Старый Свет. Книга 3. Атташе

Хотя этот конкретный крааль напоминал не поместье, а настоящий замок, выстроенный по всем правилам фортификационного искусства конца прошлого века. Возведённый из земли, бревен и обожжённых кирпичей, он представлял собой настоящий звёздчатый редут с восемью углами-люнетами. На каждом из них развевались флаги Наталя и дежурили подростки с винтовками, охраняя кафров, которые углубляли рвы у подножия бастионов и вкапывали в их дно заострённые колышки.

Конечно, сейчас редутов не строили, но по-другому защитить дома и хозяйственные постройки не представлялось возможным. Не селить же людей и скотину в блиндажи и землянки на постоянной основе?

Невдалеке сам Луис Боота, насупленный и недовольный, объезжал на горячем жеребце стадо коров. Завидев нас, он пришпорил коня и приблизился, сходу начав ругаться с отцом на гемайнском наречии. Как я понял, он возмущался по поводу того, что ему не разрешили уйти в коммандо на границу с Федерацией, в вельд. А Кристиан Боота объяснял надёже и наследнику, что его задача не менее важная, и тыкал пальцем в меня, мол, я могу пояснить лучше.

– Дамн йо! – ругнулся Луис. – Что он скажет? Что пристрелил парочку каннибалов? Я знаю этого имперца, он неплохой человек, но настоящие бои развернутся в вельде. Там будут рваться снаряды, скакать всадники, гореть земля, а я должен сажать кукурузу и бабиться с женой? Дамн!

– А ну-ка тихо! – рявкнул старый Боота, и его сын тут же как-то уменьшился в размерах. – Шаам! Шаам! Такие слова на отца? Если бы не малыши-кафры, здесь уже были бы сотни Тарантулов с ассегаями! Кафры и наши союзники из иностранного легиона встали на их пути! А что будет, если к Тарантулам придут Скорпионы, Аспиды, Сколопендры и прочий блооди скаам из Сахеля? Что будет, если кафры дрогнут или погибнут все до одного? Кто защитит их семьи, защитит Наталь? Не знаешь? Я скажу тебе! Ты! Ты и другие первенцы, кого не взяли в коммандо. Вы наш последний рубеж! Или ты думаешь, что твой крааль один такой в предгорьях, что инженеры из Протектората начертили план только тебе? Густав Гёссер строится на семь миль западнее, Отто Бенхауэр на пять миль восточнее. Сколько у тебя людей, а?

– Полсотни юношей и стариков… – потупился Луис. Он уже понял, что был неправ.

– Полсотни гемайнов! Если кафры увидят, что кто-то из соседей осаждён, что сделают пять десятков гемайнов в тылу врага?

– Снимут пять сотен скальпов! – понимающе ухмыльнулся младший Боота.

Он явно повеселел. Вот ведь свирепый народ! Им бы в ветхозаветные времена жить, ей-Богу.

* * *

После отдыха в краале-редуте Луиса и странном общении с молчаливым инженером по фамилии Манштейн, которое заключалось в совместном распитии десяти чашек ройбоса на двоих и разговорах о лютневой музыке шестнадцатого века, я двинулся дальше в сопровождении мальчика-кафра на осле.

На лошадях кафры не ездили, а вот ишаков порой седлали. Мальчик ехал за газетами и лекарствами в Самарию, так что взялся меня проводить, поскольку оттуда до Капернаума, где расположилось имперское посольство, было рукой подать. За десять часов дороги и три привала этот пятнадцатилетний джентльмен здорово успел утомить меня своими разговорами о политике. Большего патриота и шовиниста, чем этот юноша, я до этого не встречал.

Он ненавидел лаймов так, как будто каждый из них самолично накормил его ослика гнильём. По словам кафрёнка выходило, что этих выходцев с туманных островов породил сам Вельзевул, научив их разнообразным грехам, и теперь главной задачей этих исчадий ада было совращать с пути истинного остальные народы. И первыми жертвами коварства островитян пали жители прибрежных городов, потому как выбрали своим архиепископом настоящего лайма.

– А жена его ведьма! Она варит зелье и из котла брызгает в облака, и потом идёт дождь из лягушек, – со знанием дела шевелил чёрными бровями этот эксперт.

– Что, и как зелья варит, видел?

– Не-е-ет, только дождь из лягушек! Прошлым сезоном ка-а-ак начали падать на землю, масса. Одна из них была такая здоровенная, что набила мне на голове шишку, вот тут! – И ткнул пальцем себе в макушку. – Но минеер Боота и архиепископ Стааль, и другие минееры победят всех нечестивых прибрежников, снимут их скальпы и обратят в истинную веру!

– Не сходится что-то, – покачал головой я. – Как же федералисты примут истинную веру, если будут без скальпов?

Мальчишка задумался и молчал остаток пути. Только у самой развилки между Эммаусом и Самарией он сказал:

– Пожалуй, не получится обратить их в истинную веру без скальпов. Значит, гореть им в аду, что уж тут поделаешь! Эммаус, это вон туда! – И потрусил дальше на своём ослике.

* * *

Я заподозрил неладное, когда увидел на крыльце посольства Феликса. Тут же забылись и мозоли на ляжках, и пустой трёп давешнего специалиста по внешней и внутренней политике. Если прибыл ротмистр Карский – или в каком он там уже звании, – значит, меня снова пошлют. И дай Бог, чтобы путешествие было пешим и романтическим…

– А-а-а-а, вот и он! Пойдём, скорее!

Ни тебе здрасьте, ни до свидания.

– Куда ты меня тащишь, друг мой ситный? Всё это дурно пахнет!

– Дурно пахнут твои галифе после поездки на этом ушастом животном, а у меня для тебя личная просьба от Артура Николаевича.

– Не называй Зайчишку животным, это душа добрая и зело полезная. Просьба от кого? – не сразу сообразил я, – Твою ма-а-а-ать, Феликс, только не говори…

– Давай-давай, Уткин уже заводит мотор. Вот тебе саквояж, вот конверт, а вот мазь от потёртостей. Сарыч передал, помнишь такого? Ещё увидишься. Ну, всё в конверте, всё в конверте… – Он разве что пинками меня не подгонял. – Почитаешь в воздухе.

В каком, к чертям собачьим, воздухе? Что вообще всё это значило?

Через какие-то несколько секунд всё прояснилось. На лугу за посольством некто Уткин в коричневом реглане, кожаном шлеме и очках-авиаторах заводил мотор двухместного биплана неизвестной мне модели.

– Давайте, давайте, опаздываем! «Голиаф» отправляется через три часа! – Он лихо впрыгнул в кабину и морщил губы, наблюдая, как я, кряхтя и стараясь не задеть стёртые бёдра, пытаюсь забраться на своё место.

– Давай, друг мой! На тебя надеется империя, Наталь и всё консервативное человечество! Не подведи! – Феликс снял с меня фуражку, нахлобучил шлем, повязал шарф на шею и отсалютовал по-пижонски, двумя пальцами от виска.

И с чувством выполненного долга спрыгнул на траву, скотина.

Я как раз пристёгивал ремни, когда вспомнил нечто важное:

– А куда здесь, простите, блевать, господин пилот?

Но пилот по фамилии Уткин не слышал меня в своём кожаном шлеме. Да и мотор ревел во всю мощь – аэроплан набирал ход по взлётной полосе, а потом оторвался от земли, сделал круг и помахал крыльями. Кажется, это он сделал зря – желудок мой пошёл на штурм, вознамерившись подчинить своему дурному влиянию все остальные органы.

Верите или нет, изгадить всю кабину мне помешало только хорошее воспитание. Я ведь должен буду торопиться на какой-то «Голиаф», который вот-вот отправится, и убирать всё непотребство придётся или Уткину, или человеку вовсе случайному! Допустить подобного я не мог, а потому крепился, сколько мог, и тупо пялился на выбитые при штамповке мелкие буквы на бортике кабины. Наверное, они обозначали фирму-изготовителя… или всё-таки модель самолёта?/ «DAVID» – вот что там было написано, и я пытался понять – это галлюцинации, или реальность на самом деле настолько абсурдна? А потом меня просто подкосило, и я, по всей видимости, уснул, повиснув на ремнях в самой причудливой позе.

Так что ни небесная синева, ни белые барашки облаков, ни удивительные пейзажи, открывающиеся с высоты птичьего полёта, меня не радовали – я спал и снов не видел.

Глава 3. Первый класс

Я держался молодцом даже после того, как очнулся во время приземления. Содержимое желудка в неравной борьбе превозмогло воспитание уже на траве аэродрома, после того, как мы сели.

– А вы ничего, – сказал Уткин. – Думал, вы мне всю вторую кабину испоганите с непривычки. Мы прибыли в Энрике-о-Навегадор, порт вон там. Хватайте саквояж, ловите пролётку и мчите в гавань – у вас есть полчаса, пока посадка на «Голиаф» не окончилась. И шлем отдайте.

Утерев рот платком, я проводил взглядом его спину в кожаном реглане. Он снова орудовал вокруг аэроплана, пытаясь завести мотор. Какой-то невероятный запас хода у этого «Давида»! Хотя наверняка у конторы, к которой принадлежат и Феликс, и Уткин, где-нибудь за во-о-он теми холмами имеется база и аэродром подскока.

Пилот наконец справился с мотором, не спрашивая ни у кого разрешения на взлёт, взобрался в кабину, махнул рукой на прощание и, аккомпанируя себе рёвом двигателя, скрылся в небесной синеве. Улетел, да и чёрт с ним. Скучать не буду, хотя вроде бы мужик он неплохой.

– Мистер, мистер, вы тот пассажир, что опаздывает на лайнер? – тормошил меня за плечо пожилой мулат в светлом мятом хлопковом костюме. – У меня есть двуколка, за четвертак довезу.

Бог его знает, какая валюта у них в ходу, в этом Энрике-о-что-то-там… Эскудо, наверное? Есть ли в саквояже, который передал мне Феликс, эскудо, я понятия не имел. А потому, пошарив по карманам, извлёк оттуда несколько потёртых серебряных монет неясной принадлежности и показал их смуглому мистеру.

– Пойдёт?

– Давайте их сюда! – протянул он сразу обе руки.

– После поездки, – отрезал я.

Мулат погрустнел и зашагал через поле мимо дощатого одноэтажного здания, которое, видимо, выполняло здесь роль аэровокзала. Глядя на пошарпанную двуколку с несколькими поломанными спицами в колёсах и запряжённой в оглобли ледащей кобылёнкой, я с затаённой грустью вспомнил Зайчишку и крепкие фургоны гемайнов.

– Н-н-но, дохлая! – Мулат изъяснялся на пиджин-лаймиш, и кобылка его, по всей видимости, понимала.

Я тоже понимал. Приходилось слушать трёп о храбрых конкистадорах, которые отвоевали сей благодатный полуостров у каннибалов и выстроили тут замечательный город Энрике-о-Навегадор в честь какого-то мореплавателя, который ни разу не совершил ни одного дальнего плавания. Построили форт – вон тот, с десятью круглыми массивными башнями, собор – этот, с горгульями на верхнем ярусе и окном-розой. Вообще-то городок был симпатичный: мощёные улицы, слегка облупленные светлые домики меж апельсиновых рощ, приличная центральная площадь, магистрат и рынок. И люди деловитые, работящие – здесь подкрашивают, там подстукивают, что-то куда-то тащат, суетятся.

Но всё это провинциальное обаяние меркло перед громадиной «Голиафа», который стоял на якоре в бухте уже под парами. Огромный четырёхтрубный океанический лайнер длиной не менее трёхсот метров и высотой двадцати, от ватерлинии до шлюпочной палубы, он заполнял собой всё пространство и, казалось, был больше всего Энрике-о-… вместе с мулатом, кобылой, аэродромом и рыночной площадью.

– Деньги, деньги! – пошевелил пальцами мой добровольный извозчик.

Я сунул ему монеты и зашагал по набережной к пирсу, туда, где качался на волнах паровой катер с лайнера. Едва не срываясь на бег, растолкал мастеровых и моряков с парусных судов, стоящих на рейде, и приблизился к подтянутому молодому человеку в форме. Он смерил меня удивлённым взглядом. Ну да, сначала сутки в седле, потом сумасшедший полет на биплане свежести и представительности не добавляли. А потому гримаса на лице моряка была вполне обоснованной.

– Сейчас-сейчас, – сказал я и полез в наружный карман саквояжа. Документы и билет должны были быть именно там. Новомодные книжечки-паспорта появились не так давно, но были довольно удобными – форматные листы гербовой бумаги, использовавшиеся последние сотни две лет, постоянно мялись и рвались. Нащупав наконец глянец обложки, я потянул документ наружу. Вот оно как! Я нынче имею вид на жительство Винланда? Однако… А вот имя и фамилия вполне имперские, как и паспорт. Нужно будет изучить легенду, а то так и проколоться недолго!

Протянув паспорт со сложенным внутри билетом, я наконец получил возможность отдышаться.

– Первый класс? – удивлённо проговорил флотский и снова критически меня оглядел. – Прошу на борт, сэ-э-эр!

Катер уже был забит битком, и после меня на борт взошла только семья буржуа: почтенный полненький господинчик, похожий на арелатца или апеннинца, его сухопарая супруга, две девочки лет пяти-семи и гувернантка. Они тоже должны были путешествовать первым классом, иначе чёрта с два «Голиаф» стал бы задерживаться. Я уселся на одной из лавок поближе к борту. Это было практично, учитывая мои неопределённые отношения с морской болезнью.

– Что, браток, не фартануло на приисках? – шмыгнув носом, произнёс мужичок полукриминального вида, наклонившись к самому моему уху. – Или ты из вояк?

Я неопределённо пожал плечами. Интересно получилось. Как пассажир первого класса я мог бы претендовать на удобное мягкое кресло на носу катера, рядом с важными дамами и господами, а уселся всё равно здесь, среди дебелых тёток, таких вот типов и целых семейных кланов с детьми, бабушками, клунками и котомками.

Судёнышко наконец отчалило. Борт «Голиафа» постепенно становился всё ближе и ближе.

* * *

Никогда мне не доводилось чувствовать себя зажиточным. Интеллигент, если хотите разночинец, в предках которого числились исключительно врачи, учёные, преподаватели, мошенники, грабители и лучшие женщины в мире, я всегда чувствовал себя неловко в окружении золотой лепнины, бархатных кресел и вычурных светильников. Даже в бытность адъютантом его превосходительства, этой роскоши я не вкусил – Артур Николаевич жил скорее как отставной полковник или профессор университета средней руки, чем в стиле самовластного правителя одной из величайших держав современности. Впрочем, Крестовский никогда и не был сатрапом и деспотом, решал вопросы за рюмочкой чаю, в спокойной обстановке беседуя с такими же великими стариками, как и он сам.

А вот теперь я мог почувствовать себя на самом деле по первому классу! Каюта была обставлена по-барски. «Дорого-богато», – сказал бы Стеценко. Ну вот на кой чёрт мне такая кровать? Я сразу отверг идею спать на этом чудовище с балдахином, определив своим местом обитания замшевый диванчик вполне подходящих габаритов. И для начала вывалил на него всё содержимое саквояжа. Стоило привести себя в порядок и переодеться.

Меня ведь и на борту «Голиафа» чуть было не отправили в трюм к третьему классу – по одёжке встречают, как бы это ни было банально. Только вмешательство второго помощника капитана (это он встречал пассажиров на пирсе Энрике-о-Навегадора) исправило недоразумение. Сей достойный моряк максимально корректно порекомендовал мне одеться подобающе или воспользоваться корабельным магазином готового платья – таковой тут имелся. А старшая горничная Натали отличная портниха и за денежку малую вполне способна подогнать костюм по фигуре. Она вообще очень способная, но это так, как мужчина мужчине, строго конфиденциально…

Теплилась обоснованная надежда, что контора в лице Феликса позаботилась о гардеробе, и я мигом убедился в этом. Среди груды сорочек, брюк, штиблет и исподнего радовала глаз «олива», парадная форма поручика корпуса пограничной стражи. И отличные яловые сапоги. Если б я собирался делать карьеру военного, то стал бы пограничником.

На кителе сверкали ордена. Мои ордена! Полный бант Серебряного креста, даже тот, который я так и не принял – первой степени, за миссию в Новый свет. Вот ведь черти, знают, что я не люблю всей этой показухи и никогда не выставлял напоказ… Ну, да Бог с ними, первый класс, нужно соответствовать. Однако если поручик пограничной стражи, то какого чёрта документы с Винланда? С этим нужно было разбираться.

Ощупав подкладку саквояжа, нашёл два сюрприза: второе дно и папку с бумагами у боковой стенки. На дне лежал стандартный армейский револьвер, отличный раскладной нож и плоская фляжка, в которой что-то булькало. А что касается папочки… «Перед прочтением сжечь, потом съесть пепел и снова сжечь» – было наискосок написано на картоне почерком Феликса. Юморист, м-м-мать.

Раздался стук в дверь. Я мигом набросил на всё барахло покрывало и обернулся. В каюту заглядывала приятная молодая женщина и вежливо улыбалась, демонстрируя ямочки на щеках.

– Меня прислал мистер Тон, второй помощник. Он сказал, у вас есть проблемы с гардеробом…

– А-а-а-а, вы Натали, да? Мне, право, неловко, но вот этот наряд дорог мне как память, – я оглядел своё хаки без знаков различий. – Подскажите, куда я могу…

– А давайте я сразу заберу? Снимайте, я отвернусь! Банный халат в шкафу. Ванна вон там. Как горячую воду включать знаете? – без тени смущения проговорила она.

Какая, однако, бойкая натура!

– С водой я разберусь. Что ж… Если обещаете не подглядывать…

Не бог весть что, но светить протёртым и пропотевшим исподним мне явно не улыбалось. Стянув сапоги, мигом разделся, вывернул карманы гимнастёрки и галифе, доставая всякие полезные мелочи, тут же отправил подштанники и белугу в мусорную корзину. Вот уж о чём жалеть не буду – две недели их таскал, один раз едва простирнул в речке, а потом ещё эти клятые прогулки верхом…

Накинув халат и обернувшись, я ошарашенно глянул на Натали, которая беззастенчиво всё это время, оказывается, разглядывала мои не слишком впечатляющие стати и мой афедрон тоже.

– А вы ничего! Поджарый, жилистый… – сказала она, забрала хаки и вышла за дверь.

Да что это такое? Я чувствовал, что лицо у меня горело, как у красной девицы на выданье. Следующие полчаса я отмокал в огромной медной ванной, так что цвет моего лица никого смутить не мог. Горячая ванна после долгих недель походной жизни – это настоящее блаженство! Правда, щипало стёртые седлом ляжки – ну и чёрт с ними, с ляжками.

А дверь в каюту закрыл на оба замка и ещё придвинул стул, которым подпёр ручку. Папка и револьвер лежали тут же, на тумбочке под умывальником.

* * *

Морская болезнь то ли испугалась габаритов «Голиафа», то ли полученная на «Гленарване» прививка от сего недуга была вполне достаточной, но так или иначе, я чувствовал себя вполне прилично. А потому прямо в банном халате на голое тело расположился на диванчике с папкой в руках.

Пробиваясь сквозь канцеляризмы и официальщину, я сосредоточился на главном. Мне предстояло разыскать пятерых человек. На Сипанге или на окрестных островах – как повезёт. Бумаги шли двумя пачками, на двоих и троих, и, скорее всего, искомые люди должны были держаться именно таким образом. Обо всех них я читал в газетах – ещё тех, лоялистских. А лоялистские газеты – это такое странное явление… В общем, прочитанное в них стоило делить на два, потом извлекать из полученного квадратный корень и после этого использовать по назначению. Например, рыбу заворачивать. Но, как оказалось, и Лось, и Гусев, и даже Пётр Петрович Пьянков-Питкевич с таинственной мадам Софией Ламоль, все они действительно существовали. И, по мнению специалистов конторы, были живы. Неизвестным для меня оставался только Манцев.

Я принялся разглядывать первую парочку: Лося и Гуся. Тьфу ты, чёрт – Лосева и Гусева… Ах, мать – Мстислава Сергеевича Лося и Алексея Ивановича Гусева, чтоб их! Насколько я помнил, первый был инженером, настоящим фанатиком от науки, грезящим ракетами и космическими полётами. С седой густой шевелюрой, довольно красивым и аскетичным лицом и фигурой спортсмена, он выглядел профессиональным мучеником от науки. Второй, его напарник, выглядел как типичный, даже гротескный уполномоченный республики Ассамблей. На усатой физиономии этого гуся клейма негде было ставить. Сразу видно – сорвиголова, бузотёр, смутьян. Про таких Новодворский сказал как-то: «Мы делаем ставку на сволочь!» Смуглое усатое лицо, солидные залысины, чуть раскосые глаза смотрят дерзко и вызывающе… Опасный!

Лось, как свидетельствовало досье, таки построил на средства республики свой летательный аппарат, что-то вроде гигантской ракеты, которая приводится в движение силой взрывов некоего таинственного вещества ультралиддита, и даже решился на рисковый эксперимент – вместе с Гусевым стартовал с поверхности земли и полетел на Марс. По крайней мере, лоялистские газеты писали именно так. И вот теперь он нашёлся на Сипанге. Адрес прилагается. Контору интересовало по большому счету только ракетное топливо – чудовищной силы взрывчатка. Сами отважные космические конкистадоры – не особенно, их аппарат, и его чертежи тоже. Мол, по возможности в тесный контакт не вступать, сообщить резиденту о точном местонахождении, физическом и психическом состоянии обоих. Может быть, исчерпывающие сведения об изобретениях Лося и так уже имелись в архивах имперской канцелярии, Бог знает… А вот ультралиддит им был нужен. И приписка Феликса на полях гласила: «Ты знаешь, зачем». Я, кажется, знал.

Пьянков-Питкевич – классический Мефистофель с той самой бородкой предателя нации, прославился в своё время тем, что обрушил цены на золото в Сипанге, развернув горнодобывающую деятельность на одном из тропических островов и выбросив на рынок огромное количество слитков в течение нескольких дней. Мадам Ламоль, первая красавица Арелата, как говорят, была настоящей пираткой и любовницей этого геолога-энтузиаста, а Манцев… Чёрт его знает, кто такой Манцев. Документы гласили, что он долгое время занимался исследованиями сопок и вулканической активности в районе Нового Света, но в мою бытность каторжанином Кир Кирыч ни о каком Манцеве не упоминал, и другие сидельцы-работяги тоже. Совершенно невзрачный тип, какого легко встретить и на крыльце занюханного кабачка, и за преподавательской кафедрой. По таким очень сложно понять, кто они есть на самом деле и что у них на уме. Касаемо этой тройки – контору интересовал не способ добычи золота и даже не буровое оборудование удивительной мощности, а некие горючие угольные пирамидки с добавлением таинственного вещества «серафит» и ещё таинственные трубочки с паралитическим газом. И формулы и технические характеристики обеих этих штуковин по возможности.

Дела-а-а-а… То есть у меня не возникало никаких вопросов, почему обе эти компании оказались на Сипанге. Тамошний климат был весьма благотворным для подобных личностей. Правили этим обширным островом, почти континентом, торгово-промышленные синдикаты, такие, например, как «Анилин Роллинг компани» или «Джордано моторс индастриз». И им было совершенно наплевать, что пьёт, с кем спит и кого расчленяет работник в свободное от служебных обязанностей время – главное, чтобы он выполнял контракт. Хозяева синдикатов платили бешеные деньги за достижения прикладной науки и предоставляли для экспериментаторов самое лучшее оборудование и оснащение. Конечно, только в том случае, если научные труды могли принести прибыль. За неудачу, правда, чаще всего приходилось расплачиваться головой – своей и головами коллег тоже. Но это вполне устраивало таких фанатиков, как Лось. А нуарная обстановка пира во время чумы и возможность половить рыбку в мутной воде вполне нравилась всяким перелётным гусям вроде Гусева и Пьянкова-Питкевича…

Как всегда, основной вопрос звучал в моей голове так: «Почему опять я?» У конторы что, оперативников не нашлось поприличнее? Или снова ловят на живца, играют втёмную? Я сойду такой красивый с «Голиафа», начну расспрашивать-вынюхивать, и мне на хвост сядут… А на хвост тех, кто сядет ко мне на хвост, тоже сядут, да? Это можно было принять как рабочую гипотезу. Родина сказала: «Надо»…

Мой желудок заурчал. Ему тоже было надо.

Глянув на часы, я невольно улыбнулся. Близилось время ужина, моего первого выхода в высший свет «Голиафа». Врун из меня ужасный, и в конторе это знали. Именно поэтому тут лежала военная форма с погонами поручика. И именно потому я вовсе не собирался скрывать, что работаю на «Подорожник», «Курьер» и ещё парочку других изданий. Нужно было произвести впечатление и при этом умудриться набить брюхо.

Задача, что и говорить, нетривиальная!

Глава 4. Светское общество

На сцене играл джазовый оркестр. Джаз и блюз – изобретения буйных интернациональных трущоб Сипанги. При всём моём настороженном отношении к этому острову контрастов, музыка у них что надо. Тем более в исполнении мадам Изабеллы Ли. Жгучая креолка с гремучей арелатско-абиссинско-сипангской кровью в жилах, возрастом далеко за сорок, очень харизматичная, полная природного магнетизма, по-настоящему красивая женщина. Она не прятала свою седину, почти не пользовалась косметикой, носила платья в пол и пела так, что в конце каждой песни хотелось аплодировать стоя или плакать навзрыд.

Музыканты были ей под стать – такие же смуглые, с горящими огнём глазами, виртуозные и шикарные. Ради одного этого джаз-блюз-бэнда стоило мчаться сюда на аэроплане и стирать бёдра в кровь верхом на лошади. Так что ужины я посещал регулярно. А ещё – шахматный салон, но это разговор отдельный.

Вечером в корабельном ресторане собирался весь высший свет «Голиафа». Первым классом путешествовало человек пятьдесят из возможных трёхсот, и к услугам этих дам и господ были все возможные удобства: вышколенные официанты, шеф-повар из Лютеции, деликатесы и вина, шикарный интерьер и даже сам капитан Шиллинг, который попеременно присутствовал на трапезе в каждой из пяти секций этого гигантского по корабельным меркам храма эпикурейства и гурманства. Такие секции, огороженные ширмами, украшенными позолотой и причудливыми вазонами с пышными экзотическими цветами, нужны были для того, чтобы пассажиры могли разбиться на группы по интересам и не мешать друг другу.