Килл крик

Тишина.

Тишина, от которой было трудно дышать.

За широким панорамным окном кабинета на втором этаже покачивались на фоне ночного неба угловатые силуэты верхушек деревьев, озаренные светом невидимого фонаря. Ветви торчали из мрака, точно уродливые кости, без всякой надежды удерживая хрупкие осенние листья. Налетел ветер – незримый, яростный – и закружился перед двойной рамой. Тихо просвистел что-то странное на минорный лад. И умчался.

В доме вновь воцарилась тишина.

Сэм сидел за массивным деревянным столом – белая краска облупилась, тут и там виднелись призрачные отпечатки кофейных чашек. Он неотрывно глядел на монитор, курсор на пустой странице файла дразнил его, словно подмигивая, – когда-то пальцы Сэма танцевали, подгоняя его. Но те времена прошли. Теперь его руки, сложенные в бессилье, лежали на коленях. Как бы он хотел, чтобы пальцы снова ожили, потянулись к клавиатуре и исполнили номер в лучших традициях незабвенного Фреда Астера…

Пальцы не слушались.

Сэм начинал новый роман уже раз сто. Он перепробовал бесчисленное множество первых предложений. Каждое из них хранилось в отдельном файле в папке, заслуженно озаглавленной «Херня».

Малыш Келлер Рид проснулся посреди ночи, увидел в темноте свое дыхание, похожее на замерзшее облако, и понял, что тот человек снова вышел из шкафа.

Понадобилось четыре человека, чтобы поднять выбеленный солнцем могильный камень с поля позади дома Келлера Рида.

Сара Энн пристально глядела на свое отражение в зеркале, дожидаясь, когда оно зашевелится первым.

В четверть четвертого утра в свой шестнадцатый день рождения Сара Энн, спотыкаясь, добралась до дома и увидела бледное лицо в окне своей спальни.

У рыбаков был обычай приколачивать голову самой крупной рыбы из улова к телефонному столбу на Ривер-роуд, но голова, на которую глядел шериф Бимонт, принадлежала не вытащенному со дна реки сому – она принадлежала Саре Энн Бейкер.

Куклы не было там, где она оставила ее прошлым вечером.

И, пожалуй, самое вдохновенное:

Сэм, ты говно, а не писатель, и никогда не напишешь ничего хоть сколь-нибудь стоящего, потому что сам ты фальшивка, да и книги твои – дрянь.

Дрянь… Сэм продолжал пялиться на белый экран.

На верхней полке книжного стеллажа секундная стрелка металлического будильника заставила минутную приблизиться к двум часам ночи.

Спать. Надо поспать. В десять утра у него занятия, а после пяти поглощенных накануне стаканов пива стряхнуть морок усталости будет еще труднее.

Курсор мигал, мигал, мигал…

Сэм положил пальцы на клавиатуру – медленно, осторожно, словно на спиритическую доску.

Курсор мигал, мигал, мигал…

У него были и другие истории в запасе: отрывки, написанные на желтых блокнотных листах, нацарапанные на салфетках или же хранящиеся на задворках памяти. По большей части они были похожи на его уже опубликованные романы: «Под ковром», «Багровая луна», «Кричи громче» и «Дурная кровь», которые занимали почетное место на полке прямо под проклятыми часами, что неумолимо приближали рассвет. Можно переключить передачу, взять новую задумку и устроить тест-драйв: посмотреть, как эта задумка ляжет на страницу. Не обязательно выдавать что-то гениальное. Или даже хорошее. Надо лишь дать читателям то, чего они ожидают от романа Сэма Мак-Гарвера: чтобы мужчины много вкалывали и еще больше пили, чтобы женщины любили их и чтобы за фасадом их идеального, как с открытки, среднезападного городка таилось безымянное зло.

«Сверни куда-нибудь, – подумал он. – Смени направление. Просто напиши что-нибудь. Хоть что-то. Напиши хоть один сраный абзац. Предложение. Слово!»

Курсор нахально подмигивал.

– Ты способен на большее.

Сэм охнул и обернулся в кресле.

Он слышал его. Голос. Голос, эхом донесшийся из коридора.

В дверном проеме были лишь темнота и пустота.

Не было никакого голоса. Не было никого в коридоре.

Сэм был один.

Он прилежно просидел перед пустой страничкой Microsoft Word еще полчаса. А потом вздохнул и нажал на «Завершение работы». Компьютер зажужжал и затих. Монитор устало мигнул и погас.

Почему так тяжело? Это же его ремесло. Это единственное, что он умеет. Надо просто придумать чертову историю.

Ты способен на большее.

Он приставил палец к кнопке «Пуск», но нажимать не стал. Сидел и слушал, как в доме что-то щелкает и поскрипывает. Ночные звуки.

Звук усадки.

Он закрыл глаза.

И вновь почувствовал вкус дыма.

Мальчик вновь стоял перед горящим домом – тень, задавленная адским пламенем.

Сэм убрал палец с кнопки. Нет, компьютер останется выключенным до утра.

В ванной он стал готовиться ко сну: почистил зубы, умылся, стянул поношенные джинсы. Достал из аптечного шкафчика оранжевый пузырек – в таких продают лекарства по рецептам – и вытряхнул на ладонь одну зеленую таблетку: тридцать миллиграммов пароксетина. «От тревоги», – говорил он сам себе. Но на самом деле пароксетином он лечил депрессию. Приглушал тоску. Таблетка должна была одолеть то, от чего он прятался с самого детства.

Хотя сквозь стены уже проникал октябрьский холод, в постель он лег в одних трусах. И не стал возиться с одеялом. Просто лежал в темноте, по-прежнему придерживаясь «своей» половины кровати, уставившись в скрытый мраком потолок.

Ты способен на большее.

Что-то попало в горло. Что-то серое, шершавое, земляное. Он не мог дышать. Он не хотел дышать. Пусть его заберут. Он заслуживает, чтобы его затянуло во тьму.

То, что было в горле, свернулось туже, тлело, грозя разгореться. Сэм мечтал, чтобы пламя поглотило его. Чтобы тело распалось на обугленные куски. Мечтал снова познать ту боль, ощутить тошнотворный смрад собственного поджаривающегося мяса.

Он стиснул левое предплечье, и изувеченная плоть под татуировками вздрогнула и пробудилась, точно рептилия от лучей теплого солнца.

Оранжевый свет вспыхнул в основании черепа. Тени заплясали на стене пещеры.

Он мало получил. Легко отделался. Следовало убить себя давным-давно. Господь свидетель, он думал об этом бессчетное число раз. О том, как вышибет себе мозги пулей. Как канцелярским ножом вскроет руку от запястья до локтя. Как повесится на балке в гараже, и его ноги будут по-дурацки дергаться в воздухе.

Наконец Сэм перевернулся на живот. Немного полежал в тишине, и засевший глубоко в горле серый ком растворился в долгом обреченном вздохе. Он протянул руку на правую сторону кровати. Почувствовал холод простыней, которые когда-то согревало тело Эрин. Уже засыпая, проваливаясь в небытие, Сэм готов был поклясться, что коснулся ее пальцами. Ощутил ее гладкую кожу. Зов ее плоти.

Пять часов спустя Сэм Мак-Гарвер проснулся оттого, что солнце светило ему в лицо. Яркие утренние лучи лились в окно спальни. Наступил новый день.

Сэм зажмурился как можно крепче, спасаясь от света.

Тощий второкурсник, о чьей горячей любви к хоррору недвусмысленно свидетельствовала футболка в облипку с логотипом Fangoria[3], выкрикнул с предпоследнего ряда:

– А как же Сталл? Там точно есть паранормальная активность!

Сэм отхлебнул из дорожной кружки, ощутив на губах горький поцелуй еле теплого кофе. Разобравшись с «готической» частью курса, он перешел к достижениям литературы о сверхъестественном, начиная с Шеридана Ле Фаню, М. Р. Джеймса и заканчивая… ну… да какая разница? Стоило студентам начать задавать вопросы, как разговор ушел далеко в сторону от темы.

– Сталл… – Сэм прикрыл глаза и потер лоб. – Врата в ад. Мы все слышали эти истории. Когда Папа в девяносто третьем году летел в Денвер, он велел пилоту обогнуть «нечестивое место». Об этом вы можете прочесть в подробностях, если найдете в Time девяносто третьего года интервью с Иоанном Павлом Вторым, только вы его не найдете, потому что этого интервью не было. Поверье гласит, что, если швырнуть стеклянную бутылку в каменную стену местной церкви, бутылка не разобьется, однако сотни разбитых бутылок, захламляющих церковный двор, свидетельствуют об обратном. Мне горько это говорить, но Сталл – не более чем городская легенда, обладающая, впрочем, уникальным местным колоритом, что само по себе можно считать поводом для гордости.

Сэм покинул безопасную позицию за кафедрой и подошел к студентам.

«Осторожнее, – напомнил он себе. – Они любопытны. Они хотят разведать твои секреты».

Что-то тихо хрустнуло в темной бездне в основании его черепа. Обрушилось что-то неустойчивое. Вспыхнуло бледное пламя – и боль исчезла. Нечто поглотило ее. И все прошло. Растворилось в сумраке.

Он с силой вдавил большой палец одной руки в ладонь другой. Надо вернуться к теме лекции.

– Сталл… это… слушайте, нам всем хочется верить в чудеса, верно? Даже загадочному сносу церкви мы стремимся найти мистическое объяснение. Потому что, если мы докажем, что призраки существуют, что сверхъестественное существует, это, в свою очередь, докажет существование загробной жизни и, наконец, – для пущего эффекта он воздел вверх указательный палец, – существование Бога. И высиживать еженедельную службу в церкви, получается, необязательно. Душа теперь спокойна, ведь с таким доказательством можно не сомневаться: смерть – это не конец.

– Тогда дом сестер Финч, – раздался девичий голос. Повернувшись, Сэм поразился тому, что студентка, несмотря на свою явную материальность, казалась привидением: темная фигура растворялась в окружающих ее тенях. – Я знаю, что в этом доме есть духи. Я там была.

– В скобках: нет! – крикнул какой-то парень с галерки.

Девушка расправила плечи, готовая принять вызов.

– Я была там. Прошлым летом. Нашла дыру в ограде и дошла до дома. Открыла входную дверь. Вошла прямо внутрь. И я стояла там – я серьезно! – я стояла там и… и услышала вроде как стон. Вроде… вроде как женщине больно. Может, это был какой-то зверь. Но что-то мне говорило… что это не зверь.

– И что дальше было? – Это уже спросила другая девушка.

– Дальше я убралась оттуда на хрен, что же еще?

Аудитория взорвалась хохотом, в котором почти потонул звук мобильного Сэма. Он запустил руку в карман, выключил будильник и объявил:

– Конец лекции. Увидимся в пятницу.

По аудитории разнеслось эхо от множества нестройно шаркающих к выходу. У студентов ушло несколько минут на то, чтобы освободить помещение. И Сэм вновь остался один.

Он вернулся к кафедре, откинул крышку серебристой дорожной кружки и проглотил омерзительные остатки застоявшегося кофе.

– Мистер Мак-Гарвер?

Голос был низкий, с ирландским акцентом.

Сэм обернулся. У самого первого ряда стоял молодой мужчина: ему явно не было и тридцати. В узких черных брюках в тонкую полоску, белой рубашке с треугольным вырезом и темном кожаном пиджаке – пиджак отлично подходил к внимательным глазам диковинного лиловато-карего оттенка. Шевелюра у незнакомца была роскошная – пышная, каштановая, волнистая, – но лицо казалось каким-то странным. Плоть словно бы слишком хорошо прилегала к костям. «Как мягкая глина, – подумалось Сэму, – которую криминалист наносит на череп, реконструируя внешность человека». Стоявший перед ним человек производил пугающее впечатление собственной копии – достоверной, но все же неидеальной.

– Сэм Мак-Гарвер?

Сэм растерянно кивнул:

– Да.

Незнакомец ухмыльнулся и принял непринужденную позу, засунув руки в карманы.

– Что же вы, дружище, не ответили на мой имейл?

Дверь с тихим щелчком закрылась. Сэм повернулся к визитеру; они устроились в маленьком кабинете Сэма на втором этаже Уэско-холла, где располагалась кафедра английского языка.

Визитер представился Уэйнрайтом. Просто Уэйнрайтом. Без имени.

Имя и не требовалось. Сэм прекрасно понимал, кто перед ним.

– Рад с вами познакомиться, но вы здесь только зря потратите время.

– Так вы получили письмо? – спросил Уэйнрайт. Низкий голос не вязался с его моложавой внешностью, словно принадлежал другому человеку, гораздо старше, прячущемуся в его теле.

Сэм уселся в потертое кожаное кресло перед заваленным бумагами столом:

– Ну да. Получил.

– И?

– И решил, что это какая-то глупость.

– Как так?

– Ну, я подумал, что это шутка.

– А зачем бы мне шутить о подобных вещах?

Сэм слегка покачал головой, но ничего не ответил. Ответа у него не было.

– Это не шутка, – заверил Уэйнрайт. – Я хочу, чтобы вы приняли участие в «Страхе в эфире».

– Вы хотите взять у меня интервью?

– Ну да, для сайта.

– За сто штук?

Уэйнрайт невозмутимо смотрел на Сэма, словно и впрямь не понимал причину его недоумения. В жестком свете флуоресцентных ламп его лицо выглядело еще более странным. Словно бы… несоразмерным. Глаза слишком широко расставлены. Брови – слишком прямые. Губы – слишком тонкие. И этот причудливый цвет радужек, будто обтянутых дубленой шкурой давно вымершего зверя. Уэйнрайт был одновременно потрясающе красив и вопиюще фальшив, как полицейский фоторобот или кинозвезда.

– Сто тысяч долларов за два полных дня.

– Это бред какой-то.

Уэйнрайт и бровью не повел.

– Зачем брать интервью два дня?

– Вы знаете мой сайт?

Сэм кивнул. Я писатель. Я полдня прокрастинирую на просторах Интернета.

– Тогда вы знаете, что у меня… думаю, можно назвать это нетрадиционным подходом к продвижению моего любимого жанра.

Уэйнрайт сложил в щепотку большие и указательные пальцы и развел руки в стороны, словно растягивая невидимую нить.

– Хоррор сейчас популярен как никогда раньше, так? Но до недавнего времени никому не удавалось придумать способ достучаться до интернет-аудитории вне фэндома. – Он рубанул руками воздух, обозначая пространство за пределами невидимой нити. – А я нашел возможность заинтересовать рядового любителя хоррора и даже завоевать внимание тех, кто никогда не проявлял интереса к этому жанру. И удалось мне это благодаря хоррор-ивентам на «Страхе в эфире». Поэтому сайт каждый месяц и посещает больше ста миллионов человек. Поэтому мы не просто крутейшая хоррор-платформа двадцать первого века – мы крутейшая поп-культурная платформа. Вот так-то.

– Да-да, я видел, что вы делаете.

– Посмотрели, значит? А самый последний проект видели? Премьеру «Подземки»? – Уэйнрайт не стал дожидаться ответа. Он подался вперед, будто собирался поделиться пикантной сплетней, а не описанием видео, набравшего больше пятидесяти миллионов просмотров. – Мы выдали это за обычный стрим: актеры и прочие киношники – режиссер, продюсеры, руководитель студии – едут в лондонской подземке, давшей фильму название, на премьеру на Лестер-сквер. А потом мы остановили поезд прямо посреди туннеля. Без предупреждения. Без объяснений. Вскоре во всех новостях передавали: «Актеры „Подземки“ застряли в подземке». Но стрим продолжался – это был единственный способ связаться с нашими беспомощными героями…

Уэйнрайт провел пальцем в воздухе прямую линию, изображающую протяженность эфира.

«Он обожает это шоу, – подумал Сэм. – Оно его заводит».

– Спустя полчаса аудитория стрима выросла с десяти тысяч до ста тысяч. И это еще до того, как чудовища полезли из темноты. – Уэйнрайт улыбнулся, но лишь уголками рта – больше ничего не шевельнулось на его резиновом лице. Даже в глазах не промелькнуло веселье. – Все, конечно, были в курсе происходящего. Киношники, руководство подземки, даже полиция. Поезд на самом деле стоял на неиспользуемой ветке. Никакой угрозы, что в него врежется другой поезд, не было. В тот вечер это была наша личная съемочная площадка. Журналисты это слопали и завалили нас звонками. Целый день #подземка была самым популярным хештегом. Мы устроили свою маленькую «Войну миров»[4]. В конце концов мы довезли нашу команду до кинотеатра в целости и сохранности – уловка сработала. На следующее утро у видео было уже больше миллиона просмотров. А к концу недели набралось десять миллионов. – Интернет-магнат поднялся с кресла и оперся руками о край стола. – Мы превратили обычную премьеру ничем не примечательного ужастика в уникальный перформанс, стирающий грани между реальностью и вымыслом. И этот перформанс, черт подери, затмил саму премьеру.

– Ну и что вы хотите? – сухо поинтересовался Сэм. – Посадить меня в вагон метро, чтобы люди смотрели, как я там печатаю?

Уэйнрайт аккуратно сел обратно в кресло. Повисла долгая пауза: он собирался с мыслями.

– Я создал «Страх в эфире» не только чтобы продвигать хоррор и фэнтези как таковые, но чтобы отдать должные почести произведениям, от которых, по моему мнению, все должны прийти в восторг. Фильмам. Сериалам. Музыке. Сайтам. Книгам. Я хочу покончить со стигматизацией хоррора и прочно вписать его в мейнстрим, чтобы весь мир увидел: нет ничего плохого в том, чтобы исследовать темную сторону, чтобы отдаваться неизведанному. И вот, поскольку надвигается Хэллоуин, я решил, что сейчас самое подходящее время напомнить людям, какой Сэм Мак-Гарвер обалденный. Напомнить им истории, заставившие миллионы читателей обделаться от ужаса. Дать им взглянуть одним глазком на писательскую кухню. И может быть, даже подразнить их вашим новым романом.

В комнате дома на другом конце города, на столе у панорамного окна, курсор на экране компьютера принялся мигать, мигать, мигать…

Сэм поморщился, ощутив, как сдавило грудь.

– Слушайте, Уэйнрайт, я действительно польщен. Честное слово. Это щедрое предложение.

– Вот именно, дружище. Так примите его.

– Просто сейчас мне необходимо сосредоточиться на новой книге. Давайте, наверное, потом, когда я закончу. Тогда уже похороните меня заживо и устройте стрим из гроба.

Тонкие губы Уэйнрайта плотно сжались. Он медленно кивнул – не соглашаясь с услышанным, а лишь признавая, что зашел в тупик.

Сэм ощутил внезапную потребность заполнить паузу.

– Просто неподходящее время. Прямо сейчас у меня трудный период.

– Вы заняты.

– Да.

– Пишете.

– Верно.

– И преподаете.

– Да, – ответил Сэм. Прозвучало это невыносимо фальшиво. Он и сам себе не верил.

Уэйнрайт поднялся с кресла, окинул взглядом голые обшарпанные стены кабинета восемь на восемь метров.

– Ну что ж… – Он протянул Сэму руку.

Сэм встал, ответил на рукопожатие:

– Спасибо за предложение, правда.

– Хм…

Сэм попытался высвободить свою руку, но Уэйнрайт лишь сжал его ладонь крепче. Легонько крутанул и перевернул руку Сэма ладонью вверх, обнажив покрытое татуировками изувеченное предплечье. Лиловые искры в карих глазах Уэйнрайта как будто засияли ярче.

Он усмехнулся:

– Соглашайтесь. Для вас это всего лишь два дня жизни, а для ваших фанатов – волшебный билет, шанс увидеть любимого мэтра в уникальной обстановке.

– В какой обстановке? Что вы задумали? – спросил Сэм, но Уэйнрайт уже открывал дверь в коридор.

– У вас в почте мое письмо, – бросил он через плечо. – Когда передумаете – а вы передумаете, – просто ответьте на него. Об остальном мы позаботимся.

– Я совершенно не… – начал Сэм.

Он обращался к пустому проему.

Уэйнрайт исчез.

Глава 4

Четверг, 20 октября

Мор свирепо всхрапнула и рывком отжала штангу от груди. Вены на ее бицепсах вздулись. Пот струился по выбритым вискам к закрученным в хвост волосам. Руки горели, мокрая спина скользила на гладкой резине скамейки.

Медленно, аккуратно она опустила штангу. Почувствовала холодное прикосновение железа к голой коже над спортивным лифчиком. Снова рыкнула по-звериному и опять подняла штангу.

Правая рука задрожала, грозя согнуться.

– Твою мать, – прошипела Мор сквозь стиснутые зубы. И сжала штангу так, что пальцы побелели.

Штанга, звякнув, опустилась на стойку. Мор села. Подняла с пола полотенце. Обтерла пот с лица. Прислушалась к стуку сердца в груди – бам, бам, бам. Боль доставляла ей радость. В ней была и угроза смерти, и гарантия жизни. Бояться тут нечего. Мор знала, что наслаждение и боль берут исток в одной и той же области мозга. Доведенные до крайности, они становятся неотличимы друг от друга. Наслаждение болью. Боль наслаждения.

Сорвала с себя насквозь вымокший лифчик, распустила волосы и по коридорчику с арочным потолком прошла в подвальную ванную. Вывернула ручку душа, торчащую из стены, покрытой белой, как в метро, плиткой, выскользнула из спортивных шортов и секунду спустя ступила под струю воды. От пронзительного холода кожу защипало. Постепенно вода стала теплеть, пока наконец вокруг ее тела не заклубились огромные облака пара.

Без каблуков росту в Мор было от силы метр семьдесят, но исходящая от нее энергия добавляла ей сантиметров пятнадцать. В свои тридцать восемь она обладала фигурой мраморной статуи. Четко очерченной, но не перекачанной. Сексуальной, но не похабной. Каждая линия, каждый изгиб имели свой смысл и назначение.

Крутанула ручку вправо, и поток воды иссяк. Теплые капли падали с хромированной головки душа ей на затылок, пока она вытиралась.

Заморачиваться с одеванием она не стала.

Голая, поднялась по винтовой лестнице на первый этаж своего дома в Голливуд-Хиллз, прошла через элегантную, со вкусом обставленную гостиную туда, где из пола, точно ребро механического божества, вырастал металлический штатив на шарнирах. Открыла ноутбук, лежащий на полке из рифленой стали.

Следующие два часа Мор писала, подставив обнаженное тело поцелуям рассветного солнца. Это был ее языческий ритуал – писать голой, пока последние звезды покидают светлеющее небо. Она почти не спала – три-четыре часа самое большее. Каждая секунда бодрствования была подчинена насущной необходимости: есть, пить, трахаться, заниматься спортом, работать. Ее разум походил на цепь хитроумно соединенных ловушек: стоило захлопнуться одной, другая уже была наготове.

Каждый день она старалась придерживаться строгого распорядка. Три часа писать, никаких перерывов, никаких исключений. Час на обед. После обеда писать еще минимум четыре часа. Большинство литераторов считали за счастье выдавать по десять страниц в сутки. Мор, когда ничто не нарушало ее графика, каждый день гарантированно добавляла к рукописи по двадцать страниц. Если она работала над сценарием, то в конце дня выходило не меньше тридцати. Она не страдала от писательского запора. Это удел слабых, недисциплинированных. Сочинение прозы казалось ей похожим на секс. Грубое, первобытное занятие. Имеющее одну цель – доставить ей самой удовольствие. Читатели могут подпитываться ее силой… или убираться восвояси. Если читателям не по зубам те истории, что она предлагает, то такие читатели ей не нужны. Пусть себе сидят в уютных креслах и тешатся заплесневелой дрянью от Себастьяна Коула.

Пальцы Мор без устали колотили по клавишам, будто капли дождя, словно темное облако разразилось мощным ливнем прямо в гостиной.

Сегодня был особый день. Сегодня она приступала к новому роману.

К черту «Надрез». К черту Гэри. К черту Таннера и Филипа. К черту киностудию, и юриста, и всех прочих жалких козлов, которые хотели ее нагнуть.

Она их всех обставит. Они уже не более чем размытые силуэты дорожных столбов в ее зеркале заднего вида.

Слова неслись по экрану, а в голове Мор сталкивались атомы зарождающейся истории.

Сюжет явился ей, как обычно, в виде внезапно вспыхнувшего видения. Видения картины в музейном зале. Как всегда, Мор принялась задавать вопросы.

Что особенного в этой картине?

Над ней работает женщина-реставратор.

Кто она?

Ее зовут Сид. Недавно она рассталась с парнем и теперь ищет утешения в работе. Она молодая, к тому же вся в пирсинге и татуировках, и поэтому коллеги не принимают ее всерьез. Однажды вечером, реставрируя картину, Сид обнаруживает кое-что непредвиденное.

Но что? Что она обнаруживает?

Что под картиной скрывается другая картина. Вроде бы простая реставрация принимает неожиданный оборот. Сид уже не восстанавливает изображение, а высвобождает. Вопреки воле куратора музея она начинает снимать верхний слой.

Что она находит?

Око. Око бога. Холодное и злое. А в нем письмена на древнем языке, что давно считался забытым.

И что говорят письмена?

Они говорят, что через страдания других Сид сможет избавиться наконец от своей боли.

Мор так погрузилась в эту новую историю, что от звонка мобильного дернулась, будто на электрическом стуле. Убрала пальцы с клавиатуры, отпрянула от ноутбука, связь распалась.

– Черт!

Сердце бешено стучало, было видно, как над обнаженной левой грудью пульсирует кровеносный сосуд. Она схватила телефон со стеклянного кофейного столика. Бросила взгляд на экран: там высветилось «Анайя Патель».

Мор медленно выдохнула. Раз уж ей помешали, хорошо, что это хотя бы Анайя.