Друзья с Маяка

Из раздумий Анри выдернул звук входной двери и последовавший сразу за этим свист чайника. Быстрые шаги простучали в сторону кухни. Анри прошел следом. Жаннет спешно снимала чайник с огня и чуть не уронила его, увидев на пороге мужа.

– Ты уже дома! – воскликнула она немного растерянно, взметалась взглядом по кухне и дернула на мгновение брови домиком.

– А кто же, ты думала, поставил чайник? – спокойно спросил Анри в ответ.

– Ой, я уже и сама не знаю… Испугалась, что это я забыла… – она всплеснула руками, – можешь ничего не говорить! Это катастрофа! Я еще и чашку из маминого сервиза разбила…

– Ладно, – Анри принялся заваривать чай.

Его спокойствие еще больше распылило Жаннет, она бы предпочла, чтобы он поругал ее или, наоборот, подбодрил, но он молча заваривал чай. Жаннет взяла кастрюлю, потом снова поставила ее, принявшись убирать стол, замерла на середине, хотела пойти в погреб достать что-то, но ее голова была заполнена роем жужжащих мыслей, и каждая из них норовила вонзить в нее свое жало. На пороге ее остановил голос Анри:

– Твоя почта все еще приходит на адрес маяка, я принес ее сюда.

– Спасибо, – Жаннет скрылась за дверью.

Анри отложил ложку и опустился за деревянный кухонный стол, сложив на него руки и погрузив на них голову. Он ждал. Потом поднялся и вошел в спальню. Письма на кровати не было.

– Что с тобой происходит, Жаннет? Почему ты не говоришь со мной об этом? – спросил он, стоя в дверях.

Девушка подняла глаза, в них стояли слезы. Она сидела на кровати, подтянув одну ногу к себе и свесив другую, что было возможно в силу ее наряда.

– Что я сделал не так? – вырвалось у него.

– Ты? – удивленно расширила темные блестящие глаза Жаннет, – да ведь это я… – она слегка шмыгнула носом, – все… все делаю не так! Я ужасная хозяйка! Я ужасная жена! – воскликнула она, подаваясь вперед на кровати, – тебе нужна хорошая жена, которая… – она уже говорила в нос, – которая будет тебе варить с утра кофе, приносить полноценный обед на работу, а не… не сжигать кастрюли в доме и бить сервизы твоей мамы!.. С которой тебе не стыдно будет показаться, а не та, что ходит, как рабочий, в комбинезоне, подстриженная под мальчика-подростка!.. Которая… – слезы уже несдерживаемой рекой лились по ее щекам, – а я… я…

Анри шагнул к ней, опустился на колени подле кровати и взял ее мокрые ладошки в свои теплые мягкие руки. Он просто не мог видеть ее слез. Письмо было мгновенно забыто, тем более поджаренная кастрюля.

– Мне нужна моя Жаннет, – сказал он мягко, – не важно, в комбинезоне или в платье в горошек, подстриженная под мальчика или с локонами. Моя Жаннет, которая бегает по склонам с мольбертом, пытаясь поймать… как же ты это говоришь… – он смущенно улыбнулся, – ускользающий свет… не знаю, у тебя даже говорить о живописи получается поэтично, – не отрывая взгляда от глаз жены, Анри продолжал, – Мне нужна ты, а не кто-то, кто по твоим представлениям мне подходит. – На мгновение он замолчал, вглядываясь в ее глаза. Жаннет тоже молчала, но уже не плакала. – Ну, а хозяйство, что же… Я не вижу больших сложностей сейчас, если честно. С кем не бывает. И ты всегда можешь обратиться за советом и помощью к маме. Поверь, она будет только рада! Это не чей-то дом, куда ты пришла. Это твой дом, понимаешь?

Жаннет осторожно высвободила одну ладошку и, размазав ею по лицу слезы, улыбнулась краешками губ. Анри поднялся и обнял ее, а Жаннет уткнулась носом в его плечо.

– Анри, – вдруг тихо сказала она, – а почему ты никогда не спрашивал меня о письмах?..

Он слегка отстранился, прекрасно понимая, о чем идет речь. Раньше раз в несколько месяцев он приносил на маяк письма для девушки с одним и тем же отправителем на конверте. Тогда он не был вправе задавать вопросы, потом полгода ничего не приходило, и Анри решил, что переписка прекратилась, и не стал поднимать вопрос, да и не счел это корректным. Но теперь, когда письмо от незнакомого мужчины пришло уже после их свадьбы, он не знал что и думать, теряясь в пугавших его догадках.

– Я считал, что ты сама расскажешь, когда сочтешь нужным, – тихо проговорил он, не глядя на Жаннет.

– Ты всегда мог спросить, Анри, даже тогда, когда я еще не была твоей женой. Ксавье Маран – мой брат.

Анри посмотрел на нее, все еще с сомнением и горечью:

– Но ведь ты в девичестве – не Маран.

– Ксавье – мой сводный младший брат, – произнесла Жаннет и поднялась, – у нас разные отцы.

Она прошлась по комнатке из стороны в сторону.

– Ах, Анри, но почему ты никогда меня ни о чем не спрашивал?

Почтальон недоумевая смотрел на свою жену. И хотя слезы на ее щеках высохли, он опасался, что они были готовы хлынуть вновь. Анри был очень утомлен работой и переживаниями, поднявшись, он подошел к Жаннет и попросил ее рассказать ему все, что она сочтет нужным, но хотя бы за чаем. Его молодая жена улыбнулась и, быстро обняв мужа, поспешила на кухню. Почему-то теперь кастрюли и чашки больше не норовили выпрыгивать из ее рук, и Жаннет накрыла на стол небольшой ужин из того, что оставалось с прошлого дня, налила чай и добавила туда молока и сахара, как любил Анри.

Полная летних запахов ночь медленно затянула в свои объятия Городок. Часть окон уже потухла, и только слегка неестественный свет редких фонарей мерцал в шелесте листвы плодовых деревьев. Бутоны одних растений уже сонно сомкнули нежные лепестки, готовясь следующим утром снова благоухать на всю округу, другие садовые цветы, наоборот, разомкнули венчики навстречу ночным насекомым, заполняя воздух тонким нездешним ароматом. В маленьком домике, ярким пятном желтой краски, просвечивающим через заросли сада, горело лишь одно окно. Мать Анри уже вернулась, но, не желая мешать беседе сына с его женой, тихонько прошла в свою комнату. И хотя она казалась часто немного витающей в облаках и интересующейся больше своими клумбами, чем жизнью в доме, старушка прекрасно понимала, что в нем происходит. Потому, догадавшись больше по доверительному тону голосов, нежели по долетевшим словам, о направлении беседы, тихонько порадовалась. Уж ей ли, прожившей более двадцати лет в браке и потерявшей своего все еще горячо любимого мужа, было не знать, как важны для семейного счастья эти длинные ночные разговоры.

Когда все приготовления были завершены, и желудок почтальона на мгновение приглушил свою песню, задобренный первыми глотками теплого напитка, Жаннет начала свою историю.

Анри было известно, что супруга его родилась в семье фермеров, далеко от этих мест, но подробностей ее взросления он не знал.

– У меня было два старших брата, к тому времени как я достигла шестилетнего возраста, они уже начинали помогать отцу по хозяйству. Но как раз в это время скончался наш отец. Мать некоторое время тянула все хозяйство без особой помощи от семьи отца, а потом, не выдержав, продала ферму и переехала с нами в город. Братья отправились работать на фабрику, а мы поселились в маленькой комнатушке среди смога и гари. Может, город был не так и велик, но в то время казался мне чудовищным. Я привыкла свободно бегать по зеленым просторам рядом с нашей фермой, а тут… была раздавлена этими стенами и мраком… Мать нанялась прачкой. Я помогала ей по хозяйству. И тогда появился он. Мамин будущий муж. Меня почти сразу отправили в интернат. Знаешь, такие, куда сплавляют детей за сущие медяки… Поначалу я думала, что не выдержу там. Единственное, что спасало меня – это рисование. Еще на ферме дедушка, когда был жив, учил меня. Конечно, что в том возрасте мог перенять ребенок, но все же именно с него начался мой путь в живописи. Поначалу я рисовала углем на обрывках оберточной бумаги. Через два года я сбежала из «пансиона». А вернувшись домой, обнаружила мать с младенцем на руках, в доме для меня больше не было места. Тогда-то я и поняла, что девочке в этом мире не выжить. Я обрезала волосы, нашла штаны и рубашку и вышла на городские улицы в поисках работы. Не знаю, каким чудом в том месте, куда меня отправила мать, я смогла почерпнуть основы грамотности, но это дало мне возможность худо-бедно разбирать газетные заголовки. Я стала тем мальчиком, что на улицах города выкрикивает названия самых скандальных новостей, размахивая свежей прессой и получая монету за каждую проданную газету. Ночевала я где придется, иногда наведываясь к матери, та тайком от мужа кормила меня и провожала. Иногда я помогала ей с маленьким Ксавье. Маран – это фамилия того самого человека, который отнял у меня дом. Но я не могла ненавидеть своего, пусть и сводного, брата за грехи его отца.

Анри так и не приступил к еде. Эта история столь потрясла его, что он просто сидел, молча глядя на жену, видя теперь эту обычно веселую, часто немного несуразную, девушку теперь совсем иными глазами.

Ее картины – что они несли под цветными мазками кисти? Холмы у маяка, бликами разбросанные цветы, глубокие морские воды… Только пейзажи. Жаннет отчего-то не писала людей, если только парой мазков. Но пейзажи эти казались словно из иного мира, они то таяли, то возникали, то пестрели отголосками солнечных пятен, не имея точных контуров, но при этом невероятно отражая эмоцию от увиденного.

– Я хотела учиться, – продолжила она после некоторого молчания, – но куда могла пойти я, без денег, без звания, к тому же неподходящего пола… В школу изящных искусств только через несколько лет стали брать женщин. Я была даже готова подделать документы, до последнего скрывая, кто я, но у меня все равно не было денег. Я училась сама. Однажды мне удалось устроиться в книжную лавку и даже получить там же крышу над головой, в каморке при магазинчике. Там мне впервые попались в руки книги с иллюстрациями, а также художественные альбомы, – на лице Жаннет появилась отстраненная улыбка воспоминаний, – пока никто не видел, по ночам, я пыталась копировать гравюры, литографии, вклейки. Однажды у нас совсем не было посетителей, и я рискнула заняться этим днем. Так меня и застал один пожилой мужчина. Я очень испугалась, что он выдаст меня хозяину, но необычный посетитель лишь взял из моих рук рисунок и, внимательно посмотрев его, пригласил зайти к нему в студию, притом обратившись ко мне «юная леди». А ведь тогда я все еще представала перед миром «мальчиком». Так было безопаснее жить. И хотя теперь в этом облике уже нет нужды, мне все равно так нравится больше. А тот пожилой господин стал моим вторым учителем после деда, – Жаннет ненадолго замолчала, вспоминая что-то с легкой улыбкой, потом улыбка снова пропала. – К сожалению, ему было суждено не очень долго учить меня. После его смерти я решила покинуть город, отправиться путешествовать, по пути занимаясь изобразительным искусством и одновременно зарабатывая им как ремеслом. Ремесленной частью стали портреты. Прямо на улицах я подходила к прохожим и за небольшую монету тут же делала их портрет в карандаше. Далеко не каждый может позволить себе настоящую картину со своим изображением, а потешить самолюбие хочется многим. Однако перед тем как покинуть ненавидимый мною город, я последний раз поднялась в ту маленькую комнатушку, чтобы узнать, что теперь я осталась окончательно сиротой. Ксавье было тогда примерно как сейчас Томми. Он ушел со мной и вскоре в одном портовом городе устроился юнгой на корабль. Прощаясь, Ксавье просил писать ему, где бы я ни оказалась, обещая сообщать о каждой смене позиции или корабля. Иногда нам удавалось обменяться письмами не более двух раз в год, но, несмотря на наши скитания, мы не потеряли связи друг с другом. Я не говорила о брате, поскольку не готова была рассказать всю историю. И потом, он почти все время в море. Даже на свадьбу не смог бы приехать, да я и не знала, куда ему писать тогда. Отправляла «до востребования». Он был в дальнем плаванье последние несколько лет, и не всегда имел возможность отправить письмо. Но в последнем, – она улыбнулась, – он пишет, что скоро возвращается на родину…

– Прости меня, Жаннет, – Анри нежно глядел на жену.

– За что? Ты ведь не знал. А я не говорила.

– Да, я не спрашивал, а ты не говорила… Но мы ведь постараемся больше не совершать таких ошибок? – он подошел к Жаннет и мягко взял ее за плечи.

Она кивнула, одновременно улыбаясь и пытаясь спрятать подступающие слезы, и обняла мужа.

***

Поздно ночью, когда все в округе уже давно спали, Томми вдруг встал с постели, накинул куртку и вышел на лестницу. Мальчик тихонько поднялся по металлическим ступеням, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Мари. Взобравшись на верхнюю площадку маяка, он глубоко вдохнул ночную предлетнюю свежесть и оперся всем телом на перила.

Внизу монотонно шумели черные волны, одним большим полотном уходящие до горизонта. Ночь была ясной, и светящиеся небесные причудливые существа мерцали и покачивались, медленно сползая к границе воды. Напившись вдоволь соленой влаги, они растекались по небесному куполу, махая изогнутыми хвостами, нашептывая тем, кто мог их слышать, странные истории о своих собратьях, живущих за этой черной водой, о других небесах, освещенных сиянием большого креста, где горы заснеженными пиками чешут небесное брюхо, где гигантские голубые глыбы льда, обламываясь, погружаются в воду, словно рыбачьи поплавки, где в зарослях густых диковинных лесов летают пестрые птицы с большими клювами и порхают совсем крошечные, словно бабочки, опыляя цветы, и обитают даже вовсе нелетающие птицы.

Томми стоял, устремив взгляд в бархат черного неба, внимая этим историям. Тем, что уже давно звучали в его голове, тем, чьи голоса стали ярче и четче, когда ладони мальчика впервые коснулись пожелтевших страниц письма его родителей.

Глава 3. Небо сереет

Стояла тяжелая душная жара. Казалось, море выдыхало в воздух тонкие струйки облаков, пеленой утягиваемых к горизонту. Молодая трава и листва тоже испаряли влагу и стрекотали жесткими крылышками многообразных насекомых. «Еще даже не лето…», – вздыхали пожилые жительницы Городка-вниз-по-холму, утирая платочками лбы под чепцами.

Томми ходил взад-вперед подле лодки и принюхивался.

– А по-моему, все высохло, – сказал он Сэму, на что тот неопределенно поднял брови и плечи.

Элис не обращала на мальчишек внимания и готовила уроки, сидя на песке.

– Что вы спорите, – не отрываясь от учебника, наконец, спросила она, – мы все равно еще парус не закончили.

– Точно, – кивнул Томми, – Мари мне сегодня разрешила воспользоваться ее швейной машинкой. Предлагаю забрать у Элис раскроенную парусину и всем вместе доделать парус на маяке!

– Доделать?! – встряхнула светлыми косами девочка, – а отверстия обшивать, а углы укреплять? Да это мы тогда несколько дней кряду у тебя там просидим!

– Я не против, – пожал плечами Томми и достал из корзинки яблоко.

Сэм только по-доброму усмехнулся, а Элис стрельнула взглядом в Томми и снова уткнулась в книгу.

– Ладно, можно и правда сегодня начать шить парус, – сказал Сэм, тоже доставая яблоко, – у меня вечер свободен, к тому же… у вас так здорово на маяке…

Томми вдруг стало немного стыдно, ведь он с зимы так ни разу и не приглашал Сэма на маяк. Не каждому же повезло жить в таком волшебном месте, как ему.

– Так чего стоим? Пошли скорее! – чуть с большим воодушевлением, чем собирался, воскликнул Томми. Элис снова недоверчиво посмотрела на мальчика, но стала собирать книги.

Вскоре все трое уже бодро шагали к коттеджику, где жила Элис. Это неожиданное вторжение несколько встревожило мадам Стерн, и, увидев, что ребята волокут большой кусок сизой ткани, хозяйка дома недовольно поджала губы.

– Молодые люди, вы что, мою дочь в швею превратить собираетесь? – худощавая женщина отточенным жестом поправила на носу очочки, – Элис и так вечерами пропадает, занимаясь Бог весть чем, приходит с занозами в руках и целыми дюнами песка в ботинках, так теперь она еще и вместо работы над домашним заданием кроит эту вашу холстину!

– Парусину, мэм, – поправил ее Томми.

– Так, молодой человек, не перебивайте старших, сколько раз Вам напоминать об этом?

– Прошу прощения, мэм, – задорно улыбнулся тот.

– Так о чем я? Куда вы собрались на ночь глядя?

– Ну почему же на ночь? До заката еще не меньше трех часов! – возмутился Томми.

– Так! – мадам Стерн недовольно посмотрела на него.

– Мам, – вступила в беседу выскочившая из комнаты Элис, она несла в руках прямоугольную корзинку с иглами и нитками, – мы идем на маяк, в гости к Томми. И парусину эту туда унесем, так что больше она на твои глаза попадаться не будет, как ты и хотела.

– Что ж, если так… – все еще недоверчиво глядя на ребят, покачала головой ее мама.

По дороге к маяку Элис обратилась к идущему первым с одним концом свернутой ткани Томми:

– Почему ты вечно с ней споришь? Тут же главное в нужных местах соглашаться и правильно все преподнести.

Сэм на другом конце рулона только усмехнулся, уж он-то знал, что с матерями спорить бесполезно, главное – не слишком часто попадаться на глаза. В их семье, помимо рыбного промысла отца, источником провизии и дохода было небольшое хозяйство. Оно не было в полном смысле фермой, как те, что располагались за городом. Но к ним тоже приходили за куриными яйцами и молоком. И если не требовалось помогать отцу, то тогда обязательно нужно было помочь чем-нибудь матери. У каждого из детей Фюшкинсов, кроме самого маленького, были свои посильные обязанности по хозяйству. И миссис Фюшкинс, замечая частые отлучки старшего сына после школы, полагала, что это все от недостатка занятости, и всячески пыталась исправить данное упущение.

Мальчики положили парусину у входа на маяк. Томми взял себя за расстегнутый ворот рубашки и немного потряс ткань, прилипшую к телу.

– Давайте дотащим его до гостиной и сгоняем наверх.

Все поддержали предложение, надеясь не только на завораживающие виды, но и на дуновение морской прохлады.

Когда они поднялись, Сэм поставил руки на металлические поручни и вытянулся слегка вперед. Ветер трепал его каштановые волосы и тонкую клетчатую рубашку, перешитую из отцовской.

– Красота какая… – восхищенно проговорил он, глядя то вниз на мелко-барашчатое море, то вдаль в сторону горизонта.

Элис, хоть и более привычная к этим видам, чем Сэм, тоже радостно улыбалась, обозревая окрестности. Ветер играл завитками ее волос, выбившимися из прически, и белым воротничком. Томми некоторое время смотрел на друзей. Они вдруг показались ему какими-то другими, здесь наверху, словно окунувшиеся в свои мечты, пробужденные открывшимися далями, они были иными людьми, ступающими каждый по своей дороге. Томми опустился на площадку чуть поодаль и свесил ноги наружу между металлических прутьев заграждения. Шнурок его ботинка, частично развязавшийся, болтался на ветру, и Томми специально стал слегка покачивать ногой.

Ребята неосознанно распределились по площадке, наблюдая каждый свои виды, свои мечты, свои просторы. Это был один из тех моментов, когда человек вдруг соединяется с чем-то внутри себя, не завуалированным чужими голосами и представлениями, отделяясь на мгновение от остальных, чтобы услышать настоящего себя.

Первой прервала молчание Элис:

– Пойдемте, нам надо успеть сегодня еще пошить до темноты. Томми, мы же еще на закате поднимемся сюда?

Мальчик встал, но, зацепившись развязанным шнурком, чуть не потерял равновесия. «Ага», – ответил он, отцепляя шнурок и заправляя его в ботинок, вместо того чтобы завязать.

Когда Мари вернулась домой, то застала в гостиной весьма оживленную компанию. Пол был устлан куском ткани внушительных размеров, по краям которой копошились Томми и Сэм, пришивая к нему куски веревки. Элис сидела за швейной машинкой и прострачивала небольшие треугольники ткани. На столе стояли чашки с недопитым чаем и тарелка с крошками, на которой раньше был пирог, приготовленный накануне Мари. «По крайней мере, они не голодные», – заключила девушка, улыбаясь, и удалилась на кухню, поставить на огонь уже остывший чайник. Сегодня к ней в булочную приходили по поводу городского праздника и окончательно утвердили ее кандидатуру на роль основного повара. И хотя Мари и Жаннет приносили большое разнообразие выпечки и десертов на каждый праздник, нынешнее положение казалось Мари обязывающим проявить себя на особой высоте. Поэтому она оставила ребят заниматься их делами, а сама разложила перед собой большие листы бумаги и принялась за обдумывание праздничного меню. Нужно было соблюсти правильный баланс между давно полюбившимися всеми старыми рецептами и ее новыми фантазиями и экспериментами, а также позаботиться о том, чтобы было достаточно не только сладких, но и сытных блюд, учесть разнообразные вкусы и предпочтения горожан, о которых Мари за годы работы в булочной уже имела неплохое представление.

Она даже не услышала, как ребята ушли, только Томми заглянул после, спросить, не против ли она, если парус пока полежит в гостиной, в свернутом виде.

– Как у вас продвигается? – спросила она.

– Мне кажется, мы близки к завершению. Скоро будем спускать на воду! – гордо заявил мальчик. – Как дела в булочной?

– Нам официально дали большую роль на празднике, – поделилась новостями Мари, – нужно как следует подготовиться.

Томми окинул взглядом кухню:

– Тебе не кажется, что ты слишком серьезная? – он посмотрел на удивленное лицо девушки, – Праздник – это про веселье.

– Пожалуй.

Пожелав Мари доброй ночи, Томми отправился наверх. Он залез в постель и вытащил книгу, но вместо того, чтобы читать, просто смотрел вглубь страниц, не различая строчек. Перед тем, как все разошлись, они снова поднялись на верхнюю площадку, смотреть на закат. А потом, когда ребята уходили, Сэм сказал, что он доведет Элис до дома, ведь ему же все равно по пути, а Томми потом возвращаться обратно на маяк. Небо заволокло тяжелыми, бурыми в отсветах последних лучей, тучами, и воздух наполнился тягостным ожиданием очищения. Вроде бы в словах Сэма все было правильно. Томми тогда глянул на Элис, и она пожала плечами, никак явно не выражая своей позиции. А когда ребята ушли, мальчику почему-то стало грустно.

***

Городок еще тонул в утренней дымке, окутавшей верхние луга и вуалью затянувшей морскую поверхность у берега, когда Мари спустилась через пробуждающийся лес к булочной, отперла большим металлическим ключом дверь и шагнула в полутемное помещение. Соседняя улочка спала, и даже фонари вдалеке еще не были погашены. Необыкновенная тишина заполняла деревянные стены небольшого домика, выкрашенного в небесно-голубой цвет. Мари очень любила эти утренние часы, ей казалось, что пока мир еще колеблется на границе сна и пробуждения, он словно принадлежит ей одной, только она присутствует сейчас в нем. Время прекратило свой бег: она делает все не спеша и при этом все успевает. Нет дневной суеты и вечернего спада энергии, вниз на завершение. Из специального тканевого мешочка с дыркой на конце выходят идеальные гусенички эклеров, яичные белки под ее рукой превращаются в густую объемную кремообразную массу, изюм, вымоченный заранее и тщательно просушенный полотенцем, равномерно распределяется в миске с тестом, а печь греет ровно сколько нужно, чтобы позолотить бочка булочек и пропечь их пухлую мякоть.

Мари разминает тесто руками, погружаясь в него основанием ладони, с особым удовольствием сжимая и разжимая пальцы. Когда в тесте идеальный баланс муки и жидкости, оно удивительно приятно на ощупь.

Потихоньку солнце заливает город светом, раздается хлопанье ставень, первые голоса людей, и наконец, звякает колокольчик на двери в булочную. Витрины уже заполнены свежей выпечкой, хлеба стоят небольшими пирамидками за спиной Мари, а та улыбается из-за прилавка первому посетителю.

Утром обычно все идет для нее легко, даже когда полгорода спешит в их булочную за свежим хлебом, однако к обеду Мари уже с некоторым нетерпением ждет Жаннет, чтобы та могла подменить ее за прилавком.

В этот день Жаннет пришла почти без опозданий, в волосах ее горели еще две выкрашенные в голубой и оранжевый пряди, а на лице светилась улыбка.

– Даже не буду спрашивать, как дела, – у тебя на лице все написано! – поздоровалась Мари с подругой.

Жаннет рассмеялась. Она вприпрыжку сбегала за фартуком и сменила Мари за прилавком, позволив той скрыться на кухне.

Ближе к вечеру Мари завершила свои дела и заготовки на следующий день и потихоньку собиралась домой, когда на кухню нырнула Жаннет и, хитро улыбаясь, попросила подругу ненадолго подменить ее перед уходом. Девушка отряхнула фартук от муки и вышла в зал.

Там был всего один посетитель. Он задумчиво разглядывал витрину с высоты своего роста. Увидев девушку, мужчина улыбнулся в рыжие аккуратно уложенные усы и подошел:

– Добрый вечер, Мари!

– Добрый вечер, мистер Вилькинс! – улыбнулась девушка в ответ.

Учитель слегка склонил голову и глянул на Мари:

– Мне кажется, мы договорились – Джон.

На нем был тонкий клетчатый пиджак поверх рубашки, полностью застегнутый, несмотря на влажную духоту, царившую в весеннем воздухе.