Серпантин

Нет грусти неизбежных встреч и расставаний, что каждый раз рвут в клочья плоть и душу.

Зато есть дух волшебный праздника всеобщего.

Есть пир да мир на злобу дням грядущим.

Есть вольный жар чарующего часа, слова, сладкого воспоминания.

Есть юноша, чьи чудные глаза рождают влажные мечтания.

Тот юноша отнюдь не строки сказочной легенды:

Про принца на коне, про в замке заточенье, про туфельку хрустальную, про чудище, стенающее во страдании.

Хотя последнее, отчасти, правдой может показаться с дуру –

Ведь, завидав его, с меня буквально слезла страшная и злобная натура.

Он учит меня жить, любить, стремиться к высшей цели.

Каждый последующий урок интригу нес свою, качая нас на крепко скованной качели.

Любой поступок смысл нес, любая мелочь радость приносила.

Он мужественный, смелый, чарующе волшебный, изумительно красивый; добавь сюда, что пожелаешь, одна лишь вещь всегда прослыт неоспоримой – он мой любимый.

– Романтично.

– Романтично? Все что может сказать мистер-эрудиция?

– Я…

– Да шучу, успокойся. Я рада, что тебе понравилось.

– Эс, это правда здорово.

– Спасибо.

Она вмиг погрустнела. И отвернулась.

– Что случилось?

– Это очень серьезно.

– Расскажи.

– Расскажу, если обещаешь, что не будешь принимать поспешных решений.

– Обещаю, что там такого может быть?

– Это серьезно! – она вцепилась в мой халат. – Ты должен мне поклясться, иначе я видеть тебя больше не желаю.

– Клянусь. Священного писания у меня нет, но я клянусь.

– Я беременна.

– А?

– ТЫ глухой?

– Нет, я все расслышал. Предельно.

– И что ты на это ответишь?

– Если будет девочка, назовем ее Роза.

17

Бьющий по перепонкам, звук сирены скорой помощи, паника, страх, кататония, агония, литры крови на полу, душераздирающий крик и слезные мольбы о помощи.

Так многие готовятся к Новому Году, но на этот раз это не просто моя глупая шутка. Эс неожиданно стало плохо. Мы даже выпить ничего не успели.

Готовили вместе салаты, развешивали по дому украшения, наряжали елку, кошмарили кота, а потом гармония была резко разрушена.

Я еду в скорой, держа ее за руку, стараясь успокоить, попробовать унять боль. Ничего не понимаю.

Врачи постоянно о чем-то говорят, но я не могу сконцентрироваться даже на своих мыслях.

Время сжимается, растягивается, замедляется, ускоряется, останавливается, а может и все одновременно. Не могу найти грань между реальностью и страшными фантазиями.

Уже приехали или нет?

Я сижу в приемной и жду.

Чего я жду? Почему меня к ней не пускают?

– Пожалуйста, пройдемте, – сказал манекен в белом халате.

Мы отошли в сторону узкого коридора и только тогда он начал медленно и монотонно бубнить.

– Я не аудиокнигу слушаю, говори уже!

– Сожалеем.

– Ты что несешь?

– Ваша подруга умерла.

– Ха-ха, я оценил шутку, а теперь ведите меня к ней.

– Это не шутка, к сожалению.

У меня подкосило ноги, и я грохнулся на пол. Белый халат подхватил меня и усадил к стене, попросив у медсестры успокоительное.

– Объяснись, – едва выдавил слово.

– Беременность вызвала маточное кровотечение. Она потеряла слишком много крови, остановить не получилось.

– Как…

– Такое бывает на ранних стадиях. Плюс ко всему у нее была редкая группа крови, третья отрицательная, Вы знали?

– И что это меняет?

– То, что она бы в любом случае бы умерла во время родов. Ребенок, скорее всего тоже. Еще раз сожалею.

Сожалею? Это слово имеет хоть малейший смысл? Сожалею, сожалею, сожалею. По какому назначению его используют?

Когда вам отказали в работе на престижную должность, когда заблокировали карту и вы остались без средств в другом городе, когда потерялась собака, знакомый пригласил на свадьбу всех, кроме тебя, жена ушла к другу, акции обвалились, ставил на черное, но выпало красное, просрочил кредит и зря скупил все рыбные консервы по акции, ведь завтра заканчивается их срок годности?

Что, блядь, значит это слово?

Его говорят просто так и похуй где, главное не выказать себя равнодушным к твоей проблеме, но я-то знаю, что это всего лишь одна из форм вежливости. Кто решил, что это слово должно быть неотъемлемой частью смерти и всегда произноситься именно в этот момент?

Ты приходишь на похороны к троюродной бабке своего сводного брата по линии деда в десятом поколении Рюриковичей, через три пизды колено, являющейся тебе близкой родственницей, хотя ни разу в жизни их не видел.

И что ты должен делать? Конечно же строчить сожалениями, как из пулемета, и в ответ получать такую же очередь.

Да, пример утрированный. Но пусть даже это будут твои родители, что это меняет?

Стоишь ты у их могилы, оплакиваешь их, весь такой невьебенно прискорбный и убитый горем, или наоборот прикидываешь, как потратишь деньги с, оставленного тебе, наследства, а к тебе каждые несколько секунд кто-то подходит, нарушая личные границы, хлопает по плечу и СО-ЖА-ЛЕ-ЕТ.

Ох, я так сожалею, что говорю это без единой эмоции.

В пизду. Ненавижу таких лицемеров. Тот, кто действительно сожалеет, не сможет произнести и слова, потому что не найдет подходящего.

На самом деле я несу какой-то бред. Бред человека, потерпевшего горе.

Я проследовал за белым халатом, который привел меня тот самый кабинет. Краем глаза я увидел бледное лицо Эс и какое-то кровавое месиво вокруг. Меня чуть не стошнило, и я пошел в обратную сторону.

Перед выходом меня остановила медсестра.

– Вы родственник? – спрашивает.

– Друг.

– Согласно данным у нее нет близких, которые бы могли взять на себя организацию похорон, а также забрать ее вещи.

– Я… Я все сделаю.

– В этот раз Вас даже не пришлось уговаривать.

Я облокотился, сжал руками голову, а потом ударил ими по стойке, так, что со стола снизу посыпались все канцелярские принадлежности.

– Если скажешь еще хоть слово, свиноматка, я тебя похищу, запру в ебучем бомбоубежище с нулевой слышимостью и буду каждый день срезать с тебя по кусочку и тебе же скармливать, усекла, СУКА?

В больнице воцарилась тишина, белый халат тихонько подошел к стойке и что-то прошептал на ухо медсестре, та кивнула и молча отдала мне сумку Эс.

Выйдя на улицу, я опьянел воздухом. Он показался мне чище, свежее и необычней прежнего.

Мне не было холодно, я не чувствовал ничего.

Уселся в сугроб, закурил и вытряхнул на землю содержимое сумки.

Тушь, помада, зеркальце, ключи от дома, РЕВОЛЬВЕР?

Какого хрена он у нее делает?

Патронов семь. Она из него стреляла?

А какая теперь разница? Заберу его с собой, кто знает, когда я захочу застрелиться.

«Trust in my self-righteous suicide».

Документы тоже при ней. Красивое имя. Лучше ее придуманного.

Не знаю, сколько еще вот так я просидел, но ко количеству окурков на снегу и промоченной пояснице, мог предположить, что не меньше часа.

Мне в голову пришла безумная идея.

Я зашел обратно в больницу, поймав на себе неодобрительный взгляд медсестры. Подойдя к стойке с пожарным топором, я молниеносным движением вытащил оружие из кармана и со всей силы ударил по стеклу.

Пока медленно поднималась паника, я достал топор и насвистывая вышел наружу, сразу приметив свою цель.

Да, во мне горела острая потребность раздолбать к чертям собачим уродливую малиновую машину. А, может, еще парочку.

Забрался на крышу машины, вознес вверх топор, аки Артур Экскалибур и…

«I don’t care, I love in. I don’t care».

Я вымещал всю злость на бездушном куске транспорта. Стекла летели в разную сторону. Металл скрежетал, мялся, рвался на части. Зеркала и покрышки слетели. Колеса сдулись и превратились в резиновый салат.

Вокруг меня собралась куча людей, снимающих это на телефон. Как же мне хотелось кинуть в них топор.

Подбежала охрана и белый халат.

Обессилив, я сделал последний замах, крепко насадив орудие на мотор, и упал рядом с ним на колени.

Горло окутал сдавливающий, горький ком безнадежности, пустоты и утраты, что заполняли собой быстро, как цианид, все тело, заставляя истошно хрипеть и пускать слюни. Глаза омывали соленые озера, неподвластные гравитации, лишившие меня ясного взгляда. Елозив руками в согнутой позе, от невозможности кричать, я изрезал все ладони.

Белый халат разогнал толпу зевак и успокоил охрану.

И я снова отошел от коматоза, выстроенным моей памятью для защиты от себя самого, сидячим в той же приемной и с тем же сутулым положением тела. Из нововведений теперь у меня перебинтованные руки.

«Blood red skies, I fell so cold, no innocence, we play our role».

Позже я зашел домой к Эс, чтобы осмотреться.

Куча одежды, обуви, украшений, виниловых пластинок, плакатов с рокерской, битловской и другой тематик, несколько пепельниц, набитых под завязку, нычки с пустыми бутылками, ведра таблеток, раскиданных по всем поверхностям, где только можно, и целая стопка тетрадей.

Я снова закурил, почувствовав тошноту, и уселся их читать.

Она вела дневники, еще с начальных классов. Писать и вправду любила, но первые записи отдавали такой детской наивностью.

Дальше шла средняя школа, серьезные проблемы в семье, конфликты со сверстниками, превращение из гадкого утенка в прекрасного лебедя.

Старшая школа запомнилась первой любовью, первым разочарованием и первой попыткой суицида. Тогда она поняла, что не совсем здорова и обратилась за помощью. С тех пор с лекарств не слезает, а ее записи по степени прогресса можно сравнить с автопортретами Пикассо.

Здесь и про меня есть. Много чего написано. Будто она за мной следила. Я словно разрыл тайник Хельги Патаки. Даже представить себе не мог, насколько сильно она меня любила. Зачем это было скрывать?

Последняя тетрадь заканчивалась стихом:

Взяв руку твою безмолвно, для себя открываю окно –

Портал в неизведанный красочный мир без существ мифологии, старых преданий, образов сказочных, гурьбы персонажей, притаившихся там, далеко.

Окно то увешано бисером, кайма расписная, золотая резьба на нем, но главным достоинством все же является то, что храниться в нем:

Безмятежность, души откровение, мелодичное пение грез, беспробудное счастье, звон куполов, крылья воли и слова, крепко-липучий сон и, играющий в самом сердце, без конца заведенный тромбон.

Время танца в том месте границ не имеет, все идет своим чередом.

Каждый миг, каждый шаг, поворот, реверанс череды изменяет счет:

Раз, и песня печальная ловит лучший мотив;

Два, и танцовщица траур сменила;

Три, и бурного плача лишает главы сладкий стон –

Таков лейтмотив водевиля.

И так в моем каждом касании –

Тело жаром и током пронзает насквозь.

Исполнись так пара желаний, удивлена я нисколько не буду, наоборот,

Увижу, насколько силен магнетизм двух людей, поражающих силу природы;

Увижу я время, пространство, Вселенной исход;

Увижу я старых и слабых, прошедших свой путь, насыщенный, полный ярких событий, тяжелых забот.

Но из доступных мне перспектив и реалий, я краешком глаза, украдкой в тени, могу лишь представить путь созидания, окаймленный звездою мечтаний.

Путь, что пройдут два любящих сердца, став друг для друга пределом желаний.

Это последнее, что она написала. Я вырвал листок и положил себе в карман.

Еще остался кот. Нужно забрать его себе.

Кое-как герметично уместив кота под плащом, я бегом добрался своего дома. Зайдя в квартиру, я посмотрел в зеркало и увидел там обветренное лицо со сдвинутыми вниз бровями.

И долго я ходил с такой гримасой?

Покормил животное.

Осознал, что я способен выполнять только незначительные действия.

Нашел недопитую бутылку виски и начал глушить ее.

Что уж там. Нашел все, что можно выпить в этом доме.

Дальше не помню.

Уснул, наверно.

Какая теперь разница?

В своем стремлении вспомнить забытое я гнался так сильно, что вовремя не разглядел главное.

Мне не нужно было ничего вспоминать. Мне нужно было осознать и прочувствовать, что, то самое ценное и значимое в моей жизни было у меня под боком. Это она стала моим важным этапом в жизни, она изменила мое восприятие мира, она была частью моего ржавого механизма, без которой он бы даже не начал работу.

И я ее потерял.

18

– Привет, – навестил Мара.

– Хуле тебе надо?

– Мне нужна твоя помощь.

– О-хо-хо, неужели? А с какой стати я должен вставать с кровати ради тебя?

– Моя подруга умерла.

– Жаль это слышать, но я тут причем?

– Ты не мог бы хоть на секунду перестать брызгаться желчью и выслушать меня? – закричал я.

Он слегка оторопел и кивнул.

– Мы были с ней близки. Так, как ни одни люди в мире, хоть и знали друг друга не так долго. Я не солгу, если скажу, что это был самый лучший человек в моей жизни. Еще никогда я не встречал подобных ей.

– Кто это был?

– Это была Эс, не буду называть настоящего имени, потому что никто, кроме меня не достоин его слышать.

– Эс? Я ее знаю.

– Да?

– Еще как. Это далеко не первое ее имя.

– Я в курсе, теперь.

– Она была моим частым гостем.

– То есть?

– Медикаменты у меня брала. Ну, ты знаешь, какого рода.

– Зачем?

– Либо у нее заканчивались нужные таблетки, либо она хотела получить кайф. Говорила, что ее уже ничто не вставляет настолько сильно, чтобы плыть по течению жизни, как все нормальные люди, не думая о том, в какой из следующих дней лучше уйти из жизни.

– Это в ее стиле.

Повило настолько долгое и гнетущее молчание, что я забыл, зачем пришел.

– Ты что, пьян? – спрашивает.

– А ты бы не был? Что за ебанистический вопрос?

– Я не в этом смысле. Я теперь чист. Даже энергетики не пью, так что извини. Наверно, я проецирую свою пороки и комплексы на других людей, как бы ты сказал в этой ситуации.

– Рад за тебя, правда. До сих пор не могу назвать адекватной причины, которая бы послужила разрыву нашей дружбы, но я рад, что ты налаживаешь свою жизнь.

– Смотри не расплачься, пусечка.

Не знаю, что на нас нашло, но мы крепко обняли друг друга, как в старые добрые времена.

– Так что ты хотел? – спрашивает Мар.

– Вот так просто? Никаких уламываний тебя на протяжении получаса?

– Говори уже, пока я заинтересован.

– Я хочу спеть на могиле Эс. Для этого нужен ты.

– Ты че, упоролся?

– Да, это звучит странно, но я хотел бы отдать ей какую-нибудь дать уважения.

– А я зачем нужен?

– Не прикидывайся. Мы в школе с тобой играли в школьной группе. У тебя еще есть гитара?

– Издеваешься? Я давно ее продал.

– Я подозревал это, поэтому уже купил ее.

– Да еб твою мать… Только не говори, что я буду тебе должен, если откажусь.

– Нет, не будешь, я надеюсь на твое понимание.

Он состроил грустную и в тоже время задумчивую мину, которая пару минут, словно размышляла над тем, жить человечеству дальше спокойно и мирно, либо подчиниться владыке бутиратов и погрязнуть в бездну его величия, где царит бесконечная борьба со здравым и помутненным сознанием.

– Если я это сделаю, ты обещаешь больше никогда не появляться в моей жизни? – спрашивает он.

– Обещаю. Это моя последняя и самая главная просьба.

«My love it kills me slowly».

Следующим этапом была транспортировка. С ней могли возникнуть сложности.

– Ты издеваешься? – воскликнул Гуз.

– Я могу заплатить, если придется.

– Мне не нужны твои деньги, я хочу только одного – избавиться от тебя навсегда!

– Когда это добровольно отказывался от халявы? Давай сейчас отойдем от личностей, и настроим волну на деловой тон. Тебе всего-то и нужно, что перевезти небольшой груз.

– Допустим, что за груз?

– Музыкальные инструменты.

– Ты играешь? Трясущиеся руки не мешают?

– Я с радостью вступил бы с тобой в увлекательную полемику, приводя убедительные аргументы и сокрушительные доводы в пользу того, какой ты на самом деле алчный сукин сын, заботящийся только о своем материальном благополучии и не чурающийся провернуть на стороне несколько грязных делишек. Поверь, у меня есть доказательства. Но я оставлю этот ненужный треп кому-нибудь другому, и отдам предпочтение разумной сделке двух адекватных мужчин, каждый из которых получит свои дивиденды.

Он угрюмо таращился на меня с минуту, и только потом выдавил из себя хриплое бурчание:

– Дать бы тебе в морду за твою самоуверенность, но думаю, за меня это и так сделают.

– Какое время тебя устроит?

– После пяти.

– Отлично, подъезжай к моему дому к шести.

Непробиваемый осел, которого не берут ни одни заверения, согласился, а значит хоть что-то в мой жизни идет так, как я запланировал.

Когда мы поехали забирать барабаны, Гуз забомбил хлеще прежнего:

– Это розыгрыш, чтоб вас?

– О, мальчики, вы не сказали, что вас будет трое. Придется доплатить, – сказал Он.

Гуз злобно на меня оскалился.

– Успокойся, это шутка. Он с нами, потому что хорошо владеет барабанами.

– Еще одна такая шутка и эти инструменты окажутся у вас в задницах.

– Вот видишь, в твоих словах тоже скрыт латентный гомосексуализм.

– Ты…

– Чувак, будь проще уже. Нам всего-то нужно на могиле спеть, – встрял Мар.

– Что!?

– Ты ему не сказал?

– Разве это обязательно? – спрашиваю.

– Очень, бляха муха, обязательно! Вы все кукушкой поехали что ли?

– Я еду к своей подруге, умершей вместе с моим ребенком, чтобы исполнить песню. Такое разъяснение тебя устраивает?

Наступила гробовое молчание, после чего мы погрузили барабаны и отправились в последний путь.

За пару бутылок спиртного местный могильный сторож согласился провести удлинитель к нужному месту. Вернее, пару десятков удлинителей.

– Серьезно? У нее на камне ничего кроме «Эс» не написано? – спрашивает Мар.

– Для вас этого достаточно, я считаю.

Мы подключили подключили всю систему: две гитары, барабаны, микрофон, метровые колонки и мощнейшие усилители.

В окружении надгробия я занял позицию по середине и стоя выжидал, слушая, как бешено колотится сердце.

Прошло несколько минут прежде чем, я собрался и дал отмашку. Мы стали играть.

Не буду лукавить – это было ужасно. Мы не попадали в такт, брали не те аккорды, а что до мое голоса, так это вообще забейте, у меня его нет. Все, что у нас получилось – полифоническая какофония бренчаний и стучаний, сотрясающие деревья и приводящие в ужас птиц, сидящих на них.

Все, что нарушало мертвую тишину в пределах нескольких километров – три придурка… Вернее один придурок, позвавших двух вполне нормальных людей в надежде, что может получиться что-то путное.

Тем не менее, что-то получилось:

«…

I serve my head up on a plane.

It’s only comfort, calling late.

Cuz there’s nothing else to do

Every me and every you

Every me and every you

Every me…he.

…»

После того, как мы не прошли в следующий тур «Минуты славы», я попросил загрузить все обратно и уехать, оставив меня одного.

– Ты это, – подошел Мар. – Новый Год здесь собрался встречать?

– Наверно. Спасибо за помощь.

– Хочешь, я останусь?

– Не стоит, мне нужно побыть наедине с Эс. Я так много не успел ей сказать.

– Ты же замерзнешь в своем заношенном плаще, – подключился Он. – Возьми хотя бы мою шубу.

– Пожалуй. Я позже верну.

– Не беспокойся.

Я надел пестрящую красками шубу, подождал, пока все уедут, достал из кармана небольшую бутылку Джека и сел, опершись спиной на надгробие.

– Знаешь эту историю у Брэдбери? Ту, в которой мужчина встречает в аптеке пожилую женщину, они оба заказывают лимонное мороженое, завязывают разговор и в процессе беседы узнают о себе много общего. Лучше сказать, разглядывают друг в друге необычайное сходство, что позволило бы им провести всю жизнь вместе, не родись один из них слишком рано или слишком поздно. Старуха советует парню лет в пятьдесят подхватить себе воспаление легких, чтобы в следующей жизни они родились равного возраста и смогли есть тоже самое лимонное мороженное, разговаривая о пустяках. – Так вот я подумал: «А почему бы не попробовать?». Во всяком случае, это лучше, чем быть без тебя.

«We’re burning up, we might as well be lovers on the sun».

Осушив бутылку, я сразу достал вторую.

– Ума не приложу, зачем ты появилась в моей жизни? Я спокойно прожигал существование, ни о ком не думал и не заботился, плевал на чье-то мнение, хамил и вел себя, как ебаная скотина. И тут возникаешь ты – вся такая загадочная, привлекательная, умная, в чем-то похожая на меня. И я физически стал неспособен говорить с тобой прежним мной. Я почувствовал, как стал становиться лучше. Может, это было не заметно в моих поступках и фразах, но я на самом деле обновился. Это не нытье, в стиле «минус на минус дает плюс, сосите хуй, мы не такие, как все». Я почувствовал внутренние изменения. Мне стало легче общаться, проще воспринимать негативные стороны, я перестал серьезно относиться к своим загонам по совершенно нестоящим на то событиям и причинам, послужившим им. Я раскрылся для себя, стал себя узнавать и даже немного ценить. Меня больше не тошнило от своего вида в зеркале и не было причин упрекать себя за недостатки. – Так было, пока ты была жива.

В ход пошла третья, и последняя бутылка.

Коварный этиловый спирт добрался до моих слезных каналов и приятных воспоминаний, начиная нагнетать плаксивую фильмы о трагичной судьбе главной героини.

Прозвенел будильник, установленный мной на двенадцать часов.

Я начинаю шевелить, не слушающим меня, языком и онемевшей челюстью:

– Эй, Эс, с праздником.

Укутавшись с головой в шубу, я решаю немного прикорнуть.

«I need my girl».

Будит меня беспрестанный кашель и дикий озноб.

Я встаю на дрожащие ноги, в последний раз окидываю взглядом могилу и направляюсь в сторону нашего бара, где собираюсь покинуть Лас-Вегас.

19

– Глинтвейн, – вваливаюсь в «Агир».

Бармен принимает заказ, и я ухожу за последний стол второго зала.

Согревающий напиток приносит новый официант. Так и думал, что тот обосрался.

Я грею пальцы, которые не чувствую, и горло, голос из которого практически исчез.

Скорее всего, я получил неслабое обморожение доброй половины тела. Если минусовая температура затронула еще внутренние органы, то это вообще шик и блеск. Откажут почки – и дело с концом.

Не знаю, что еще можно сказать. Это конец моего повествования. Finita la tragedie. Сеанс завершился. Дворецкий всех убил. Балерины дотанцевали. Оперисты допели. Актеры вышли под аплодисменты в последний раз. История знакомства с матерью моего ребенка не суждена была быть кем-то услышана.

«Put the mark right by my name».

От глинтвейна меня заворотило, и я попросил пива.

Спустя три пинты ко мне подсела девушка.

– Привет, Соу.

У меня настолько кружились глаза, что я не мог остановить их хотя бы на секунду в одной точке.

– Фиц?

– Да, я. Ужасно выглядишь

– Стараюсь. Как тебя сюда занесло?

– Меня парень бросил, ничего не объяснив, а я нигде не могу его найти. Сказали, что здесь он больше не работает.

– Ну да, не работает. Кхе-кхе.

– Все в порядке?

– Да какой тут, нахуй, порядок. Клуб одиноких сердец прямо за этим столом.

– Что, прости?

«Do you want to be with somebody like me»?

– Тоже расстался, говорю.

– Надо же. Стало быть, мы можем провести время вдвоем?

– Можешь посидеть со мной немного и отправляться домой. У меня другие планы на этот вечер.

– Вот как? И что за планы?

Я задумался так сильно, что забыл о ее присутствии.

– Ало!

– Да? Что?

– Какие планы? Ты что дурочка строишь?

– Планы? Я никогда не строю планов.

– Так бы и сказал, что не хочешь со мной говорить, придурок.

Она ушла, обидевшись на что-то, что я не совсем понял. Я уловил как бы посыл ее месседжа… Бляя…

Не хочется думать.

Отвратительно думать.

Больно думать.

Больше никаких мыслей. Спать или умереть.

Но чтобы спать, нужно добраться до дома. А чтобы разрешить проблему со сном, я строю логические цепочки, а значит снова думаю. Это не так-то просто, как кажется на первый взгляд.

Фиц. Она предлагала провести вечер вдвоем или что-то вроде того. Нужно догнать ее и воспользоваться шансом. Я обалденно сообразительный, да.

Я нагнал ее у выхода, где она стояла с тем обсосным парнем. Реном.

– Какие люди, – говорит.

– Мало получил? Можешь не отвечать, потому что я не хочу тратить драгоценное время, которое я сейчас проведу с этой прекрасной барышней.