Садовый вишнь

– Браво, браво, дамы, вы превзошли сами себя… Для начала я хотел бы извиниться… и познакомить вас со своей сестрой, несравненной Элен, которая сыграла роль моей якобы убитой супруги…

– Якобы убитой… да что вы такое мелете? – выкрикнула Анна, спускаясь по лестнице.

– Только то, что на самом деле я никого не убивал, и не собирался убивать вас…

– Тогда какого черта все это…

– …наблюдая за вами, дорогие дамы, я заметил, что когда вы волнуетесь, вы начинаете видеть времена, все больше отстоящие от нынешнего. И я решил воспользоваться этим, чтобы хоть немного узнать о былых и грядущих временах… и надо сказать, вы блестяще справились…

– Вы… да как вы смеете… – выдохнула я.

– Думаю, что мы и дальше отлично поладим, не так ли?

Все буквально перевернулось внутри, я призвала на помощь всю силу воли, чтобы вымученно улыбнуться:

– Да… разумеется… в интересах науки мы согласны терпеть… гхм… некоторые неудобства…

Я заставила себя видеть его, здесь, сейчас, сидящего передо мной, и нож, отброшенный на столик у камина, – и я все еще была спокойна, как камень, когда вонзила лезвие ему в грудь, а потом все завертелось перед глазами, время умчалось куда-то бесконечно далеко вперед, я видела перед собой мертвую землю и ослепительно вспыхнувшее солнце, а потом все померкло…

– Анна? Анна?

Я слышала голос сестры, но все еще не могла разлепить глаза. Наконец, я заставила себя оглядеть комнату, которая то уносилась на несколько дней вперед, то возвращалась хоть не в сейчас, но в несколько часов после сейчас.

– Анна, – выдохнула я, – Эс… он…

– …он мертв. Ты… ты убила его.

– Он…

– …он собирался заточить нас в подвале… страшно подумать, что бы он с нами делал, чтобы вызвать наш страх… заставить видеть бесконечно далекое прошлое и будущее…

– Его сестра…

– …он врал про сестру, он и правда убил свою жену много лет назад… – Анна обняла меня, казалось, она сейчас расплачется, – ох, Анна, Анна…

– Успокойся… дорогая, успокойся, все позади…

Я пообещала себе никогда не злиться на Анну, никогда-никогда-никогда – впрочем, я обещала себе это уже тысячи раз. От волнения я снова увидела будущее – кажется, через несколько лет, уя увидела сложенную пополам газету с нашими фотографиями на первой полосе, но все это было так размыто, так расплывчато, что я решила пока ничего не говорить Анне…

Чашка, которая не говорит

…в доме напротив жила старая чашка с отбитым краешком – она ничего мне не рассказала, потому что чашки не умеют говорить, потому что где вы вообще такое видели, чтобы чашки говорили, в самом-то деле. В соседнем доме жили древние часы, которые тоже мне ничего не сказали по той же самой причине: часы не умели говорить. В доме через дорогу я нашел дряхлое кресло-качалку, которое тоже ничего не сказало мне. В большом доме на перекрестке я увидел уютный очаг в гостиной – но он был нем, как могила, потому что…

– …да постойте-постойте, так я вообще никогда не раскрою дело!

– Ну а что вы хотите, если в городе исчезли все люди, остались только вещи!

– И как мне прикажете с этими вещами поступать, если они молчат? Уважаемый автор, ну вы хоть сделайте тогда, чтобы вещи говорили!

– Боюсь, это будет не так-то просто… Это придется переписать всю историю мира, научить людей создавать вещи, наделенные глазами, голосом, разумом… это придется вдохнуть разум в мертвую глину, из которой гончар лепит чашку, в прутья, из которых плетут кресло, в мертвый камень, из которого сложен очаг, в огонь в очаге…

– Что же, извольте потрудиться и переделать мир, иначе я ничего здесь не узнаю!

– Хорошо… я попробую…

…в доме напротив жила старая чашка, которая рассказала мне, что видела в окно – но я её не услышал, потому что меня не было. в соседнем доме жили древние часы, которые тоже поведали мне все – но я не услышал их, меня не было. В доме через дорогу я нашел дряхлое кресло-качалку, которому было известно больше всех – но я не узнал, что именно было ему известно, потому что меня не было. В большом доме на перекрестке…

– …да что это такое, в самом-то деле, я как должен расследовать, если меня нет?

Ну а что вы хотели… в мире, где глина и сухой тростник могут мыслить, они сами сотворят себя такими, какими могли бы сотворить их люди… Здесь нет людей…

– Тогда я не смогу раскрыть дело?

– Мне очень жаль… не сможете…

– …или нет, постойте-постойте, я понял, куда пропали люди!

– И… и куда же?

– Так вы сами создали мир без людей, вот люди и исчезли! Получается, я раскрыл дело?

– И да… и нет.

Я понял, что сам того не желая, стал детективом, одновременно существующим и несуществующим, который одновременно раскрыл и не раскрыл дело, – но это было только началом моих странных злоключений, потому что…

(…дальше детектив говорить не может, потому что его нет…)

Краденая деревня

1

Стремительно темнеет, как-то до неприличного стремительно, ночь, подожди, тпру, стой, да это я не тебе, Ночка, ты-то давай, поторапливайся…

– …далеко еще? – не выдерживает Ночка.

Еле сдерживаюсь, чтобы не отрезать, что если так плестись будет, то вообще никогда не доберемся…

– Сейчас, сейчас… здесь деревенька должна быть…

Вглядываюсь в темноту ночи, хоть убей, ничего не вижу, как будто никакой деревеньки не было, и нет…

– И что? Опять в поле заночуем? – недовольно фыркает Ночка.

Сжимаю зубы, быстро же я её разбаловал, что ей теперь гостиницы подавай с пуховыми перинами…

Да погоди ты со своим полем… куда деревенька-то подевалась? Вот и поворот налево, тут должна быть… Видишь хоть что-нибудь?

Спрашиваю, хотя мог бы и не спрашивать, и так вижу, что ничего нет, только чистое поле, уже подернутое первыми шагами осени…

3

– …кем вы работаете?

– Учителем…

– Вот как… выворачивайте карманы.

– Что… я… да ни за что!

– Обыскать его! Так-так… ну-ка, что у вас в кармане… А вот и потерянная деревенька огоньками светится! Признавайтесь, где вы её взяли?

– Я…

– …украли? И не стыдно? А еще учитель, учитель во всем примером должен быть… Зачем деревню-то украли?

– Я… я не могу об этом говорить. Не имею права…

– О своих правах в темнице рассуждать будете, право он имеет…

– Нельзя так, учитель все-таки… отпустить придется…

– Вот черт… ну что поделать… Ступайте… Стража! Деревню конфискованную на место вернуть, ясно? И караул поставить, чтобы без глупостей, ишь, выдумал, деревни воровать…

– …а что вообще учитель делает?

– Да черт его знает…

– Нет, ну лекарь лечит, пекарь печет, а учитель?

Да черт его знает… учитель и учитель… не все ли равно… наше дело почет и уважение ему оказывать, пока он деревни не ворует… выдумал тоже…

2

– …а вы нас домой вернете?

– А здесь вам чем не нравится?

– Ну… так…

– Ну а раз так, давайте, слушайте… и смотрите в оба… вот, эти три черточки, это буква А, пишите себе… да, вот на этом белом, вот палочками этими пишите… А…

4

…доводим до вашего сведения, что вынуждены ликвидировать ваш мир в связи с переизбытком информации и нарушением закона «О предотвращении переизбытка информации»…

Карта карты

…вот сейчас и узнаю, что к чему, вот сейчас, когда этот валет, король, или кто он там – отсюда не вижу – или убьет меня одним ударом своего клинка, или я убью его. Тогда можно будет прикинуть, какие здесь правила, или любой самый захудалый королишка прихлопнет меня, как муху, или у меня здесь есть какие-то права, как будто у червонной девятки могут быть какие-то права, а ведь могут быть. Кто-то замирает передо мной, я упорно не могу понять, что это…

– Вы… – не выдерживаю, – что вы за карта?

Он отвечает, первый раз слышу такое имя, а вот ведь черт, сколько живу, столько не перестаю удивляться, это что-то новенькое…

Жду удара, удара нет, понимаю, что это я должен бить карту. Целюсь в упор…

– …вы… вы что? Что я вам сделала?

Не верю своим ушам, это что-то новенькое, раньше никто не пытался договариваться, умолять, просить пощады…

Стреляю. Карта падает замертво, обагряя стол своей кровью, еще не верю себе, что все получилось так легко. Пытаюсь вспомнить, что это была за карта, – два каких-то причудливых очертания не пойми чего на голубом фоне, почему-то расчерченном линиями вдоль и поперек…

– …вы… да вы сами не понимаете, что вы наделали!

Первый раз вижу бубновую девятку в таком гневе, а я-то думал, посидим как всегда за чашечкой чая или чего покрепче, поговорим по душам…

– Вы… вы сами не понимаете…

Не успеваете договорить, испуганно смотрит, как земля за окном стремительно осыпается в никуда, в бездну, обагренная кровью…

Осколок августа

…перед боем прячу за пазуху кусочек августа – того августа, в котором была Алина, в котором был Дом, и крепкие хрустящие Яблоки, того августа, в котором было будущее, которое не сбылось, но было. Бережно прячу за пазухой – прежде чем крепко сжимаю кошкодер, бросаюсь в бой. Кошкодер называют кацбальгером, вот кому надо, те пусть и называют, для меня он старый верный кошкодер, еще хорошо сказано – кошачья свалка, когда схлестываешься с врагом, быстро, стремительно, одним ударом сносишь голо… чер-рт, еле успеваю отразить атаку, а он силен, сволота эдакая, даже слишком силен, хотя, казалось бы, откуда взяться силе в этом полуистлевшем скелете, который непонятно как не рассыпается в прах…

Замечаю на его груди за пазухой что-то бережно спрятанное, по пожелтевшим кленам узнаю – август, какой-то особенный, дорогой ему август, наполненный какими-то мечтами, какими-то устрем… чер-р-рт, снова отражаю атаку, его кошкодер вонзается мне в плечо, приказываю себе не чувствовать боль, как будто это можно приказать…

Мой враг замирает, кажется, смотрит на август, спрятанный у меня на груди, – кошкодер у меня в руках рассекает воздух, с хрустом разрубает потемневший от времени позвоночник врага, не удерживаюсь, падаю, еще не верю себе, что, черт возьми, получилось…

Поднимаюсь, смотрю на то, что осталось от моего кошкодера, понимаю, что придется забрать себе меч поверженного противника. Уже хочу покинуть руины некогда величественного зала, приглядываюсь к кусочку августа в груде костей – что-то сжимается в сердце, бережно подбираю август, прячу к своему августу, тут же хлопаю себя по лбу, не надо было этого делать, сам не знаю, почему. Что-то происходит, заставляя меня сжаться от страха – кусочки августа срастаются, не сразу понимаю, что это был один и тот же август.

Осторожно спускаюсь по обломкам лестницы, граф уже спешит ко мне, не верит, что я жив…

– …вы… как вам удалось… невероятно… немыслимо… что… что вы просите в награду… что угодно…

Меня как будто молнией прошибает, когда вижу припрятанный в его медальоне кусочек августа…

– Это…

– Медальон? Да, сию минуту, только выложу…

– …нет. Это.

– Но это невозмож…

…не договаривает, падает, разрубленный пополам моим новым кошкодером, брызги крови застилают мне глаза. Осторожно вынимаю еще один кусочек августа, который уже тянется к остальным, и я понимаю, что должен найти их все…

…возрожденный август торжествующе оглядывается, ищет хоть кого-нибудь, еще не понимает, почему вокруг никого нет, только он один, почему все мертвы, только он окутывает опустевший мир, случайно натыкается на осколок ноября, в котором я и мой враг замираем, глядя на припрятанные друг у другом за пазухой кусочки августа…

Конец концов света

…тот, кто расселял гостей, видимо, плохо понимал нас – да мы и сами себя плохо понимали, честно говоря. Организатор (будем называть его так) решил, что лучше поселить вместе концы света из одного и того же мира: так в нашем крыле жил конец света, видевший остывающую магму земли, конец света, погубивший первые бактерии, конец света, погребавший старые, неуклюжие формы жизни, конец света, закрывший глаза последнему человеку, конец света, чья ржавчина обгладывала последние серверы, конец света, который грелся в лучах взорвавшегося солнца. Так получилось, что нам не о чем было говорить, и мы старались держаться себе подобных – я искал общества тех, кто видел гибель разумной жизни, и даже обрадовался, когда смерть какой-то далекой звезды предложила мне поменяться комнатами – там-то в её бывшей комнате я и обнаружил странный предмет, страшную находку, которая вскрыла жуткие тайны, и повлекла за собой смерти множества смертей…

Замок! Замок? Замок…

Два километра.

Шорох шин.

Замок.

Пять лет.

Замок! Замок!

Полтора километра.

Замок.

Пятнадцать лет.

Замок? За-а-амок.

Километр.

Замок.

Двадцать лет.

Замок? Гхм, Замок…

Пятьсот метров.

Замок.

Двадцать пять лет.

Наследство.

Сестра.

Авария.

Замок.

Двести метров.

Замок.

Племянник.

Обрыв.

Падение.

Замок.

Сто метров.

Замок?

Замок?

Взгляд с обрыва.

Замок…

Ночь, которой не может быть

Постулат первый: ночь все меняет.

Постулат второй: если ночь меняет все, то она меняет и саму себя тоже.

Постулат третий: если ночь меняет саму себя, то она перестает быть ночью.

Постулат четвертый: если ночь перестает быть ночью, она не может ничего поменять.

Постулат пятый: но тогда ночь не может изменить саму себя, и остается по-прежнему ночью.

Что возвращает нас к первому постулату…

…может быть, именно этот парадокс позволял ночи превращать безжизненные руины в шумящие города, а истлевшие остовы в спешащих прохожих. Мы не могли проверить этого – никто из нас никогда не видел ночи, планета навсегда повернула останки городов к палящему солнцу, а темной половине остался только безжизненный замерзший океан…

Ю и Сар

…рядом сидит мэнгу, надо убить мэнгу, и нельзя убивать мэнгу – он, тот, не велит, а кто он, кто тот – Йи так и не понимает: то ли сам великий Будда, то ли еще кто, перед кем сам великий Будда кажтся не более чем песчинкой на лапке муравья. Йи и мэнгу делят поровну нехитрый ужин, устраиваются на ночлег – завтра снова в путь в чужие земли. Медленно поднимаются две ю, две луны, мэнгу говорит – сар, какой сар, когда ю, ладно, пусть будет одна ю, вторая сар. Йи пытается понять, почему была одна луна, а теперь две – тот, великий, говорил что-то, что это другое небо, другая земля и другие луны, но почему все-таки две…

…мне досталась не самая плохая война – но явно недостаточная для того, чтобы оживить безжизненную планету, населить её городами. А что я хотел купить за те ничтожные крупицы, которые у меня были – я не мог позволит себе даже приличную войну с паровыми двигателями, не говоря уже о войнах, в которых было ядерное оружие, – на что я вообще рассчитывал, когда потащился с мечами и копьями оживлять планету, хотя, если посмотреть, смогли же они построить великую стену когда-то бесконечно давно…

– …этот-то? Про этого забудьте, нет его больше.

– Доигрался со своими щитами-стрелами на чужой земле? Правильно, чужие земли слабаков не любят…

– Да не в этом дело… чудовище-то надо на цепи держать, с которым на чужую землю идешь, а он не удержал…

– …первый раз слышу, чтобы чудовища на хозяев своих нападали!

– Да не так… тут другое…

…Йи больше не может сдерживать себя, вонзает клинок в грудь мэнгу, слышит, как бросаются к нему другие мэнгу, еще успевает увидеть две луны на залитом кровью небе…

…я слишком поздно понял, что не только не смогу остановить чудовище, которое по привычке набросилось само на себя – я даже не смогу вырваться от него, отделиться от него, разорвать связующую нас цепь, и чудовище, бесконечно убивающее само себя, уничтожит и меня тоже. Кто вообще придумал вызывать из небытия, из бесконечно далекого прошлого безумных тварей, бесконечно убивающих самих себя, и…

…он поднимается на три тонкие лапы, расправляет перепончатое крыло, смотрит в розоватое небо, на котором виднеется круг, окруженный мириадами мелких осколков. Он зовет свою подругу, чтобы показать ей долину по ту сторону холма, где они смогут пустить корни и вырастить продолжение себя самих. Он видит подругу – но что это, почему он должен убить её, почему мэнгу, мэнгу, мэнгу, не дать им перебраться через стену…

– …почему вы не даете нам быть?

Они снова приходят ко мне, мои пленители, их много, несть им числа, – миры, миры, миры. Какие-то трехногие в полупрозрачных мантиях, какие-то ползущие на кореньях, какие-то полупарящие-полуползущие в остроконечных серебристых колпаках.

– Почему вы не даете нам быть?

Я молчу, я не могу им объяснить, – они уходят ни с чем, они не видят мое чудовище у меня на цепи, или я у него на цепи, и никогда не увидят, и не поймут, почему я никому не позволю быть под розовым небом с луной и обломками луны, на веки вечные останусь здесь со своим чудовищем…

То, что…

…10

…то, что вызывает тревогу:

…когда входишь в сознание своего врага, чтобы сделать (зачеркнуто несколько раз, невозможно прочитать), и понимаешь, что ничего не сможешь, просто потому, что в мозгу твоего врага нет и не намека на те знания, которые тебе нужны.

…когда прогоняешь врага из своего разума, но вместо восторга победы тебя терзает невыразимая тоска от чего-то потерянного, что было в твоем разуме… вернее, даже не так – чего в твоем разуме никогда не было, но ты понимаешь, что это могло быть.

…когда твой враг бросает тебя в глубины подземелья, и проклинаешь все на свете, как вообще угораздило так нелепо попасться…

…когда твой враг после долгой, невыносимо долгой паузы обращается к тебе – все еще не догадываетесь, зачем я пригласил вас сюда? – и у тебя еще есть силы иронично усмехнуться над «пригласил»…

…когда твой враг хочет проникнуть в твое сознание, и ты понимаешь, что скорее умрешь, чем позволишь это…

…когда твой враг врет, как дышит, что ему ничего от тебя не надо, только уметь то, что умеешь ты…

…когда твой враг разрушает свое сознание, чтобы не пустить тебя в свой разум…

…когда остаешься наедине с осенью…

…11

…то, что вселяет неясную надежду…

Арги

Вы приходите в себя в полной темноте, которая постепенно начинает рассеиваться, выпуская из самой себя тусклые свечи, очертания темного подвала из грубо отесанных камней, расходящиеся в темноту коридоры. Вы натыкаетесь на груду золота, лежащую в углу темного зала, вы подбираете монету, другую, третью, пытаетесь определить дату, эпоху, страну, ничего не определяется, еще бы, вы хорошо если узнаете собственную валюту…

Вы пробуете вспомнить, как сюда попали, на экскурсии на какой-то, что ли, или пошли сами смотреть какие-то подземелья, или присмотрели золотишко, решили разжиться, только странно, не взяли ни пакета, ни чего другого. Вы пробуете вспомнить… и тут вас будто током прошибает, вы понимаете, что не помните не только, как здесь очутились, но и кто вы вообще. И чем больше пытаетесь выцарапать из памяти хоть что-нибудь, тем больше понимаете, что… вы не помните… вы… вы… вы просто… просто не знаете. Как будто до сегодняшнего момента вас не было вовсе.

Вы оглядываете коридоры, пытаетесь прикинуть, как отсюда выбраться, вам кажется, что коридор со ступеньками, уводящими вверх, может вывести вас наружу, может быть.

Вы делаете несколько шагов… это еще что за черт, почему вы не можете отойти от тускло освещенной залы, почему словно бы какая-то неведомая сила не пускает вас дальше, по ступеням, тянет и тянет назад. Вы пытаетесь проверить, не тянется ли впереди какая-нибудь прозрачная пленка или сетка – нет, ничего подобного, вы пытаетесь проверить, не привязано ли что-нибудь к вам сзади – тоже ничего подобного, вы…

…и только сейчас вы смотрите на свои руки, вернее, на то, что от них осталось – истлевший остов, кости, непонятно как держащиеся друг на друге. Вы ощупываете позвонки, пытаясь найти хоть намек на живую плоть, – нет, ничего.

На всякий случай вы пытаетесь проснуться – хотя уже понимаете, что это и близко не сон. Снова отчаянно оглядываете залу в поисках ну хотя бы воды не говоря уже о чем-нибудь съедобном – ничего нет, только груда золота в монетах непонятного достоинства…

…чш…

…нет, не показалось… и правда, в коридоре шаги, там, где ступени поднимаются вверх, кто-то идет, вы видите даже отблески света на стенах. Вы бросаетесь туда, насколько это позволяет вам невидимый барьер, не пускающий вас дальше, вы пытаетесь разглядеть идущего к вам. Вздрагиваете, когда видите рыцаря в доспехах, похоже, здесь шоу какое-то, не иначе…

– Простите, вы не подскажете, где здесь вы…

…вы не договариваете, удар меча сносит вам голову, мир катится кувырком, меркнет…

…мир возвращается, снова проступают из темноты уже знакомые предметы. Вы неуклюже подниметесь с груды золота, получается только со второй попытки. Пытаетесь вспомнить, что здесь было, что вообще происходит, и кто вы, черт возьми, такой. Ничего не вспоминается, и тут вы замечаете еще одно, чего не видели раньше – стоит вам о чем-то подумать, как перед вами появляются белые причудливые знаки. Что это за язык, на латниуцу не похож, на кириллицу тоже, а если…

Вам не дают додумать, вы снова слышите стук шагов, на этот раз пытаетесь спрятаться за грудой золота, но что-то не пускавшее вас раньше в коридор теперь удерживает вас на месте, подставляет под удар – взмахивает меч, мир катится кувырком, вы умираете.

…вы приходите в се… нет, не так, вы оживаете, думаете, как такое возможно, вы же были мертвый, да вы и сейчас мертвый, истлевшие скелеты не ходят и не думают. Снова появляются белые знаки в воздухе, вы снова пытаетесь прочитать, – и тут понимание приходит само собой, вы хлопаете себя по лбу, ба, а ведь все так просто, слова появляются в зеркальном отражении, иинежарто моньлакрез в ястюялвяоп аволс…

Вы снова слышите шаги на лестнице, вы уже понимаете, что будет дальше, вы пытаетесь кричать что-то – постой, поговорим, что я тебе сделал-то, не убивай меня, не убивай, мелкьают слова -,йавибу ен, янем йавибу ен – он замирает на какие-то доли секунды, взмахивает мечом…

…мир меркнет, но в сумерках меркнущего мира вы еще успеваете заметить за спиной рыцаря что-то вроде окна, за которым виднеется… нет, вы не успеваете увидеть…

…вы оживаете. На этот раз вы ставите себе четкую задачу – во что бы то ни стало увидеть, что скрывается там, за спиной рыцаря, по ту сторону окна. Вы слышите шаги, они неумолимо приближаются, вы делаете шаг вперед, навстречу смерти, рыцарь показывается в тусклом сиянии, льющемся словно из ниоткуда, взмахивает меч…

…вы не понимаете, как это так, что происходит, вернее, почему ничего не происходит, почему вы стоите живой, почему мир замирает вокруг, как будто ждет от вас чего-то, но чего, чего…

Все происходит само собой, так же естественно, как дышать, как жить, – вы вонзаете клыки в горло рыцаря, сквозь доспехи, что-то происходит, рыцарь бездыханный падает к вашим ногам.

Вы поднимаете голову, видите мерцающий прямоугольник, по ту сторону которого на вас смотрит ваше собственное лицо…

Прямоугольник исчезает, вы остаетесь в подземелье наедине с собой и грудой золота…

…вы уже готовитесь вонзить клыки в горло рыцаря, неимоверным усилием воли замираете, шепчете своему противнику:

– Падай…

Хотите добавить – «притворись мертвым», понимаете, что ваши слова увидят, поэтому показываете знаками-знаками, намеками-намеками, – противник понимает, падает будто бы замертво, замирает. Вы видите перед собой перевернутую надпись – ьтремс, прямоугольник тускнеет, гаснет, исчезает.

– Ты… – вы говорите, сами пугаетесь своего голоса, свистящего, хрипящего, как ветер осенью, – ты… можешь рассказать, что здесь происходит вообще?

Поверженный отрицательно мотает головой. Вы снова приближаете к нему клыки.

– Объясняй. Кто ты?

– Я рыцарь.

– Это я и так вижу, зовут тебя как?

– Рыцарь… просто рыцарь.

– Нет, так не бывает… должно же что-то быть, имя, где ты родился, кто твои родители?

– Не… не знаю…

– А разве так бывает?

Рыцарь изумленно смотрит на меня, будто спрашивает – а разве бывает как-то иначе?

– Ты… что ты помнишь?