Железный Путь

– А в чем, собственно, дело? – я пыталась оттянуть время и собраться с мыслями.

– Мы ищем вашего супруга, месье Винсента, он проходит свидетелем по важному государственному делу; судья выдал ордер на его немедленный допрос.

На пороге стояло двое полицейских в форме, а также учтивый дядя в штатском, за миловидной улыбкой которого скрывались стальные клыки.

– Извините, но я ничем не смогу вам помочь, мы с мужем в ссоре, и я не имею ни малейшего понятия, где он находится. Попробуйте заехать в галерею на rue Bonaparte.

– Мадам, галерея закрыта. Мы оставляем вам копию ордера. При возможности оповестите вашего супруга о сложившейся ситуации. В ордере указано, что покидать пределы Республики Франции на период следствия воспрещается. Спасибо за содействие.

Заперев за полицией дверь, я несколько минут старалась угомонить шквал мыслей. Во что впутался Лори?! Милый, обаятельный утонченный француз, страстно любящий искусство, но в свое время не прочь на нем заработать. Вот в том-то все и дело! Многие и самые крупные сделки Лори заключал вне галереи. Всем давно известно, что арт-бизнес – это прекрасный способ для отмывания денег. Вложил себе пару миллионов в полотно, повесил на стенку и не надо отчитываться перед налоговой о превышающем нормы заработке.

«Вероятно, что какой-нибудь покупатель был уличен в незаконных махинациях, а Лоран – всего лишь свидетель», – успокаивала я себя, но рой пчел не прекращал звенящее жужжание в головном мозге.

На глаза попалась отвратительная открытка. Теперь она представилась в новом свете как предупреждение, предупреждение или угроза?

Чем больше я думала, тем туманнее становились догадки. За мной, без сомнений, была установлена слежка, и телефон поставлен на прослушивание.

Я решила без звонка отправиться к Аде и обсудить все с ней. Тем более что необходимо было рассказать о вчерашнем происшествии, но не по телефону; при новых сложившихся обстоятельствах.

Ада, несмотря на ранний час, была при полном марафете. Ее безукоризненно подчеркнутые искусным макияжем веки излучали беспристрастность и покой. Ада пила свой утренний кофе. Ее черный шелковый халат переливался при свете настольной лампы. Она вовсе не удивилась моей истории о «посетителе» и, закурив сигарету, заметила:

– Ну вот, очередная московская барышня притащила за собой хвост. Сколько раз ей говорила держать этого «папашу» подальше во благо карьеры. Потом удивляются, что нет никакого желания у агентов иметь с русскими дела. Она даже не соизволила позвонить. Ты представляешь, а Клод хотел делать с ней примерку для съемок! Ты ему слишком женственной показалась; для зимней коллекции он ищет этакую «пацанку»! Может, тебе коротко подстричься? Нет, ты не готова к таким переменам. Подождем до весны. Летняя кампания за тобой, если Клода не переманят.

Я не знала, с чего начать, и протянула Аде неприятную открытку. Ада не без любопытства осмотрела вызывающий объект.

– Какие еще гадости подбрасывает тебе Лоран! – вскрикнула она, когда заиграла ее мелодия. – Ему все мало! Когда в последний раз он тебя куда-нибудь приглашал за свои деньги?

– Ада, тут дело в другом. Ко мне сегодня утром приходила полиция; его искали, он замешан в каком-то деле, с него требуют в принудительном порядке свидетельские показания. Мне кажется, что открытка не от него. Возможно, это предупреждение об опасности. Но почему она адресована мне? Вот в чем загадка! Ее подбросили в почтовый ящик; на конверте отсутствует почтовый штамп.

– Полиция уже проверила почтовый ящик до твоего появления, и если бы письмо было адресовано Лори, его бы изъяли как вещественное доказательство, улику.

– И что мне теперь делать? Я даже не знаю, где он. Как его предупредить?

– А что галерея? Ты туда звонила?

– Полиция уже была там – галерея закрыта.

– Это уже серьезно. Он, видимо, не на шутку вляпался. Жди новостей. Все тайное рано или поздно становится явным. Но самое главное – не страдай! И вообще, пора тебе завести себе душевного друга. Я имею в виду человека, с которым можно приятно проводить время.

– Ада! Я тебя не понимаю! То ты мне толкуешь о слепой верности и супружеском долге, а теперь предлагаешь развлечься на стороне! Я не умею вести двойную игру.

– Боже мой! Опять я во всем виновата! Поступай, как знаешь, ты уже взрослый человек, только не надо меня просить во всем разобраться.

– Ада! Ты меня познакомила с Лори!

– Я тебя много с кем знакомила, но замуж выходить не заставляла, – холодно и отрешенно заявила Ада.

В этом она была совершенно права. Я вспылила от того, что не удалось построить идеальный мир любви, и верить в поражение вовсе не хотелось. Замужество являлось абсолютно моей идей.

– Хочешь дружеский совет? Поезжай, отдохни. Деньги у тебя есть. Ты вся измоталась и как будто постарела лет на десять, что вовсе никуда не годится. Я сама позвоню в агентство и все объясню.

Ада приподнялась с уютного кресла, чтобы подлить кофе. В это же время раздался телефонный звонок.

– Да, одну минуту, – Ада в недоумении протянула мне телефонную трубку и вышла из комнаты.

Это был Пьер, венецианский партнер по галерее и друг Лори. Пьер говорил шифром и делал многозначительные паузы; убеждался, что я все правильно понимаю, и просил сегодня же вечером покинуть Париж и приехать на ночном поезде в Венецию, обещал на месте все разъяснить. Он также намекнул, что следует сохранять тотальную конфиденциальность и о расходах не беспокоиться.

Ада никак не прореагировала на мое решение последовать инструкциям Пьера.

Я попросила ее проводить меня вечером на вокзал Gare de Bercy.

Ночной поезд оказался полупустым. В моем купе, предусмотренном на шесть пассажиров, была занятой лишь одна самая верхняя полка. Я всегда предпочитаю нижнюю лежанку, так как уж очень боюсь свалиться во сне с неимоверно маленького по площади верхнего ложе. Лежанки советского купе шире и длиннее мелкокалиберных итальянских мест. Среднему американцу со свойственным ему размером ХL пришлось бы приложить всю имеющуюся в резерве смекалку, чтобы найти возможность умоститься на этих жердочках. В купе заглянул проводник и предложил зарезервировать столик на ужин в вагоне-ресторане. Незатейливое меню предлагало спагетти болоньезе или пенне «аль песте». Я не была голодна, но организм требовал смены потоков восприятия; постепенно подступали холодные лики сомнений, и справляться с ними без «эликсира храбрости» не представлялось возможным. В купе было душно. Недолго раздумывая, приготовив постель, я направилась поддержать дорожное настроение бокалом красного вина.

В вагоне-ресторане было по-домашнему хорошо. Казалось, что все пассажиры по неизвестной причине сконцентрировались именно здесь. В основном это были итальянцы. Небольшая группа японцев, которые едут прокатиться на гондоле и скупить итальянские сумки и обувь; пара одиноких французов среднего возраста, читающих газеты.

Я уселась на стул, обитый зеленым бархатом, и, не церемонясь, заказала пол-литра красного вина и маленькую тарелочку – ассортимент с сырами и грецкими орехами.

Пригубив багрового напитка, удалось отключиться от всей путаницы, в которой очутилась, даже не понимая, как. Неожиданно сложились в рифму простые слова. Я достала из сумки маленький дневник-блокнот, чтобы сделать заметки.

– Вы тут поэзию строчите, а в Париже вот что происходит.

Мужчина неопределенного возраста сидел напротив. Он протянул сегодняшний номер «Le Monde» и указал на статью на первой полосе.

Меня очень озадачил его откровенный тон. Он повел себя так, если бы мы путешествовали вместе как минимум полжизни, и без смущения следил за всеми изменениями на моем лице.

– Читайте, девушка. Это имеет прямое отношение к вам.

«Да что за фамильярность!» – мелькнуло в уме, но какая-то неведомая сила сковала речевой аппарат, и я уткнулась в газету.

Жан-Вильем Феврие, судебный пристав, подозревался в укрытии картин, которые ранее были проданы на государственном аукционе из-под его же молотка, и не только частным лицам, а также музеям с мировыми именами и историческим фондам.

Такого рода действия являются противозаконными для должностного лица. Некий молодой журналист, случайно попав на вечер к Жан-Вильему, из чистого любопытства запечатлел каждый художественный объект на небольшую видеокамеру.

После он случайно показал пленку своему другу, эксперту по живописи. Эксперт, прекрасно осведомленный о том, что уходит из-под молотка, пришел в ревностную ярость от неслыханной жадности известного парижского аристократа.

В результате возбуждено уголовное дело и ведется расследование.

Свежие подробности были обещаны в ближайшем номере газеты.

– Потрясающе, не правда ли, вы даже и не в курсе? – с лукавой улыбкой ликовал мой собеседник. – Разве это не повод для беспокойства? Ваш муж, мадмуазель, по уши погряз в этой кабале.

На слове «мадмуазель» незнакомец сделал особый акцент. Каким образом ему могут быть известны такие подробности; наверное, он из полиции, а как еще?! Однозначное суждение не складывалось.

Что-то в этом человеке вызывало симпатию. Своеобразной магнетической силой был наполнен его взгляд и голос.

Он не замедлил прочесть мои мысли:

– Я не полиция, я просто хочу вам помочь. Ну, хорошо, чтобы развеять ваши сомнения, расскажу вам маленькую историю болезни. Хроническая аллергия на солнце, острое и пыль, мне продолжать?

Я в оцепенении не сводила с него глаз.

– А еще по гороскопу вы…

Так он продолжал минут десять, указывая на примечательные события из прошлого и на возможные варианты будущего. Я не могла поверить своим ушам. Это была моя первая встреча с настоящим ясновидящим. От неудобства, смешанного с восторгом, я рассмеялась.

– Ну вот, уже лучше, – одобрил мой смех мужчина, – видите, я просто хочу помочь, если смогу. Мы потомственные ясновидящие, мой отец работал на правительство, помогал принимать некоторые важные решения еще при Миттеране. Я в политику ввязываться не стал, у меня адвокатская контора, и я просто иногда консультирую, но только в крайних случаях, друзей, как вы понимаете, и бесплатно. Если вы не желаете знакомиться – тоже не беда, меня зовут Алекс.

Мужчина протянул мне визитную карточку. Все было верно. Адвокат, адвокатская контора в восьмом округе Парижа и приличная фамилия.

– Так значит, вы не из полиции? – я вопрошала подтверждения, хотя сердце знало, что волноваться не о чем.

Качество реальности происходящего постепенно менялось. Казалось, что металлический скрежет рельс куда-то исчез.

Абсолютный вакуум завладел пространством.

Алекс обволакивающим голосом увлекал в иные реалии. Он рисовал яркие и абсолютно непостижимые для воображения картины вселенского будущего.

Из его слов было мало что доступно пониманию светского разума. Хотелось прожить момент с полной силой и прикоснуться к вечности, к знанию, а не просто наслаждаться тем забытьем, в которое посчастливилось провалиться.

Неповторимое состояние напоминало качество переживаний, испытываемое во снах.

– Четыре, – как бы себе проговорил Алекс, – да, все верно, у тебя есть возможность развить в себе все четыре основные природные стихии, но путь твой тернист. – Алекс неожиданно перешел на «ты», и у меня промелькнула мысль, что где-то раньше мы встречались. – Справишься, я в этом не сомневаюсь! – с неприкрытым азартом заметил он. – Обязательно позвони, когда вернешься в Париж, попьем где-нибудь кофе. Да, кстати, мой брат – отменный джазовый гитарист. Каждую среду он играет с бэндом в кафе «Chesterfield», что на rue la Boétie, ты всегда сможешь меня там найти. Все будет хорошо! Главное – не теряй самообладание и помни, что все может быть вовсе не так, как нам кажется.

На этой позитивной мистической ноте мы простились с Алексом. Пребывая в крайне чувственном состоянии, я направилась в купе отдыхать.

Пустой вагон. Я еду в поезде.

Я смотрю в окно, чтобы определить время дня.

Из окна – лишь бетонные стены.

Ко мне подходит контролер и требует предъявить билет.

В маленькой сумочке находится сборник стихов Вильяма Блейка и пачка сигарет; нет ни билета, ни денег.

Я выкладываю содержимое сумочки на откидной столик. Контролер в недоумении попросит не покидать вагона и дождаться его возвращения.

Я закуриваю сигарету. В вагон входит новый пассажир.

Старик в клетчатом шотландском пальто, в проеденной молью шляпе, из-под которой торчат косматые седые волосы. Он присел на сиденье напротив, поставил на столик термос с чаем и обратился ко мне:

– В пути? – его голос, казалось, хорошо мне знаком. – Чайку не желаете ли?

Старик, откручивая крышку термоса, осознанно улыбался.

– У меня нет билета, и закончились деньги, – я снова посмотрела в окно, – где мы?

Старик по-философски тихо захихикал. Его глаза не выражали ровным счетом ничего. Это «ничего» не имело ни малейшего сходства с пустотой. Это было глубокое «ничего» – «абсолютное ничто», в котором сокрыты все тайны и ключи бытия.

– Нет билета – нет ответа! – старик усмехнулся с новым оттенком. – Мы в пути, выпей чаю, ехать долго…

В вагон вернулся контролер и вновь спрашивал билеты. Старик достал колоду игральных карт из наружного кармана пальто и, насвистывая, принялся перемешивать ее.

Я пристально следила за невероятно легкими движениями его рук.

Ловким жестом старик извлек одну карту из колоды и выложил ее лицевой стороной на стол.

– Джокер! – оживился проводник и, надежно пристроив карту в нагрудный кошелек, немедленно удалился.

Старик подлил мне чаю и предложил сыграть с ним в «Дурака».

– В «Дурака»? А почему?

– Нет, не просто в «Дурака», а в «Сумасшедшего дурака», – старик направил на меня серьезный пристальный взгляд.

Я перестала видеть отчетливо его лицо…

Образ смеющегося Джокера размножился до нескольких десятков.

– Один джокер, два джокера, три джокера, четыре джокера, пять джокеров, шесть джокеров, семь джокеров, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… двадцать два, двадцать два…

Сосед спускался с верхней полки – разбудил и прервал сон на самом интересном месте.

Забрав чемодан, он сошел в Вероне. До Венеции оставалось каких-то полтора часа.

Глава 5

Венеция – туманный парад масок, неиссякаемый карнавал.

Не успеваешь покинуть перрон вокзала Santa Lucia, как тебя обволакивает присущий только ей, Венеции, особый запах «древних» водорослей, оказывает почти психоделическое воздействие.

В Венецию влюбляешься сразу и навсегда. Позже, спустя несколько лет, мне посчастливится побывать в Венеции в зимнее время года и застать безлюдную площадь Святого Марка в снегу. Помню, как я кружилась в танце, ловя теплым лицом немногочисленные снежинки, которые медленно, спиральными пируэтами, спускались с черного ночного неба. Летом же Венеция имела несколько другой тембр и оттенок. Бесконечные толпы туристов спешат насытить свое изношенное механической работой око изящной красотой и меланхолией этого полуострова. Если меня спросят, что я предпочитаю, лето или зиму в этой волшебной республике, ответ будет один: «Венецию?! Под любым соусом и в любом исполнении».

Пьер с неподкупной улыбкой приветственно махал букетиком ландышей с перрона.

– Надо же, – удивилась я, – ландыши летом?!

– Поспешим же, дорогая, Жан-Вильем ждет нас к завтраку.

– Лори не соизволил меня встретить, он спит после вчерашней вечеринки?

– Мой катер в неисправном состоянии, поэтому возьмем vaporetto. Ты, вероятно, очень устала с дороги.

Пьер был проинструктирован не отвечать на мои вопросы и четко действовал по утвержденному плану.

Он попросту проигнорировал ремарки и, выхватив из рук мой багаж, вручил заготовленные цветы.

– Пьер! – не выдержала я. – Да хватит мельтешить! Что происходит, в конце концов?! Ты ошибаешься, если думаешь, что я не видела заголовки первых страниц вечерних парижских газет. Наш почитаемый Феврие, похоже, вляпался не на шутку…

– Поверь мне, дорогой мой друг, я знаю еще меньше твоего и понятия не имею, о чем сплетничает парижская пресса. Разве можно верить газетчикам?! Забудь об этом и наслаждайся ажуром фасадов Венеции. У нас масса запланированных мероприятий; скучать не придется.

Моторная лодка-такси лихо разрезала волнистые густо-зеленые воды Canal Grande. Воздушно-голубой купол базилики Санта-Мария делла Салюте сливался со стаей утренних облаков.

– Вот мы и прибыли, – многообещающе промяукал Пьер.

Двери небольшого палаццо на площади у церкови Санта-Мария Формоза распахнулись. Стоило только шагнуть по мокрой лесенке и войти в прихожую маленького дворца, как истинное кокетство эстета-профессионала обольщало своим изяществом. Подлинники-абстракции Андре Масона переплетались с шедеврами самого Рафаэля. Массивные античные партеры, тесненные китайскими иероглифами, обрамляли изысканный вид из окон.

Винтовая мраморная лестница, ведущая в салон, навеяла не самые примечательные воспоминания о последнем пребывании здесь.

– Добро пожаловать, – Жан-Вильем продолжал читать утреннюю газету, – синоптики обещают сегодня тридцать пять градусов жары; я заказал для вашей комнаты экстренный вентилятор-кондиционер, так как прошлой ночью было вовсе невозможно сомкнуть глаз – душно.

– А разве кому-нибудь удается хоть на минуту сомкнуть глаза в вашем палаццо, мэтр?

– Я не знал, что вы умеете пользоваться чувством юмора в такой ранний час, и должен отметить, ваш французский стремительно прогрессирует, – с иронией и полагающейся хозяину важностью Жан-Вильем пронзил меня испепеляющим взглядом, – когда же мы сыграем партию в шахматы?

– Хотелось бы получить разъяснение ситуации.

Словно какая-то невидимая сила заставила меня прервать диалог, построенный из натянутых любезностей.

– Лоран по моему поручению отправился на встречу в Гритти Палас и вернется к обеду, Роза уже приготовила для вас ванну и завтрак.

Раздался звонок в дверь. К моему удивлению, мэтр лично спустился встречать гостя. Я вышла на балкон, чтобы осведомиться, кто же это еще сюда пожаловал.

Привлекательный молодой брюнет в бледно-сером богемно измятом костюме вошел вслед за Жан-Вильемом в палаццо.

– Знакомьтесь, мадам, Бенуа Лафоре, – представил нас друг другу мэтр, – извините нас, мадам, но мы с господином Лафоре вынуждены уединиться в библиотеке и переговорить по очень важному делу. Ленч подадут после полудня.

Несколько минут я продолжала стоять в полной растерянности. Мне впервые не понравилось обращение «мадам», от чего мои уши загорелись, словно зажженные факелы. Смятение, чувство неудобства и дискомфорта сгущалось в точке третьего глаза. Закружилась голова. Попытки утихомирить поток сознания вызывали лишь едкое покалывание в висках.

– Роза, пожалуйста, кофе, per favore cafe, subito!

Присев на расшитое золотыми лилиями кресло, я прикрыла веки и пустилась изучать образы, которые, как слайды диафильма, сменяли друг друга в подвижном темпе.

Не знаю, сколько времени прошло.

– Ваш кофе, мадам, давно остыл. Я заварю новый.

Домоправительница Роза, шурша длинной юбкой, удалилась на кухню.

На широком дубовом столе чинно покоилось старинное фарфоровое японское блюдо, наполненное до отказа всевозможными экзотическими фруктами. Внезапно охватило чувство голода, и я с детской жадностью проглотила переспевший банан.

Роза принесла свежий кофе. После чашки дымящегося напитка я отправилась на верхний этаж в отведенную мне комнату, чтобы переодеться и принять ванну. Через час я спустилась в салон обновленная.

– А… мадам Винсент! Я уже собрался посылать Розу за вами! Планы изменились! Мы отправляемся обедать в отель «Monaco & Grand Сanal»; мне только что звонил шеф-повар и сообщил, что доставили отменных кальмаров…

– Но позвольте, мэтр, где Лори? – недоумевала я. – Он должен вернуться, не так ли?

– Да, забыл вас предупредить, он будет только к ужину; небольшое осложнение на месте. Но мы с месье Лафоре не позволим вам скучать.

Жан-Вильем Феврие являл собой пример породистого циника – редкое сочетание сарказма и непринужденной обходительности. Он умел с точностью подобрать подобающую интонацию голоса, и ничего не оставалось делать, как молча повиноваться.

Мы, не спеша, прогуливались под арками немноголюдной в этот жаркий полдень площади San Marco. Никто не стремился завести беседу. Мы останавливались у витрин художественных салонов-галерей и магазинчиков со стеклом с острова Murano. Бенуа Лафоре обзавелся у уличного продавца фетровой шляпой. Я приобрела веер из слоновой кости; имитация древнекитайских мастеров.

Расположенный на персональном причале ресторан отеля «Monaco & Grand Canal» пользовался большим успехом, и без предварительной резервации попасть сюда было непросто. Для Жан-Вильема здесь всегда свободен центральный стол.

За обедом он оживленно рассказывал анекдотические истории из мира современного искусства. Про то, как не самые талантливые художники становятся именитыми; про то, как богатеют коллекционеры-провидцы; и о том, какой тайный смысл увидел на утро в картине Ива Клейна один министр после бурной вечеринки у мэтра.

Бенуа Лафоре был немногословен.

Его темно-карие глаза, отороченные пышными ресницами, внимательно следили за движениями Жан-Вильема. Казалось, что Лафоре все запечатлевает на свой внутренний фотоаппарат. Он в такт смеялся на все шутки мэтра и аккуратно наполнял бокалы прохладным Pino Grigio.

Каждый раз, когда наши взгляды пересекались, Бенуа делал значительный глоток вина. При этом он был нисколько не взволнован и чувствовал себя уверенно на своем месте. Это я испытывала неудобство и курила одну за другой сигареты.

– Можно мне угоститься папироской? Они такие тонкие и изящные, как ваши запястья, и не могут приносить вреда.

Я молча протянула пачку сигарет Бенуа и смутилась, когда он чуть коснулся моей руки мизинцем. Осталось загадкой, нарочно это было сделано или просто случайно.

Феврие продолжал говорить.

– Сегодня вечером нас посетит мадам де Бри с новым фаворитом. Он моложе ее как минимум на лет двадцать! Хотя в этом возрасте уже не заботят представления о внешнем приличии, она выглядит крайне забавно. Также заглянет Пьер с супругой; редкая зануда, надо отметить. Единственный способ с ней сладить – это усадить играть в карты…

На слове «карты» вспомнился мой утренний сон и голос старика из пустого вагона. Я вдруг поняла, что голоса старика и тот, который я слышала на вечеринке у Клода, идентичны.

После обеда мы отправились на остров Лидо, чтобы поиграть в гольф. Я небольшой любитель этой забавы и предпочитаю гольфу бильярд. До ужина делать было абсолютно нечего; очень хотелось знать больше о Бенуа и продлить общение с ним на немноголюдном поле. Однако меня ожидало разочарование. Мужчины настолько погрузились в тонкости правил игры, обсуждая качество газона, правильный вес игровой клюшки и всякие другие детали, что вскоре я стала скучать и, сославшись на головную боль от несносной жары, вернулась на San Marco бродить по узким тенистым венецианским улочкам, заглядывая в пестрые лавки, подкупить всяких мелких приятностей.

Вернувшись в палаццо, я принялась рассматривать и примерять покупки. Незаметно наступило время ужина, но Лори так и не появился. Я спустилась в кухню помочь приготовлениям, где уже находился Пьер. Опуская один за другим овощ в кипящую воду, он ловко высвобождал алые томаты от лопающейся кожицы.

– Самое главное – это не передержать в кипятке, – пояснял Пьер, – тогда кожица сама соскальзывает, стоит лишь немного ей помочь столовым ножом.

– Недурно сказано, Пьер, твой рецепт невольно наталкивает на размышления, – я вовсе не собиралась завязывать с ним беседу, но некая сила, которая всегда увлекает во всевозможные переделки, вновь овладела мной, – а ведь так во всем – главное – не передержать в кипятке!

– Я готовлю соус для пасты, – объяснял Пьер, – если использовать неочищенные томаты, при нагревании кожица все равно отделится и смешается со спагетти, получится не так вкусно.

– Так сколько же нужно держать помидор в кипятке?

– Полминуты – больше чем достаточно, – со знанием дела заверял повар.

– А вот интересно, сколько человек сможет продержаться в кипящем котле? В Токио я видела по телевизору очень занятное воскресное шоу. Молоденьких японок, облаченных в скромные купальные костюмы, сажают в огромный чугунный котел, из которого идет пар, при этом девушки очень жалобно покрикивают, но сознания не теряют. Публика в зале ждет, кто же первая из них, не выдержав, выскочит, чтобы броситься в соседний котел с ледяной водой. Все это действо сопровождается неистовым хохотом зрителей и многословными бодрыми комментариями телеведущего. Победительница получает огромную плюшевую панду и в слезах, счастливая, поднимается на трибуны к своим болельщикам. Шоу длится от силы две с половиной минуты, но нет никакой достоверности в том, что внутри котла настоящий кипяток…