Пережитки большой войны

Содержание книги

Для начала я рассмотрю, чем привлекают людей войны и сражения, а также те процессы, посредством которых люди способны становиться достаточно организованными для того, чтобы участвовать в подобных убийственных и разрушительных занятиях. В главе 1 я приведу различие между криминальными и организованными военными действиями и рассмотрю, что происходит в войнах, в которых либо противостоят вооруженные силы одного из этих двух типов, либо криминальные и организованные воинства сталкиваются друг с другом.

В главе 2 речь отдельно пойдет о развитии событий в Европе до 1914 года. Мы проследим становление организованных армий и сил правопорядка, которые одержали верх над криминальными силами, что и привело к консолидации государственной системы и, что немаловажно, к появлению контроля над состояниями войны (и мира). Также я обращусь к примечательному подъему первого в истории антивоенного движения, состоявшемуся накануне Первой мировой войны, а в завершение представлю то благосклонное отношение, которое война в этот же период продолжала пробуждать к себе в Европе.

В годы Первой мировой в Европе нарастало глубокое разочарование войной. В главе 3 утверждается, что причиной этого были не впечатляющие разрушения и издержки войны, а успех предшествовавшего ей антивоенного движения, которое выдвинуло новый на тот момент довод о необходимости запрета войн (под которыми участники этого движения в первую очередь подразумевали войны между развитыми государствами).

В главе 4 я рассматриваю решительное стремление к миру в Европе после Первой мировой войны. По моему мнению, у Второй мировой войны был чуть ли не единственный архитектор – Адольф Гитлер. Не было таких исторических обстоятельств, которые сколько-нибудь значимым образом требовали бы новой континентальной войны в Европе, а ведущие страны не стремились к конфронтации. Иными словами, не будь Гитлера, величайшей войны в истории человечества, скорее всего, не случилось бы. Также в главе 4 будет представлена оценка последствий этого вывода.

В главе 5 рассматривается конфликт, разворачивавшийся в ходе холодной войны. Я уверен, что основной причиной холодной войны стала приверженность коммунистов идеологии насильственной революции и международной классовой борьбы, которая демократическому капиталистическому Западу казалась угрожающе расширяющейся. Когда произошел решительный отказ от этой идеологии, холодная война и идеологическая гражданская война (которую некогда яро поддерживали коммунисты) сошли на нет. Впрочем, несмотря на острые идеологические разногласия между коммунистическим и некоммунистическим лагерями, они никогда не рассматривали большую войну как реалистичный сценарий. Кроме того, в главе 5 мы рассмотрим происходившее в этот же период сокращение межгосударственных войн и организованных боевых действий (как в развитом мире, так и за его пределами), а также впечатляющий распад колониализма, следствием которого стало прекращение колониальных войн.

В главе 6 речь пойдет о гражданских войнах после холодной войны. На примере конфликтов на территории бывшей Югославии я показываю, что основное насилие во многих так называемых этнических войнах, далеко не являясь проявлением глубокой и застарелой вражды между соседями или цивилизациями, в основном осуществляется руками отщепенцев и преступников, которые, по сути, действуют в качестве наемников под руководством, порой смутным, слабых или оказавшихся в безвыходном положении режимов. Многие другие гражданские войны, в частности в Африке, по сути, представляются жестокой и хищнической разновидностью бизнеса, который ведут полевые командиры и шайки бандитов. Также в главе 6 я поясню, почему подобные конфликты зачастую лучше относить к преступности с высокой интенсивностью или к криминальному бизнесу, а не к войнам низкой интенсивности. При таком подходе представлению Гоббса о гражданской войне как беспрерывной и беспощадной схватке всех против всех противостоит реальность гражданских войн наших дней, в которых немногочисленные хищные боевики способны разрушать общества и делать несчастной жизнь беспомощных и запуганных граждан.

После окончания холодной войны в кругу развитых стран существует примечательный консенсус по поводу войны. В главе 7 будут рассмотрены наиболее успешные попытки регулирования – или упорядочивания – нового мироустройства при помощи военно-полицейских интервенций.

В главе 8 приводится оценка перспектив использования международных сил правопорядка для устранения гражданских войн и мафиозных политических режимов. Полагаю, что в большинстве случаев эта задача не будет невообразимо сложной или затратной для любой довольно крупной и хорошо вооруженной организованной армии. Однако есть множество причин, по которым развитые страны едва ли будут систематически формировать силы такого рода и оказывать им принципиальную поддержку.

В главе 9 я даю более общее сравнение тенденций в ведении войн и моделей отношения к убийствам, которые становятся достоянием общественности. Кроме того, я рассматриваю иные объяснения угасания войн. Мы обратимся к популярному представлению о том, что длительный мир, которым наслаждаются развитые страны, был результатом появления ядерного оружия – и это представление нам предстоит отвергнуть. Далее мы рассмотрим доводы, придающие значение распространению демократии, международной торговли и международных организаций. Здесь я прихожу к выводу, что все это скорее следствие изменения отношения к войне и угасания войн или удачное совпадение с этими тенденциями, но не их причина.

В конце главы 9 и всей книги я выдвигаю тезис, что наилучшую надежду на поддержание нового мирового порядка дает формирование эффективных правительств в странах, где сегодня власть находится в руках некомпетентных или порочных режимов. Во многих важных аспектах основной причиной многих гражданских войн в действительности являются не этнические, экономические, социальные, национальные или цивилизационные претензии, а продажные или некомпетентные власти, которые зачастую разжигают вооруженные конфликты и провоцируют организованную преступность, иногда с выгодой для себя участвуют в них и всегда им способствуют. Налицо признаки того, что все большее число некогда раздираемых конфликтами и дурно управляемых государств начинают осознавать этот факт. Следовательно, криминальные военные действия – главный пережиток войны – возможно, сходит на нет так же, как и другие ее разновидности.

Глава 1. Криминальные и организованные военные действия

В октябре 1990 года, за три месяца до отправки полумиллиона солдат на состоявшуюся в следующем году Войну в заливе, генерал армии США Норман Шварцкопф говорил: «Война – дело нехитрое. Если называть вещи своими именами, то у вас есть две противостоящие стороны, которые пытаются уладить свои разногласия, убив как можно больше людей на стороне противника». Действительно, сутью войны является насилие, а в особенности убийство, о чем столь откровенно и поведал генерал. Эту же мысль лаконично сформулировал Джеффри Паркер: «На войне армии заняты тем, что убивают и крушат». Для сражающихся же война – это еще и лишения и скука. Здесь уместно вспомнить слова Наполеона: «Главное качество хорошего солдата – стойкость перед лицом усталости и лишений»[14].

Поэтому боевой опыт уже давно метко характеризуется как складывающийся из долгих периодов утомительной скуки, которые перемежаются отдельными эпизодами кромешного ужаса. Как следствие, ведение войны требует ставить под ружье, удерживать в строю и мотивировать людей, способных вынести и то и другое. Они должны уметь жить посреди неослабевающего насилия и самостоятельно его совершать, а помимо этого, на протяжении долгих промежутков времени – по меньшей мере это месяцы, а зачастую годы – терпеть разнообразные лишения. Вот какие проблемы их поджидают: вши, личинки, кровососущие паразиты и прочая дрянь; изнурительные и зачастую завершающиеся летальным исходом сражения с дизентерией и другими болезнями; отсутствие женщин; ужасная, а то и вовсе несъедобная пища; вода, в которой кишит зараза; лежалые сигареты; смертельная усталость; больные сифилисом проститутки; разбавленная водой выпивка или вообще какая-нибудь отрава; нехватка сна; разлука с семьей и тоска по дому; отсутствие личного пространства; постоянные, зачастую жестокие и бессмысленные, издевательства или физическое насилие со стороны старших по званию и бестолковой системы; крайне тяжелые погодные условия; сексуальные фантазии, которые все меньше возбуждают, и, наконец, скука, способная стать всеохватной, непреодолимой и отупляющей. Именно это эмоциональное состояние, о котором, правда, упоминается лишь изредка, гораздо более привычно на войне, нежели ощущение стремительного порыва, наступающее вместе с битвой.

В этой главе будет рассмотрена проблема формирования и сохранения вооруженных сил в перечисленных условиях. При этом будет введено разграничение между криминальным и организованным ведением боевых действий – дальнейшее изложение материала книги во многом будет выстроено вокруг последствий этого противопоставления и связанных с ним затруднений.

Почему люди воюют?

Представляется, что люди относятся к насилию по-разному. Некоторые получают от него удовольствие и стремятся к нему, чтобы пощекотать себе нервы и ради материальных выгод, которые насилие способно приносить. Другие (вероятно, значительное большинство людей) могут творить насилие при должных организационных условиях. Иными словами, они способны на насильственные действия, в том числе совершенно чудовищные, при определенном стечении обстоятельств, даже если эти действия не приносят им явного удовольствия, не доставляют им какой-либо материальной выгоды, а некоторым людям, особенно на первых порах, они могут даже причинять серьезные душевные терзания.

Насилие ради развлечения и выгоды

Для начала, вероятно, стоит разобраться с самыми базовыми мотивациями. Некоторые, практикуя насилие, получают настоящее удовольствие: для них это своего рода кайф. Другие прибегают к насилию машинально, как, скажем, серийные убийцы или отдельные садисты, которые продолжают творить насилие, даже несмотря на понимание, что с каждым новым подобным действием повышается вероятность быть пойманным. Существуют и такие люди, которые имеют или приобретают зависимость от насилия – без соответствующего опыта они будут ощущать тревогу. Они приходят в восторг, получая от насилия острые ощущения, и проводят много времени в ожидании следующего акта насилия и поиска жертвы. Многие преступники, совершая криминальное деяние, испытывают эмоциональный «приход»; кроме того, склонность и даже вожделение к острым ощущениям, возбуждению и эйфории насилия явно имеется у многих футбольных хулиганов[15].

Помимо этих лиц, существует ряд людей, у которых нет активной потребности или стремления в совершении насилия, однако они обнаруживают – зачастую к собственному удивлению, – что совершают его с удовольствием, если к тому располагают обстоятельства. Например, в ходе исследования, проведенного в Стэнфордском университете, выяснилось, что по меньшей мере несколько человек из группы, казалось бы, среднестатистических студентов, демонстрировали существенные склонности к жестокому и садистскому поведению, когда в рамках эксперимента им случайно досталась роль тюремных надзирателей[16].

Ситуативное наслаждение насилием зачастую обнаруживается на поле боя. Пацифист Уильям Джеймс в свое время с горечью заметил, что война может быть «в высшей степени захватывающим занятием» и «сценой величайших человеческих усилий». Для некоторых солдат (хотя, вероятно, таких совсем немного) сражение превращается в удовольствие. Как отмечал молодой Уинстон Черчилль, «ничто так не будоражит, как промазавшие мимо вас пули». Гленн Грэй, американский солдат, участвовавший во Второй мировой войне, говорил о «стойкой притягательности сражения», подчеркивая его «экстатический характер в исконном смысле этого слова, в смысле состояния, когда ты выходишь за пределы самого себя». По воспоминаниям солдат – участников Гражданской войны в США, в бою «все ваши мысли ускорялись до предела», оказываясь «в состоянии, почти идеально близком к мечте», и это «возбуждение невозможно выразить ни словами, ни пером». К таким же выводам пришел ветеран Вьетнамской войны Уильям Бройлз. Он предостерегает, что «война уродлива, отвратительна и порочна, и у людей есть все причины ее ненавидеть», однако в дальнейшем утверждает, что «большинству из тех, кто был на войне, если они не лукавят, придется признать, что где-то в глубине себя они все же любили ее, любили так сильно, как ничто случившееся с ними до или после войны». Война – это «опыт огромной интенсивности», она «заменяет тяжелые серые дни повседневной жизни жуткой и безмятежной ясностью»; «если вы вернулись с войны целым и невредимым [важное уточнение], вы осознаете, что война открыла в вашей душе такие дальние уголки, которые для большинства всегда будут оставаться неведомыми». Война, предполагает Бройлз, «это, возможно, единственный способ для большинства людей прикоснуться к мифической области нашей души… Короче, война – это кайф»[17].

Многие, а возможно и большинство, из тех, кто получает удовольствие от насилия в определенных обстоятельствах, не испытывают сколько-нибудь существенную потребность в нем и не впадают от него в зависимость. Когда обстоятельства меняются, они зачастую могут вернуться к тому, что мы предпочитаем считать нормальной жизнью, где в дальнейшем им необязательно будет возвращаться к насильственным действиям. Тот же Бройлз, впоследствии ставший известным писателем, несмотря на все восторги, которые он ощущал в бою, констатировал: «Я больше никогда не захочу воевать» и «Я бы сделал все, что в моих силах, чтобы моему сыну не пришлось воевать». А Гленн Грей, ставший профессором философии в Колорадо-колледже, в конце своей книги рассуждает о том, что следует предпринять для искоренения войн[18].

Кроме того, война была или казалась экономически выгодным предприятием для ее участников. Некоторые военачальники были в состоянии сполна расплатиться по долгам – деньгами либо зачастую алкоголем и наркотиками. В других случаях основной формой вознаграждения зачастую выступала возможность мародерствовать, захватывать землю и трофеи. Солдаты обогащались и за счет получения выкупа за пленных или продажи их в рабство. Как правило, безработных было гораздо проще завербовать в солдаты, чем имеющих занятие.

Наркоз

Алкоголь – «жидкую храбрость» – и другие наркотики обычно, причем нередко без ограничений, употребляли накануне, во время и после сражений[19]. Эти средства притупляют сознание и порой способны помочь людям преодолеть любые барьеры, которые в ином случае будут их сдерживать, – в качестве примера можно привести бессмысленную жестокость, зачастую вырывающуюся на поверхность в неуставных отношениях. Но в связи с тем, что для ведения военных действий требуется определенная степень контроля, этот проверенный временем способ взбодриться имеет существенные недостатки.

Принуждение

Человека можно принудить к совершению насилия. Исторически людей отправляли на военную службу помимо их воли, а затем условия ведения боевых действий складывались так, что если вы рассчитываете выжить, то вам нужно сражаться. Одним из обычных приемов удержания участников сражений от побега является создание специальных тыловых подразделений, единственное предназначение которых – без особых рассуждений убивать всех, кто дезертирует или не идет в атаку: иногда такие части называются «заградительными отрядами». Например, Джон Киган указывает, что во время Первой мировой войны «выходы из траншей в ходе сражений патрулировали специально выделенные силы военной полиции, и при получении приказа наступать никакой реальной альтернативы его выполнению не было». Как утверждал один британский генерал времен Первой мировой, «не отлынивал никто: все как один вступали под шквал заградительного огня и шли навстречу косившим людей пулеметам и винтовкам… Прежде мне не доводилось видеть столь блистательные отвагу, дисциплину и решимость – более того, я и представить себе такого не мог». А вот как описывал подобную ситуацию один британский сержант: «Мы оказались в безвыходном положении: идешь в атаку – тебя, скорее всего, убьют, побежишь – отдадут под трибунал и расстреляют… Что вам остается делать?» Именно эту процедуру довел до совершенства еще Чингисхан[20].

Как только вы оказываетесь на поле боя, убийство может, по сути, превратиться в самооборону: не убьешь сам – будешь убит. Кроме того, если сдача в плен означает смерть, то солдаты пойдут в бой просто потому, что у них есть единственная альтернатива: рассчитывать на какую-то вероятность выжить. Именно это было особенно характерно для сражений между немецкими и советскими солдатами во время Второй мировой войны[21].

Хотя полностью полагаться на принуждение при формировании ведущих боевые действия сил неразумно[22], соблазн дезертировать при первой же возможности, конечно, столь же велик, как и уклонение от участия в бою всякий раз, когда это может сойти с рук.

Муштра, дисциплина, лидерство и подчинение авторитету

В определенных условиях люди, похоже, обладают значительным потенциалом к совершению насилия, даже если не видят в этом радости или выгоды, причем, даже будучи абсолютно трезвыми и без особого принуждения. Для создания таких условий важны различные техники подготовки и развитие лидерских качеств, которые воздействуют на естественную склонность многих людей следовать за авторитетом[23].

Традиционно жестокость военной подготовки помогала настроить потенциальных бойцов на соответствующий лад и развить в них боевые навыки. В то же время отметим почти полный отказ от такого подхода в армии США, где сержантам-инструкторам запретили использовать бранную лексику: в итоге это вроде бы не привело к снижению боевого потенциала солдат. А в российской армии жестокость, по-прежнему весьма распространенная при подготовке солдат, не способствовала появлению вымуштрованных и преданных бойцов. В целом же боеспособность, скорее всего, увеличивается, когда у тех, кто участвует в боевых действиях, в должных пропорциях присутствуют страх, любовь и/или уважение к командирам[24].

Существенный вклад в исследования этого феномена внесли эксперименты Стэнли Милгрэма, помещавшего обычных людей в ситуации, когда им по требованию ведущего приходилось применять к другим людям некие устройства, которые казались им электрошокерами. Милгрэм установил, что существенная доля людей с «электрошокерами» была готова выполнять распоряжения ведущего, даже когда человек, подвергавшийся «удару тока» (на самом деле это была подсадная утка), инсценировал сильную боль и кричал, чтобы его отпустили[25].

Честь, долг, слава и страх позора

Способность причинять насилие может увеличиваться, если участники боевых действий убеждены, что воевать – их долг, а на кону в сражении стоят такие важные вещи, как честь и слава. Подобные мотивы, например, в значительной степени наблюдались среди немецких и японских солдат во время Второй мировой войны, а также среди участников Гражданской войны в США. Зачастую рука об руку с феноменом чести следует представление о том, что сдаться в плен – это огромный позор и унижение. Именно оно было особенно характерно для японских бойцов во время Второй мировой войны, которые, как правило, умирали или совершали самоубийство, но не сдавались[26].

Любовь

Исследования мотивов участия в сражении в целом показывают, что наиболее надежным качеством, вдохновляющим людей подвергать себя смертельной опасности в бою, оказывается то явление, которое именуется верностью малой группе, сплоченностью подразделения, солидарностью первичной группы, узами мужского товарищества или взаимовыручкой[27]. Один солдат XV века говорил об этом так: «Сколько радости приносит пребывание на войне!.. Великое сладостное ощущение преданности и сострадания переполняет сердце, когда ты видишь, как твой товарищ столь доблестно бросается выполнять и доводить до конца приказ нашего Создателя. Именно в этот момент вы готовы следовать за ним, чтобы жить или умереть вместе с ним, но во имя любви не бросить его. А это рождает такое наслаждение, что всякому, кто его не испытывал, неуместно говорить о том, что есть блаженство». Один солдат, воевавший во время Гражданской войны в США на стороне конфедератов, писал об «ощущении любви – крепкой привязанности к тем, кто вместе с тобой прошел через опасности, – такое вы больше не почувствуете ни к кому и ни в каких других обстоятельствах». Другой американский солдат, участник Второй мировой войны, несколько более прозаично говорил, что «потребовалось пройти чуть ли не всю войну, прежде я чем понял, за что сражаюсь. Я сражался за других парней. За тех, кто служит с тобой, за парней из твоей роты, но главное – за свой взвод»[28].

Как утверждает Бройлз, «самыми стойкими военными переживаниями» являются «товарищество» и «братская любовь» – некий «утопический опыт», в котором «индивидуальные достоинства и преимущества – ничто, а коллектив – всё». А вот какое предположение делает Джесси Грей в своих наблюдениях о «наслаждении товариществом»: «Должно быть, существует сходство между этой готовностью солдат-товарищей к самопожертвованию и готовностью святых умереть за веру». А Кристофер Браунинг отмечает, что ключевым мотивом для многих служащих германской полиции, которые совершали массовые убийства евреев в Польше, было ощущение, что они подведут своих товарищей, отказавшись от «грязной работы»[29].

Военные действия действительно стали столь эффективными и смертоносными именно благодаря открытию того, что любовь – любовь к тому, кто сражается рядом с тобой, к товарищам по оружию – может вдохновлять людей сражаться и умирать в бою. Судя по приведенному выше высказыванию солдата XV века, эта основополагающая мысль время от времени возникала и в прошлом, причем зачастую изобретательно использовалась, например, когда во время Гражданской войны в США давались распоряжения формировать боевые подразделения из земляков, что усиливало эффект боевого товарищества. Однако явное, официальное и сознательное признание и оценка этой составляющей войны, похоже, произошли относительно недавно – фактически лишь во время и после Второй мировой войны[30]. Таким образом, значимость рассматриваемого фактора, вероятно, не была самоочевидной, однако оказалась очень важной для развития организованных вооруженных сил: в значительной степени все, что вам нужно для войны, – это именно любовь[31].

Верования

Результаты большинства исследований показывают, что идеология и отвлеченные верования не входят в число наиболее убедительных мотивов для участия в войне, в особенности в долгосрочной перспективе и непосредственно в бою[32]. Например, обратимся к такому рассуждению сержанта армии США Кени Томаса о сражении, в котором он участвовал: «Я любил Кейси. Знаете, я слышал, как его отец спрашивал: „Его смерть была напрасной?“ Кейси умер за то, что я считаю важным: за чувство долга и того парня, с которым ты стоишь плечом к плечу… Но если вы считаете, что кто-то погиб там напрасно, значит, вы обесцениваете то, за что мы сражаемся, и все, во что мы верим»[33]. Исходя из этого свидетельства, чувство долга и боевые товарищи и есть «то, за что мы сражаемся» и «то, во что мы верим».

Тем не менее некоторые участники боевых действий действительно сражаются и погибают во имя идей, идеалов и убеждений в привычном смысле этих понятий[34]. Все это работает максимально эффективно в тех случаях, если солдаты проникнуты определенной долей доверчивости – в этом, вероятно, и заключается одна из причин, почему в армиях обычно предпочитают комплектовать ряды юношами, а не зрелыми мужчинами[35].

Исторически этой цели очень часто служила религия, в особенности представление о том, что поддержка и руководство божества – на нашей стороне. Как дерзко подметил Алан Александр Милн, Бог участвует в войне, «сражаясь на обеих сторонах и давая им присущую Ему надежду». Во время Гражданской войны в США, отмечает Джеральд Линдерман, «было чрезвычайно распространено убеждение, что Бог гарантирует победу той армии, чья коллективная вера наиболее прочна»[36]. Кроме того, религия, молитва и вера в божество способны оказать поддержку ведению боевых действий, помогая солдатам справиться с ужасом и напряжением, неизбежными на поле битвы: как говорится, не бывает атеистов в окопах под огнем[37]. Поэтому, чтобы приободрить солдат накануне боя, командиры зачастую обращались к религиозным ритуалам и призывам. Религия, конечно же, не является единственным инструментом достижения этой цели, но вряд ли стоит сомневаться, что вера в существование направляющего ваши действия и помогающего вам божества помогала легче переносить войну. Иногда эта составляющая может усиливаться, если участники военных действий начинают верить, что за смерть в бою полагается особенное вознаграждение на небесах. Похоже, именно это побуждало тысячи молодых иранских новобранцев массово идти на смерть в ходе ирано-иракской войны 1980-х годов. Викинги точно так же верили, что в Вальгаллу попадет лишь тот воин, который встретил смерть на поле битвы, – подлинно неординарный миф, поскольку убежденные в этом люди будут не только стоять насмерть в бою, но и избегать летальных столкновений в мирное время.