Вернувшийся к ответу

– Рыбкин высоко летать не может, он может только глубоко плавать, – невесело скаламбурил Аркадий, но Пелевина только руками замахала:

– Ты еще остришь! Только послушай, кто теперь на его месте. А на его месте Владимир Петрович Тюрин, который к журналистике вообще никакого отношения не имеет, он из бывших комсомольских работников, потом недолго в горкоме партии работал. Пока что он поменял обоих заместителей, полностью изменил состав редакционной коллегии, теперь, никто и не сомневается, очередь за рядовыми сотрудниками. Кое-кто из ребят, не дожидаясь, уже сам ушел. Народ резко полюбил командировки, сам видишь – редакция пустая. Мотаются по всей республике, лишь бы новому начальству на глаза не попадаться. Вон, твою ненаглядную Могилевскую из редакции ни за какие коврижки выгнать было нельзя, лет десять вообще никуда не ездила, а тут – третья командировка за месяц.

– А мне-то что делать, как думаешь? – уныло поинтересовался Аркадий. – Рыбкин мне сказал, что эта статья испытательная, когда будет опубликована, могу на работу выходить.

– Ох, Аркаша, ничего я не знаю, – вздохнула Пелевина и неуверенно предложила, – попробуй зайти к Тюрину, ты-то ничего не теряешь.

Новый главный редактор встретил его хмуро, даже присесть не предложил. Выслушав посетителя, уставясь глазами в стол и не поднимая на него взгляда, сказал, не скрывая раздражения:

– Вас Рыбкин собирался на работу взять? Вот Рыбкин пусть и берет, можете к нему в Москву отправляться. А по поводу пресловутой статьи «Кривое зеркало», так я бы на вашем месте поостерегся даже упоминать о ней вслух.

– Это почему же? – опешил Марков. – Мне говорили, что после моей статьи всех этих ворюг-торгашей разогнали и собираются судить.

– Прекратите здесь разводить эту демагогию! – перешел на крик редактор. – И не смейте наклеивать ярлыки на ни в чем неповинных людей. Ишь, какой судья выискался – «торгаши», «ворюги». Если желаете знать, факты, изложенные в вашей статье, не подтвердились, и нам теперь, того и гляди, придется писать опровержение. Советую вам впредь редакцию нашей газеты обходить стороной. Мне такие авторы не нужны.

Эту гневную тираду Тюрин произнес, все так же не поднимая глаз на собеседника.

***

С тяжелым сердцем выходил Аркадий из здания, которое за эти несколько лет стало родным и таким важным в его жизни. С ним кто-то здоровался, его хлопали по плечу, спрашивали, как здоровье, давно ли выписался. Он вымученно улыбался, отвечая на вопросы. Потом бесцельно брел по улицам, серым и холодным, под стать его настроению. Опомнился только тогда, когда услышал нестройные переплетающиеся звуки разных музыкальных инструментов, проникающих даже через закрытые окна, – он стоял перед консерваторией. «Ташкентская государственная консерватория имени Тамары Ханум», – прочел он на фасаде, словно впервые увидел эту надпись.

Машина времени

(Оглядываясь на будущее)

В центральном концертном зале Ташкента гастролировал английский эстрадный певец Роберт Янг. Народу было битком, но у корреспондента центральной газеты Аркадия Маркова был служебный пропуск. Пропуск пропуском, а свободного места ему найти не удалось, и он пристроился на ступеньках в проходе. Концерт уже начался, когда к нему пробрался запыхавшийся администратор зала и прошептал: «Вас Тамара Ханум подойти просит, она в литерном ряду». Согнувшись, чтобы никому не загораживать сцену, Аркадий прошмыгнул к литерному ряду, где в центре восседала знаменитая актриса. У ног ее стояла огромная корзина благоухающих чайных роз. Рядом с Тамарой Артемовной сидел ее секретарь, она что-то шепнула, и тот в мгновение ока исчез. Тамара Ханум показала Аркадию на место рядом с собой и, когда он уселся, прошептала: «Корзина неподъемная, когда пойду на сцену, поможешь донести».

Закончилось выступление именитого гастролера, Тамара Артемовна, блестя невероятно замысловатым серебряным платьем и сияя серьгами с огромными бриллиантами, в один из них был вправлен импортный слуховой аппарат, величаво поднялась на сцену. Марков, пыхтя и отдуваясь, плелся сзади, мечтая только об одном – как бы не облажаться и не грохнуться с этой, действительно неподъемной, корзиной – не иначе какая-то сволочь туда земли с полтонны напихала. Тамара Ханум от души поздравила английского певца, сказала, что он доставил ей огромное удовольствие и преподнес своим пением прекрасный подарок, так как именно сегодня ей исполнилось восемьдесят четыре года.

Роберт Янг развел руками, через переводчицу заявил, что ему крайне неловко принимать от дамы цветы, тем более в день ее рождения, когда цветы должен дарить он ей, а не она ему.

Выслушав этот галантный ответ, Тамара Артемовна подошла к англичанину и, поскольку он был ростом намного выше ее, пригнула его голову, и долгим поцелуем поцеловала в губы.

– Аркашенька, пусть эта кукла переведет, – она кивнула на переводчицу, – что он прямо сегодня может исправить свою оплошность и преподнести мне цветы по поводу моего дня рождения. Через полчаса жду его у себя дома. Вместе с тобой, разумеется. А я пошла картошку готовить…

***

С легендарной народной артисткой СССР Тамарой Ханум – Тамарой Артемовной Петросян Аркаша Марков познакомился, еще будучи учеником музыкального училища, в канун юбилея Победы, когда пришел в ее знаменитый дом-музей. Перед тем как прийти к ней, чтобы взять интервью, он постарался узнать о прославленной артистке как можно больше. Именно этой армянке, в молодые ее годы, удалось всему миру показать своеобразную красоту плавного и в то же время зажигательного узбекского танца. Она сами выбрала жанр своих выступлений, которому осталась верна до последних дней своей жизни, – песни и танцы народов СССР. Сама, помогала только ее родная сестра-рукодельница Лиза, шила костюмы для выступлений. Когда началась война, бесстрашно лезла на передовую, вступая перед бойцами и командирами. Была награждена многими боевыми орденами и медалями, а в 1943 году ей, первой из всех артистов страны, было присвоено воинское звание капитана Советской Армии.

С первого своего фронтового выступления Тамара Артемовна дала зарок и не потратила на себя ни копейки из денег, полученных за фронтовые концерты выступлений. На заработанные гонорары она построила в годы войны три самолета и два танка, а в послевоенном 1946-м на ее деньги было построено здание госконсерватории, которой дали имя народной артистки. Сшитые ею за долгие сценические годы костюмы она разместила на специально изготовленных для нее стеллажах-вешалках, превратив свою квартиру в дом-музей. Побывав в этом дивном доме однажды, Аркадий частенько бывал там и позже, не забывая всякий раз раздобыть, что в Ташкенте было делом далеко не простым, шоколадный грильяж – Тамара Артемовна обожала эти конфеты. Но непременно под рюмочку, одну-единственную, не больше, армянского коньяка «Ахтамар». Другого не признавала.

***

Янгу, видимо, рассказали, кто такая Тамара Ханум, приглашение он принял с удовольствием и, несмотря на полуночное время, охотно отправился в гости.

Стол уже ломился от всевозможных яств, но центр стола пустовал, и вскоре хозяйка собственноручно вынесла огромное блюдо, наполненное дымящимся картофелем. Весь театральный мир знал про коронное блюдо Тамары Ханум; она утверждала, что картошку в мундире с салом ее на фронте учил готовить чуть ли не сам Рокоссовский.

Вечер, вернее, ночь прошла весело и непринужденно. Гости и хозяйка пели, шутили, рассказывали всевозможные байки, на которые так горазды и охочи артисты всех стран и народов. На улицу вышли, когда уже светало. Роберт высказал опасение, что сегодняшний концерт ему будет провести нелегко.

– Ерунда, – беспечно заявил Аркаша. – У нас есть такая «реанимация», после которой ты порхать будешь, – и предложил певцу поехать в «Яму».

«Ямой» ташкентцы называли овраг в старой части города. По дну оврага протекал довольно зловонный ручеек, на оба берега которого предприимчивые местные жители ранним утром выносили небольшие мангалы, где жарили узбекский шашлык – мясной и печеночный, а также в котелках приносили огненный обжигающий лагман. Все это было, конечно же, совершенно незаконно, как и любое частное предпринимательство, но вкуснее, чем в «Яме» ни лагмана, ни шашлыка не было во всем Ташкенте.

Захмелевшая от вина и общения переводчица была не против, они втроем отправились в старый город. Ни грязь и антисанитария, ни то, что сидеть пришлось на корточках, ни стульев, ни тем более столов в «Яме» не было, англичанина не смутили. Он был в полнейшем восторге от лагмана, по-простецки утирал обильный пот рукавом своего дорогущего дакронового костюма. По дороге в гостиницу Роберт безмятежно уснул, положив голову на плечо переводчицы.

В редакцию Марков заявился после обеда и тотчас был вызван к заместителю главного редактора. В кабинете Ивана Капитоновича, Ивана Скопидомыча, как называли его редакционные, сидел мужчина, взгляд и повадки которого не оставляли сомнений в его служебной принадлежности. В редакции этот безымянный человек был известен как Куратор. Служил он в том самом здании, что было расположено напротив Дома печати. Редакционные острословы цитировали известную песенку: «Наши окна друг на друга смотрят вечером и днем». Русскоязычное население здание КГБ называло без особых претензий «серый дом», узбекское название было куда более красочным – «узун кулок», что означало «длинное ухо».

Уставившись Аркадию в глаза, Куратор скрипучим голосом принялся выяснять, кто был инициатором пригласить зарубежного артиста в дом к гражданке Петросян и как посмел товарищ Марков отвезти зарубежного гостя в «этот рассадник антисанитарии».

Аркаша Куратора частенько видел в буфете ресторана «Ташкент», куда и сам любил заглянуть. Тот, воровато оглядываясь, прямо у буфетной стойки проглатывал сто граммов водки, торопливо закусывал куском вымоченной в соленой воде редьки и торопливо семенил к выходу.

Не выказывая важному посетителю никакого почтения, Аркадий грубовато поинтересовался:

– Вы, собственно, от меня чего хотите?

– Марков, не забывайтесь! – прикрикнул Иван Скопидомыч, а Куратор строго заявил:

– Мы будем за вами смотреть, товарищ Марков. Внимательно смотреть.

– Это сколько угодно, – нахально, тогда он уже мог себе это позволить, заявил Аркадий.

…Незадолго до смерти народной артистки Советского Союза Тамары Ханум здание консерватории было переименовано. «Выяснилось», что существует такой закон, в соответствии с которым нельзя присваивать государственным учреждениям имена живущих. Старая артистка тяжело переживала это решение. Как знать, может, из-за этого она и из жизни ушла раньше…

***

…Зайдя в деканат, Аркадий отдал больничный лист, который ему выдали после выписки из травматологии, сказал, что хочет написать заявление об отчислении. Декан внимательно его выслушал и посоветовал не торопиться.

– Напишите пока заявление о предоставлении вам академического отпуска. А там видно будет, – и на прощанье сказал проникновенно: – Аркадий, поверьте, мне очень, очень жаль, что так все получилось.

***

Через пару дней к нему домой пришла Рая Могилевская.

– Какого черта ты поперся к этому Тюрину, – с порога набросилась она на Аркадия, потом, поостыв, призналась: – Впрочем, это ничего не изменило. Он о тебе и слышать не желает, сразу орать начинает.

– Но почему, Рая? Я ничего не пойму. Ты же сама мне говорила, что этих торгашей всех разогнали и посадить хотят. А Тюрин говорит, что факты не подтвердились.

– Подтвердились, еще как подтвердились, в этом-то вся проблема. Дело в том, что заместителем в главном управлении всех строительных ОРСов работал какой-то близкий родственник Тюрина, то ли брат его жены, то ли родной племянник, черт их разберет. И вот теперь наш главнюк жопу рвет, хочет доказать, что факты твоей статьи были искажены.

– Но разве так можно?

– Эх, ты, святая наивность! Помнишь, ты еще совсем мальчишкой был, когда я тебя предупреждала – сто раз подумай, прежде чем связываться с журналистикой. Мы же все – проститутки, все до единого.

Глава десятая

Коля Волков, или Волчок, как звали его все без исключения, был достопримечательностью музучилища. Он перепробовал все факультеты, включая отделение узбекских народных инструментов, бессчетное количество раз оформлял академотпуска и готовился отметить свой десятилетний юбилей пребывания в альма-матер, как он пышно именовал училище. Волчок к музыке был равнодушен. Он бредил сценой, но каждый год бесславно проваливал вступительные экзамены в театральный институт. Главной же особенностью Коли было то, что он знал все городские новости и сплетни. Причем во всех областях. Коле было известно, какие дефицитные товары будут продавать сегодня в ЦУМе после обеда; он с мельчайшими подробностями рассказывал, кто вчера в ресторане ужинал вместе с известным футболистом «Пахтакора»; о театральных интригах, в лицах, мог повествовать часами.

Поэтому Аркадий ничуть не удивился, когда, встретив Волкова в городском сквере, услышал от него все городские новости, включая журналистские.

Горожане любили свой сквер. Здесь росли высаженные еще в девятнадцатом веке, в три обхвата, деревья, а таких роскошных огромных роз, как в сквере, не было нигде. Сквер, естественным для того времени образом, носил имя Октябрьской революции, но об этом знали только чиновники. Ташкентцы говорили попросту «сквер», приходили сюда отдохнуть в тени развесистых деревьев, с кем-нибудь встретиться и поболтать. Посидев в сквере минут пятнадцать-двадцать, каждый непременно встречал здесь если не близких друзей, то знакомых – точно. В незапамятные времена в самом центре сквера на невысоком постаменте стояла скульптурная композиция: на садовой скамейке, до неприличия плотно прижавшись друг к другу, сидели Ленин и Сталин. Ильич дружелюбно водрузил каменную лапу с растопыренными пальцами на сталинское плечо и по замыслу скульптора, очевидно, улыбался, хотя улыбка скорее напоминала хищный оскал. Маленького Аркашку отец водил в сквер, где он катался на трехколесном велосипедике и, объезжая вождей, зажмуривал глаза – отчего-то он боялся этих каменных истуканов.

В одну ночь Владимир Ильич остался без своего соседа по скамейке. После знаменитого хрущевского разоблачения культа личности, когда Никите удалось все же выкинуть из мавзолея гроб с забальзамированным телом «отца народов», городские власти Сталина со скамейки содрали. Ленину без «другана» было неуютно, да и руку, которая до этого на плече лежала, девать стало совершенно некуда. К тому же скамейка, лишившись второго «сидельца», теперь выглядела так, словно над ней хулиганы надругались. Одинокого Ленина сначала перетащили в самый отдаленный угол сквера, а потом и вовсе куда-то убрали. Центр надолго огородили брезентом, а когда брезент сняли, на общее обозрение предстала возвышающаяся на постаменте огромная башка с развевающейся неопрятной бородой. Отныне на горожан взирал Карл Маркс. Степенные ташкентцы, собираясь погулять, по-прежнему говорили: «Пойдем в сквер», – молодежь, с появлением бородатого чудища, на своем сленге договаривалась: «Встретимся у лохматого». Юные завсегдатаи сквера, часами просиживающие в здешнем кафе, где дешевое вино из местного винограда продавали в розлив, называли себя «скверные мальчики».

…Когда Волков покончил с городскими новостями, неожиданно огорошил Маркова вопросом: «Подработать не хочешь? В редакции газеты «Геолог» курьер требуется. Работа не пыльная, я узнавал – три раза в неделю из редакции в типографию гранки отвезти, а из типографии в редакцию – сверстанные полосы. Даже есть спецтранспорт – мотороллер «Вятка», почти новый. Я бы и сам пошел, но меня тут пригласили помочь в постановке спектакля…» – и Волчок понес такую завиральную ахинею, что Аркаша попросту пропустил ее мимо ушей.

За несколько месяцев, что прошли после выписки из больницы, он добросовестно обошел все редакции. «Взрослые» газеты на вчерашнего юнкора смотрели со снисходительным пренебрежением, в единственную в республике молодежку ему путь был закрыт. «А почему бы не попробовать устроиться в этот «Геолог»? – мелькнула у него мысль. – Хотя бы и курьером, а там видно будет».

– Хорошо, что я случайно сюда забрёл, – прервал он излияния Волкова. – А где эта газета находится? Пожалуй, загляну туда.

– Случайностей в этом мире нет, а есть служба совпадений, которая работает круглосуточно, – напыщенно провозгласил Волчок и назидательно велел: – Не загляну, а мчись на всех парусах. Ты не первый, кому я об этом сказал. Беги и молись, чтобы вакансию не заняли, место-то хлебное.

***

Редакция газеты «Геолог» ютилась в крохотной двухкомнатной деревянной пристройке, которая притулилась на задворках министерства геологии. В первой комнатенке сидела машинистка с лицом, которое глубокими морщинами и цветом напоминало печеное яблоко. Она колотила по клавишам всеми десятью пальцами с невероятной быстротой. Пулеметная дробь и лежащий перед ней текст ничуть не мешали женщине вести с каким-то невзрачным типом ожесточенный спор, в котором матерные слова составляли основу, а обычные служили не более чем связующими междометиями. Соображая, как бы половчее вклиниться в этот спор со своим вопросом, Марков сначала не понял, что машинистка обращается к нему: – Ты что оглох, я тебя уже десятый раз спрашиваю: тебе чего?

– Я по поводу работы, мне сказали, вам курьер нужен.

Не отрываясь от клавиатуры, машинистка зычно крикнула: «Гавнадий Иваныч, тут курьер пришел», – и кивнула Маркову на открытую дверь в соседнюю комнату.

Человек пять мужчин окружили довольно большой письменный стол, за которым восседал человек в костюме и даже в пальто. Посередине стола лежала огромная велюровая шляпа, которая на вид была ничуть не моложе своего владельца.

– Это вы курьер? – спросил мужчина красивым басом.

«Ему бы в опере петь», -мелькнула у Аркадия мысль, но он торопливо ответил: – Да, то есть я хотел узнать, нужен ли вам курьер. Мне сказали…

– Подходите поближе, присаживайтесь, – доброжелательным тоном пригласил Маркова тот, кого машинистка так непочтительно назвала Гавнадием Иванычем. Остальные расступились и занялись своими делами.

– Ну-с, как ваше имя и вообще – кто вы такой?

– Меня зовут Аркадий Марков. Я печатался в молодежной газете. Закончил ташкентское музыкальное училище, поступил в консерваторию, сейчас взял академический отпуск. Хотелось бы поработать.

– Мечтаете стать журналистом? – прозорливо догадался редактор. – Ну что ж, вы безошибочно пришли туда, куда надо. Наша газета может стать для вас настоящей школой, так сказать, трамплином в большую журналистику. Здесь работают, не побоюсь этого определения, сливки, столпы республиканской и даже отечественной журналистики. Ну, а я имею честь возглавлять сей славный коллектив золотых и серебряных перьев, и зовут меня Геннадий Иванович Леонтьев. Когда готовы приступить к работе?

– Да хоть сейчас! – горячо воскликнул Аркадий, еще не веря в свою удачу.

– Прекрасно, прекрасно. В таком случае готов дать вам первое задание. Но сначала скажите, вы в детстве мечтали стать суворовцем?

Вопрос был настолько неожиданным, что Аркадий сначала опешил и ответил не сразу:

– Ну, конечно, как все мальчишки. Мне очень нравилась форма суворовцев, их черные брюки с лампасами, белые гимнастерки с красными погонами…

– Аркадий, не говори красиво, – величавым жестом прервал его Леонтьев, демонстрируя, что с романом Тургенева «Отцы и дети» он как минимум знаком. – Все намного проще. Напротив нашего министерства раньше было суворовское училище.

– Да, я знаю, мы здесь жили неподалеку, – вставил «новобранец» свои «пять копеек».

– Вот и прекрасно, – обрадовался редактор. – Возле училища есть продовольственный магазинчик, его местные жители по старой памяти «суворовский» называют. Так вот. Сбегай в магазин и купи две бутылки водки, буханку серого хлеба, к вечеру как раз горячий подвозят, и две селедки, только обязательно бочковые, и пожирнее выбирай. Валька! Лук у нас есть? – своим звучным голосом прокричал редактор, и из соседней комнаты тотчас раздался голос машинистки: «Целых три луковицы».

– Значит, лук покупать не надо. Держи деньги и – одна нога здесь, вторая уже тоже здесь.

Отправляясь в суворовский магазин, куда он еще детсадовским малышом, зажав в кулачке медный пятак, частенько прибегал, чтобы купить свежий бублик, Аркаша одно лишь заклинание твердил: только бы никого из знакомых не встретить. И первой, кого он увидел, была уборщица Айниса, тетя Аня, как ее звали и взрослые, и дети. «Ноги вытирай», – буркнула тётя Аня, но, к счастью, его не узнавая. Он взял с полки хлеб, со знанием выбрал две селедки – дело привычное, не раз в этом магазине по поручению родных селедку покупал, – и протиснулся к прилавку. Хорошо, что продавцы здесь давно поменялись. Преодолевая смущение – водку-то покупал впервые в жизни, протянул деньги и, сам не понимая, с чего вдруг, брякнул: «Килограмм водки».

– Чего, чего? – опешила продавщица, а потом рассмеялась. – Ну ты хохмач. Надо же – водки ему килограмм. Ну, держи свой килограммчик, – она протянула ему две поллитровки и снова рассмеялась.

С объемистым свертком в руках поспешил в редакцию, где юного гонца ждали с нетерпением.

Сославшись на какие-то неотложные дела, Аркадий отказался от участия в попойке и отправился домой. На следующий день, часам к десяти, он приехал в редакцию, где, кроме Вальки-машинистки, никого не было. Она запихивала в полуразвалившийся шкаф свернутый матрас – не было никаких сомнений, что ночевала она здесь же. В помещении, что называется, дышать было нечем – тяжелый запах алкоголя и табака перешивался с запахами неубранной еды, на столах валялись куски недоеденной селедки. Повсюду – пустые бутылки, из-под водки и дешевого портвейна. Судя по всему, приверженность к суворовцам здесь вчера проявляли еще не раз.

– Ты чего приперся ни свет ни срамши? – попеняла ему машинистка. – У нас сегодня верстки нет, раньше двенадцати никого не будет.

Она принялась собирать грязную посуду, потом бросила, взялась за веник.

– Чего стоишь –руки в брюки, – прикрикнула она на новичка. – Все равно дел никаких нет. Давай, помогай.

– Я позже зайду, часам к двенадцати, – ответил Аркадий и твердо, с вызовом даже, добавил: – Я сюда курьером устроился, а не уборщицей.

– Ишь ты, барин какой выискался, – визгливо начала Валька, но, видя, что парень направился к двери, тут же искательным тоном запричитала:

– Погоди, погоди, дай хоть рубчик-то на поправку, я в получку отдам.

Возле входа Аркадий еще накануне приметил «почти новый» мотороллер – проржавевшую «Вятку», которая с трудом, кашляя, как больной в последней стадии чахотки, но все же завелась. Номерного знака на этом допотопном транспортном средстве не было. Аркадий снова зашел в редакцию, ножницами вырезал заголовок газеты, приклеил на картонку и приспособил свое изобретение вместо номера. После чего, удовлетворенный, отправился по своим делам.

Когда он вернулся, в комнатах был относительный порядок. Раскрасневшаяся, явно поправившая здоровье Валька пристроилась у нерасчехлённой пишущей машинки и что-то грустно напевала. За письменным столом сидела опрятно одетая женщина и читала газетные гранки, сверяя их с оригиналами. Геннадий Иванович, всё также в пальто, восседал за своим огромным столом и трапезничал: перед ним стояла уже наполовину опустошенная бутылка водки, на газете лежали ломти хлеба и все та же низменная селедка. Селедку редактор кромсал не ножом, а строкомером – такой длинной тончайшей металлической линейкой, на которой обозначены размеры типографских шрифтов. На Маркова Леонтьев уставился с явным непониманием. На выручку «благодетелю», рубля вполне ей хватило, чтобы славно опохмелиться, пришла машинистка. – Вы, Геннадий Иванович, вчера этого мальчика курьером взяли, – плотоядно облизываясь и недвусмысленно поглядывая на водку, напомнила она.

– Точно! – прихлопнул себя по лбу редактор. – Вспомнил, тебя Марк зовут.

– Нет, поправил вновь испеченный курьер. – Моя фамилия – Марков, а зовут меня Аркадий.

– Ну, а я что говорю? Марков. Аркадий. Ты, Аркадий, паспорт принес? – заглянул в протянутый документ и удивленно присвистнул: – Эге! Да тебе, старик, еще и восемнадцати нет, только через месяц исполнится. Через месяц и оформим, – решил он и, видя, что паренек явно приуныл, успокоил: – Пока так работай, без оформления, а с оплатой что-нибудь придумаем, в крайнем случае, гонорар выпишем. Ну а на сегодня свободен, в понедельник приходи.

– Как свободен? – услышала разговор редактора с новичком читавшая гранки женщина. – Пусть мне подчитает, а потом гранки в типографию отвезет, раньше сдадим, в понедельник верстку раньше начнем.

Так в первый свой рабочий день начал Аркадий осваивать и еще одну, низовую, газетную специальность – подчитчика. Теперь уже, в компьютерный наш век, безвозвратно ушедшую в небытие. После того как закончили читать гранки, дело близилось к вечеру, корректор Людмила толково объяснила Аркадию, где находится типография и к кому там следует обратиться. Геннадий Иванович к тому времени, нетвердо ступая, уже уехал, Валька мирно посапывала, положив голову на пишущую машинку, к которой в тот день так и не прикоснулась. Оседлав «Вятку» под номером-названием «Геолог», курьер отправился в типографию.