Запойный Юрик, грязный и общипанный, с взъерошенными кудряшками и подбитыми подглазьями, таскал с ближайших свалок металлолом. Тем и жил. Временами, подбухнув, беззастенчиво посапывал в кустиках, временами – сидел с бабушками на лавочке, полоща прохожих пустым одуревшим взглядом. Протрезвев и отойдя от запоя, Юрик превращался в импозантного джентельмена при джинсах и пиджаке: чистенького, смешливого и вежливого. Устраивался в ближайший ЖЭК дворником. И регулярно приветствовал меня, опасно размахивая дворнической лопатой:

– Куда сегодня идёт моя королева?

Юрик походил на трёхглавого дракона, первая голова которого разрыгивает пламя, вторая – нюхает цветочки, а третью отрубили нафиг. Оттого прозвала я Юрика Двуликим.

Поговаривали, что в девяностых у Юрика был бизнес, и жил он припеваючи. Но – то ли по простоте душевной, то ли по глупости – связался с дурной компанией. Разорился, сидел в тюрьме. Вышел с характерным букетом и зависимостями. Так и барахтался, аки поплавок: то ко дну пойдет, то рыпаться начинает, пытаясь выплыть.

Человек сам несёт ответственность за то, что с ним происходит. Но Двуликого, в отличие от остальных алкашей, отчего-то было жаль. Может, потому, что он так неистово барахтался, пытаясь, вопреки болезням и зависимостям, вернуться к нормальной жизни. Как живчик, а не как тело, пропившее душу.

Однажды Юрикову маму от весёлой сыновьей жизни шарахнул инсульт.

Придя на адрес впервые, я застала разорённую квартиру, грязную бабулю на голом матрасе и бухого, раздражённого Юрика.

– Что вот мне с ней делать?! – бесился Юрик, чуть ли не слезами заливаясь.

– Госпитализировать, – мрачно проговорила я.

– Вот ещё! У меня денег нет, чтоб врачам взятки давать!

– А Вы что, сами сможете ухаживать за ней? Лечить её?

Юрик только носом шмыгнул.

Взяла я отказ от госпитализации. Назначила консультацию невролога и препараты, не имеющие доказанной эффективности. Сложно дружить с доказательной медициной, когда ты – участковый терапевт.

Через пару недель вызов к бабуле поступил снова. По 03. Шла со страхом и долей брезгливости. Ожидала застать бухого Юрика на полу, или что похуже. Однако, квартира была чисто вымыта. Всё, что раньше валялось – поставили на место, всё, что было открыто – закрылось. Металлолом был сдан, бабушка – умыта и накормлена. А Юрик – отрезвлён реалиями жизни.

Вот я таблетки ей какие даю, – Юрик гордо показал таблетницу и перечислил все языкодробительные названия. Правильно, надо сказать, перечислил. – Днём уже выпили, осталось вечером. И вообще: не задерживайте вы нас. Я её ещё искупать сегодня должен.

Или придёт, бывало, Юрик на приём после очередного помутнения с пачкой документов на трудоустройство. А анализы – жуть жуткая!

– Ты иди, пролечись, – наставляли мы с Татьяной Арсеньевной. – Потом подпишем.

– Да как вы не поймёте?! – бушевал тот. – Мне вотпрямщас надо начинать работать, а то кого-нибудь другого примут! А денег на ваши лекарства у меня нет!

– Так Грохотова тоже с такими анализами не подпишет. Ещё и нам по шапке надаёт.

– Я скажу, что это я попросил! Только подпишите!

– Мы ведь и не отказываем. Только пролечись и анализы пересдай!

– Окочуришься тут прежде, чем на работу устроишься! – негодовал Юрик. – Или с голоду околеешь.

Потом он шёл по остальным терапевтам в надежде, что хоть кто-нибудь, да сжалится.

– Он ведь неплохой мужик по сути, – говаривала Татьяна Арсеньевна, чуткая к чужим порокам и недостаткам. – Простой, не злобный. Просто так в жизни получилось.

Но, как Юрик ни старался, тёмная часть его немного, но перевешивала. Перед каждым новым рывком он оказывался чуть ближе ко дну.

Минули годы. Мама Юрика умерла. Накопились долги за ЖКХ. И вот, Юрик поменял просторную двушку в ЖК «Стодвадцатка» на однушку в соседней пятиэтажке.

Потерял Юрик былой лоск и уверенность. Злые языки говаривали, что ноги у него чуть ли не гнить начали. Мол, инвалидность продажные врачи не дают. Да вот только не обращался к нам Юрик. Вообще не обращался. Никто же не поведёт взрослого мужика за ручку сдавать анализы оформлять инвалидность, правильно?

Но… Недуги прогрессировали, а Юрик успешно дворничал. Усердно махал лопатой в окрестностях участка. И каждый раз распахивал передо мной двери подъезда и улыбчиво приветствовал:

– К кому это моя королева пошла?

Сгубили Юрика, между тем, не недуги.

Когда тёмная сторона в очередной раз потянула его ко дну, он просто уснул спьяну и не проснулся. Высшие силы пожалели Юрика, послав лёгкую смерть.

И – знаете – отчего-то печально.

Может, оттого, что я верю в добро и всегда болела за Юрикову светлую сторону.

А, может, потому, что никто теперь не назовёт своей королевой.

Ада и пустота

Баба Ада слыла настоящим исчадием ада.

Округлая, кучерявая, с пухлыми ногами колесом и без единой морщинки в семьдесят три. Искусный эмоциональный манипулятор, чудесная актриса и при этом – человек феноменальной ядовитости и злопамятности.

Пойди туда – не знаю, куда. Выпиши то – не знаю, что. Приди ко мне – не знаю, зачем. Улыбнись так – не знаю, как. Чего хочу – не знаю, а это всё – не хочу. Это про неё.

Хороших людей для бабы Ады не существовало.

Вернее, хорошим для неё был только один человек: она сама.

По закону бутерброда, жила баба Ада на моём плохом участке! Вызывала плохую меня она ежедневно. Ну или почти ежедневно. Наверное, за неимением хорошей альтернативы…

Попала я к ней сразу. В тот же день, что на участок вышла.

И так получилось, что, не имея опыта, просмотрела у неё транзиторную ишемическую атаку. Вместо неё обозначила гипертонический криз. Но «скорую» всё же вызвала…

Последствий удалось избежать. Но баба Ада мне постоянно сиё припоминала.

– Написала б всё правильно, меня бы сразу на КТ повезли, – злобно ворчала она, когда что-то шло не так. – И положили бы в больницу. А так – домой вернули. Ну что Вы за врач!

Появляясь в её небольшой, с густым от запечатанных форточек воздухом, квартирке, я не могла уйти битый час. "Правило золотой минуты" с бабой Адой не работало. Да что там минута: с нею не прокатило бы и правило золотых суток… Жаловаться она могла бесконечно, да на всё подряд.

– Давление за двести, – плакала баба Ада, картинно покрывая ладонью лоб. – Лекарства не помогают! Что делать?!

– Давайте заменим Эналаприл на Телмтсартан, – кося под умную, предлагала я.

– Ой, да я этот телмисартан проглотить не могу!

– Так разломите таблетку перед употреблением.

– У меня ру-уки трясутся!

– Раскусите, взяв в рот.

– У меня зубо-о-ов почти нет!

– Давайте Кардосал попробуем, но он подороже…

– Никто не думает о том, как я жить буду на пять тыщ?! – подрывалась баба Ада. – Правильно, не вам же жить!

– Э-э-э… – запиналась я. И внезапно вскакивала с новой идеей, как тот самый Осёл из Шрека: – Амлодипин?!

– У меня на него аллергия, – зло возражала баба Ада. – Голова кружится и ноги отекают!

– Бисопролол, – предлагала я, уже скрипя зубами.

– Он противопоказан при бронхитах!!! Где вы вообще учились?!

– Ну а что ж Вы тогда предлагаете?! – я с возмущением захлопывала карточку габаритов микроволновки и с ехидным прищуром смотрела на бабу Аду.

Возникала невнятная тишина. Лишь нарочито тяжёлые вздохи бабы Ады её нарушали.

– Так что делать будем? – повторяла я.

– Не зна-а-аю, – она заливалась слезами. – Врач ведь Вы, а не я! Вам всем лишь бы обидеть меня. Что Вам, что «скорой»… А мне же плохо!!!

Вот и разберись: то ли назло делает, то ли тихо шифером шурша…

Я уходила, не попрощавшись. Потому что попрощаться с нею было невозможно. Бабе Аде постоянно нужен был надсмотрщик, тюремщег и санитарка с одном лице. И девочка для битья.

Спустя пару месяцев, я выстроила линию общения с бабой Адой.

Не морщить нос от бабкиных слёз.

Не потакать глупым просьбам.

Делать назначения ультимативно.

Быстро уходить.

Ох и не нравилось это ей!

Долго баба Ада думала, как мне шах и мат сделать.

И додумалась.

В очередной раз придя к ней, я застала в гостях соседку. Амелия Павловна – Божий одуван с лёгкой деменцией и вечной улыбкой – подносила к губам бабы Ады стакан с водой. А та – приседала с руками, вытянутыми вперёд.

– Что это за гимнастика? – удивилась я.

– Это всё, чтоб таблетку Вашу гадкую проглоти-и-ить! – завыла баба Ада койотом. – Надо же жи-и-ить как-то?!

– Изжога, чай, – с улыбкой прокомментировала Амелия Павловна.

– Вот, – кипела баба Ада, обращаясь как бы не ко мне. – Навыписывала мне! А что – сама не знает!

– Да что там в наши годы? – блаженно улыбалась Амелия Павловна. – Жива, да и хорошо!

В общем, Амелия Павловна поддержала меня, и тяжёлой артиллерии из неё не получилось.

В следующий раз, едва я порог переступила, баба Ада выбежала на лестничную клетку и отчаянно замолотила в соседскую дверь…

– Чё? Пришла врачиха? – прокаркал прокуренный женский голос за моей спиной.

Следом за бабой Адой в тесную прихожу ввалилась пышная девушка с крашенными чёрными волосами и неоново-оранжевыми коготками, вся в автозагаре и распахнутом леопардовом халатике. У таких в кармане непременно пачка тонких сигарет, а муж – где-нибудь в Умёте или Ударном. Или в Магадане, если не слишком повезло. Клянчит деньги, изредка присылает нажёванные из хлеба розы и ласково называет в переписках «малая»… Серьёзная, короче, дама: настоящий боевой танк.

Девушка сурово глянула на меня.

Ничего не сказала.

И пошла контролировать процесс осмотра бабы Ады.

Осматривала я старушку с ног до головы. Всегда. Включая ненавистную всеми терапевтами глубокую скользящую пальпацию живота по методу Образцова-Стражеско, пальпацию отёков и осмотр щитовидной железы.

– Не так слушаете, – то и дело раздавались суровые замечания боевой девушки. – Нужно дольше!

– Вы, наверное, преподаватель по пропедевтике? – съязвила я.

– Поговори мне тут ещё! Лечить не умеешь! Обследовать не умеешь! Микроинсульт пропустила! Назначаешь всегда какую-то ерунду, которая не помогает!

– Современный мир предлагает множество альтернатив, – заметила я. Мой голос набирал обороты. Орать я умела хорошо. – Не устраивает? Есть частные клиники.

– А ей жить на что? Ча-а-астные… Тьфу, б**!

– Можете сами в поликлинику приходить и посещать другого терапевта.

– Как она дойдёт-то?!

– Вот если Вы так переживаете за неё, могли бы раз в месяц помочь и сопроводить её до врача.

Баба Ада с блаженным удовольствием на круглом лице наблюдала за нашими перепалками.

А потом – устроила свои традиционные: "это – не надо, это – не вкусно, это – не хочу, это – дорого, а это не проходит у меня через горло". Да так качественно, что леопардовая девица обалдела и стукнула о пол отвисшей челюстью.

– Извините, – сказала она тихо уже у выхода. – Она просто меня очень просила на Вас повлиять. Мол, не делает ничего…

Через пять лет леопардовую красавицу заберёт цирроз…

Специально ли делала всё это баба Ада?

Не думаю.

Ведь, если присмотреться к ней, можно было найти и плюсы.

Самозабвенно заботливой баба Ада была всю жизнь. Иногда даже личные потребности стороной обходила. Но ради родных порвала бы последнюю ночнушку на бинты.

С тех пор, как любимая долгожданная дочь погибла в автокатастрофе, а послеинсультный лежачий деда Митя ушёл в лучшие места, заботиться, забывая о себе, стало не о ком. И смысл жизни бабы Ады, вместе с точкой приложения энергии, потерялся.

Был, правда, ещё сын. Но жил не так, как бабе Аде угодно было. Мамкиной удушающей заботы шугался, как огня. Да так не ладил с нею, что, изредка позвонив, кидал трубку среди разговора. А в гости вообще старался не приходить: не отпустит ведь!

Есть люди, которым позарез нужно быть нужными. А когда не пригождаются – медленно, но верно уходят в себя. Наверное, это акцентуация, которую нужно лечить; один из сторон треугольника Карпмана. Но раньше-то об этом не знали! Раньше это нормой считалось!

Баба Ада как раз такой и была. Никому не нужна – зачем тогда жить-быть?

Оттого упала баба Ада в депрессивную пустоту. И проваливалась туда с каждым днём глубже и глубже.

– Ну, вот что мне для Вас сделать? – возмутилась я, в очередной раз придя к бабе Аде не знаю зачем. – Поговорить с Вами?

– А о чём говорить?

– Ну, не знаю. Подумайте. Что Вам интересно? В чём для Вас смысл жизни?

Баба Ада достала из складок кресла кнопочный телефон и протянула мне. Пригладила растрёпанные кучерявые волосы и выдавила, залившись слезами:

– Серёже позвони.

– Какому Серёже?!

– Сы-ы-ыну!

Найдя в списке контактов заветное имя, я набрала номер.

Длинные гудки…

– Опять не берёт, – разозлилась баба Ада. – Мать не нужна совсем! Как нашёл свою сектантку, так и испортился…

– Сектантку?

– Евангелистку, или католичку какую-то. Старше него на пять лет, с двумя детьми. Ещё одного своего родили, так нет, ей мало! Ещё двоих усыновили! Совсем на шею Серёженьке сели!

– Так дело-то хорошее, благородное…

– Да он вкалывает теперь на них день и ночь! И обо мне забыл!

– А жена его что, не работает?

– Да так, ерундой мается: поваром что ли…

– Ничего себе "ерундой мается"! – возмутилась я. – А Вы бы на выходные взяли и внуков в гости пригласили! И сами бы отвлеклись, и детям интересно с бабушкой встретиться.

– Видеть их не хочу, – сквозь зубы проговорила баба Ада. – Чужие они.

– Может, к психотерапевту Вам? Таблетки выпишет?

– Да что я, чокнутая что ли, химозу эту глотать?!

Разговор был исчерпан.

Пустота накрывала бабу Аду всё сильнее.

Вот, она уже и готовить перестала, и мыться, и убираться. Всё соцработник за неё делала. А однажды – при соцработнике отказалась из ванны вылазить. Пришлось экстренно вызывать сына. Сын орал, что его сорвали с рейса, но всё же приехал, и бабу Аду из ванны достать помог.

А потом и вовсе легла баба Ада на кровать. И вставать отказалась. Никаких инсультов, никаких болезней, что препятствовали активности. Просто легла и не встала.

Не хотела больше вставать.

Ключ от квартиры она торжественно вручила Татьяне Арсеньевне, чтоб мы проведывали её иногда. Ещё к ней приходила соцработница: худенькая, хрупкая женщина с золотыми локонами. И иногда соседка-одуван Амелия Павловна, которая к тому моменту уже инсульт перенесла. Из чувств гуманистических. Накормить, напоить, дать лекарства…

Один раз пришли мы с соцработницей к бабе Аде, а она у кровати на полу лежит. В луже! В сознании, спокойная, умиротворённая – даже не плачет! И встать не пытается! Как мы вдвоём поднимали её – лучше не вспоминать. Как умоляли её хоть немного помочь нам ногами или руками, зацепиться, опереться – а она ни в какую!

Ничего плохого у бабы Ады не нашли. Всё оттого, что страдала она болезнью незримой, но страшной. Депрессией страдала. Раком души.

Рак души – он ведь так же болит, как и рак тела. Ничуть не меньше. И так же поглощает энергию. Так же разрушает. Истощает. Блокирует возможность получать удовольствие и энергию мира. Метастазирует, вызывая интоксикацию мыслями и психосоматические расстройства.

И, если его не лечить, в итоге убивает.

Так и умерла баба Ада на этой кровати.

Сын к ней так и не пришёл.

Осуждать его или не осуждать – дело личное. Но кажется мне, что не таким плохим он был, как баба Ада малевала.

Закон бутерброда

Самое предновогоднее блюдо участкового терапевта – бутерброд.

С маслом, ибо на икру не заработали. Падающий им самым вниз. Повезёт – на рабочий стол, не очень – на замызганный пациентский палас.

Закон подлости как он есть. Самый что ни на есть предновогодний!

Тридцать первого декабря творятся неординарные и непредсказуемые вещи. Вещи, требующие не только врачебного и начальственного вмешательства, но и… времени! Пока все нормальные люди режут салаты и смотрят "Иронию судьбы", участковые терапевты решают чужие проблемы.

Мои тридцать первые бывали всякими. Начинались они и с оказания неотложной помощи, и с выписки справок о смерти внезапно «удружившим», и с начальственных прозвездонов а-ля "даёшь пятилетку за год". Заканчивались, порою, невыданным расчётом за декабрь, пустым кошельком и единственным бюджетным салатом на не слишком праздничном столе.

Но самый запоминающийся «наступающий» случился в 2013 м…

Это был мой первый Новый год после декрета.

После двух справок о смерти, диагнозы которых пришлось долго и муторно согласовывать с начальством (статистика, мать её за ногу), я закрыла несколько больничных и забрала в регистратуре карту вызовов. Наплевав на мою формальную свободу, мне подсунули аж два чужих адреса: с участка напарницы и с пустого, что в километре поодаль.

Километр по частному сектору – не расстояние. Даже когда снег валит хлопьями, мороз грызёт уши, а рыхлые сугробы достают до колен. Сильнее расстраивал повод вызова, переданного БСМП. "После инфаркта с открытым больничным", – смеялись письменные буквы, танцуя новогодний канкан.

Сердце обрушилось в район пятой точки. Больничный наверняка придётся продлять через врачебную комиссию. Дополнительный гемор, дополнительные телодвижения. Фактор немодифицируемый – ничего не попишешь. Я сделала превентивный звонок заместительнице главного врача по КЭР Грохотовой, и, собрав в кулак волюшку богатырскую, грейдером поползла на адреса сквозь снег.

Сугробов навалило по самое не хочу. Расчищенные с утра тропки частного сектора превратились в узкие желобки. Деревянные домики засыпало по самые окна. Набрав полные сапоги снега, я доползла до нужного дома. Позвонила-постучала. Попыталась открыть калитку. Почесала уши, окаменевшие от мороза.

Не открывали.

Постучала окостеневшей рукой в окошко.

Тишина.

Позвонила на домашний.

Длинные гудки…

Рассвирипела, как туча, нависшая над городом. Любит же БСМП вызовы передавать с самого утра! Кто знает, в котором часу его выпишут?! Ответственность-то, как ни крути, теперь на мне!

А тут ещё и телефон зазвонил проклятущий:

– Маша, ты скоро? – волновалась свекровь, что сидела с мелкой. – Давай, поторопись! Я ведь ещё дома ничего не сварила!

Ха! А я, можно подумать, сварила!

Решила я, дабы время занять, на пустой участок сходить. Бабку навестить, что второй вызов оформила. Вернусь – может, и инфарктник злосчастный подъедет. Пробежалась по сугробам – сожгла калорий на целый новогодний стол. Бабка меня не ждала, но по закону жанра пришлось послушать всю бабкину семью.

Через час я вернулась к домику инфарктника. Моя морда сияла багрянцем и лоснилась, как у Dead-а Мороза, а окоченевшая душонка негодовала. Новогоднее настроение давно испарилось вместе с бодростью и желанием творить добро.

Звонок от Грохотовой вмял в сугроб окончательно:

– Мария Александровна, как там Ваш пациент с инфарктом? Долго ждать Вас? Сегодня короткий день!

– Да знаю я, что он короткий! Не подъехал ещё пациент!

– А Вы где?

– Перед его домом стою, мёрзну!

– Ну подождите уж ещё немного. Мы же не можем его бросить с открытым больничным!

Пациент приехал на такси через пятнадцать минут. Тощий, измождённый. С каплями пота на лбу, одышкой и цианозом носогубного треугольника.

– Давайте, скорее, Ваш больничный лист и выписку, – выдала я, едва оказавшись в комнате.

– Нет у меня больничного листа, – отозвался пациент.

– То есть? Вы не работаете?

– Работаю. В МВД!

Я мысленно отматерилась на все буквы алфавита.

Даже на твёрдый знак!

Вот так жопа-новый-год.

Сотрудники МВД обслуживаются строго в ведомственных поликлиниках. У них даже полисов нет. Мы не имеем права ни оказывать им помощь, ни продлять больничные листы!

– Вы, наверное, уже оповестили своего терапевта?.. – промямлила я, осторожно подбирая слова.

– А нужно? – как кирпичом по башке.

– Скажите номер Вашей регистратуры, я передам вызов.

– Я не знаю. Сроду не обращался.

Ладно. Гугл нам в помощь. Набираю номер.

– Наши терапевты уже не принимают вызовы, – проворчали на том конце. – Вечно вы телитесь! Надо было до одиннадцати звонить!

– Понимаете, мы не можем обслужить сотрудника МВД! – возмутилась я. – Пациент тяжёлый! Больничный лист по сегодняшнее число, открытый!

– Пусть второго числа вызывает дежурного врача!

– Второго будет нарушение режима!

– Ничем помочь не можем! Решайте сами этот вопрос.

Короткие гудки красноречиво оповестили о том, что все нормальные люди уже готовятся праздновать.

От отчаяния набрала Грохотовой:

– Юлия Алексеевна, как нам быть?

– Приезжайте, – выдохнула Грохотова в трубку. – Что-нибудь придумаем.

Так, в четыре часа дня, я оказалась в пустой поликлинике с вспухшими от холодовой крапивницы губами, хлюпающими сапогами и документами пациента под мышкой.

Юлия Алексеевна долго звонила. То в Минздрав, то в ФСС, то на личные номера тётенек, что чуть ближе к рулю… Везде активно готовились к празднику. И никто, нигде, никак не мог ответить, как поступить в такой ситуации. В конце концов мы на свой страх и риск решили выписать пациенту справку ВК по второе января. И вызвать ему врача из ведомственной поликлиники на второе число.

Забегая вперёд: решение оказалось верным!

Тридцать первое декабря две тысячи тринадцатого. Семнадцать тридцать. Я в состоянии нестояния ползу по заснеженному городу с чувством выполненного долга. Морозный воздух наполняет гомон и хруст шагов. Вокруг суетятся люди. Докупают что-то, обнимаются, горланят песни подвыпившими голосами… А у меня получается думать только о том, что завтра не нужно выходить на работу.

Как ни странно, мысль греет и успокаивает.

Первой была женщина

Как-то раз, под Новый год, постучалась ко мне в кабинет пожилая женщина. Без записи, вне плана. Было в её облике и позе что-то тревожное, что заставило немедленно её принять. Может быть, влажный блеск бесцветных глаз. А может – взъерошенные волосы под наспех накинутым капюшоном осенней куртки.

– У моей дочери рак с метастазами, – оповестила она с порога. И положила на стол документы. Достала дрожащими пальцами длинный список из папки: – Онколог рекомендовал выписать эти препараты.

Надо сказать, что выписывать об ту пору мы могли всё, что угодно. Гипертоники исправно получали по льготам дорогущие и крутые Небилет и Леркамен, а уж онкопациентам полагалось всё: от железа для поддержания гемоглобина до ферментов и сомнительных гепатопротекторов.

Я начала понемногу расспрашивать женщину: осторожно, стараясь не причинять ей тревоги…

… Анне было сорок четыре. Работала она администратором в салоне красоты. Работа нравилась. Анна обладала хорошим вкусом и быстро находила общий язык с клиентками. Уходить на длительный больничный точно не входило в её планы.

Никогда Анна никакой хроникой не болела. Даже операции ей ни разу не делали. Не знала, наверное, какими цифрами «скорая» вызывается… А тут – внезапно почувствовала себя плохо вечером, после ужина: заболел живот. Через несколько часов – вся пожелтела от макушек до пят.

С подозрением на приступ желчной колики госпитализировали Анну в БСМП. Довели до операционного стола, ничего не разъяснив. Разрезали… и зашили!

Уже не помню, в чём была суть операции: то ли стому вывели, то ли альтернативный желчеотток создали. Много лет прошло, всего и не упомнишь теперь. Но суть не в том. Не желчнокаменная это была. Хуже. Нашли у Анны опухоль поджелудочной железы, капитально сметастазировавшую в печень и перекрывшую желчеотток.

Что удивительно, до этого случая Анна никаких симптомов не чувствовала.

Ни болей, ни кишечных колик, ни тошноты, ни жидкого стула.

Даже не похудела ни на грамм. Вот как бывает!

Анна всегда была красивой и ухоженной. Даже лёжа в постели – без отросших корней, с доморощенным маникюром, причёсанная и умытая, в красивом халате. Вся стена у кровати увешана иконами и молитвами. Я не то, чтоб в целительную силу религии верила, но раз человеку так легче…

Анна постоянно на что-то новенькое жаловалась. Боялась закономерного исхода и болей. По несколько раз на дню её терзали жуткие панические атаки. Оно и понятно: когда в самом расцвете сил понимаешь, что смерть за спиной и вот-вот тебя коснётся, иной реакции быть не может.

Больше всего беспокоилась Анна за сына. Он появился у неё поздно, ей уже под сорок было… Как будет расти без неё? Кто о нём позаботится? На мужа, что, несмотря ни на что, ежедневно выводил её гулять, она не рассчитывала. Может быть, замечала какие-то звоночки; может, тому были причины… Кто теперь разберётся?

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4