Через годы, страны и моря. Книга 9

Поразило, что в случившемся спустя несколько дней пожаре на «Оленьке», когда у всех членов экипажа практически полностью сгорели личные вещи, листочек с молитвой мамы Сергея остался нетленным в кармане брюк и до сих пор хранится в семье как самая дорогая реликвия. Вот и не верь после этого в предчувствия, объясняя их лишь навязчивыми предрассудками.

За время стоянки Зоя, находящаяся на пароходе, несколько раз пересекалась с капитаном Ивановым, и каждая встреча оставляла у нее неприятный осадок. «Мастер» не менял свой единственно избранный стиль поведения, по-прежнему оставаясь высокомерным, с напускной важностью, а разговаривал лишь в приказном тоне, не терпящем возражений.

К отходу из Ленинграда на судно прибыл 41 человек – участники антарктической экспедиции. Экипаж состоял из 58 членов экипажа, и всего на борту оказалось 99 человек – не очень-то красивое число. Предрассудок это или нет, но если перевернуть, то получается зримое «число дьявола 66», немного замаскированное. Понятно, что задним числом можно найти множество заковык, за которые можно уцепиться и подстроить какую-нибудь выгодную оправдательную или предостерегающую схему, но такое часто бывает и обойтись без этого трудно. Снова возвращаемся к недавним суевериям, выглядящим мистикой на фоне вскоре произошедшего.

Ненастным днем двадцать восьмого октября вышли в рейс и через неделю, пятого ноября, накануне самого большого праздника Страны Советов, полагали зайти в испанский порт Лас-Пальмас на Канарских островах для пополнения запасов, тем более что он славился среди советских мореходов дешевизной для выполнения домашних заказов, недаром в просторечии его величали «Плащ-Пальтос». Проводы в рейс были организованы со всеми торжественными атрибутами: говорили напутственные речи, вело съемки центральное телевидение. Все-таки «Оленек» открывал юбилейную, 25-ю Советскую антарктическую экспедицию (САЭ-25).

На удивление, Балтийское море было спокойным, хотя сизая хмарь, столь характерная для Балтики, оставалась прежней, но переход прошел в спокойной обстановке. Пришлый народ расселялся по каютам, устраиваясь поудобнее, выбирая напарников, сходных по характеру, которые не надоедят в длительном рейсе. На судне сразу стало шумно и многоголосно.

Во время дневных вахт временами охватывало ощущение какой-то умиротворенности и непредсказуемости ожиданий, тем более что погода способствовала такому настроению. Море по-штилевому гладкое, и даже облака отражались в тяжелой темновато-зеленой воде. Прорезались небеса, появилось солнце, но совсем не яркое, скорее тусклое, все-таки шестидесятая широта – это вам не субтропики. Чувствовалось, что судно находится в районе довольно оживленного судоходства, хотя и не сравнимом с подходами к Сингапурскому или даже Малаккскому проливу, Ла-Маншу, тем более к Токийскому заливу. Время от времени на размытом дымкой горизонте появлялись и исчезали проходящие суда, а с камбуза на мостик доносились вкусные запахи приготавливаемой судовыми коками пищи. Непросто накормить три раза в день без малого сотню здоровых мужиков. Тем не менее все эти незатейливые нюансы создавали настроение домашней обстановки, хотя расстояние от родных мест было огромным и продолжало увеличиваться.

Вечером тридцатого октября подошли к проливу Большой Бельт, за которым следовали широкий Каттегат и дальнейший выход в Северное море. Удивило отсутствие предварительной проработки со штурманским составом прохода через пролив Большой Бельт, чего требуют нормативные документы. Не были осуществлены расстановка и обязанности штурманов на мостике, позволяющие непрерывно контролировать текущее место парохода среди быстро меняющейся обстановки в проливе и на подходах к нему, усугубленной темным временем суток.

Подобное бездействие перед проходом впервые посещаемого пролива резко контрастировало с позиционированием капитана как общественного капитана-наставника. Будь он в самом деле таковым, то, несомненно, столь очевидные и необходимые действия были бы логичными и обязательными, так как одной из основных обязанностей наставников являлось требование к штурманскому составу судов выполнять предписания Наставления штурманской службы на судах ММФ и соответствующего устава службы. На самом же деле налицо совершенно противоположное действие, демонстрирующее, как не надо делать. Может быть, Иванов этого и добивался? В таком случае риск был чрезмерным, грозящим превратиться в катастрофу, что в итоге и произошло. Но такое предположение можно рассматривать лишь как неуместную шутку, не более.

При форсировании узкого пролива с интенсивным движением впервые в своей практике в ночное время с сотней человек на борту и громадными ценностями явно не до шуток. Как говорил один из персонажей первой гайдаевской кинокомедии: «Иди на кошках тренируйся!»

Но кошек не было, а заниматься штурманской проработкой перехода, по всей вероятности, было недосуг. Судя по всему, «мастер» считал таковое второстепенным делом. При этом никак не укладываются в сознании и крайне противоречат друг другу его требование докладывать обо всех появившихся на горизонте судах даже в ночное время и вышеупомянутое безответственное отношение к своим прямым должностным обязанностям.

«Все смешалось в доме Облонских», если верить Льву Толстому.

Наверное, нужно обладать какими-то сверхчеловеческими качествами, чтобы быть уверенным в собственной непогрешимости. По сути дела, Иванов присвоил фразу Юлия Цезаря по отношению к самому себе: «Жена Цезаря должна быть вне подозрений!»

Перед такой трагедией совсем ничтожным представляется общение между стариками, начинающееся с жалоб на свои болячки, тем самым облегчающее душу, но что странно – многие из них надеются на излечение, будто они снова обретут себя 30—40-летней давности. Не понимают, что «всякая погода благодать», а в их теперешнем положении нужно следить, чтобы не было хуже, и не рассчитывать на большее. Один острослов, услышав в очередной раз стенания, сказал: «Ты же уже Брежнева пережил, чего тебе еще нужно? Грех жаловаться!» Но, предчувствуя, что друг может обидеться, постарался перевести в шутку: «Я тоже самого Сталина пережил!»

Поэтому у каждого свои проблемы, а что будет со спасенными, еще не отягощенными возрастом, как это скажется на их здоровье?

Несомненно, нервная система человека злопамятна и никогда не забывает о сильнейших потрясениях, хранит их про запас. Когда же они проснутся и чем обернутся, не ведает никто. Многим ли повезет пережить Брежнева или даже Сталина? Но в любом случае потрясшие в прошлом события аукнутся, обернувшись стенаниями стариков.

Хотя берега датских проливов хорошо оборудованы навигационными средствами, как и зоны разделения, но есть общее для всех негласное правило: нужно всегда чувствовать себя ближе к опасности, чем она есть на самом деле, и тогда у тебя будет дополнительное время на принятие верного решения. Капитан также не стал брать лоцмана, хотя проходить поливы ему предстояло впервые. Разрешение в службе мореплавания пароходства тоже не запрашивал, наверное считая таковое постыдным для себя. Зачем оно ему, столь опытному судоводителю, общественному капитану-наставнику, каковым он себя считал. Интересно, какое общество его уполномочило? Сам он постоянно находился на мостике или в штурманской рубке. Правда, неизвестно, был ли от его присутствия какой-либо эффект, но то, что он изнурял себя, сомнению не подлежит. Известно, когда нужна лишняя суета.

Отстояв ночную вахту с ноля до четырех утра тридцать первого октября, Сергей сдал ее старшему помощнику И. В. Воронцову. Покончив с ночным завтраком, снова поднялся в штурманскую рубку и ориентировочно до пяти утра заполнял судовой журнал, потом немного постоял в темноте на мостике – что-то задерживало, хотя время поджимало идти поспать, ухватить хотя бы остаток ночи. На мостике одновременно находились старпом И. В. Воронцов, дублер капитана В. В. Курбацкий и капитан В. М. Иванов. Дизель-электроход следовал полным ходом в условиях хорошей видимости. До рассвета было еще далеко, тем более что часы на судне на среднеевропейское время не переводили и продолжали жить по московскому времени. Местное время около трех часов ночи, разница с судовым составляла два часа. Перед тем как уйти, Сергей услышал слова Курбацкого, адресованные Иванову: «Михалыч, иди отдыхай, ты уже двенадцать часов на мостике, устал. Обстановка спокойная, мы со старпомом справимся». Но Иванов наотрез отказался уйти с мостика.

Уже в начале шестого утра Сергей пошел в каюту и лег спать. Проснулся от сильного толчка, пароход резко качался с борта на борт, словно в штормовом море. Щелкнул выключателем надголовного светильника, но тот не работал. Сразу же сообразил, что случилось что-то очень серьезное. Быстро на ощупь оделся в кромешной темноте каюты. Тут же раздался резкий и очень пронзительный звонок громкого боя, особенно тревожно прозвучавший в ночной тишине, – сигнал общесудовой тревоги, включилось тусклое аварийное освещение. Сергей схватил спасательный жилет, надел теплую антарктическую куртку и быстро спустился на палубу ниже, в столовую команды, к месту сбора аварийной партии.

Там уже находились несколько человек из аварийной партии, но никто ничего не знал. «Что случилось?» – один за другим раздавались тревожные вопросы, на которые никто не мог что-либо ответить. Давно известно, что основной опасностью на судах и кораблях, терпящих бедствие, является паника, возникающая на фоне безраздельного страха, охватывающего людей перед неизвестностью ближайшего будущего. Она особенно страшна среди больших экипажей, которые уподобляются стаду диких зверей, не обращающих внимания на женщин и детей, старающихся первыми занять места в спасательных средствах, отталкивающих других, то есть выживает сильнейший. С недавно хорошо воспитанных людей мгновенно исчезает приобретенный многими поколениями тонкий слой эволюционной цивилизованности, и они оказываются на уровне своих древних предков, охотившихся на мамонтов.

Вероятно, близость берега, отсутствие серьезного волнения в проливе и наличие близких судов не способствовали возникновению панических настроений. Слава богу, на пароходе не было детей, лишь здоровые мужики и несколько женщин из обслуживающего персонала, да и берег рядом с оживленным судоходством. Сергей, услышав крик «Пожар наверху!», побежал в рулевую рубку, откуда вышел на правое крыло ходового мостика, рядом с которым горел спасательный бот №1.

Пожарный помощник капитана Телегин и матрос Милищук уже развернули пожарный шланг и ждали включения пожарного насоса, чтобы приступить к тушению. Никто еще даже не предполагал масштаба случившегося, кроме находившихся на мостике в момент столкновения.

Вслед за вторым помощником на крыле мостика появился капитан и сказал, что пожарные насосы не работают, аварийный дизель-генератор вышел из строя и всем нужно перейти на левый борт, ко второму боту. Сергей попытался перейти на левый борт шлюпочной палубы через коридор надстройки, но внутри все пространство заволокли клубы густого черного дыма. Из облака тяжелой, гнетущей темноты на крыло мостика выскочила молоденькая повариха, в истерике кричавшая, что не знает, куда бежать, везде дым. «Ревизор» молча схватил ее за руку и через мостик перетащил ко второму боту. Страха не было, появилось чувство нереальности происходящего, будто действо происходит в каком-то кошмарном сне и стоит лишь проснуться, как все вернется на круги своя. Но постепенно приходило и осознание реальности происходящего во всем воочию видимом ужасе.

У спасательного бота уже находились и распоряжались капитан Иванов и его дублер Курбацкий. Капитан выглядел осунувшимся, постаревшим, с просевшим голосом, но держался, пытаясь сохранить видимое спокойствие. Невозможно предположить, что было у него на душе, и не дай бог еще кому-то оказаться в его положении. Сергей не помнит, была ли объявлена шлюпочная тревога по оставлению судна или нет, а если и была, то передавалась от человека к человеку, ибо пароход обесточился и громкая связь не функционировала. Вместе с другими членами экипажа он принялся помогать женщинам и антарктическому десанту садиться в закрытую спасательную шлюпку, именуемую ботом. Спустили его на воду, и по штормовому трапу добавилось еще несколько человек. Ничего похожего на панику не наблюдалось, в основном стояла гнетущая тишина, изредка прерываемая короткими резкими словами и гудящим инфернальным пламенем пожара. На фоне его бликов лица людей приобретали какие-то демонические черты с резко очерченными, искаженными формами. До многих уже доходило осознание, что они находятся на пороховой бочке из-за загруженных легкими фракциями топлива носовых трюмов. Охватывало подспудное неукротимое желание как можно скорее отойти подальше от обреченного «броненосца». Издалека раздавались тревожные гудки небольших судов, которых хватало в проливе. В основном это были рыбаки прибрежного плавания и малые паромы, курсирующие между берегами пролива.

«Ревизор» оставался на шлюпочной палубе, но при приближении огня, распространяющегося из кормовой части надстройки, капитан приказал всем находившимся рядом покинуть судно как можно скорее, ибо существовала опасность взрыва баллонов с пропаном, находившихся на главной палубе левого борта кормовой части надстройки. О возможной детонации легковоспламеняющихся нефтепродуктов в носовых трюмах думать было некогда. Сергей спустился по штормтрапу в спасательный бот. На шлюпочной палубе, в районе четвертого бота, все еще оставались дублер Курбацкий, капитан Иванов и еще несколько человек. По указанию дублера бот отошел от борта горящего «Оленька» и направился к ближайшему из судов, приблизившихся к пароходу для оказания помощи. При катастрофическом положении горящего полярника со смертоносным грузом в носовых трюмах единственно верной помощью являлось скорое спасение людей. Попытка погасить пожар могла лишь намного увеличить количество пострадавших из-за потенциального взрыва паров бензина и авиационного керосина. Тогда уже вряд ли на поверхности воды останется не только спасаемый, но и спасающие.

Оглянувшись, будто прощаясь со своим недавним пароходом, «ревизор» увидел поистине апокалиптическую картину: из иллюминаторов рулевой рубки на фоне темного неба вырывались на высоту 3—4 метров устрашающие рыжие языки пламени, словно из мифической преисподней. Самая настоящая картина из знаменитой дантовской комедии. Зрелище не для слабонервных, поражающее настоящей реальностью, в которую невозможно поверить, даже наблюдая воочию. Покинувшим горящий пароход в значительной степени повезло: ветер уносил черный ядовитый дым в сторону. Продукты горения зачастую не менее опасны, чем открытое пламя: стоит лишь раз-другой вдохнуть – и человек теряет сознание, а вместе с ним и жизнь. Дыхательные респираторы помогают, но далеко не всегда, они рассчитаны в основном на фильтрацию механических примесей в воздухе, но во многом бессильны против большинства химических газов, исключая угарный.

Заполненная людьми спасательная шлюпка подошла к небольшому иностранному судну, оказавшемуся ближе остальных, и высадила всех спасенных, кроме Сергея, являвшегося командиром аварийной партии, и старпома Воронцова, управляющего ботом. Они направились обратно для спасения оставшихся на борту. «Ревизор» сидел на носовом люке закрытого бота, наблюдая за окружающей обстановкой. Было еще темно, свежий ветер и вызванное им волнение лишь усугубляли картину общей инфернальности. Никаких спасательных средств или барахтающихся в воде людей не наблюдалось. Неожиданно на боте заглох двигатель и не желал заводиться вновь, хотя до горящего «броненосца» оставалось совсем немного. Оживить двигатель так и не удалось, при всех попытках завести он сразу же глох. Как выяснилось позже, матрос упустил с носа шлюпки фалинь – растительный конец, которым вместе с кормовым удерживают бот у борта судна. Он-то и намотался на винт, обездвижив моторную шлюпку. Лишний раз убеждаешься, что малейшая небрежность может обернуться самыми непредсказуемыми последствиями. При других обстоятельствах и отсутствии пришедших на помощь спасательных судов все могло закончиться плачевно для оставшихся на борту из-за кажущейся, но такой важной мелочи. Расстояние до «Оленька» не превышало полторы сотни метров, но преодолеть его вплавь при температуре воды около шести градусов и беспокойном море невозможно, разве что для спортсмена-моржа, да и то без гарантий. Но, к счастью, спасательный бот уже не играл исключительной роли, ибо много судов уже занимались спасением, спустив на воду свои спасательные средства.

К обездвиженной шлюпке подошел мотобот с огромного пассажирского судна. Как выяснилось позднее, это был шведский паром «Stena Olympica». С него завели на бот конец, и он отбуксировал нашу шлюпку к своему парому. Ошвартовав свой бот у борта гиганта, старпом с «ревизором» через открытый лацпорт (герметичный технологический вырез в борту для погрузки и выгрузки техники) вошли внутрь огромного судна.

Вдвоем поднялись на мостик, откуда открывался полный обзор происходящего. На часах около семи утра по среднеевропейскому времени начинало светать. «Оленек» располагался носом к парому «Stena Olympica», с него клубами валил черный дым, за которым судна почти не было видно – лишь верхушки мачт и частично выглядывал левый борт. Дым относило влево от парома, в сторону правого борта пылающего парохода, где горело разлившееся по воде топливо. Слева стоял на якоре танкер, на который сначала не обратили внимание, пока на мостике не сообщили, что именно с ним столкнулся «Оленек», и показали на путевой навигационной карте место столкновения, которое произошло на полосе встречного движения для нашего «броненосца», будто ему море по колено с усиленным ледовым поясом. Название на борту в полумраке не просматривалось, как и повреждения в носовой части. Позднее выяснилось, что это был танкер Новороссийского пароходства «Генерал Шкодунович» и, на наше счастье, в его танках была патока, а не бензин или другие сорта высокооктановых нефтепродуктов, иначе бы от обоих судов вряд ли что-либо осталось уже при столкновении.

Спустя недолгое время мотобот с парома привез еще нескольких спасенных из экипажа и полярников «Оленька», хотя еще не совсем рассвело. Сумерки в высоких широтах намного дольше экваториальных, где их практически не бывает, солнце сразу выкатывается, не оставляя им времени на раздумья. «Ревизор» после бессонной ночи и произошедших ужасающих событий и грядущей неизвестности был измотан до крайности, в состоянии, которого он никогда ранее не испытывал, да и кто другой попадал в такую переделку. Действительно, «спасибо, что живой»! Волновало, а как там другие члены экипажа, все ли спасены? Спустя час он ушел с мостика парома, после того как его капитан сказал, что до немецкого Киля еще четыре часа хода и подойти планируется к полудню. Паром курсировал между шведским Гетеборгом и Килем.

Когда миновали «Оленек» на расстоянии 500 метров, со стороны правого борта зияла огромная дыра в средней части судна, в районе машинного отделения, которая изнутри подсвечивалась полыхающим огнем. Самая что ни есть сатанинская топка! Последний раз пришлось увидеть пароход с мостика парома при курсовом угле порядка 120 градусов, то есть немного с кормы. Ужасающее, огромное, все пожирающее, вспыхивающее на фоне темного неба пламя в надстройке, черные клубы дыма от которого тянулись в носовую часть. В кормовой половине огня не было видно, самолет Ил-14 на крышке третьего трюма был цел. В носовой части кое-где возникали, словно змеиные языки, протуберанцы рыжего пламени и сопутствующий им черный плотный дым, изрыгаемый из огромной пробоины, который казался непреодолимой стеной, самой настоящей «черной дырой». Зловещее пламя все пуще захватывало носовую и надстроечную палубы, и взрыв огромной мощности мог последовать в любую секунду, если бы оно прорвалось в трюмное чрево через герметично закрытые крышки. К счастью, такового не произошло, иначе бы трудно было представить количество жертв и погибших судов, находившихся поблизости. Скорее всего, они рассыпались бы на атомы и молекулы. Спасая советский экипаж, иностранцы рисковали своими жизнями.

Вертолетов на крышке второго трюма не было видно из-за дыма. Два раскрытых спасательных плота находились на палубе небольшого иностранного танкера. Наш обездвиженный мотобот буксировал иностранный буксир в сторону танкера «Генерал Шкодунович».

Умудрились же сойтись в одной точке за тридевять земель от родного дома два советских судна! Еще большее удивление вызывает нахождение на мостиках пароходов капитанов-однокашников, будто в насмешку подстроенное неизвестными потусторонними силами. Как тут не усомниться в какой-то предопределенности?

Сергей спустился в выделенную судоводителям «Оленька» четырехместную каюту парома. В ней уже находились капитан Иванов, дублер Курбацкий и старший помощник Воронцов, со своей аристократической фамилией загремевший в невероятную переделку, да еще на собственной вахте. Будь это лет на 20—25 пораньше, не сносить бы ему головы, не задумываясь бы обвинили в терроризме и подрывной деятельности и работе на разведку какого-нибудь Барбадоса, а последний его коридор наверняка бы закончился стенкой, как писал Владимир Высоцкий. Но, слава богу, времена все-таки меняются, вряд ли кому придет в голову обвинять его в преднамеренной диверсии из-за одной лишь фамилии.

Из рассказов Курбацкого и Воронцова начала складываться картина столкновения «Оленька» со встречным танкером, произошедшее за несколько минут до окончания утренней вахты старпома в проливе Большой Бельт.

«Оленек» шел по своей правой полосе системы разделения движения судов курсом 341 градус и у поворотного буя, примерно на траверзе датского порта Корсер, должен был повернуть вправо, на курс 10 градусов. Поворот небольшой, все предельно ясно, препятствующих мелких суденышек на своей полосе движения не усматривалось, и ничто не предвещало такого поворота событий. С северного направления по своей полосе зоны разделения шло какое-то судно, ходовые огни которого хорошо просматривались с мостика «броненосца» на курсовом угле правого борта. За ним следовал еще один пароход. У ближайшего из встречных судов был хорошо виден зеленый огонь правого борта и слегка проблескивал красный огонь левого борта, то есть встречное судно находилось в точке своего поворота и медленно поворачивало вправо для движения по своей полосе зоны разделения. «Оленьку» тоже пора было начинать поворачивать вправо, на курс 10 градусов, но Иванов по неизвестной причине медлил и тянул, затягивал быстро бегущие секунды, каждая из которых приближала к неминуемой развязке, затем спросил у старпома, достаточно ли места слева, и когда тот ответил, что достаточно, но это уже полоса встречного движения, капитан неожиданно дал самую худшую и нелепую команду в своей жизни: «Лево на борт!» Комментировать такой маневр невозможно, да и развести руками тоже – не хватит размаха рук. Можно лишь объяснить каким-то невообразимым ступором, настигшим капитана, сродни апоплексическому удару, как говорили раньше. Он напрочь потерял ориентацию и, сильно похоже, не соображал, что делал. Тут бы и вмешаться чифу, но он, к сожалению, этого не сделал. Таким образом, был потерян последний, почти призрачный шанс избежать трагедии.

В последние десятилетия из каких-то лабораторий или от диванных аналитиков появилась неизвестно кем запущенное словосочетание «человеческий фактор», под которым понимались не совсем адекватные действия человека в критические моменты, то есть психологический акцент. Но то, что хорошо для соискателей научных званий или авторов монографий ни о чем, совершенно вырвано из контекста. Разве поломка механизма, сложного прибора и прочие сопутствующие действия человека на протяжении всей жизни – не продукты того же человеческого фактора? Поломка механизма или выход из строя сложного прибора вызваны теми же самыми причинами: изготовитель где-то недосмотрел или поленился, вот и конструктивный дефект, который ждет своего часа. Если даже они находились в идеально изготовленном состоянии, то снова имеем дело с тем же человеческим фактором: кто-то конкретный не выполнил предписанную изготовителем профилактику или не сменил какую-либо деталь, израсходовавшую свой ресурс. Таким образом, та же самая шуба, только наизнанку. Все то же самое, как и тысячу лет назад, за исключением модного термина. «Но хоть горшком назови, только в печь не ставь!» Вся недолга!

Несколько лет спустя, в самом конце августа 1986 года, почти аналогичная катастрофа произошла в новороссийской Цемесской бухте, погибли 423 человека. Балкер «Петр Васев», идущий на вход, протаранил еще репарационный германский пассажирский пароход «Адмирал Нахимов», доставшийся СССР при разделе гитлеровского флота, при ясной видимости, на виду друг у друга. Капитан балкера впал в необъяснимый ступор, уткнувшись в тубус радара вплоть до самого столкновения, и объяснить его действия невозможно. Получается, что никто не застрахован от паралича действий последнего момента, и не допустить его можно лишь подстраховкой «мастера» в первую очередь старшим помощником, когда очевидна грубейшая ошибка в действиях капитана.