Через годы, страны и моря. Книга 9

Распрощавшись с Певеком, последовали на запад, а льдов становилось все больше, и рассчитывать на улучшение не приходилось. Совершенно непривычно и необъяснимо выглядели действия капитана и старших помощников, когда «броненосец», не уменьшая хода, врезался в ледовые поля, не опасаясь повредить корпус или, того хуже, получить пробоину. Каждый серьезный удар сотрясающий корпус, отдавался во всем теле, прерывая дыхание, но ничего не происходило, а иногда судно почти полностью теряло ход, едва двигаясь на фоне разбитого льда, но потом медленно набирало скорость, раздвигая рваную трещину, змеей уходящую вдаль, образовавшуюся в результате удара форштевнем.

Василий Курбацкий имел впечатляющий послужной список, был опытным ледокольщиком и в своей спокойной манере говорил, что такие удары для «броненосца» не опасны. В качестве аргументов добавлял для справки, что в носовой части в районе форштевня толщина ледового пояса корпуса составляет 47 мм стали специального сорта, по бортам – немногим меньше. Некоторое разнообразие во время ледового плавания вносило появление нерп и белых медведей, которые, судя по их поведению, давно привыкли к проходящим пароходам и не очень-то их побаивались, сосредотачивая внимание на своих потенциальных жертвах. Нерпы являются основным пищевым продуктом белых медведей, вот и получается: где нерпы, там и медведи. Очень уж умильное удивление вызывает подкрадывающийся к полынье с нерпой медведь: стараясь быть невидимым, он лапой даже свой черный нос прикрывает. Как можно теснее старается вжаться в заснеженный лед, и лишь один толстый зад выпирает, как муравейник на лугу. Но нерпу так просто не возьмешь: при малейшей тревоге эти, казалось бы, неповоротливые толстяки под сотню килограммов весом быстро ныряют в воду – и поминай как звали. Разочарованный косолапый охотник остается со своим черным носом – сам виноват, нужно было быть поаккуратнее и порезвее. Как утверждают зоологи-медвежатники, лишь порядка 30 процентов нападений медведей на нерп заканчиваются удачей. Никакая охота никогда не бывает стопроцентно удачной, будь ты хоть со снайперской винтовкой. Тем она и притягательна.

Становилось очевидно, что дальнейшее продвижение без ледокола скоро станет невозможным. «Броненосец» все чаще останавливался, не справляясь со льдом, отрабатывал назад, а потом уже с разбега подламывал своим «кавказским» штевнем неуступчивое поле. Но средняя скорость движения значительно упала, да и лед становился все сложнее. Сергей уже привык к «собачьим» наскокам «Оленька» на препятствующие движению льдины, которые были все неуступчивей из-за увеличивающейся сплоченности. Удары отдавались по всему пароходу, вызывая своеобразную дрожь спустя некоторое время, как афтершоки после землетрясения, скрежет глыб о корпус, временами переходящий в визг. «Броненосец» кренился, но упорно продолжал двигаться вперед, отвоевывая метр за метром. Удары были нерегулярными, и приноровиться к ним было непросто – нужно держаться за судовые конструкции, чтобы неумолимая инерция не бросала вперед норовя расквасить нос.

Пришло распоряжение с ведущего ледокола следовать в назначенную точку для формирования каравана ледокольной проводки – далее ожидал уже самый настоящий сплоченный лед, и транспортным судам уже ничего не светило в самостоятельном плавании. Низкие свинцовые облака, периодически разрождались снеговыми зарядами, уменьшая и без того незавидную видимость. Постоянная серая окружающая обстановка давила на психику, вызывая мрачное настроение и чувство оторванности от всего земного, будто находишься на другой планете. Полярный день уменьшался, но ночей в их буквальном понимании еще не было, лишь на несколько часов день сгущался до сумеречной молочной серости, а потом снова начинало светлеть. Очертания предметов смазывались, рисуя какие-то размытые фантасмагорические картины, особенно проявляясь на ночной вахте с 00:00 до 04:00, которую нес второй помощник.

Капитан уже не опекал «ревизора» во время ночных вахт до такой степени, как это было в начале рейса. В самом деле, опека во время несения ночных вахт на трассе СМП была бы оправданна для человека, не имеющего никакой практики плавания во льдах. Но, видимо, на этот счет у «мастера» было свое видение, которое он никому не раскрывал. Что таилось за этим секретом, осталось никому не известной тайной, ибо получалась совершенно извращенная картина: во время перехода по безлюдным просторам Тихого океана по чистой воде второй помощник должен был предупреждать капитана о каждом появившемся судне, зато при следовании во льдах, в условиях постоянной опасности стоял свою вахту в одиночестве, не имея достаточного опыта плавания во льдах. Один лишь следующий пример чего стоит, хотя и многое объясняет.

Однажды в полночь Сергей принял вахту у третьего помощника, когда «Оленек» следовал в канале за ледоколом средним ходом на расстоянии двух кабельтовых. Дистанция поддерживалось до трех часов ночи, а потом, по всей видимости, лед стал более проходимым, и ледокол увеличил скорость. Соответственно, «броненосец» начал отставать, второй помощник передвинул рукоятку машинного телеграфа на несколько позиций вперед, но при этом усилились удары льдин о корпус, тем более что канал успевали забивать осколки льда, разбиваемые ледоколом и выныривающие из-под его корпуса и с «обочин». Некоторые удары были такой силы, что, казалось, не выдержит корпус парохода и трещина неминуема. Странно, но никто из ледовых мэтров на это не реагировал – может, крепко спали? Ничего не происходило, и судно продолжало движение, иногда слегка замедляясь, словно грузовик на избитой проселочной дороге. Несмотря на увеличение хода, расстояние продолжало расти, с ледокола тоже не поступало никаких команд. Сергей понимал, что нужно увеличить ход до полного, но чисто психологически не мог себя пересилить, осознавая обязательное усиление ударов о корпус, который может не выдержать такой бомбардировки. В голову как-то не приходило, что ледокол и дизель-электроход имеют одинаковый, максимальный ледовый класс – усиленный ледовый арктический, выше которого не бывает. К концу вахты расстояние до ледового бойца достигло почти двух миль, но сменивший в 04:00 старпом сразу же дал полный ход, и удары стали еще сильнее. Расстояние понемногу начало сокращаться.

Второй помощник понемногу привыкал к своему новому положению ледового вахтенного офицера, не копаясь в душе, в желании найти остатки бывшего комплекса неполноценности. Но его не стало, как-то сам собой испарился. Теперь он ощущал себя равным остальным вахтенным, тем более что замечаний во время форсирования ледовых полей и следования за ледоколом не имел. Конечно, уверенности придавала способность дизель-электрохода осуществлять реверс за несколько секунд, в отличие от обычных транспортных дизельных пароходов, у которых процесс занимает не менее 40 секунд. Понятно, что ледокол, имея гораздо большую мощность, потеряв ход и остановившись, может всегда прибавить и отскочить вперед, чтобы ведомый пароход, не успев отработать назад, не въехал ему в корму, как много раз случалось. Бывает, что и ледокол не может дальше двигаться, наткнувшись на непреодолимое препятствие. Тут-то и нужна быстрая реверсивность двигателей, способная остановить ведомое судно до того, как врежется в корму впереди идущему, а вернее, уже стоящему. На электроходах такая проблема отсутствует, реверс осуществляется быстро, и всегда можно добавить до полного заднего хода.

Как ни трудно было на трассе, но всему приходит конец, и пятого сентября пришли в порт Тикси для выгрузки попутного груза. Поздним вечером ошвартовались к рабочему причалу, когда уже наступила сумеречная темнота. Во время швартовки произошел из ряда вон выходящий случай, который при других обстоятельствах мог наделать немало бед. Во время подачи и крепления кормовых швартовов, когда один из них был в воде, а береговые швартовщики только начинали его тянуть, чтобы положить на причальную швартовную тумбу, без предупреждения с мостика дали задний ход. Винт начал вращаться, подгребая под себя все, что находилось поблизости. Сергей немедленно сообщил по портативной рации о находящемся в воде швартове, но было уже поздно, конец намотался на винт, застопорив его вращение. После окончания швартовки старпом Курбацкий, расплачиваясь за опрометчиво данную команду работать задним ходом, не убедившись в «чистоте» под кормой, договорился с местными портовыми водолазами, чтобы они освободили винт от намотавшегося на него швартова. Водолазы успешно справились с нехитрым делом. В качестве оплаты потребовали «зеленую валюту» – в смысле «зеленый змий», и Курбацкий рассчитался с ними ящиком водки, иную оплату они не признавали. Цена тоже нехилая.

Тикси хотя и не являлся столь значимым центром, как Певек, но явно превосходил штаб-квартиру восточного сектора Арктики по всем параметрам: не было проникающей везде угольной пыли, такого количества грязи на улицах, иногда встречались даже зеленые насаждения в виде небольших кустарников и трав. Хотя очень скудных, но было бы с чем сравнивать. Для Сергея все арктические поселения, впервые увиденные, несмотря на всю неприглядность, были интересны, словно оказался в другом мире, неведомом ранее. Они чем-то напоминали типажи из рассказов Джека Лондона про период золотой лихорадки на Аляске. Хотя другая эпоха и действующие лица, но что-то витающее в воздухе объединяло их.

Впервые после выхода из Владивостока удалось связаться по телефону и переговорить с женой, что само по себе являлось не простым событием, а скорее исключительным. Домашнего телефона у него не было, до времен всеобщей телефонизации было ой как далеко, поэтому пришлось выстраивать целую схему, в которой все должно сойтись, чтобы только пообщаться в течение недолгих нескольких минут. На поселковом переговорном пункте Сергей заказал телефон на следующий день «по адресу». Оттуда же отправили жене на домашний адрес в Комсомольск-на-Амуре телеграмму с просьбой на следующий день в указанное время явиться на междугородный переговорный пункт. Повезло, все сошлось, хотя были сомнения в своевременном прибытии телеграммы в ее адрес. На следующий день в заказанное время разговор состоялся, но радости не принес. Зоя, жена Сергея, сообщила о тяжелой болезни их 4,5-летнего сына и, плача, с глазами полными слез, сказала, что опасается за жизнь ребенка. Куда может быть хуже – новость шокирующая. Положение усугублялось наличием семимесячной дочери. Трудно было представить, насколько тяжело супруге с двумя малыми детьми, за одного из которых нужно было только молиться, чтобы выжил. Кроме слов утешения, ничего другого Сергей предложить не мог. Именно во время того разговора он принял для себя окончательное решение расстаться с морской жизнью и сойти на берег. Пообещал Зое после завершения антарктического рейса уволиться из пароходства и изменить жизнь на береговую. Кто знал, что это произойдет гораздо раньше. Была твердая уверенность, что он найдет работу по специальности в Комсомольском речном порту или на судостроительном заводе, что впоследствии и произошло. Оценивая ситуацию по прошествии десятков лет, можно с уверенностью утверждать, что подавляющее большинство молодых специалистов расстались с пароходством, применяя любые доступные методы, только по причине отсутствия жилищных условий, даже не квартир, а хотя бы малометражных крошечных «гостинок» без горячей воды.

В тиксинском порту груз сдали чисто, без каких-либо проблем, недостач и коммерческих актов. Сыграла свою роль опломбировка трюмов в порту отправления. Все пломбы оказались на местах неповрежденными, и дальнейшее не представляло трудностей, что бы ни произошло. Известно, что у нас всегда свой особый путь, отличный от остального мира, и морской флот не являлся исключением. Во флотах иностранных государств за груз отвечал старший помощник, как самый опытный, поднаторевший во всех морских ипостасях. В советском торговом флоте подобные обязанности переложили на второго помощника, оставив старпому грузы на верхней палубе, если таковые имелись.

Работа с грузом начиналась с составления грузового плана, при том что если груз был навалочный или гомогенный (однородный) и следовал в адрес одного получателя, то проблем с ним не было. Совершенно иная картина наблюдалась в случае небольших партий генеральных грузов разным получателям. Тут уже второму помощнику приходилось попотеть и крутиться, как котенку за своим хвостом: разместить штучные партии, совместимые с другими, в особом порядке, позволяющем перевозить их в одном трюме, учитывая возможность самовозгорания, выделения токсичных веществ, остойчивость и посадку парохода, крепление в трюмах, чтобы в штормовых условиях не превратить перевозимые товары в безобразную кучу хлама. Подписывать кучу документов на каждую партию, а потом, в порту выгрузки, постараться сдать получателю с наименьшими потерями, а лучше вовсе без них. Ну и конечно, ответственность за сохранность, хотя сам можешь никогда эту партию груза не увидеть, была она на борту или нет. Если груз ценный и особенно с долей алкогольной продукции, которая доставлялась на Север в большом количестве, то грузчики, по-иному докеры – так лучше звучит, надули бы самого продвинутого фокусника или мага, утащив давно намеченную долю. Но зачастую они поступали самым простым, давно отработанным методом: ударяли подвисший строп со спиртным о комингс трюма и сразу же подставляли заранее приготовленные емкости под льющиеся струи из разбитой стеклотары. Потом все законно списывалось на бой, и все оставались при своих интересах. Спорить с ними в алкогольном вопросе было себе дороже – разобьют гораздо больше, а свою долю все равно возьмут. Собирай потом разбитые бутылки и составляй кипы коммерческих актов, да еще бегай за бригадиром и свидетелями, чтобы подписали.

Сергей, даже будучи практикантом во время учебы, никогда не бывал на судах арктического плавания, но много слышал об обычаях тамошних грузчиков. К счастью, в этом первом и последнем рейсе в «необетованные места» ему здорово повезло: груз следовал «за пломбами отправителя», и после предъявления нетронутых пломб представителю порта можно было считать его миссию законченной. Дальнейшая «вахта» была не его и грузовые сдаточные документы чисты, как первый снег.

Закончив выгрузку шестнадцатого сентября, дизель-электроход «Оленек» снялся из Тикси назначением на Архангельск. Прощай, Арктика, хотя до Карских Ворот с выходом в Баренцево море оставалось еще немало, но заходы куда-либо больше не грозили до самой столицы Поморья, да и заходить-то было некуда.

После отхода пришлось вплотную столкнуться с основной конструктивной особенностью этого типа судов. Не имея груза на борту, в «порожнем» состоянии пароход имел постоянный крен в 5—7 градусов на какой-либо борт, а при перекладке руля легко менял его на противоположный. Дело в том, что конструктивная остойчивость порожнём у дизель-электроходов была отрицательной и они обретали ровный киль лишь в груженом состоянии. Даже полный балласт не оказывал серьезного влияния на этот недостаток. Если же пароход пуст, как барабан, то крен неизбежен, судно кренится, тем самым увеличивая площадь действующей ватерлинии, и крен далее не увеличивается, метацентрическая высота немного подросла и достигла нейтрального состояния, около ноля сантиметров.

Палубы на «броненосце», словно на настоящих тезках времен Русско-японской войны 1904—1905 годов, имели некоторую покатость от середины к бортам, а с учетом часто меняющегося крена, увеличивающегося еще с конструктивной особенностью, наклонения достигали 10 градусов. Вот и шел пароход, переваливаясь с борта на борт, будто хорошо откормленная утка. Ходить по таким палубам было непросто, и немало синяков и шишек появилось на счету экипажа.

На всем переходе до стольного града Архангельска наблюдалась самая разнообразная ледовая обстановка, в зависимости от преобладающих ветров, береговой конфигурации и расположения островов. Встречались участки совершенно чистой воды, когда не верилось, что совсем близко находятся непреодолимые ледовые поля. Пролив Вилькицкого всегда отличался своими особенностями и большей частью был закован тяжелыми льдами, за ним Карское море и пролив Карские Ворота, в которых тоже льда хватает. У западных мореходов бытует выражение: «Арктика начинается за Карскими Воротами».

Но встречались участки, которые не только «броненосцу», но даже ледоколу становились не по зубам. Тогда он снова применял «собачий метод»: разгоняясь, бил в слабое место и снова отскакивал, пока не добивался успеха. Лишь поднятое облако ледового крошева высоко взлетало, заслоняя носовую часть ледокола и рассыпаясь на солнце бриллиантовыми крошками, создавая картину неизвестной мистерии. В проливе Вилькицкого, известном своими заторами, десятибалльный лед с насаженными друг на друга льдинами вовсе казался непроходимым. Атомоходу «Сибирь» пришлось брать пустой и легкий, как пробка, «Оленек» на «усы», когда бак буксируемого парохода входит в вырез кормы ледокола, опутанный мощной кранцевой защитой, а толстенные концы связывают оба судна в одну упряжку. Маломощному и к тому же порожнему «броненосцу» ничего не светило в одиночном плавании, ждать открытия пролива можно до второго пришествия.

Больше всего Сергея поразило впервые увиденное северное сияние, к тому же оказавшееся цветным, когда желтовато-зелено-розовые всполохи вспыхивали, словно играясь, в разных секторах неба, бесшумно и мгновенно передвигаясь, неожиданно появляясь и так же быстро исчезая, – поистине фантастическое зрелище.

Навсегда запомнился неприятный случай, имевший место на конечной стадии трансокеанского рейса. До Архангельска оставалось несколько суток хода, и «броненосец» следовал по чистой воде, даже отдельные ледышки встречались лишь иногда, словно случайно оказавшиеся среди темно-зеленой штилевой воды и хорошей видимости. Обстановка никак не напоминала арктическую, предполагающую все козни приполярной кухни погоды. Дневная вахта второго помощника перевалила на вторую половину, и на мостике царила тишина почти идиллической картины.

По ультракоротковолновой радиостанции прозвучал вызов от одного из находящихся неподалеку пароходов Северного морского пароходства. Поинтересовались портом назначения и, получив в ответ, что идут в Архангельск, не скрывая заинтересованности, обрадовались. Попросили пригласить капитана, и когда Иванов поднялся на мостик, капитан северян объяснил, что на днях произвели замену нескольких членов экипажа, а в рейсе находятся уже полгода и ищут возможность поскорее отправить смененных мореходов домой, в Архангельск. Тут же попросил Иванова помочь и взять его людей до столицы Поморья. Обычное дело, когда пользуются подвернувшейся оказией.

В ответ на просьбу очень странно и неожиданно прозвучал ответ нашего капитана, от которого стало неудобно и стыдно перед «мастером» и находящимися на мостике парохода северянами – даже уши покраснели, как у нашкодившего школьника. Иванов ответил высокомерным отказом, с нескрываемым неудовольствием. Непонятно, почему он это сделал, прикрываясь каким-то эфемерным, несуществующим превосходством? При этом добавил, что «Оленек» выполняет рейс особой важности, все свободные каюты подготовлены к приему участников антарктической экспедиции, а «ваши люди их загадят». Вахтенному помощнику словно комом в горле стали только что произнесенные слова. Оставалось лишь удивляться, откуда произросло столь ярко выраженное величие и пренебрежительное отношение к коллеге.

Едва капитан успел уйти с мостика, как Сергей вызвал тот самый пароход и сказал, чтобы они не думали плохо о дальневосточниках, ибо капитан на «Оленьке» ленинградец. В ответ не прозвучало ничего, на том и расстались. Хотя его слова походили на оправдание, но на душе полегчало, ведь слово тоже дело.

В Архангельске простояли у причала с двадцать пятого сентября по третье октября. Пароход приняла в аренду комиссия Арктического и Антарктического научно-исследовательского института для выполнения снабженческого рейса в составе 25-й антарктической экспедиции. Подробный акт приемки был подписан без замечаний. Без промедления началась погрузка нескольких тысяч бочек бензина, авиационного керосина и прочих горюче-смазочных материалов для антарктических станций. Прекрасно сознавая, что пары высокооктановых легких фракций нефтепродуктов могут взорваться даже во время качки от междоусобного контакта или касания бочек с металлическими конструкциями судна, второй помощник тщательно контролировал обжатие бочечных пробок, дабы исключить саму вероятность малейших протечек. При погрузке все бочки устанавливали пробками вверх, преследуя ту же самую цель. Ценность такого строгого контроля подтвердилась позже, фактически позволила избежать взрыва, гибели судна с частью экипажа и находящимися поблизости спасательными плавучими средствами, занимавшимися спасением.

Архангельск не впечатлил: деревянные тротуары, обшарпанные дома, свистопляска в порту и на Северной Двине, да и погода совсем не по сезону, сравнивая с Владивостоком. Холодный моросящий дождь, деревья с облетевшей листвой жалобно стонали под порывами ветра с Белого моря. Сизые, низко несущиеся тучи дополняли картину общей неухоженности и безысходности от предстоящей зимы, которая сама по себе не является каким-то ужасным временем года, но переход угасающей природы от солнечного жизнерадостного лета к увядающей осени навевает самые мрачные мысли и настроения.

На следующий день после выхода из порта у капитана обострилась застарелая язва желудка, и ему потребовалась срочная госпитализация. Пятого октября зашли в заполярный Мурманск, где «мастера» сняли с парохода и отправили на лечение. Вскоре прилетела радиограмма из Владивостока с приказом начальника пароходства о назначении В. В. Курбацкого дублером капитана. Под его командованием, выйдя из Мурманска, обогнули Скандинавский полуостров и через датские проливы пришли в Ленинград четырнадцатого октября.

На последнем участке после широкого пролива Скагеррак из Северного моря прошли через пролив Большой Бельт на Балтику. Вскоре из Мурманска на судно вернулся поправивший здоровье капитан Иванов.

Погрузка в Ленинграде растянулась на две недели. Множество мелких снабженческих партий груза для советских антарктических станций Новолазаревская, Беллинсгаузен, Молодежная. На крышке второго трюма разместили два вертолета Ми-8, на третий трюм поставили самолет Ил-14. «Броненосец» превратился в небольшой авианосец, правда, авиационное крыло маловато, всего лишь одно смешанное звено. Лопасти вертолетов и крылья самолета были сняты со штатных мест, ибо по своим габаритам не подходили, да и в первом серьезном шторме велика вероятность повредить, если не потерять, и погружены в трюмы.

В течение всей погрузки приходилось почти неотлучно контролировать работу докеров по креплению и укладке грузов: оставь их без присмотра – такую кучу-малу навалят, что до Антарктиды не разберешься. Надежды на стивидора, который обязан руководить бригадами грузчиков, не было никакой: он был откровенным разгильдяем и плевать на все хотел. Обнаглел до того, что обращался к капитану с жалобой на неправомерные строгие придирки «ревизора». Правда, никаких дивидендов из этого не извлек, требования остались неизменными. Докеров никоим образом не волнует, что судно направляется «к черту на кулички», в самый отдаленный и опасный уголок планеты, им совершенно «фиолетово», грузить ли баржу с песком на Северную Двину или «броненосец», безопасность которого во многом зависит от тщательности укладки разнообразных грузов в трюмах, многие из которых являются опасными.

Поздняя осень в Ленинграде была чисто ленинградской – с холодными колючими ветрами, непременным дождем, и за все две недели ни разу не появилось солнце или даже лучик, способный пробить толщу низких и вязких свинцовых облаков. «Поскорее бы на юг – погреть озябшие тела», – думал Сергей наедине с собой, не предполагая каких-либо препятствий к тропическому великолепию.

Совершенно неожиданно, без предварительного уведомления, из Комсомольска-на-Амуре на несколько дней к Сергею прилетела его жена Зоя. Она обладала каким-то невероятным чутьем, предчувствуя надвигающиеся события задолго до их возникновения. По сути дела, самая настоящая прорицательница Пифия из храма Аполлона в Дельфах. Доподлинно неизвестно, насколько точно давали предсказания жрицы Дельфийского оракула, но Зоя знала свое дело безошибочно. Сергей прекрасно понимал, что решиться на столь отчаянный шаг ее сподвигло что-то совершенно чрезвычайное и невероятное. Уже при встрече Зоя сообщила мужу, что у нее появилось стойкое и неослабевающее чувство какой-то надвигающейся беды. В ультимативной форме она объявила родственникам, что нужно непременно лететь к мужу в Ленинград, из-за чего ей пришлось преждевременно бросить кормить грудью семимесячную дочь Марину. Зоя вовсе не религиозна, но она приняла это предчувствие подобно божественному откровению или желанию правоверного мусульманина обязательно раз в жизни совершить хадж в священную Мекку, она абсолютно уверовала, что нужно передать мужу оберег – молитву, написанную рукой его матери. Это и стало единственной причиной, по которой она решилась лететь через всю страну. Постороннему человеку ее решение может и вовсе показаться не от мира сего, но последующие события подтвердили правоту жены.