Викинг туманного берега

– Спасибо за совет, Хранитель, – поклонился Эваранди. – Так я и сделаю.

Зайдя в «камеру хранения» (бывший храм Януса), он отпер свой шкафчик и переоделся.

Штаны из черной кожи, мягкие сапожки с завязками, длинная льняная рубаха. Повесив на плечо сумку, в которой лежали кольчуга и шлем, опоясавшись мечом, а свободной рукой подхватив куртку (было тепло), Костя пошагал по Главной улице, проходя между величественным египетским храмом, заставленным массивными пилонами, и стройными колоннадами эллинского периптера, смахивавшего на Парфенон.

Улицу покрывали тесаные каменные плиты, но ни одной машины в Интермондиуме не водилось – только пара повозок скрипела в конце улицы да пешие расхаживали, чтобы себя показать да на людей посмотреть.

Забежав в харчевню «Ешь как хочешь!», Эваранди прикупил хлебца, маленький кувшинчик вина, закупоренный пробкой, сыру, жареного мяса, остывшего, но пахучего, и перешел улицу, направляясь к платной конюшне.

Гомез был старичком шустрым, но до того усохшим, что казался ожившей мумией. Сговорились за пару серебряных монет.

Оседлав чалого, спокойную конягу без придури, и переложив наконец-то тяжелую сумку на покладистое животное, Плющ пошагал к Восточным воротам, ведя скакуна в поводу.

Дорога к горам ничем особенным примечательна не была, разве что обочинами своими, вдоль которых, по римскому обычаю, расположились могилы – простые плиты, надгробья, а то и маленькие пирамидки шли в два ряда, растягиваясь на километры.

Чему удивляться? Интермондиуму многие тысячи лет, много тут народу прошло, кое-кто и задержался – навеки.

Дорога вильнула и потянулась извилистым ущельем, где цоканье копыт отдавалось звонким эхо.

Долго ли, коротко ли тянулся путь, но и он кончился. Сразу.

Вот только что кремнистая грунтовка отдавалась топотом, и все, дальше поляна, ручеек, и даже коновязь – из скалы выходило этакое полукольцо из серебристого металла толщиной в ногу.

Вряд ли, конечно, это коновязь, но захлестнуть поводья можно. Отсюда коняга и до травы дотянется, и вода вон. Холодная. Чистая.

Сняв седло и поклажу, Эваранди неторопливо отправился к берегу, волнуясь в душе, – было светло, однако и скалы, и само небо было пронизано красными лучами. Но это был не закат.

Выйдя к морю, Костя замер.

Не слишком широкая полоса берега изгибалась дугой, уходя за горизонт и тая в дымке. Спокойные волны, набегая из морской дали, слабо, будто из последних сил, выкатывались на пляж. Волны отливали багрянцем и темной синевой, ибо в небе царило красное Солнце.

Оно было огромно. Занимая едва ли не четверть небосвода, светило ощутимо грело, а того сумрака, что бывает на закате, не наблюдалось и в помине.

Ясный день, только в багровых тонах.

Солнце не слепило, на него можно было смотреть, хотя увлекаться не стоило. Колоссальный диск алого огня висел в безоблачном небе цвета сапфира – никакой тебе легкомысленной лазури, сплошная густая синева.

И тишина…

В мире стояло абсолютное безмолвие. Только волны шелестели, да и то чудилось, что шепотом. Ни дуновения – видимо, Солнце, раздувшись в красного гиганта, лишило атмосферу Земли того нагрева, что бывало ранее, и ветра улеглись.

Все успокоилось. Или упокоилось?

Ни единой птицы, как в силурийском периоде, только там пичуги еще просто не возникли, а здесь их уже не стало. И букашек-таракашек не видать.

Константин медленно опустился на камень. Он был теплым.

Ощущения, что владели в этот момент Плющом, сложно передать. Он испытывал некое душевное оцепенение.

Минул миллиард лет. От человеческой цивилизации даже культурного слоя не осталось, да и той Земли, что была, не узнать.

Средиземное море давным-давно исчезло, Европа с Африкой сошлись, вздыбив горную цепь вроде Гималаев. Северная Америка сцепилась с Африкой, Австралия с Индонезией, и все материки слиплись в новый суперконтинет – Амазию.

Со дня рождения Константина Плюща минули целые геологические эпохи. Непонятно даже, куда зашла эволюция, как изменились живые существа – опять пошли в рост, под новых динозавров, или, наоборот, измельчали? Или вымерли?

Поднявшись с камня, Эваранди прогулялся вдоль бережка, пока не набрел на поросль жесткого кустарника, безлистного, но с массой тонких веточек фиолетового окраса. И это все?

Костя покачал головой и криво усмехнулся.

Понятно, зачем Хранитель услал его именно сюда: где еще так ясно и окончательно поймешь тщету и бренность всего сущего?

Миллиард лет стер все, что Плющ понимал под словом «Земля».

Нету больше ни городов, ни дорог – стройматериалы, раздавленные осадочными породами, давным-давно скомкались в камень. Где сейчас искать фрески Микеланджело, картины Леонардо? В каких породах?

За миллиард лет на Земле вполне могла смениться куча цивилизаций, и не факт, что все они были гуманоидными. Сколько там, в 2015-м, осталось человечеству бить себя пятками в грудь, прославляя «венец творения»? Две тысячи лет? Три? Пять, может?

Вряд ли больше. Человек разумный станет человеком всемогущим – и тогда развитие остановится. Люди добьются всех своих целей, даже самых фантастических, и у поезда прогресса кончатся рельсы. Дальше идти будет некуда.

Народы, слившись в одну семью, застынут в нирване. Будут наслаждаться благами рукотворного земного рая – и вырождаться, утратив смысл существования, цели и стимулы. А может, они просто затеют третью или даже четвертую мировую войну и уничтожат себя? Да какая разница!

И миллиона лет хватило бы, чтобы археологи с других планет с трудом отыскали следы человеческого присутствия на Земле. А тут миллиард минул!

Еще несколько миллиардов лет пройдет, звезда по имени Солнце разбухнет на полнеба, океан испарится, Земля станет похожа на каленое ядро, безжизненное и безрадостное небесное тело.

И что, в сравнении с этими космическими и геологическими катаклизмами, значит судьба одной девушки?

Константин, храня усмешку, развернулся и медленно пошагал обратно.

Чалый нисколько не пугался исполинского Солнца – конь хрупал травкой да прядал ушами, звякая уздечкой. Увидев человека, встрепенулся, вскинул голову, словно спрашивая: «Что, едем?»

– Поехали, чалко, – похлопал Плющ по холке животину.

Глава 4. Эльвёр, дочь Освивра. Наложница императора

Сёлунд, Роскилле. 15 мая 871 года

Единственный сын Хальвдана Черного, конунга из рода Инглингов, Харальд Косматый стал после смерти отца правителем Вестфольда, но не успокоился на этом.

Харальд захотел объединить под своей властью всю Норэгр и чтоб подати были едиными и все норвежцы жили вместе, имея одного правителя. И до той поры, пока этого не произойдет, Харальд поклялся не расчесывать волосы, за что его и прозвали Косматым. Ох, наверное, и чесалась его шевелюра!..

Ныне Харальду исполнился двадцать один год. А когда он был малолеткой, войском командовал его дядя Гутторм.

Мечом и посулами Харальд собрал под своей властью земли халейгов, раумов, трандов, ругов. Ярлы и хевдинги сопротивлялись яростно, не желая иметь над собою правителя, а иные, отчаявшись сохранить волю, отправились осваивать «Ледяную землю» – Исландию. Близилась решающая битва с теми, кто отстаивал старые порядки…[8]

А пока Харальд Косматый прямо из сил выбивался, лишь бы походить на великих правителей. А куда владыке без дипломатии?

И вот Харальд расстарался, отправляя в Миклагард четыре кнорра с товаром и подарками, – что не будет преподнесено в дар базилевсу, подручные конунга продадут на торгу. Уже не так жалко выйдет расставаться с добром.

Конечно же, базилевс непременно отдарится и кнорры повезут по пути «Из греков в варяги» кучу восхитительных вещичек, сработанных мастерами Константинополя, так что Косматый точно не прогадает. Однако Эйнар Пешеход, милостью Харальда-конунга вышедший в ярлы, тоже хотел подзаработать…

Эльвёр Освиврдоттур неласково усмехнулась, оглядывая кнорр «Тангриснир». В отличие от длиннотелых, изящных драккаров, суденышко было пузато, отчего ходкостью не отличалось.

Гребли на кнорре с носа да с кормы, а посередине весел не держали, там находился емкий трюм.

Кожаные мешки, набитые мехами, связки моржовых клыков, пахучие круги воска – груз был тяжел и ценен. И еще четыре наложницы – тоже подарок. Она – пятая…

Это было унизительно. Если проклятый Харальд хотел ей отомстить и сделать больно, то ему эта подлая затея удалась. Чувствовать себя подарком, мягкой игрушкой, с которой станет «баловаться» пышнотелый император, было невыносимо.

Противно!

Одна надежда еще грела Эльвёр – что родичи не спустят Харальду его пренебрежения законом, что помогут. Но как?

Вон море вокруг… И надежда таяла, как снег на камне в весенний день.

Харальд-конунг послал в Миклагард сорок человек из своей дружины – целый отряд могучих викингов. С ними идут купцы, но и они люди бывалые.

Девушка внимательно оглядела гребцов. На кнорре за веслами сидели всего трое воинов, остальные – просто крепкие парни-моряки, что ходят за море с купцами. Но и они тоже бойцы.

Ведь не секрет, что стоит купцу заприметить другого торгаша, послабже, как его мореходы мигом вооружаются, превратившись в пиратов. В море никто не отказывается от добычи.

Получается, что рассчитывать на них не приходится. Даже если кто из команды и сжалится над нею, то против воли хозяина не пойдет. Да и что он может сделать, этот вероятный добряк? Устроить ей побег? Зачем для этого чья-то помощь?

Сбежать можно легко. И что потом? В чужой стране, где ты никто, – легкая добыча для каждого, способного совладать с тобой.

Любой дан на Сёлунде может ее снасильничать и убить. Или сделать рабыней. И ничего ему за это не будет – закон не защищает чужих. И как прикажете девушке – без оружия, без денег, без еды – добираться до дому? Вплавь? Так она ж не тюлень…

Нет уж, о побеге можно думать лишь тогда, когда они прибудут в Уппсалу. Там-то, если она убежит, то сумеет добраться до родных мест по сухопутью, через темные леса, через высокие горы…

Страшно? Да. Опасно? Очень. А что делать?

Эльвёр тяжко вздохнула и, нахмурившись, глянула за борт. На юге засинела кромка берега.

– Сёлунд! – удовлетворенно сказал кормщик.

Дочь Освивра никогда не была за морем и не видела иных земель. Сёлунд даже близко не походил на ее страну, где сплошь горы да фьорды меж крутых берегов, где реки не текут, а хлещут, свергаясь водопадами.

Сёлунд был совсем другим – плоский, лишь всхолмленный слегка, остров не отличался суровой красотой северных заливов. Казалось, кнорр приближался к стране бондов, где все только и заняты тем, что пашут да скот пасут. Но нет, даны, здесь проживающие, отличались весьма воинственным нравом.

Их славный подвигами конунг Рагнар Кожаные Штаны держал в страхе всех соседей окрест, а когда король Элла Нортумберийский из Энгланда[9] коварно убил Рагнара, то его сыновья объявили Элле войну. И победили.

Даны до сих пор воюют на землях Энгланда, а Сёлундом нынче правит сын Рагнара – Сигурд Змееглазый. Этот Рагнарссон примерно отомстил убийце своего отца – он взял в жены Блайю, дочь короля Эллы.

Эльвёр усмехнулась. Наверное, Блайе будут понятны ее чувства.

К Роскилле, гнездовью Рагнара и его сыновей, вел фьорд, но какой-то несерьезный – ни одной всамделишной горы. Невысокие склоны, то пологие, то крутые, сплошь заросли дубняком да прозрачными буковыми рощами. Иной раз деревья отходили, освобождая место для заросших травою пастбищ, по которым бродили упитанные коровы.

Ни одного боевого корабля по дороге не встретилось – сплошь купеческие кнорры да рыбацкие челны. И никто не пугался скейдов со щитами по бортам – вся семейка Рагнарссонов славилась крутизной, и Сигурд тоже в отца пошел. Ежели кто обидит сёлундца, будет иметь дело с правителем острова, что означает смерть – быструю или медленную, это уж по настроению Змееглазого.

Даже сейчас, когда большая часть воинов отправилась в Энгланд, есть еще кому защитить Сёлунд.

С левого борта, обгоняя кнорр, прошел скейд Лейфа Тихони. Лейф поднялся во весь рост и зычно прокричал:

– Драконов снять или развернуть! Белые щиты поднять!

Команду исполнили быстро – носовые фигуры скейдов, изображавшие дракона, волка, ястреба, поснимали или развернули клыкасто-клювастыми пастями назад и накрыли сверху мешками. Негоже пугать местных духов, а то еще рассердятся, пакость какую учинят…

Другие бойцы в это время подтягивали к верхушкам мачт круглые щиты, с изнанки вымазанные белым, – знак добрых намерений.

Вот так, тихо-мирно, посольство и проследовало в гавань Роскилле. У причалов качалось довольно много судов, стояли тут и «длинные корабли», попадались арабские завы. А дальше на берегу начиналась столица Сёлунда – скопище «покоев», чьи стены были утеплены торфом, а крыши выложены дерном. Среди зеленых кровель попадались дома, рубленные из бревен, а парочка была сложена из камня. И ни стен, ни башен вокруг – на севере укрепления не в ходу. Оно и понятно – никаким франкам или саксам даже в голову не придет напасть на селения норегов или данов. Богобоязненные христиане пуще своего Господа страшатся норманнов – ужасных северных людей, неутомимых в кровопролитии и грабежах.

К кнорру приблизился скейд Эйнара Пешехода. Огромный викинг, назначенный главой посольства, скомандовал кормщику Фроди Белому:

– Девок на берег. Запрешь их в бараке для тир.

– Понял, – прогудел Белый. – Хунди и ты, Хальвдан, – проводите «лохматый товар».

– Сделаем! – ухмыльнулся Хунди, выказывая щербатые зубы.

Хальвдан Молчун кивнул только. Подсмыкнул кожаные штаны и махнул рукой наложницам: за мной.

Девушки безропотно подчинились, и их свели в крепкий сруб, где обычно держали рабынь-тир. Ходкий товар.

Те же арабы слюноточили при виде синеглазых и светловолосых дев.

Эльвёр зашла в барак и, пристроившись у стены, загребла побольше сена. Возможно, что здесь им и ночевать придется.

Дверь закрылась, грюкнул засов, и теперь темноту рассеивал лишь дымогон – дыра в крыше прямо над очагом-лонгилле.

Очаг давно не разжигали – тепло.

Дочь Освивра не успела сосредоточиться на грустных думах – дверь отворилась, пропуская мрачного горбуна, приволокшего котел с горячей кашей. Короткостриженый трэль нес за ним деревянные плошки и ложки.

Навалив пленницам по порции варева, горбун буркнул:

– Ешьте.

И удалился.

Эльвёр отказываться не стала, тем более что в плошке парила каша из толокна с признаками мяса. Слопав свой обед, она запила его скиром[10]. И немного даже успокоилась.

А что, собственно, произошло? Харальд, скотина этакая, услал ее в Миклагард? И что? Путь долог, всякое может случиться…

– Говорят, в Миклагарде все ходят в шелках и парче, – проговорила рыжеволосая и зеленоглазая Гудрун. – Мы будем есть с золота и ходить в золоте…

– Может, и ходят, – буркнула Гунилла. – Нам-то что? Мы, чай, не невесты, а подстилки. Подстилкам золото не полагается.

– Что плохого в том, чтобы стать наложницей? – томно проговорила Гейрлауг. – Плохо, если мужчина нищ и не знатен, но если наоборот – это же хорошо! Наши роды бедны и бессильны, ведь никто даже не пытался нас отбить. Ярлы, что противились воле Косматого, потеряли власть и жизнь, а мы утратили свободу. Или кто-то из вас надеется вернуться в родные края? Даже если Эйнар поворотит обратно, то куда вы собираетесь вернуться? В селения, разоренные Харальдом? А кому вы там нужны?

– А они думают, что там их ждут женихи, наперебой предлагая мунд, – съехидничала Тора. – Так и стоят толпой, готовясь раскупорить бочонки со «свадебным элем»![11]

Спор быстро перерос в ссору, но до драки дело не дошло – снаружи донесся трубный рев, после чего дверь сотряслась от могучего удара. Еще два удара сердца – и толстая створка отлетела прочь, а в барак вломился громадный человек с длинными волосами цвета соломы, заплетенными в косы. Шлема на нем не было, а вот кольчуга была и меч имелся. Глубокий шрам на лице так стягивал кожу, что любая улыбка поневоле делалась зловещей.

Оглядевшись, шрамолицый засопел.

– Ага, – буркнул он и шагнул к Гудрун. – Ноги врозь, красотка, я пришел.

– А ну вон отсюда! – заверещала «красотка».

Шрамолицый удивленно посмотрел на нее и расстегнул воинский пояс.

– Давай-давай заголяйся… – проворчал он.

Эльвёр даже на расстоянии почуяла запах перегара – насильник был пьян. Правда, судьба Гудрун ее мало волновала, куда больший интерес вызывал пояс, что упал рядом.

Гудрун отчаянно сопротивлялась, брыкалась и молотила кулачками по необъятной груди шрамолицего. Неожиданно ей помогла Гунилла. Вдвоем девушки опрокинули викинга на спину.

Шрамолицый не взревел от злобы и не убил обеих. Повалившись на ворох сена, он поерзал, помычал что-то и благополучно уснул. Вскорости храп загулял под низкими сводами.

Снаружи послышались голоса: Эйнар спрашивал сердито, Ульф оправдывался.

Эльвёр быстренько подтянула к себе пояс незадачливого любовника и вытянула из кармашков два метательных ножа – без рукояток, но с колечками, чтобы было легче выхватывать пальцами.

Спрятав трофей в складках платья, дочь Освивра приняла свой обычный – угрюмый и отрешенный – вид.

– А что я мог? – бубнил Хунди. – Это же сам Стюрмир Валун! На него таких, как я, двое нужно!

– Ладно, замолкни, – пробурчал Пешеход. Оглядев храпевшего Стюрмира, он махнул рукой: – Ладно, пусть проспится. Нам все равно скоро отчаливать.

И ушел.

У наложниц появилась новая тема для болтовни, а Эльвёр принялась потихоньку обматывать похищенные ножики тесьмой – хоть какие-то рукоятки будут. Два маленьких клиночка – это оружие.

Свободу она им не добудет, но вот честь отстоять… Попробовать можно.

Глава 5. Константин Плющ. Фьорды

Норэгр, Сокнхейд. 16 мая 871 года

Последние часы перед уходом в «мир иной», то бишь во фьорды, Плющ провел в библиотеке, беседуя с опытными людьми – Регуляторами, уже бывавшими в землях, которые еще только готовились стать будущими Норвегией, Швецией, Россией.

Учебники по истории умалчивали о том, как тут жили-были в IX веке. Подлинных документов насчитывались единицы, а, по большей части, информация черпалась из легенд и саг.

Далеко от фьордов, за Восточным морем, как называли Балтику, пролегали земли Гардарики – Страны Крепостей, той самой, что в будущем прозовут Русью.

Правда, страны как таковой там не существовало – наличествовали отдельные царства-государства, где правили князья и конунги, порой даже не гранича между собой, – уж больно земля была велика и обильна, а леса дремучи.

Поэтому все старались селиться у больших рек – настоящих путей сообщения той поры, а самым главным из них являлся путь из варяг в греки – это если двигаться с севера на юг.

– Начинался он в Приневье, – авторитетно толковал Лангместур, в миру – Максим. – Лодьи с Восточного моря попадали в озеро Нево[12], а оттуда подходили к устью реки Олкоги – Волхова, по-нашему. Выше по течению в Олкогу впадает речка, которую местная ижора именует Аладьоги[13]. Вот в том самом месте и выстроили город-крепость Альдейгьюборг, которую пришлые славяне переиначили в Ладогу…

По тогдашним временам, Альдейгьюборг слыл большим городом – в нем проживало аж десять тыщ человек. И он славился своим базаром – Торгом.

Сюда приставали корабли арабов, поднявшиеся по Итилю-Волге, и греки бывали, и булгары с хазарами, и нореги со свеями заглядывали. Шумное было место, и правил там тот самый Рюрик из варягов, которого местные призвали на княжение.

– Умный был народ, – усмехался Паль, то бишь Павел, – своим-то ярлам да князьям воли не давал, а то силу да власть возьмут, да и прижмут «пипл». А чужака позовут – тот и расстарается. Дружину свою приведет, чтобы ворогов гонять. Чем плохо?

Ну, само собой, Рюрик своим попечением и весь путь из варяг в греки не оставил – повсюду своих людишек посадил, чтоб за порядком следили да не забывали с купцов и прочих мзду брать.

– Волоки – хозяйство сложное, – рассказывал Ингвар-Игорь, – пригляду да умения требует, кого попало к ним не приставишь. А вот ежели платить изрядно мужикам, что суда переволакивали из реки в реку, то самых умельцев и соберешь. А когда волоки содержатся как надо и охрана строгая, то купцы сами повалят – уважает торговый люд закон и порядок.

Много народу собирается на «перекрестке», где близко сходятся Днепр, Ока, Двина[14] да те волоки, что с севера ведут, от Ловати.

Город там стоит – Сюрнесом зовется. Там тоже товару не счесть – и с восточных пределов поступает, из земель арабов да персов, и от булгар, что на Итиле сидят, и с севера, от мери да муромы. Богатое место!

Вот и на него Рюрик лапу свою железную наложил, почти до самого града Киева дотянулся, что греки Самбатасом кличут…

* * *

Набравшись уму-разуму, Плющ едва поспел к нужному часу.

У самой Башни его поджидал Романус.

– Ну вот и все, Регулятор, – сказал он невесело. – Теперь лишь от тебя одного зависеть будет исход, от сметки твоей, от силы и воли. И вот что запомни: в то время, куда ты направляешься, ведут лишь два портала. Один выводит к Стьернсванфьорду, а другой находится в Константинополе, как бы на разных концах пути из варяг в греки.

Подробно обрисовав, как добраться до портала, Хранитель проводил Костю до самых врат:

– Верю, свидимся еще, Эваранди!

– Хотелось бы!

Аккуратно прикрыв за собой бронзовую дверь, Костя согнал улыбку с лица. Все, покой и безопасность остаются в Интермондиуме. Там, куда он собрался, очень легко потерять волю, заделавшись рабом, а то и самую жизнь.

Законы в том мире строгие, и они неукоснительно соблюдаются, но только для своих, на чужака не распространяясь.

Чужой – всегда добыча и жертва, и надеяться можно только на себя. Или приткнуться к местному воителю, ярлу или конунгу.

Однако попасть в ярлову дружину так же просто, как в XX веке добиться приема в отряд космонавтов. Вот и думай…

Одолев извилистый ход – портал выходил в пещеру, – Эваранди выбрался на обширный луг. Знакомо заколотилось сердце – дальше открывался необъятнейший простор. Стьернсванфьорд.

Задыхаясь от испуга и восхищения, Костя глядел на синюю извилистую ленту залива. Его обступали крутые склоны гор, заросшие соснами, или отвесные скалы, с которых в синее зеркало опрокидывались белопенные водопады.

И всем этим великолепием Эваранди любовался с высоты в добрых полмили!

– Красота-то какая… – прошептал он. – Лепота!

Сощурившись, он огляделся. Знакомые места. Сетер[15] должен быть где-то там, дальше по дороге к югу. Как раз по пути.

Спускаться к берегам фьорда, где располагался поселок, он не рискнул. Кто там хозяин нынче, он даже не догадывался, но в любом случае не искал неприятностей.

Он еще далеко не в той весовой категории, чтобы спорить с могучими викингами. Это в дурацких голливудских фильмах викингов рисуют неуклюжими громилами. Ага…

Викинг, он как медведь – только с виду неразворотлив да ленив. На самом-то деле «мишка» легко коня догонит, повалит и распотрошит.

Костя внимательно оглядел себя: кожаные штаны, мягкие полусапожки, рубаха с вышивкой. Стеганый поддоспешник и вязаный подшлемник, сам шлем и кольчуга и еще кое-что по мелочи лежали в сумке, оттягивавшей плечо.

Лишь с мечом Эваранди не стал расставаться – клинок в ножнах висел у него на перевязи слева. А то мало ли что…

Другое плечо у Плюща было нагружено седлом, стареньким, потертым, но все еще годным – Романус отыскал его где-то в запасниках. Седло было нужно для «легенды».

Первыми Костю учуяли пастушеские псы. Басисто лая, они показались из-за кустов, но близко подходить не стали – имели опыт общения с меченосцами.

Бегом прибежал пастух-оборванец и отогнал собак.

– Кто таков? – осведомился он, смешно путая сердитость с боязливостью.

– Я спешу в Сокнхейд, к Хьельду-конунгу, – громко объявил Эваранди. – Моя лошадь захромала, и я хочу занять пастушескую.

– Заня-ять… – протянул пастух.

Эваранди достал пару дирхемов, похожих на серебряные чешуйки.

– Хватит?

– Вполне! – расплылся трэль. – Ежели что, пускай Хравн Одноухий обратно пригонит коняшку.

– Передам, – кивнул Плющ. – Коняшка где?

– Щас!

Пастух скрылся в кустах, воротившись с низкорослой мохнатой лошаденкой, густогривой и флегматичной.

– Вот!

– Годится, – кивнул Плющ и принял поводья. Гнедой коняшка спокойно принял седло. Затянув подпругу, Костя приторочил к седлу свою сумку и сел верхом, не забыв скормить «транспортному средству» сухарик да сахарок.

Коник благосклонно принял угощение и потрусил на юг.

Глава 6. Константин Плющ. «Великолепная дюжина»

Норэгр, Сокнхейд. 16 мая 871 года

Дорога прошла без приключений. Ближе к владениям Хьельда конунга горы стали понижаться, а леса густеть, лишь кое-где у чащобы были отобраны делянки под пажити, на которых копошились местные аграрии.