Полная версия
Венецианские тайны. История, мифы, легенды, призраки, загадки и диковины в семи ночных прогулках
Альберто Тозо Феи
Венецианские тайны. История, мифы, легенды, призраки, загадки и диковины в семи ночных прогулках
ОГИ
* * *Оливии, прекраснейшему из даров, сделанных мне Венецией
Джакомо, наилучшему из даров
* * *Эта книга появилась на свет благодаря поддержке, участию, страсти и терпению Ольвии Алигьеро, Андреа Бенетти, Марко Вольини, Клаудио Дель Орсо, Леле Зампьери, Алессандры Згарбоссы, Марко Зордана, Карло Лукарелли, Лизы Марры, Джованни Пелиццато, Дениса Питтера, Стефано Росси, Матео Секки, Алессандро Тозо Феи, Симоне Фраска и ребят из Webmaori. Всем вам – моя признательность и дружеские чувства[2].
Карло Лукарелли. Предисловие
Если бы мне довелось выбирать, где родиться в следующей жизни (и при этом я не имел бы права выбрать мою Эмилию-Романью), – то я, разумеется, выбрал бы Венецию.
Не потому, что она прекрасна. Да, она прекрасна; когда нас спрашивают о самом прекрасном городе, мы, итальянцы, называем Венецию и не сильно грешим против истины.
И не потому, что это город с древней историей, благородной и имеющей огромное значение.
И даже не потому, что она такая особенная, уникальная с точки зрения архитектуры, городских панорам и характера своих жителей.
Я бы выбрал Венецию потому, что она полна тайн.
Может быть, дело и в красоте, и в истории, и в уникальности, но меня в Венеции всегда бросает в дрожь от этого упоительного чувства прикосновения к тайне. Здесь всегда возникает неудержимое желание заглянуть за угол и поглядеть, что там. Но не сразу, не быстро, а постепенно, маленькими шажками, бросая взгляды украдкой. Чтобы всякий раз не замирать с открытым от восхищения ртом.
Однажды Альберто провел меня по своему городу, рассказывая о некоторых из тех многочисленных загадок, что прячутся по углам. И со мной происходило как раз это – я замирал с открытым ртом.
Другого такого города нет на свете.
Вот почему, если уж еще раз мне суждено родиться не в Эмилии-Романье (что меня вполне устроило бы) – я бы выбрал Венецию.
Ведь я детективщик по призванию, любитель тайн, – и раз уж вы взялись за эту книгу, вы понимаете, о чем я.
Первая ночь
Призраки, дожи, скупые скелеты, древние надписи и Тинторетто
От Санти-Джованни-э-Паоло до Гетто
Первое путешествие по венецианским тайнам начинается в сестьере Кастелло, самом обширном и густонаселенном районе города, и почти сразу же перемещается в Каннареджо – другой, столь же оживленный район.
Начнем мы с калле[3] де ла Кавалерицца (сalle de la Cavalerizza), позади огромной церкви, освященной в честь Св. Иоанна и Павла – Санти-Джованни-э-Паоло, Заниполо (Zanipolo) по-венециански. На этом месте на рубеже XVII и XVIII веков стояла Кавалерицца деи Нобили (Cavalerizza dei Nobili) – манеж, в котором венецианские патриции упражнялись в искусстве верховой езды. От этого манежа, способного вместить более 70 лошадей кряду, и произошло название калле.
Венецианцы верхом
Общеизвестно, что по Венеции можно перемещаться пешком или на лодке. Но в древности, когда мостки были деревянными и без перил, а на кампи (площадях) густо произрастали зеленые насаждения, по Венеции ездили и верхом… Один из колоколов Сан-Марко носит название «Троттéра» (Trottera), потому что его звук призывал нобилей[4] поспешить в Палаццо Дукале (Дворец Дожей) на Большой совет, для чего им надлежало пустить своих лошадей рысью (al trotto). На пьяцце Сан-Марко их собиралось столько, что дорожное движение пришлось даже регулировать: закон 1287 года запрещал всем, за исключением новоприбывших иностранцев, ездить верхом от Мерчерий до Сан-Марко. Четыре года спустя закон был ужесточен: теперь он предписывал всем, кто прибывает на Риальто, оставлять своих лошадей в роще фиговых деревьев, что произрастали на кампо Сан-Сальватор (campo San Salvator), и продолжать свой путь к пьяцце пешком.
Несмотря на это обыкновение, венецианцы на конях смотрелись препотешно – совсем как в наши дни, когда все смеются над их искусством вождения. Прирожденные моряки, они веками давали щедрую пищу для шуток и карикатур, высмеивающих их манеру ездить верхом. Всадники, лишенные в лагуне должной практики, были излюбленной мишенью для писателей, особенно в XVI веке. Так, Бальдассар Кастильтоне, учитель благородных манер, желая описать дурного наездника, говорит, что он «сидит на лошади, как венецианец». Поджо Браччолини повествует в том же веке о другом венецианце, который, взгромоздившись на коня, держал шпоры в кармане и, поскольку животное передвигалось ленивым шагом, понукал его толчками каблуков и словесными угрозами: «Знал бы ты, чтó у меня в кармане, сразу бы переменил аллюр!» К этим остроумцам прибавим и Ариосто («ворочать лодки руль и удила – занятья мало схожие», – изысканно ехидничал он), и Аретино, и Биббьену. Забавен также приводимый Анри Эстьеном анекдот: некий венецианец, сидя на строптивом коне, вытащил платочек и проверил ветер. После чего заявил, что его конь совершенно прав, пятясь задом, потому что ветер встречный. «Этот венецианец думал, что он в гондоле», – заключил француз.
Но венецианцы, кажется, совсем не заботились о производимом впечатлении. И даже проводили на пьяцце Сан-Марко турниры! О них упоминает еще Франческо Петрарка. В письме 1364 года он с восхищением описывает конные соревнования, которым он был свидетелем. Турнир состоялся по повелению дожа Лоренцо Чельси, чтобы отпраздновать таким образом возвращение под руку венецианцев острова Кандии. «В первый день ристалище начали двадцать четыре молодых нобиля, облаченные в одежды, расшитые серебром и золотом, верхом на великолепных скакунах, – пишет он. – И длилось ристалище это до самой ночи, так что немало копий было сломано. В последующие же два дня билось немало английских баронов, бывших здесь проездом в Святую землю, и множество рыцарей из разных итальянских земель, привлеченных славой сих ристалищ, на которые собираются венецианские нобили». В турнирах участвовали тысячи людей! Например, в 1413 году, на турнире по случаю избрания дожа Томмазо Мочениго («дожа-пророка», о котором поговорим чуть позже), семьдесят тысяч зрителей любовались поединками 460 конных участников, в числе которых были маркизы Мантуи и Феррары.
Лошадей даже раскрашивали! В большой моде у венецианцев были оттенки оранжевого – цвета, который сообщал кавалькадам – и не только им – неповторимую притягательность для глаз. Для этого использовалась краска, получаемая из одного кипрского растения. Венецианские скакуны, знаменитые во времена Римской империи, звались также «лазоревыми», потому что таков был цвет их попон. Римляне покупали их для цирковых ристалищ и считали непобедимыми.
Великолепная готическая церковь, позади которой вы сейчас стоите, – самая большая в Венеции. Она была заложена в 1246 году для братства нищенствующих доминиканцев и освящена в 1430 году во имя Св. Иоанна и Павла. Здесь покоятся останки многих венецианских дожей и героев Республики. Среди них – Маркантонио Брагадин, мученик Фамагусты[5], с которого в 1571 году, незадолго до победы христиан при Лепанто, турки содрали кожу.
Кожа героя была выкрадена из константинопольского Арсенала (где она хранилась как военный трофей), доставлена в Венецию и помещена в урну в правом притворе собора 18 мая 1596 года.
А в нескольких шагах от нее, в стене под левым крестовым сводом, хранятся останки дожа, отомстившего за мученичество Брагадина, – Себастьяно Веньера, победившего турок при Лепанто в знаменитейшем морском сражении, изменившем судьбы современной Европы.
* * *Но не только упокоившиеся в мире мужи творили историю Яснейшей. Есть и такие, что продолжают бродить, страдая. Вот несколько историй о призраках Венеции.
Дож-предатель, дож-слепец и дож-пророк
Прямо позади церкви Сан-Заниполо каждую ночь происходит нечто, далекое от обыденности. На этом самом месте в 1355 году дож Марин Фальер собрал свой отряд, составленный из спесивых купцов, чтобы привести в исполнение преступный замысел – стать единоличным властителем Венеции.
Раскрытый заблаговременно заговор был сурово пресечен, а сам дож-предатель – обезглавлен. Его голова, отделенная от туловища, в могиле была помещена между ног, как вечное напоминание о позоре, нанесенном самой Республике. И вот теперь Фальер – укороченное туловище, пребывающее в смехотворном неведении о том, где находится его голова, продолжает бродить, ища ее там, где зародился и созрел заговор.
На том свете его вечно преследует, чтобы окончательно расквитаться, другой дож – Энрико Дáндоло, который, восьмидесяти с лишним лет и будучи слепым, возглавил завоевание Константинополя в 1204 году во время Четвертого крестового похода, творя страшные жестокости к вящей славе Божией[6]. С горящими углями вместо глаз и с отточенным клинком, который он вынужден держать за лезвие, постоянно режа руки в память о пролитой по его приказу невинной крови, испуская из разверстого рта никому не слышимый крик, Дандоло тоже осужден бродить, чтобы найти Фальеро и отомстить наконец за нанесенное городу бесчестье. Их встреча еще впереди, пусть даже эти двое, безглазый и безголовый, несколько раз оказывались совсем рядом друг с другом, не ведая об этом.
В глубине этого же канала де ла Кавалерицца, в доме синьора Поццо, 25 июля 1755 года был арестован Джакомо Казанова. Отсюда он был препровожден в тюрьму Пьомби, страшные казематы Палаццо Дукале. Почти не замечая ожесточенной борьбы, разворачивающейся в двух шагах от него, еще один дож бродит вокруг Санти-Джованни-э-Паоло, не в силах обрести покой. Это Томмазо Мочениго, известный как «дож-пророк», потому что в 1423 году на смертном одре он провозгласил, что Венецию постигнет военный и торговый крах, если после него дожем будет избран Франческо Фоскари (Francesco Foscari). «И если вы, оборони Господь, – были последние слова Мочениго, – сделаете его дожем, то вскорости обретете вы войну; и у кого сейчас десять тысяч дукатов, будет только тысяча, и у кого сейчас десять домов, будет только один, и у кого десять перемен платья, мантий и сорочек, с трудом одну найдет…» Выборы состоялись, и все исполнилось. Теперь дож, лишенный речи, бродит кругами, а изо рта у него без конца выползает длинный бумажный свиток, на котором начертано одно только слово – Veritas, Истина. Багровое лицо Мочениго орошено слезами, он задыхается от усилия, мало-помалу свиток закручивается вокруг его ног, из-за чего дож беспрестанно падает. В то время как от первых двух дожей лучше держаться подальше, Мочениго с удовольствием примет помощь того, кто готов распутать ему ноги – но только распутать ноги. Его грустный взор на мгновение озаряется благодарностью, затем он должен подняться и продолжить свой путь.
* * *Вернемся теперь к переднему фасаду церкви. С левой стороны, на уровне середины площади, находится корте[7] Брессана (сorte Bressana). Зайдите туда, только будьте осторожны: можно легко натолкнуться на…
Скелет звонаря
Легенда (появившаяся относительно недавно) гласит, что здесь вплоть до середины XIX века обитал один из последних звонарей колокольни Сан-Марко, человек более чем двухметрового роста и с непропорционально длинными руками.
Однажды его приметил директор венецианского Научного института[8]. Ученый муж сразу подумал, что скелет этого человека очень украсил бы анатомическую коллекцию. После долгих колебаний звонарь поддался на уговоры профессора и согласился завещать свой скелет институту – в обмен на круглую сумму при жизни.
Звонарь поначалу был немного обескуражен, но потом подумал: «Отчего же не продать? Я уже не молод, но профессор куда старше. Он скоро умрет, и если я отправлюсь в мир иной хотя бы через два-три года после него, об этом договоре уже никто не вспомнит». Заключив сделку, профессор заплатил звонарю и шутя добавил: «Как умрешь, помещу твой скелет в большой стеклянный ларь и дам ему в руку колокольчик. Пусть охраняет коллекцию!»
Звонарь в глубине души был убежден, что этого не случится, и поспешил с деньгами в ближайшую остерию. Поскольку он был любителем хорошего вина и мог теперь себе его позволить, то просиживал в остерии целыми днями. И не вышли у него еще все деньги, как удар хватил его прямо за столом кабачка. Так скелет отошел профессору, который поместил его в ларь в институте с колокольчиком в руке. Теперь скелет звонаря Сан-Марко находится в Музее естественной истории, что в бывшем «Турецком подворье» (Fondaco dei Turchi)[9]. Он стоит на своем месте, пока время не приближается к полуночи. Тогда он взбирается на колокольню Сан-Марко и бьет двенадцать раз в самый большой колокол, Марангону. Потом бредет, пошатываясь, вдоль каналов, ведущих к его бывшему дому, звенит колокольчиком и пристает к прохожим, прося у них милостыню, чтобы выкупиться.
Сестьеры Венеции – это примерно то же самое, что городские кварталы, по три с каждой стороны Каналь Гранде (Большого канала). Кроме Кастелло и Каннареджо это Сан-Марко, Сан-Поло, Санта-Кроче и Дорсодуро[10].
Вернитесь из корте на кампо и остановитесь на минутку, чтобы полюбоваться величественной конной статуей кондотьера Бартоломео Коллеони, отлитой Андреа Верроккьо (конь при этом – работы Алессандро Леопарди) и торжественно открытой 21 марта 1496 года, когда «все на него посмотреть пришли», как писал хронист того времени Марин Санудо. Все началось с того, что Коллеони оставил свое состояние Республике, претендуя, в свою очередь, на то, чтобы ему поставили статую на пьяцце Сан-Марко. Точнее, на площади у Сан-Марко. Rogat ut dignetur facere fieri imaginem… Super equo brondeo et ipsam imaginem super platea S. Marci[11] водрузить, как сказано в его завещании. Культ личности в Яснейшей сыздавна возбранялся, так что и дож едва ли мог претендовать на статую на пьяцце. Но Республика, нуждаясь в средствах, нашла выход. Бартоломео Коллеони получил, как и хотел, статую напротив Святого Марка – то есть около Скуолы Гранде ди Сан-Марко, сбоку от церкви Санти-Джованни-э-Паоло! С другой стороны, он ведь уже умер и не мог предъявить претензий…
Еще один курьез, связанный с Бартоломео Коллеони, – три «сдвоенные капли» на гербе, изображения которого опоясывают пьедестал. Достаточно взглянуть на них, чтобы убедиться: это не что иное, как тот самый мужской атрибут, чье название по-итальянски столь созвучно фамилии кондотьера (Коллеони – «кольони», «яйца»). И действительно: многие до сих пор считают, что у славного Коллеони… их было три!
* * *Пересеките полностью кампо деи Санти-Джованни-э-Паоло и остановитесь перед церковью. Если встать к ней спиной, невозможно не заметить справа огромный фасад Скуола ди Сан-Марко(Scuola di San Marco), нынче – Оспедале Чивиле (Ospedale Civile), центральной венецианской больницы. Это одна из шести исторических венецианских «Скуоле Гранде», созданных для религиозных и общественных нужд[12]. Открытая в 1260 году, она оказалась почти разрушена пожаром в 1485 году. Ремонтные работы были благополучно завершены под руководством Марио Кодусси в 1495 году. После того как здание было увеличено за счет пристройки задней части, воздвигнутой по проекту Якопо Сансовино между 1533 (дата, выбитая на последней капители со стороны канала) и 1546 годами, оно дошло до наших дней в неизменном виде. И до сих пор на его камнях выцарапаны следы истории, которая произошла прямо здесь, и в которой участвуют…
Нищий и левантинец
Ческо Пиццигани был одним из лучших каменотесов своего времени. Он принимал участие в работе над фасадом Скуолы Гранде ди Сан-Марко, и его умелыми руками сотворены те удивительные игры с перспективой, благодаря которым фасад до сих пор знаменит на всю Европу. Через несколько лет после этого, в 1501 году, неожиданная болезнь подкосила Фьоринду, молодую жену художника. Тщетными оказались все бесконечные заботы, которыми любящий Ческо пытался спасти ее жизнь. Она умерла, оставив безутешным мужа, который даже продал свою мастерскую, чтобы иметь возможность испробовать все средства.
Вконец опустошенный, пораженный неизлечимой печалью об утраченной любви, Ческо через несколько лет превратился в нищего, просящего милостыню у дверей Скуолы Гранде – в возведении которой сам некогда принимал участие. При этом время от времени он упражнялся в прежнем искусстве, выцарапывая старым гвоздем на боках портика профили кораблей, которые каждый день загружались и разгружались у широких ступеней площади.
В эти самые годы по соседству жила одна женщина. Некогда она родила сына от левантинца – еврея, который, став подданным Турции, жил на острове Джудекка, пользуясь правами, дарованными иностранным купцам.
Сын, живший вместе с отцом и тоже одевавшийся по-турецки, часто приходил навещать женщину. Не сосчитать, сколько раз он набрасывался на нее с кулаками, вымещая на ней свой внутренний разлад – недовольство своим шатким положением полувенецианца и полулевантинца, одинаково плохо принятого обеими общинами. Женщина, которая жила одна и никогда не была замужем, кротко переносила вспышки гнева своего сына, которого она любила больше, чем себя самое. Но однажды вечером дело зашло слишком далеко. Обуянный такой яростью, какой он никогда прежде не испытывал, юноша зарезал собственную мать и в буквальном смысле вырвал сердце у нее из груди.
Опомнившись и ужаснувшись содеянному, он тут же убежал, выбросив нож, но продолжая сжимать в руке вырванное сердце. Он хотел взбежать на мост перед Скуолой, но споткнулся на первой же ступеньке и упал, выронив бедное сердце. Оно перевернулось на земле несколько раз, остановилось, и из него послышался голос: «Сынок, ты не ушибся?»
Обезумев, парень побежал к лагуне, в сторону кладбища, и, бросившись в волны, утопился. А Ческо? Тот, как обычно, прикорнул под воротами Скуолы. Он видел эту сцену и решил обессмертить ее, как мог, выцарапав рисунок на мраморе. И теперь еще по бокам портика, рядом с профилями кораблей, можно разглядеть человеческую фигуру с большим тюрбаном на голове, сжимающую в руке человеческое сердце – материнское сердце.
Что же до левантинца, то всей Венеции известно, что в самые холодные зимние ночи, когда мороз сгущает выдыхаемый воздух в облачка пара, на кампо Санти-Джованни-э-Паоло можно услышать скорбные причитания и тяжкие вздохи. Это дух юноши, который в самую холодную пору возвращается, чтобы отыскать ту единственную вещь, которая может согреть его своим теплом: материнское сердце.
Пересеките теперь понте Кавалло (ponte Cavallo, «Лошадиный мост») и, пройдя несколько метров, сверните направо, на калле де ла Теста (calle de la Testa, «улицу Головы»). Несколько шагов – и слева, в небольшом дворике-кампьелетто, откроется вид на большую «голову» из белого камня, и по сей день выступающую достаточно высоко из стены современного дома № 6216[13]. Народное предание гласит, что здесь обитал некогда венецианский палач, и «голова» эта вмонтирована в стену сбоку от двери его дома.
С помощью записочек, вложенных украдкой в отверстие-рот этой головы, палачу сообщали день и час следующей казни, чтобы он мог подготовиться. Но «домом палача», каза ди бойя, в Венеции называют также красный приземистый дом, выходящий на Каналь Гранде, между фондако деи Турки и ривой де Бьязио (riva de Biasio, набережная Св. Власия), а еще – другое здание, одиноко возвышающееся на кампо Маргерита (campo Margherita) с той стороны, что смотрит на Сан-Барнаба (San Barnaba, церковь Св. Варнавы).
* * *В Венеции казни обычно осуществлялись через повешенье, почти всегда – между колонн на пьяцетте Сан-Марко. Порою имело место и отсечение головы, обычно сопровождаемое четвертованием осужденного. При этом части его тела подвешивали в четырех разных углах города. Тому же, кто запятнал себя особо тяжким злодеянием, отсекали кисть (порою – обе) на месте преступления. С культями, перемотанными, чтобы не дать умереть от потери крови, и с собственными кистями, подвешенными к шее, осужденного доставляли к месту казни по Каналь Гранде на специальном суденышке. Окончательно приговор приводился в исполнение на эшафоте при помощи топора. Для описания участи осужденного в венецианском диалекте существовал специальный глагол descopà, который не так-то просто перевести на итальянский[14]. Теперь ступайте на калле дрио ле Скуоле (calle drio le Scuole, «позади Скуолы»), которая переходит в фондаменту Джачинто Галлина (fondamenta Giacinto Gallina). Потом пересеките понте де ла Панада (ponte de la Panada) и следующий за ним понте дель Пьован (ponte del Piovan). Когда вы сойдете с моста на набережную дель Пьован, у вас будет возможность полюбоваться задним и боковым, выходящим на воду, фасадом церкви Санта-Мария-деи-Мираколи (Santa Maria dei Miracoli, «Дева Мария чудес»). По традиции считается, что она сооружена из плит наилучшего мрамора, оставшихся при строительстве собора Св. Марка. Еще несколько шагов – и вот вы на кампо Санта-Мария-Нуова (campo Santa Maria Nuova), которую следует пересечь по диагонали, чтобы выйти на калле дель Спецьер (calle del Spezier).
Едва войдя на кампьелло Бруно Кровато (campiello Bruno Crovato), вы увидите по левую руку аптеку, занимающую то же место и носящую то же имя, что и древняя венецианская фармакопея – «Две колонны» (Due Colonne). Здесь и еще в нескольких местах в городе готовилось снадобье, пользовавшееся большим спросом, териак (мы о нем еще поговорим), о чем и по сей день извещает старинная табличка над входом. Еще обратите внимание на дыру в брусчатке слева от входа: здесь некогда помещалась огромная ступка, в которой измельчались и перемешивались составные части териака.
Лед на лагуне и счастливый случай
А недалеко отсюда обитает удача. Войдя на кампо Сан-Канциан (campo San Canzian) и пройдя одноименную церковь (chiesa di San Canciano), за единственным мостом, который попадается вам по пути, справа можно разглядеть большой портик. В мощную угловую опору с двух сторон вделаны две лапы, вроде якорных. Не так уж редко случается видеть, как венецианцы, проходя здесь, постукивают сначала по одному, потом по другому кольцу. Считается, что это притягивает удачу.
Пройдите под арочным портиком, следующим вдоль набережной. Это сотопортего[15] дель Трагетто (sotoportego del Traghetto, «Паромный проход»), место самой древней паромной переправы в городе. Она действовала аж с IX века, когда дож Анджело Партечипацио повелел держать здесь парусные лодки для сообщения с Мурано. Как легко можно видеть, все колонны исписаны граффити и надписями. Большинство из из них оставлено паромщиками, они просто сообщают о ценах перевозки на Мурано, Бурано, Мазорбо, Торчелло, Сант-Эразмо и Виньоле[16].
Но некоторые из надписей хранят память об особых происшествиях. Так, в числе наиболее различимых на второй колонне – та, что напоминает об одном из самых крупных «оледенений» лагуны. Последнее из них имело место в 1928 году, но надпись посвящена не ему. Она гласит: Eterna memoria dell’anno 1864 del g(h)iaccio veduto in Venezia, che se sta sulle fundamente Nove a San Cristoforo andava la gente in (pr)usision che formava un liston[17]. Эта надпись сообщает, что лагуна в том году замерзла так, что народ заполонил все водное пространство от Венеции до Сан-Кристофоро, одного из тех двух изначальных островков, что вместе с Сан-Микеле образуют ныне венецианское кладбище.
Из хроник можно извлечь сведения и о других оледенениях лагуны – в 568, 852, 1118, 1122, 1234 годах. Упомянем еще о двух. Первое – 6 января 1432 года. «Лед был столь обширен, – сообщает хронист, – столь велик и тверд, что по всей Венеции, а также из Венеции в Местре можно было ходить как посуху». Другое – в 1491 году. «Числа десятого января стоял холод великий, так что обмерзла вся лагуна накрепко, и пешком от Каннареджо до Маргеры идти можно безвозбранно, и были такие, кто от Маргеры до Каннареджо по льду скотину водили». Как мы видим, в обоих случаях народ мог свободно перемещаться по льду от города до материка и даже перегонять домашних животных.
