на стул.

– Чего сказал-то? – спросил Стуков с тревогой в голосе. – Будет потоп, нет?

– Не будет потопа, и Митька вон слышал, – Петр Кузьмич кивнул головой на Митьку, слышавшего весь разговор по параллельному телефону.

– Ну, не знаю, Петр Кузьмич…

– Что?!

– Человек умный, начальник, он ведь как сказал, – по всему миру так. Вот в Малайзии уже цунами, поселки смыты…

– Ты чего болтаешь, Митька? – рассвирепел Петр Кузьмич. – Я тебя в амбаре запру.

– Да ладно, – махнул рукой Митька, – скоро конец света, а вы мне амбаром грозите.

Петр Кузьмич посмотрел в его хитроватые глаза и не смог понять: то ли всерьез тот говорит, то ли шутит.

– Ладно, – после некоторого молчания сказал решительно председатель, – обстановка на селе складывается вредная. Поэтому любая сплетня сможет людей взбаламутить. Строго-настрого приказываю вам ничего не болтать, а наоборот, говорить всем, что я звонил начальству, и мне сказали, что все нормально, потопов не будет, наукой не подтверждено. Все ясно? – он строго посмотрел на Митьку.

«Побожиться бы их заставить для верности, да ведь нехристи», – мелькнула в голове у председателя мысль.

Между тем страсти по потопу не утихали. Они росли, крепли, плодились и размножались совершенно бесконтрольно для сельской власти. И уже на следующий день все нашептывали друг другу по секрету, что звонило начальство из района и сообщило, что в Малайзии, далекой и загадочной, потоп уже начался. Да и по всему миру тоже. Сообщалось это под большим секретом, и каждый божился и клялся, что эта страшная тайна умрет вместе с ним (видимо, уже под водой). Но слух этот, несмотря на страшные клятвы, быстро распространялся по деревне и даже добрался до самого Петра Кузьмича.

Петра Кузьмич не знал, что предпринять в этой ситуации. Его пугала уверенность в том, что чем решительнее он будет бороться со слухами, тем сильнее в них будут верить. На каждое действие есть противодействие – когда-то это он прочитал в учебнике по физике. А в физику Петр Кузьмич верил свято.

Новым осложнением для Петра Кузьмича явилось прекращение телефонной связи с районом и вообще со всем миром. Петр Кузьмич объяснил это просто: из-за сильных ливней где-то подмыло столб. Но кроме него самого в это мало кто поверил.

Посреди улицы стояли люди. Слышались возбужденные голоса и крики. Чуть в стороне, оперевшись о мокрый штакетник, в военной плащ-палатке стоял сельский милиционер Малашкин.