Жизнь есть сон

Иногда на маму нападала набожность. Она читала молитву и чертила мелом на дверях и окнах какие-то знаки: C+M+B. Только изучая немецкие праздники и обычаи, я узнала, что эти знаки связаны у католиков с именами трех королей, которые пришли поклониться новорожденному Иисусу Христу. Этих королей звали Каспар, Мельхиор и Бальтазар. Католики пишут начальные буквы имен этих королей на дверях и окнах своих домов, мел предварительно освящается в костеле. Такие же знаки рисуются и на сараях, в хлеву, где стоит скотина. Согласно католическим верованиям, этот обряд хранит дом и хозяйство от всяких напастей, сглаза и порчи.

Мама заставляла меня учить наизусть катехизис на польском языке. Я учила, но меня посещали грешные мысли. В книге написано, что обжорство грех. А мама сама ест, а нас с Лелькой не приглашает. Неужели только дети – грешники? Мама в этом плане нас потрясала. Она могла накрыть стол с немыслимыми на то время блюдами совершенно незнакомым людям и оставить нас с Лелькой голодными. Она была большой артисткой, моя мать.

Что-то говорило ей, что она не такая, как все, но проявить эту свою другую особенность характера, кроме как через мотовство, она не умела. Она не умела ничего хранить и беречь. Семья и дети были ей в тягость.

И тем не менее после очередного бурного выяснения отношений мама родила третьего ребенка. Это был наш брат Ромуальд. Пока он был маленький, в семье царило вроде бы спокойствие.

Когда Роме исполнилось два года, мама бросила семью и ушла от нас. Остановилась она в ближайшем городке, устроилась там на фабрику какую-то и поселилась в общежитии.

Развод родителей

Это случилось летом. Лето мы провели хорошо. Отец написал бабушке в Ригу о том, что случилось в семье, и бабушка все бросила, собрала свой скарб и приехала в деревню вместе с дедушкой. Дедушка был уже очень-очень старенький и явно был недоволен тем, что его на старости лет потревожили.

Все родственники, особенно братья отца, были так же недовольны этим обстоятельством, что бабушка и дедушка переехали к отцу в деревню. Отец перестал пить и задумался о жизни. Мы с Лелькой дружно вели хозяйство. А поздней осенью мама вернулась. Я не знаю, кто подал на развод, кажется мама, но я присутствовала на этом процессе.

Это вообще дико, когда дети присутствуют при разводе родителей. Я вспоминаю это как самый жуткий кошмар в моей жизни. Я слушала обвинительные речи своих родителей друг против друга. Оба этих человека были мне плохо знакомы. Они были очень далеки от нас, занимались своими разборками. Так как я с раннего детства жила без матери, мне было все равно, есть она или нет. Я уже привыкла обходиться без нее. В это время я стала вести дневник. Все, что я хотела и могла бы сказать своей матери, я записывала на бумагу. Единственным свидетелем моих переживаний был мой Дух.

Сразу после развода отец и мать стали разговаривать и пошли в общежитие, где жила мать. Я увидела довольно большую комнату, где стояло четыре кровати. Отец начал звать мать обратно, а я сидела обиженная и думала: «Вот какую благодарность мы с Лелькой получили от отца. Мы с ней вкалываем дома, всю работу делаем, мать его бросила, а он ее прощает и назад зовет». (Зигмунд Фрейд был абсолютно прав, я переживала эдипов комплекс в полном объеме!).

Мать начала поджидать нас у школы. Сестра общалась с ней, а я нет. Мне было ужасно тяжело и стыдно ее видеть. Я только помню, что, когда мать вернулась, она стала меня шпынять. Ситуация осложнилась еще и тем, что она начала пить.

Оглядываясь в прошлое, я должна сказать, что моя мать была для меня непонятной фигурой. Семь лет я жила с бабушкой и с дедом. Семь лет я ее не видела, а она ни разу не приехала ко мне. Я должна ее принять, я это понимала, но я была слишком маленькой и жестокой. Я не видела полутонов, а только: белое – черное. Мать я видела исключительно в черных тонах. Ее образ жизни ограничивался нуждами собственной персоны. Она называла себя «пани» и вела себя соответственно. Муж – дурак и пьяница, дети – рабы для выполнения работы, которую она не любила, а не любила она всю работу.

Однажды я сказала матери прямо, что она не имеет права так обращаться с нами – не пускать в школу, например, когда надо копать картошку. Или мы делаем уроки, а мама заставляет нас заниматься работами по хозяйству.

Она мне ответила:

– Пусть вас тут хоть десять штук бегает, я могу быть матерью-героиней, и я не обязана о вас заботиться.

Почему она так считала, я не знаю, но закончилось все печально. Как только мы стали совершеннолетними, мы в прямом смысле этого слова убежали из дома: я уехала в Ленинград, а сестра в Даугавпилс. Я жалею, что не вытащила из этого дома брата и сестру, когда обжилась в Ленинграде. Когда я думаю об этом, меня мучает чувство вины. Наша мама, оставшись с отцом и маленьким сыном, продолжала жить в свое удовольствие. Рома рос беспризорником. Я редко приезжала домой, мне нечего было там делать.

Вскоре при невыясненных обстоятельствах умерла сестра. Я приехала на похороны. Упадок и бесхозяйственность, царившие в доме, поразили меня. Мама все чаще стала попадать в психиатрическую больницу, потом она стала терять слух, причем очень быстро, и вскоре оглохла совсем. Ее отправили в психоневрологический интернат. Бедная моя мама! Она не хотела ничего слышать, что ей говорят люди, дети, муж, и она ничего больше не слышала. Она хотела жить как пани, и она так и жила в интернате, где за ней ухаживали врачи и медсестры: все по расписанию, все на подносе. Ее мыли, кормили, причесывали, водили на процедуры – чем не жизнь пани? Человек получает от жизни то, что он хочет. Всегда. Ни своим чудесным шкафом, ни своими драгоценностями она не воспользовалась! Все мало-помалу разобрали чужие люди… А ее дети остались ни с чем…

Мои последние сны о матери

Умерла мама летом. Я увидела ее перед смертью. Я приехала на две недели в Литву, в деревню, где жила ее сестра. Мама была после инсульта. Говорить она не могла. Я не знаю и уже не узнаю никогда, узнала ли меня мама. Когда я ее увидела, я была поражена, что на ее лице не было ни одной морщинки. Я ее всегда такой помнила. Лицо гладкое, тоненькие брови и огромные серые глаза, волосы без единой седой прядки, черные и блестящие. А было маме уже 74 года. Руки ее были в полотняных рукавицах и зафиксированы на кровати.

Я взяла одну руку и достала ее из рукавицы. И тихо ее позвала:

– Мама, это я, здравствуй, дорогая!

Ее рука была безжизненной, и только большие серые глаза беспокойно бегали туда-сюда!

– Прости меня, дорогая! Мне очень жаль, что так все случилось… – Я наклонилась и поцеловала ее в лоб и в обе щеки.

Через год я приехала уже на ее могилу. А перед самой маминой смертью мне приснилось несколько коротких снов.

02.11.09. Я будто в своем доме в Литве. Я подхожу к двери, ведущей на вторую половину дома. Дверь почему-то частично выпилена в районе замка в виде квадрата или буквы П. Я захожу в комнату и вижу там своего соседа Игоря Б., который недавно умер, в ноябре прошлого года (это была как раз годовщина его смерти.). Он с черной бородой и грубо так мне кричит: «Закрой дверь!». Я быстро дверь закрываю и успеваю заметить, что в комнате стоят срубленные березки, штук пять-шесть. Березки свежие и очень большие, с пышными ветками и яркими зелеными листьями.

Толкование. Дверь с дыркой в виде квадрата или буквы П можно толковать как гроб, если букву П перевернуть вверх ногами. Березки = время исполнения предсказания сна. Шесть березок = шесть месяцев пройдут после Нового года до дня смерти. Так и было. Мама умерла в Троицу. Игорь Б. во сне = у него тоже были проблемы с матерью. Сон исполнился в точности.

20.04.10. Мне приснилось, будто ко мне пришла мама. Она мне жалуется, что у нее болит голова (у мамы случился инсульт).

Я вижу, что она пьяна. Я ей говорю: «Мама, что ты пила: вино или водку? Я не могу тебе даже таблетку дать! Этого нельзя делать!». Потом мама становится совсем маленькой, как Дюймовочка из сказки. Я ее поднимаю на руки, как маленького ребенка, и просыпаюсь. Осталось чувство тревоги. Понятно, что это мамина душа прилетала со мной попрощаться. Значит, все-таки она думала обо мне и хотела меня увидеть…

Спустя год или два после маминой смерти, у нас появилась маленькая белая кошечка. Есть примета такая, если после смерти родственника к дому прибивается кошка, возможно, к ней перешла душа умершего. Кошечка была несколько страшненькая и вредная до ужаса! Мы понесли ее к ветеринару, ветеринар осмотрел животное и сказал, что оно вполне жизнеспособное и здоровое, только у него абсолютно отсутствует слух. Так эта кошечка и осталась жить у нас.

Это самые тяжелые мои воспоминания. Я очень надеюсь, что в своих отношениях с матерью я поставила точку. Я не сержусь на нее. Это была ее жизнь, и она прожила ее как смогла. А я должна прожить свою жизнь.

Я способная и талантливая, и я начинаю новую жизнь

В этой связи я с удовольствием вспоминаю эпизод. Приехав в Ленинград и сдав экзамены на филфак в педагогический институт имени А. П. Герцена, я не набрала достаточное количество баллов. Женщина, возглавлявшая приемную комиссию по немецкому языку, встала из-за стола, взяла меня за руку и вывела в коридор.

– Девочка, – сказала она, – с тройкой по немецкому языку вы не пройдете. Но я вас прошу, приходите сюда еще раз. У вас способности, вы должны заниматься языком. Вы понимаете меня?

От нее исходила такая волна участия и доброты, что я не выдержала, и слезы градом посыпались. Женщина рассказала мне, что такое подготовительные курсы, как туда поступить, к кому обратиться.

Снабдив меня этой информацией, она не выпускала моей руки и, глядя мне в глаза, несколько раз повторила:

– Вы очень способный человек. Вы должны заниматься иностранными языками. Это ваше! Приходите к нам!

Это было первое в жизни признание моей личности, и это было первое внушение мне авторитетного лица. Я поверила, что у меня способности к языкам. Но так как учиться на дневном я не могла без поддержки родителей, я поступила на вечернее отделение в Ленинградский государственный университет (ЛГУ), в педагогическом институте вечернего отделения не было. Поступила я легко, так как выполнила все рекомендации преподавателя, который в меня поверил. Я не помню имени этой женщины, я не помню уже ее лица, но я навсегда сохранила ее в своем сердце. Именно она подарила ту единственную частицу любви и доброты, которая была мне так необходима! Да, Бог не приходит больше на землю, но иногда он говорит с нами через других людей…

Не кочегары мы, не плотники, а цветоводы-декораторы!

После провальных вступительных экзаменов я задумалась, что же я буду делать дальше. Домой возвращаться нельзя. На работу меня не берут, так как я несовершеннолетняя еще. Ничего не оставалось, как поступить в ПТУ. Я выбрала ПТУ-51. Там готовили озеленителей и цветоводов-декораторов. Природу я любила, поэтому училище мне понравилось.

Днем я училась на цветовода, а вечером ходила на подготовительные курсы в ЛГУ, на занятия немецким языком в Дом культуры имени С. М. Кирова и еще писала контрольные работы в МГУ, тоже на филфак. Я была загружена выше головы. По выходным сидела в библиотеке.

В училище нас кормили три раза в день. Выдали нам форму, серо-голубые костюмчики – юбку и пиджачок. Все остальное надо было иметь свое. Да, еще выдавали что-то вроде стипендии, какие-то маленькие деньги. А когда мы проходили практику в оранжереях, в строительных управлениях, нам выдавали зарплату. Ученическую, правда, но для меня это было спасение!

Не без гордости хочу заметить, что многие посещаемые места в городе были облагорожены моим трудом! Лебяжья канавка, например, и Летний сад. Лебяжью канавку я лично вымеряла по сантиметру, ползала по этому откосу туда-сюда и даже вниз головой, чтобы наклон был 45°! А потом все это надо было засеять и выровнять еще раз. Это сегодня готовые газоны кладут на откосы. Я почти десять лет ездила на 46-м автобусе на работу и любовалась канавкой и Летним садом. Тогда же Летний сад и канавка пережили еще одну реставрацию. И я видела, как наши гастарбайтеры из азиатских республик делали те же самые откосы. Они просто пришпиливали на откосы готовые газоны! «Эх, ребята, – думала я, – не знаете вы, как надо по-настоящему откосы делать!»

Висячий сад в Эрмитаже! Тоже руку приложила! Меня поставили регулировщицей – принимать машины с землей. И вот я стояла на Дворцовой площади и весь день махала флажком, показывала машинам, куда ссыпать землю. В саду стали чахнуть растения, и решили заменить землю. Поэтому работа была авральной. Помню, устала очень, а тут подходит дядечка в берете и интересуется, что это я делаю.

– Реставрацию, – отвечаю.

Он так удивился!

– И я, – говорит, – реставратор! А вы в залах Эрмитажа уже были?

– Да, много раз.

– А какая вам «Даная» больше нравится? «Даная» Рембранта или «Даная» Тициана? – снова интересуется дядечка.

Я, наученная горьким опытом, приучила себя не врать, если чего-то не знаешь. Не знать – стыд одной минуты, а соврешь – это может быть стыд всей жизни. Поэтому я, глядя дядечке в глаза, сказала, что понятия не имею, отчего этих «Данай» так много: лично мне они все на одно лицо. Дядечка, наверно, был потрясен моим невежеством. Его улыбка погасла, и он быстро ретировался.

Как в Эрмитаж попали динозавры?

Снился ли мне Эрмитаж? О да! Вдруг в мои сны стал вплетаться мотив Эрмитажа. И «Дома-2»! Это телевизионное шоу на ТНТ. Но Эрмитаж снился мне очень странно.

Мне снились только подвалы Эрмитажа. Куда бы я ни пошла, я обязательно попадала в подвал Эрмитажа. Я плутала там как в лабиринте каком-то. Один раз брожу я в подвале Эрмитажа и вдруг вижу, что в нем полно динозавров! Еле убежала! В другой раз только забралась в подвал Эрмитажа – идет мне навстречу Ксения Собчак! Тогда она была ведущей в «Доме-2». И вот мы уже вместе ходим, ходим и натыкаемся на тупики, не можем выбраться из этого музея, потому что кругом идет ремонт.

Я задумалась: почему вдруг Эрмитаж? Подвал = подсознание, мое прошлое, ремонт подвала = смена программы, тупик = тупик по жизни, Эрмитаж = музей, древность, отсталость, замшелость. Ксения Собчак = известная личность, ведущая! Цифра 2 = сотрудничество. В начале своей книги я написала предположение, что во мне поселился очень древний Дух. Видимо, в моем подсознании живет некий осколок другой, очень древней части меня! Динозавры! Куда уж древнее!

Или же в моем прошлом существует какая-то тайна, которую я не знаю. Эта тайна связана с каким-то человеком. «Дом–2»: во сне любой дом – это символ личности. Этот человек мне пока неизвестен, но имеет ко мне самое прямое отношение? Или же «Дом-2» – символ моей собственной личности, которую я снова и снова собираю по частям уже не первый раз. А образ Ксении Собчак надо понимать, как высокий уровень специалиста по управлению! Супер-эго! Вот на такие размышления меня навели эти странные сны.

Я, оказывается, идеальный ребенок!

Но давайте вернемся к нашему повествованию. Несколько раз мы ездили даже в Осиновую Рощу. В Осиновой Роще расположен комплекс зданий бывшей дачи Ленинградского обкома КПСС, до настоящего времени именуемой как «дача Романова». Сегодня этот комплекс зданий и приусадебное хозяйство принадлежат Центральному банку Российской Федерации. Ездили мы туда знакомиться с какими-то необычными теплицами.

Очень холмистая местность напомнила мне Литву. Приятным бонусом было на прощание поесть вкусной клубники, которую почти целый тазик собрали «для детей» работницы теплиц!

Работали мы на площади Мужества, в Выборгском, Калининском районе города. Мы сажали кусты и деревья. Делали садовые дорожки, рабатки, клумбы, газоны. Одним словом, украшали и облагораживали город.

Училище я окончила с отличием. Администрация училища прислала моим родителям благодарственное письмо.

Отца вызвали на почту. Начальник почты подал ему письмо и спросил:

– Сам прочитаешь или прочитать?

Отец попросил прочитать. Он боялся, что это плохие новости. Почтовое отделение в нашем районе было что-то вроде клуба. Там собиралась местная интеллигенция. Выписывали редкие газеты и журналы. Туда же заходили и простые граждане. Заведующий открыл письмо и стал читать.

Моим родителям училище выражало благодарность за хорошее воспитание дочери, и далее шли дифирамбы в мой адрес! Люди, бывшие на почте, притихли и тоже слушали. Когда письмо было оглашено, у всех на почте просто отпали челюсти.

Зато мой отец был на высоте! Дух послал ему шанс через своего ребенка вспомнить, что он прежде всего – человек! Людская молва ничего не значит.

Известная русская балерина Тамара Карсавина однажды заметила: «…оглядываясь назад, на годы ученичества, я прихожу к заключению, что наше воспитание, несмотря на всю свою кажущуюся абсурдность, имело смысл, а тягостная атмосфера дисциплины стала хорошей школой, так как помогала сконцентрироваться на одной цели» (Т. П. Карсавина. Театральная улица. Воспоминания. / Перевод с английского И. Э. Балад. М.: 2004, с. 65).

Я полностью с ней согласна. Мое взросление очень отдаленно было связано с воспитанием. Это был абсурд высшей степени. Но мое умение без особых страданий подчиняться дисциплине сыграло большую роль в моей жизни. Я очень быстро научилась отделять зерна от плевел. Научилась правильно структурировать свое время и концентрироваться на своих целях.

Признание воспитательных заслуг моего отца всех поразило, но ничего не изменило в его жизни. Это был лишний повод «отметить» такое потрясающее событие!

О вреде классической литературы…

Я помню, как однажды отец велел принести мой дневник и показать его гостям, которых в доме всегда было множество. В дневнике были одни пятерки. Отец это знал. Но накануне на уроке труда мы делали бумажные цветы, и мой цветок не очень понравился учительнице. Она поставила мне четверку. Я помню, как неохотно подала дневник. Отец листал его страницу за страницей и показывал гостям. И на последней странице стояла зловещая четверка!

Мне запомнилось только очень разочарованное лицо отца. Он щелкнул пальцем по четверке и сказал:

– Ну вот, теперь ты уже не отличница, а ударница. И за что четверка-то? За труд? Ну, мало я тебя гонял, значит!

Я испуганно забрала дневник. Я не знала, кто такая ударница. Все, что связано со словом «удар», приводило меня в ужас, потому что ударов за день я получала немерено. Ударница у меня ассоциировалась с человеком, которого кто-то ударяет за что-то.

Весь вечер я провела настороженно. Но отец то ли забыл про дневник, то ли много выпил. Вечер закончился тихо. Однако его разочарование моими успехами поселило в моей душе неуверенность, вроде как я совсем никчемный человек. После мне пришлось много над этим работать. Родительское обесценивание – это самое чудовищное, что может сделать родитель по отношению к своему ребенку.

Отец никогда ничего не читал – ни газет, ни книг. Чтение он считал потенциально опасным занятием, приводящим к сумасшествию. Для меня чтение было особым волшебным миром, где я оставалась наедине с собой и героями книг. Из книг я черпала все, чего мне недоставало в жизни. Я примеряла на себя образы героев, становясь то воплощенной добродетелью, то злодейкой. В особенности меня волновали женские образы.

В нашей деревенской библиотеке была собрана вся русская и зарубежная классика. Задолго до поступления в университет мною были прочитаны многие классики русской и зарубежной литературы: А. П. Чехов, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Жюль Верн, Ч. Диккенс, Л. Фейхтвангер, Т. Манн, Дж. Голсуорси. «Братьев Карамазовых» читала запоем! Когда вышел фильм С. Бондарчука «Война и мир», наша учительница русского языка и литературы возила нас в соседнюю Латвию, в город Даугавпилс, посмотреть этот фильм на широких экранах. Это все незабываемо!

Мой отец часто ругал меня за чтение. Электричества у нас не было. Уроки делали при свете керосиновой лампы. Читала я тоже при свете этой лампы. То ли отцу было жалко керосина, то ли он действительно таким образом заботился о моем здоровье, но он многократно заявлял: если еще раз увидит меня с книгой, то все книги отправятся в печь. Ну прямо Фамусов заговорил в моем отце! Когда же бывал навеселе, он постоянно цитировал фразу из повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба»:

– Я тебя породил, я тебя и убью.

Произведения Н. В. Гоголя я тоже читала с удовольствием, но волею судеб знакомство моего отца с этим классиком русской литературы едва не стоило мне жизни. Зная нелюбовь отца к чтению, я стала находить укромные уголки, где меня никто не потревожит. И вот однажды отец, обыскавшись меня, взял зачем-то ружье и вышел во двор. Он стал кричать и звать меня.

Выглянув из своего укромного местечка, с крыши сеновала, я увидела отца с ружьем. При этом он цитировал Тараса Бульбу:

– Я тебя породил, я тебя и убью.

Вроде как сам себе он все это говорил, но я поняла, что если я себя обнаружу, то мой отец в образе Тараса Бульбы сделает то, что он хочет сделать, – убьет меня из ружья. Наверно, моему отцу хотелось совершить какой-то героический поступок. Прожить свою жизнь достойно он подвигом не считал. А случайно застрявшая в подсознании фраза из повести «Тарас Бульба» чуть не сделала его преступником. Если бы моего отца спросили, за что Тарас Бульба убил своего сына, он бы не ответил, потому что не задумывался в принципе, что это за книга такая. Как это ни парадоксально, но иногда художественная литература может стать источником зомбирования.

Сделав круг по двору, отец ушел в дом. На крыльце появилась бабушка: осенив себя многократно крестным знамением и вытирая фартуком глаза, она тоже стала меня искать. Я тихо сползла с сеновала. Бабушка, увидев меня, сказала, чтобы я бежала куда-нибудь из дома, пока отец заснет. Я убежала к озеру. Пока было светло, я долго сидела на высоком берегу и смотрела на воду, потом спустилась к воде и стала бегать по берегу, соревнуясь с набегающими волнами. Скоро я вымокла и стала мерзнуть. Постепенно стемнело. Я вернулась домой.

Бабушка сидела на кухне. Спать она меня уложила там же, на кухне, на узкой кушетке, которая служила скамейкой. Утром я проснулась, когда бабушка кормила отца завтраком. Она выговаривала ему за пьянство.

Отец молчал, а когда поел, сказал:

– Брешешь ты, мать, я такого сделать не мог.

Я поняла, что отец ничего не помнит, что он был как бы не он. А потом я прочитала книгу Марка Твена «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна». Сцена, где пьяный отец гоняется с ножом за Гекльберри Финном, меня потрясла. Но мне стало легче. С души как будто камень свалился. И пусть автор это выдумал, но ведь он сначала где-то видел подобное, – значит, такое случается с людьми, думала я, не потому, что они плохие от рождения, а потому, что они просто слабые люди, слабые и малообразованные и, наверно, очень несчастные. У них нет сил собрать вокруг себя другой мир, они даже не знают, что другие миры существуют. Я стала очень внимательно наблюдать за людьми.

Мое последнее свидание с отцом

Последний раз я видела своего отца живым на свадьбе у брата. Он приехал на второй день свадьбы. Выглядел очень плохо: худой, без зубов, с красными воспаленными глазами. Он работал слесарем в Висагинасе. От работы ему дали однокомнатную квартиру. Жил он один. Брат с женой поселились в общежитии.

Я побыла у него в квартире, полистала альбом с фотографиями. Потом мы с отцом пошли погулять по городу. Раньше этого города не было. Но на нашем озере построили АЭС, и, соответственно, этот район разросся, превратился в городок. Жаль очень озеро! Теперь в нем нельзя купаться, ловить рыбу – это уже экологически опасная зона.

Мой брат дважды приезжал в Санкт-Петербург и в Сосновый Бор для обмена опытом. А зимой прислал телеграмму, что папа умер. Ему не было еще и шестидесяти. Похоронили отца на деревенском кладбище, после моления в костеле. Он был католиком, крещеным человеком. Мир праху его. Я его любила. Когда я смотрю на фотографию отца, я вижу молодого красивого мужчину, моего папу, который немного заблудился по жизни. Да, он мог прожить совсем другую жизнь, но ему досталась такая, полная лишений и непонимания, одна сплошная глупость. Мой папа не смог контролировать свою глупость. Вот и все.

Дом, в котором я живу сегодня, я увидела во сне!

И вот однажды мне снова снится сон о доме. Я сразу определила, что это сон о моем будущем доме, который рано или поздно у меня появится.

17.11.99. Мы вчетвером (я, Ирина К., молодая незнакомая женщина и чеченец в черном плаще) собрались у строящегося дома из красного кирпича, высота которого, по моему глазомеру, была до неба. Я подняла голову и увидела небо, высокое и синее, и строительный кран, уходящий стрелой в это небо. Я подумала, что жить так высоко, наверно, неудобно и я бы не хотела жить где-то на тринадцатом этаже. Я увидела, что этот дом строится полукольцом.