Садовый вишнь

Садовый вишнь

Мария Фомальгаут

Иллюстратор Мария Фомальгаут

© Мария Фомальгаут, 2023

© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-0060-6424-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тридцать первое ноября висовисокосного года

…Осень вздохнула и оглянулась – вздох получился какой-то тяжелый, ну еще бы, осень была уже не молодая, если не сказать больше, её ноябрь уже подходил к концу. Осень еще раз посмотрела на календарь – он показывал вечер тридцатого ноября, уже начал порхать мелкий снежок, готовый перейти в такую же мелкую метель, даже не метель – метельку, метелюшку, метеленка.

Осень накрыла на стол, заварила красно-багровый октябрь, нарезала на тарелке солнечные сентябрьские дни, вынула из духовки запеченные ноябрьские утра, когда так приятно посидеть дома. Сегодня будут гости, сказала себе осень, сегодня все будут провожать её на пен… нет, конечно, не на пенсию, но осени было приятнее думать, что на пенсию, так спокойнее, так не так тревожно, не так страшно, вообще, что тут страшного…

Осени подарили кофейный сервиз, и кадиллак, и шикарный особняк с тремя спальнями, – и не потому, что купались в деньгах, а потому, что осень завтра все равно исчезнет, так пусть на один вечер у неё всё это будет. Поднимали тосты, желали здоровья и долго… стоп, какого долголетия, завтра же осени уже не станет. Благодарили осень, кто за что, кто-то встретил настоящую любовь, кто-то воплотил мечту, которая казалась нереальной, кто-то перевернул свою жизнь на сто восемьдесят градусов, у кого-то ничего не получилось, а то и вовсе случилось что-нибудь страшное – осень извинялась, кто-то смущенно мотал головой, ну что вы, вы тут не при чем, это я сам виноват… или вообще никто…

Осень вдохнула свой собственный холодок: ей хотелось поговорить с другими осенями о том, как бывает, когда последний день, что в таких случаях делать, о чем думать, что говорить. Но других осеней не было, никого не было, да откуда бы им было взяться, другим осеням…

Осень вспоминала себя, как она была еще легкомысленным сентябрем, прыгала по теплым солнечным денькам, как она была юным октябрем, кружилась в вихре багряных листьев, как была уставшим почтенным ноябрем, гуляла по опустевшим аллеям, подернутым жухлой листвой. В сентябре осень еще не понимала, что она хочет делать, чем будет заниматься, и в октябре тоже, и в ноябре, и… и все, и все как-то пролетело слишком быстро, вроде бы сделала все, что хотела, и вроде бы все прошло, как надо, и все равно чувство такое, что что-то не то…

Осени снова неимоверно захотелось поговорить с другими осенями, постоять на балконе в тумане самой себя, услышать от кого-то, что у неё не хуже, чем у других, или даже лучше, или пусть даже хуже, но получилось хоть что-то, хоть как-то – нет, ничего, говорить было не с кем, в году бывает только одна осень, одна-одинешенька… Осень даже позавидовала зиме, их-то в году бывает две, хотя им тоже не удается поговорить, они не встречаются…

Осень подняла голову – последний день надо было встречать с поднятой головой – поблагодарила гостей, за все, за все, спасибо, что пришли, особенно школьники, уж кто-кто, а они-то не любят осень, а ведь пришли, осень извинилась перед ними за первое сентября, зажгла для них тыквенные фонарики на Самайн, насыпала им горсти конфет…

Гости разошлись, разлетелись, разбежались, хлопая крыльями, – осень осталась одна, оглядела шикарный особняк, поднялась по винтовой лестнице в огромную спальню с зеркалом на потолке, устроилась на широченной постели. Осень боялась, что не уснет в эту ночь, будет тревожно смотреть на часы, когда стрелки коснутся полуночи – что-то тогда произойдет? К своему немалому удивлению, осень довольно быстро уснула, даже не поняла, как именно.

…когда осень открыла глаза, в окно бил яркий белый свет. Так вот она, смерть, подумала осень, вот оно как бывает, оказывается, есть что-то после того, как все кончится…

Осень закуталась в халатик и подошла к окну – восторженно ахнула: весь мир был белым-белым, до самого горизонта, которого больше не было. Осень посмотрела на восхитительный контраст черных деревьев и белого… и догадалась, что видит снег…

…снег…

Но почему же она в таком случае все еще живая?

– Доброе… утро…

Кто-то смущенно кашлянул за спиной, осень так и подскочила – изумленно посмотрела на вошедшего с подносом, на котором дымились две чашки кофе.

– Вы… вы… – осень не выдержала, – вы кто?

– Я ваш день.

– Вы… но все мои дни уже кончились…

– Но я-то еще есть!

– Вы… да кто вы?

– Тридцать первое ноября.

– Но такого не бывает!

– Ну как не бывает, я же есть!

– Вы… но вас… не должно быть!

– Ну как не должно, когда я есть!

Окончательно сбитая с толку осень покорно взяла чашку с кофе, уселась на кресло у кровати.

– Приготовить вам завтрак?

– А… да… нет… да… пожалуй…

– …и все-таки…

Осень уронила вилку, взметнулась, бросилась перебирать календари, наконец, кинула их пеструю охапку в лицо тридцать первому числу:

– Посмотрите… посмотрите сами… да вы на календари посмотрите, где вы здесь видите тридцать первое число? Все кончается тридцатым… Кто вы? Откуда?

– Я… ну уважаемая осень, почему не может быть какого-нибудь висовисокосного года, в котором будет тридцать первое число?

– Да потому, что таких годов не было, и нет! А вы…

Осень не успела договорить, когда внизу щелкнул замок. Это было тем более странно, что дом принадлежал осени, и ключи от него были… да у кого угодно они могли быть, потому что осень кончилась, и дом был уже не её…

Осень заметалась по комнате в поисках одежды, наконец, махнула рукой, спустилась по лестнице в халате, – в лицо ей ударил запах мандаринов, имбирных пряников и хвои, и еще чего-то неуловимо-праздничного. Осень посмотрела на вошедшую зиму, которую вел под руку первый день декабря…

– Э-э-э… Здрассьте, – зима оторопело уставилась на осень, дохнула холодом, – вы…

– Да я как-то… это все он… – осень смущенно покосилась на тридцать первое ноября.

– Это еще кто?

– Тридцать первое…

– Уважаемая осень, вы что-то попутали, такого числа не бывает!

– Вот и я тоже говорю, что не бывает, а он не слушает!

– В таком случае… – зима грозно надвинулась на тридцать первое число, обдавая его холодом, – не изволите ли объясниться?

– Сейчас… сейчас… сию минуту… я все объясню… я…

– …значит, есть миры, где существует тридцать первое ноября? – спросила осень.

– Верно.

– И вы решили…

– Вы понимаете, я не хотел умирать, – признался день.

– …и поэтому пришли сюда…

– Верно…

Это «верно» прозвучало как-то странно, в нем послышались настороженные нотки, которые никому не понравились.

– И сколько миров вы уже так миновали? – спросила зима.

– Э-э-э… гхм…

– Не помните?

– Правда… не помню…

– Ну, хотя бы примерно? Неделю? Месяц? Год?

Тридцать первое число покраснело до кончиков ушей.

– Боюсь… счет идет на тысячи лет…

– Вы, наверное, видели немало миров? – спросила осень.

– Да… немало… даже кое-какие технологии оттуда могу подсказать, только пока не знаю, что у вас есть, чего нет…

Осень заторопилась, захлопотала, – наконец-то ей нашлось дело, надо было столько всего узнать…

– …Скажите, – осторожно начала осень, – а вы были в мирах, где… где нет осени?

– Не был, ведь как бы я туда попал? Если нет осени, то откуда возьмется её последний день?

– Но вообще… где-то есть миры, где нет осени?

– Я думаю, да. И немало.

– Уважаемый день… а вы не думали, что однажды кончатся все миры без тридцать первого числа, и вам, так сказать, некуда будет вклиниться?

– Знаете, я думал об этом… хочется верить, что число миров бесконечно, но все-таки… Иногда мне кажется, что они могут и кончиться…

– И что вы будете делать тогда?

День промолчал, – ему не хотелось думать об этом, он уже напрочь забыл об этом за века и века, и вечер был для него просто вечером, и ночь была просто ночью, – моментом, когда нужно было подыскать себе очередной мир и поселиться в нем. Он попытался представить себе, что чувствуют дни, которые исчезают в полночь – и тут же отогнал от себя эту мысль.

– А я знаю, что вы будете делать, – задумчиво сказала осень.

– И что же?

– Вам нужна осень.

– Осень?

– Да, обыкновенная такая осень с дождями и листопадами…

– Дорогая осень… вы имеете в виду себя?

– Ну… например. Вы покажете, как переходить из мира в мир?

– Да, дорогая осень, это очень просто…

День задумался, а стоит ли ему дружить с осенью, может, миров без осени меньше, чем миров без тридцать первого ноября, ну да и ладно, потом их пути могут разойтись…

Осень тоже задумалась, – она еще не привыкла к этому странному ощущению бессмертия. Она так старательно приучала себя к тому, что не будет никакого «завтра», что все сделано, отжито, отчувствовано, отплакано, отсмеяно, отмечтано, от… много еще чего – от, а теперь появилось какое-то «завтра», да такое неопределенное и странное, что от этого «завтра» хотелось бежать со всех ног, даром, что без «Завтра» ничего не будет…

– …уважаемая осень…

Осень настороженно посмотрела на Зиму, уже предвидя скандал, ну а что еще могло здесь быть.

– Да?

– Я, собственно, по поводу тридцать первого ноября…

Осень уже перебирала в уме ответы, что это не она, это тридцать первое число – но решила не нагнетать конфликт, спросила как можно проще:

– И… что с ним?

– Дорогая осень, вы же в курсе, что каждый день длится двадцать четыре часа?

– Разумеется… и он еще не кончился.

– …а вы не обратили внимания на то, что этот ваш день… он длится двадцать три часа и сорок две минуты?

– И…

– Ну, вы понимаете, что так не бывает? Это вам не листья на дереве, которые все разные, и не яблоки на ветке, тоже все разные, и не облака в небе – а дни, дни! Они не могут быть меньше двадцати четырех часов…

– Вы хотите сказать…

Зима задумалась, она еще сама не знала, что она хочет сказать.

– Это… это не день. Уважаемая осень, вас обманули, вам подсунули что-то не то…

Осень хотела спросить – а что не то – но не смогла, все слишком перепуталось, все было слишком непонятно…

– …а ведь вы не день, – не выдержала осень за полчаса до полуночи.

– Ну отчего же, я…

– …не день. Сколько вы длитесь?

– Ну… как все?

– Что-то я не видела дни, которые длились двадцать три с половиной часа…

– Ну… кто-то больше, кто-то меньше…

– Так что-то я не видела дни, которые длятся меньше!

– Ну, если не видели, это не значит, что их не…

– …не существует. И даже не пытайтесь соврать, что в других мирах все иначе… Так кто вы? Кто вы?

– Вы все равно не поверите.

– Поверю… думаю, мне больше ничего не остается…

– Я… вселенная.

– Вселенная?

– Да. Вы же понимаете, что вселенные могут быть самые разные… какие-то из них существуют миллиарды веков, каким-то повезло меньше…

– …двадцать три часа и сорок две минуты?

– Да, и это еще отличный результат…

– Но почему вы оказались в нашем мире?

– Потому что моего мира больше нет…

– И вы вклинились в нашу вселенную…

– …совершенно верно.

– Но это… – осень недоверчиво насторожилась, – это не повредит нашей вселенной?

– Ну… как сказать… – день чуть отвернулся.

– Что вы имеете в виду? – вспыхнула осень.

– Ну… мы же все равно не собираемся оставаться в этом мире, верно?

– Вы хотите сказать, что мир…

– …я сожалею…

Осень молчала, стиснув зубы, она даже сама не могла понять, о чем думала…

– Поторопитесь, дорогая осень…

– Что такое?

– Поторопитесь… уже половина двенадцатого… нам пора уходить…

– Никуда я не пойду, – отрезала осень.

– Вы…

– …никуда не пойду.

– Но тогда вы…

– Идите, – отмахнулась осень, – идите, идите…

Она отвернулась, чтобы не слышать голос тридцать первого числа, осени еще нужно было сделать так много, чтобы спасти мир – а она даже не знала, с чего начать…

Прошлое с чужого плеча

…а прошлого нет – Инга еще раз оглядывается назад, где за ней должно тянуться прошлое, длиннющее, тяжелое, – а прошлого нет. Нет, и все, первый раз в первый класс, когда Инга в белом платье была, и откуда этот камень на дороге взялся, да не было никакого камня, ничего не было, это первое сентября подножку подставило, и лужа впереди, грязная, черная, и —ы-ы-ы-ы-ы! и – все дети, как дети, а ты… И первой любви не было, и выпускного не было, и первого бокала чего-то не пойми чего, и того, что потом, с Кириллом… или Артемом… Инга не хочет вспоминать, этого не было, не было, не было – а ведь теперь действительно не было, и взрослых этих проклятущих не было, которые – ах вот у Верочки пятерочка, а ты… А ведь не было этого, ничего не было, даже вчера скандала на кассе, да какого черта вы мне за сто пробиваете, если у вас на ценнике восемьдесят, да плевать мне, кто у вас там за залом смотрит, не смотрит, да… И этого тоже не было, ничего не было, одно сиротливое сегодня, денек какой-то не то пасмурный, не то распогодится, вроде выходной, только непонятно, суббота или воскресенье.

А прошлого нет.

Инга хочет объявление написать куда-нибудь в никуда, пропало прошлое, особые приметы… да какие приметы, не напишешь же про платье заляпанное или про позорище на выпускном, и вообще… И вообще, пальцем у виска покрутят, ты что, из ума выжила, какое прошлое, прошлое не теряют…

…Инга почти проходит мимо, не замечает – тут же спохватывается, оглядывается, так и есть, видит свое прошлое на какой-то про… ну ладно, пусть будет на прохожей, не прошмандовкой же её в самом деле называть, хотя прошмандовка она и есть, какого черта в самом-то деле…

Инга впивается в свое прошлое, даже не боится порвать, тянет на себя, срывается на крик, отдай, отдай, отдай, стаскивает с про… с прохожей…

– Вы… женщина, вы что?

– Что, что, прошлое мое отдала быстро!

– Да ну вас… – про… кутается в прошлое, как будто ей холодно, – ну вам что, жалко, что ли? Слушайте, вам это прошлое ваше позорное сильно надо? У вас хоть какое-то прошлое есть, у меня вообще никакого нет, понимаете?

– И вы…

– И я… ну вам жалко, что ли?

Инга теряется, и вроде и правда не жалко, что там жалеть, школу эту, что ли, окаянную, или выпускной, или… и все-таки…

Инга присматривается, замечает на пальце про… чье-то настоящее, так-так…

– А это чье?

– Да какая вам разница, ну не ваше же!

– Да что мое, не мое, нет ну ладно еще без прошлого оставить, но чтобы без настоящего…

– …да нормально у неё все без настоящего… даже лучше стало… Так что не переживайте вы, моя хорошая, честное слово, вам же все равно такое не надо, а у меня хоть такое будет! – убегает куда-то никуда в лабиринты улиц, охваченная воспоминаниями про первый день весны, а как в школе отопление прорвало, и не у-у-чимся, и можно домой бежать, а там тетя Света приехала, и все вместе в кино пошли…

Инга сжимает зубы, чер-р-рт…

Смотрит на настоящее на пальце про… пытается разобрать имя, да тут даже адрес есть…

Инга поднимается по ступенькам по обшарпанной лестнице куда-то в никуда, нажимает кнопку звонка, ждет, сама не знает, чего. На пороге возникает женщина средних лет в чем-то, похожем на халат, настороженно смотрит.

– Что? Затопила все-таки?

– Кого… куда затопили? – не понимает Инга.

– Вас там… вы от Забелиных?

– Да не-ет… настоящее ваше…

– Что мое настоящее?

– Его… его нет…

– Да как нет, что вы несете… черт, правда нет… а где?

– Это эта… – Инга теряется, думает, кто эта, не может объяснить, ну эта, эта же самая, которая… которая что… которая все… – у неё… короче, у неё ваше настоящее… вы её ищите, там у вас может работа хорошая, семья там… а тут…

Женщина в подобии халата приглядывается к Инге:

– А что у вас мое будущее делает?

– К-какое… ваше будущее?

– Какое-какое, обыкновенное, это мои дворцы должны были по всем столицам стоять!

– Вы королева, что ли?

– Какая королева, архитектор я, сами вы королева… Так какого черта в самом-то деле?

Инга хватается за голову, где у неё должно быть будущее, и правда, почему два будущих, её, и не её…

– Это… это она всё.

– Какая еще она?

– Ну, эта самая…

– Какая эта самая?

– Которая в моем прошлом ходит, напялила, и ходит! И настоящее ваше у неё, а будущее ваше она на мне спрятала…

– Вот тварь…

– Да не говорите… но вы не волнуйтесь, я же знаю, как она выглядит, я вм её покажу, мы её вместе найдем, к стенке припрем…

– Найдем?

– Ну, конечно… пойдемте…

– Инга пропускает перед собой ту, без настоящего, толкает в распахнутое окно в головокружительный провал двора…

– Вы… вы что?

– А что я?

– Вы же… вы же её убили!

– Никого я не убивала!

– Да как же… эту женщину…

– Какую женщину? Нет никакой женщины, женщина где бывает?

– Ну… дома, на улице, на работе…

– Да не про это я… женщина бывает в настоящем! А если в настоящем её нет, её вообще нет, понимаете?

– Пожалуй… вы правы.

– Вот то-то же. Ну, все, я побежала.

– К-куда?

– Да на самолет же опоздаю, мне в Марсель, на выставке чертежи свои показать…

– А эта…

– Какая эта?

– Ну, эта, которая…

– Да нету никакой этой-которой, что вы, в самом-то деле…

Инга бежит, придерживает два будущих, свое и не свое, свое оставила на всякий случай, даром, что не знает, что там…

Просто дверь

…обычно стараюсь не задерживаться в одной и той же спальне больше чем на одну ночь – хотя бывает и исключения, порой появляюсь все там же несколько ночей подряд, – о таком доме начинают ходить легенды, слухи, люди или в страхе сбегают оттуда, или наоборот, стараются купить этот дом подороже. Иногда прихожу осторожно – в момент, когда человек еще не проснулся, но уже не спит – иногда появляюсь в момент пробуждения, но не утром, а среди ночи, где-нибудь часа в три. Чтобы человек зажег ночник, и в тусклом свете ночника увидел меня.

Иногда я играю с людьми, что поделать, все мы не без греха – если кто-то тянется ко мне и хочет узнать обо мне побольше, я исчезаю – и появляюсь только тогда, когда человек уже забыл про меня, и снова исчезаю, оставляя только сон о себе. А если кто-то меня боится, я наоборот появляюсь намного чаще, нет, не до такой степени, чтобы лишить покоя и сна, но все-таки чтобы растревожить.

Если честно, я не понимаю, чего именно они боятся, ведь если разобраться, во мне нет ничего такого – я просто дверь в стене, ничего больше, чего тут можно бояться, – а ведь пугаются же, в страхе выбегают из комнаты, боятся спать там, где я появляюсь, заколачивают двери в спальню, как будто можно заколотить меня.

Летом я часто перебираюсь из комнаты в комнату, из дома в дом, осенью ближе к зиме наоборот выбираю какой-нибудь особняк, чтобы поселиться там. Люди даже вешают на двери и окна обереги, чтобы отпугнуть меня. Когда я вижу такой дом, то стараюсь миновать его – чтобы не потревожить хозяев. Хотя иногда люди наоборот оставляют какие-то амулеты, должные меня приманить. Я не могу понять, чем отличаются одни амулеты от других – поэтому извините, если вы меня звали, а я не пришла, или наоборот, хотели меня прогнать, а потом просыпаетесь среди ночи – а я в стене…

И извините, если не угадала с вашими ожиданиями, бывает, вы ждали красивую кованую дверь, а появилась деревянная и обшарпанная, или вы ждали уютную маленькую дверцу, а перед вами что-то такое официальное, как в офисе…

Иногда подыгрываю тем, кто особо внимателен ко мне – пускаю из-под щели лучик света, или даже мелькание теней, как будто там чьи-то шаги. Пару раз даже подбрасывала голоса, говорящие на неведомом языке.

Многие пытались открыть меня, но еще никому это не удавалось: ко мне нет ни одного ключа, а случаи, когда у меня были замки, можно пересчитать по пальцам. Люди ищут какие-то способы меня открыть, и не понимают, что я просто дверь, дверь в стене, и ничего больше, и я никуда не веду…

Ржавый сон

…этот сон дал мне бесконечно мало, и в то же время бесконечно много – как впрочем и всегда дают сны, мало и много одновременно, и сиди, гадай, что это было, удача или неудача, или опять же и то и другое вместе, а у снов иначе не бывает.

…рельсы спереди тоже были ржавые (во сне, во сне, да), и в общем-то мало отличалось то, что впереди, и то, что сзади, – но каким-то образом знали, что состав нужно двигать вперед, и поторапливаться, пока не настигла ржавчина. Даже здесь, где проходил состав, ржавчина настигала повсюду, на рельсах, на самом составе, на остатках городов по сторонам дороги – я все думал, куда там делись люди, и были ли они вообще – сон не отвечал. Сны вообще никогда не отвечают на вопросы, а может, это просто мы до сих пор не научились их задавать.

Мне досталась комната в самом дальнем конце состава, – чтобы можно было видеть ржавчину бесконечно далеко, как она взметается рыжей пылью, маленькими вихрями, пожирающими стены домов.

Останавливались на неведомо кем поставленных остановках, выходили в то, что можно было считать городами, смотрели на полуразрушенные дома, в которых окна почему-то зарастали кирпичами. Мне нельзя было выходить, потому что… ну потому что, то ли во сне мне еще было слишком мало лет, то ли женщинам было нельзя, хотя нет, женщины там были, уходили вместе с мужчинами к заброшенным городам. Или у меня была какая-то не та национальность, потому что сон был английский/немецкий/французский/китайский/нужное подчеркнуть, а я ничего из вышеперечисленного. Или там надо было что-то уметь, чего я не умею, или…

В общем, мне пришлось найти какую-то вещь, которая делает человека невидимым – сон даже толком не объяснил, что это за вещь, – и тайно пойти со всеми в полуобвалившиеся дома и окна, заросшие кирпичами. Нужно было что-то собирать, что-то ценное, сон не сказал, что именно, мы подсвечивали коридоры и комнаты фонариками, в углу одной из комнат пряталось что-то страшное, а сон даже не дал мне толком испугаться…

Нужно было собирать что-то, сон даже не показал, что именно – и я покорно иду по коридорам, дергаю за ручки, дорогие, изящные, они отваливаются, падают мне в ладони, – золотые, украшенные драгоценными камнями. Я заглядываю в комнаты, – там ничего нет, или лежит какой-то хлам, я собираю блестящие изогнутые ручки, одну, две, миллион.

Состав уезжает, бросая нас в заброшенном городе, уже наполовину обглоданном ржавчиной, – так было задумано, нет, не теми, кто уехал в составе, а самим сном. Ржавая буря надвигалась, все ближе, ближе, мы сами начали рассыпаться в прах, пора было выбираться из сна…

– …что вы видели?

– Город… ржавчину… поезд уходит… окна заросли кирпичом… – нет сил даже говорить.

– Да… а еще?

– Ржавчина наступает… люди бегут… поезд уходит…

– Это у вас что?

Все еще сжимаю ручки.

– Золото… рубины… надо было собирать… ручки…

– И это все, что вы принесли?

– А… а что?

– А то… Там же люди были, люди, вы понимаете?

– Ну люди, и…

– …и вы не забрали оттуда ни одного человека?

– Но… они же…

– Вы видели, что они погибнут?

– Но… да… но… у нас с ними отношения как-то не…

– …хороши же вы, ничего не скажешь…

– Но…

– …всего хорошего. Вы нам не подходите.

– Но я…

– Всего. Хорошего, – повторяет он с нажимом.

Выхожу на улицу, где дождь то ли только что кончился, то ли собирается начаться, оглядываю громадину Управления, ну-ну, я вам еще устрою…

…открываю ладони.

Выпускаю крохотный ржавый смерчик, случайно затерявшийся за рукавом.

Ну-ну, говорю я себе, ну-ну…

Ухожу, пока есть куда уходить…

…вздрагиваю от звонка.

– Слушаю…

– …вы… вы что за ручки принесли в самом-то деле?

– А… а что?

– Вы ими ничего не открывали?

– Нет, а…

– Ну вы даете… это же самое главное…

– Что главное?

– Ручки… вот, посмотрите… вешаю на дверь, поворачиваю… а за дверью берег океана…

Холодок по спине.

– Во сне это так не работало.

– Ну то во сне… а то наяву… так что давайте-ка назад скорее, первый раз такое видим…

А дальше все, как во сне, и надо бежать скорее назад, и не бежится, смотрю на смерчики, которые все больше разбегаются от площади, вгрызаются в Управление, – понимаю, что надо про них сказать, и уже не успею…

А здесь было…