Переводим с итальянского

Те двое тащили, он упирался, кричал благим матом:

– Девушка! Постойте! Как вас звать? Тома? Семьдесят вторая!

Когда-то любимая песня была.

Что ж получается – из всех наших только у Валентины моей судьба нормально сложилась, и то хорошо! Должно же хоть кому-то в этой жизни повезти, почему не ей? И хотя знал, что не такая у нее счастливая планида, и с детьми проблемы, и с муженьком ее, богатым Буратино, папиком, про которого говорили, что два гарема содержит – пусть! Все равно – лучше, чем у Галки, у меня, не говоря уже про ее брата, моего шурина, непутевого!

Сел в машину, провернул ключ зажигания и, не спеша, двинулся дальше вперед. Проехал и тюрьму, и наш бывший дом на Пархоменко, и клуб трамвайщиков, от которого сохранился только фасад, выехал, наконец, на Артема, со стороны бывшего кинотеатра «Киевская Русь». Сюда мы часто захаживали по выходным посмотреть какую-нибудь глупую киношку, но больше – в надежде выпить пивка в буфете. Здесь «Жигулевское», во-первых, без наценки, как и в магазине, по 37 коп. бутылка, а во-вторых, всегда, на удивление – свежее и холодное – по тем временам большая редкость.

Послезавтра, 25 марта 2001-го, – мой день рождения. Юбилей, пятьдесят лет, «полтинник». По всему выходит, буду встречать в одиночестве, вдали от родины и на чужбине. Дело добровольное – в смысле чужбины. Как-то давно, когда все складывалось более или менее благополучно, не хуже чем у других, загадал: стукнет «полста» – оторвусь, спрячусь куда-нибудь, в Испанию, на Кипр, да хоть в Болгарию – лишь бы с глаз долой. А все меня станут искать – поздравить же надо человека, куда это он запропастился? Наивный! Да кому ты, на фиг, нужен, чтобы тебя искали? Другое дело – должность занимаешь высокую, подчиненные от тебя зависят, их благосостояние, судьбы, вопрос решить можешь – тогда бы искали, лебезили, бежали поздравлять. А так – вряд ли кто и вспомнит. «Да-да, был такой, пропал куда-то, исчез с поля зрения, ничего не слышно…».

Я, вообще-то, свои дни рождения не люблю, почти всегда смываюсь, чтобы не участвовать в коллективном обмане: ах, мы тебя так любим! Врут ведь все, и сами об этом знают. В молодости, с друзьями, в студенческом общежитии, когда никому ничего не надо, только выпить, попеть и потрахаться в свободной комнате – куда ни шло. И сегодня – какой смысл? Когда-то, помню, и по пятьдесят человек собиралось, а бывало, что никто не приходил. Сидели вдвоем-втроем весь вечер, дергались: да не может быть, чтобы не вспомнил кто, телефон проверяли: есть ли длинный гудок, вдруг отключили?

Всю жизнь мечтал в Италии в этот день оказаться, там отпраздновать день рождения. Бзык такой. Оторваться, поездить по стране. Верона, Венеция, Милан, Турин, Римини, Неаполь… Рим – само собой. И то сказать: если эмигрировать, то туда. Не в Болгарию же или на остров Кипр! Потому и купил в турагенстве, где одноклассница служит, путевку. «Классическая Италия» называется. Восемь городов за десять дней. Причем, – Милан, Верону и Венецию – для индивидуального путешествия, с персональным гидом. С группой встречаюсь в Венеции, в конце дня, у Дворца Дожей, чтобы дальше вместе со всеми путешествовать, в автобусе. До этого же – на электричке, самостоятельно. Такой себе подарок на пятидесятилетие оформил! А самое главное – оттуда в Киев не возвращаться. Правда, где жить в Италии – пока неизвестно, да и с бабками, если честно, не очень. Можно сказать, авантюра капитальная, в моем стиле. Но раз так решил, значит, – быть по сему! По жизни я очень упрямый, да и по гороскопу – Овен, баран, то есть, переубедить почти невозможно. Втемяшил в голову – и вперед! Вот и с заграницей так получилось. Билет в Милан (транзит через Прагу) – в кармане. Гуляем!

Другое дело – не думал, что один поеду. Так карта легла, что теперь делать? Впрочем, никогда не поздно сдать билет и отказаться. Подумаешь, Рима не видел с Миланом! Можно и в Киеве отгулять, в конце концов! Позвать кого-нибудь, мало ли любителей выпить-закусить на дармовщину! Но в том-то и дело: звать некого, вокруг – давно выжженная пустыня, вакуум. И мне, что характерно, никого видеть не хочется. То есть, совсем никого, ни единого человека! В обычные дни, будние, как-то можно проскочить на вороных и не мучиться, не думать о всякой ерунде, найти себе какое-нибудь занятие. По праздникам же – одиночество всегда острее, отмахнуться не получается. Потому и ненавижу все эти выходные-проходные по три-четыре дня подряд, когда не знаешь, куда приткнуться. И тянутся они медленно-медленно, бесконечно.

Как правильно поется в одной песенке Митяева: если один, то нет разницы уже. В смысле – с кем пить и где ночевать. Что-то в этом роде, дословно не помню. Как-то получилось, что к пятидесяти годам остался кругом один. Не шибко комфортное ощущение, надо сказать. И не понятно, куда все поспрыгивали? Привык на людях, обычно вокруг всегда толкалось много народу, раздражали – назойливые, шумные, бесцеремонные. Только и мечтал, чтобы отцепились, дали возможность побыть самому. Когда же остался один, – потянуло обратно, в толпу. Да вот незадача – нет никого. Ни жены, ни детей, ни друзей-приятелей и даже постоянных собутыльников – никого! Смешно сказать, последнее время, после того, как залетел и лечился в клинике от мужского насморка, любовницы – и той нет! Не слабо, да?

А нельзя ли думать о чем-то другом, более приятном? Договорился же, с собой по крайней мере, что не буду киснуть и заниматься самоистязанием. Да и чего ради? Подумаешь, один! Зато в Италию едешь! Завтра выйдешь с утра на Плаццо Дуомо в Милане, сядешь в дорогом кабаке, закажешь хорошего винца, беленького, рыбки, десерт с трюфелями, и поздравишь себя с «полтинником». Небрежно развернешь газету с последними результатами итальянского вальчо, закуришь с наслаждением. Может, Шева снова забил за свой «Милан», фото на всю полосу, улыбнется с газетного листа знакомой киевской улыбкой обычного парня с Оболони. «И мне углами губ с наклейки печально улыбнется Блок…». Да что – в газете! Можно на стадион запросто сходить, знаменитый «Сан-Сиро»! Господи, прошу тебя, пусть хоть Шеве повезет, будь к этому парню милостив!

И только одно лишь условие: вина не больше фужера! Чтобы не войти снова в штопор. Пить, как следует, так и не научился. Вот именно, в этом твоя беда, корень всех бед – никогда не знаешь, не хочешь знать меры ни в чем. Дорвался – не остановишь! Особенность славянской натуры: если пить – ведрами, любить – так королеву, гулять – значит, всю ночь. И вот результат: даже на собственное пятидесятилетие выпить нормально, по-настоящему, нельзя. Зачем тогда вообще дожил?

Сколько в завязке? С 1998-го, 16 сентября, всем назло вылил початую бутылку коньяку в раковину. Тогда никто не поверил, а скоро три года будет. Первое время чисто физически тяжело пришлось, организм никак не хотел мириться, не мог понять: что случилось с хозяином, лет тридцать подряд каждый день принимал лекарство, и вдруг, резко так, бац! – и оборвал! Что за эксперименты над собой? Знакомые и друзья несколько месяцев посмеивались, прикалывались, в любой компании – неизменный объект шуток и анекдотов. Пришлось пройти и через такое. Потом свыклись, круг друзей уменьшился, причем, существенно. «Что с него взять? Не пьет, не интересен, озлобился, того и гляди, в баптисты подастся!» Все реже приглашали в компании, на всякие дни рождения, застолья, да и сам избегал, не стремился, скукотище – сидишь, как дурик, водой без газа наливаешься, все на тебя с сочувствием и сожалением смотрят. Им весело, а ты думу думаешь.

С одной стороны – хорошо, голова по утрам не болит, не помираешь, как раньше, в ожидании поправки. Пиво, кстати, тоже исключено. И сигареты. Если рубить – все сразу и до конца! С другой – жизнь потускнела, как лампочка, что вот-вот перегорит, мигает прощально. И нет той мотивации, что раньше, былого азарта. Сейчас вспомнишь, как заваливались, например, в три часа ночи к кому-нибудь всей толпой, с гитарой, как просыпался в беспамятстве в чужой квартире, как выпадали из жизни недели и месяцы, когда наваливались те дни, когда маховик раскручивался все быстрее, быстрее, проклятая карусель захватывала, уносила. Так-то оно так, но, положа руку на сердце, что написать удалось с того времени, что в завязке? Ни одной стоящей вещи. Стихи пошли сухие, строгие, логичные, сам себя не узнавал. Не стало былого куража, размаха, непредсказуемости.

Чтобы художник мог развиваться, надо презреть и не бояться, нырять все глубже, за горизонт, где и воздуха нет, одна невесомость. Там один алкоголь не поможет, не только травку, но и марфушу с кофием привечать. И если хватит духу выбрать эту дорогу – не жалуйся и не просись назад. Это тебе не в шахматы, здесь ходы не возвращаются. Так что – без обид. Почему, собственно, не возвращаются? Вот сорву резьбу в Италии, перевернусь вверх тормашками, тогда и поглядим, вернется или нет. Подумаешь, исчез из «ящика», по тусовкам не шастаю. Да стоит засандалить как следует, поймать драйв – и снова ты в фаворе, и друзья набегут, и поклонники, и женщины будут возбужденно шептать: какой ты гениальный. Вопрос в том, стоит ли игра свеч, не слишком ли загибают они цену? Цену или сцену? И стоит ли вообще метать бисер? Вот именно!

… Семь утра, идем пока по графику. В аэропорту надо быть через полтора часа, а езды отсюда, с Артема, от силы час. Плохо только – дождь пошел. То снег кружил, когда выходил из дому, реденький, правда, слабый, какой и бывает обычно в конце марта, в канун дня рождения. Обычно хорошо запоминаешь погоду, которая бывает в твой день. Моя погода – дождь и туман. Значит, реальная угроза, что полоса может покрыться ледяной коркой. Еще чего не хватало!

Тормози, водила, приехали! Вот и та школа, и спортивная площадка, как раз напротив их редакции, где когда-то служил, занимая скромную должность учетчика писем. Здесь мы собирались, чтобы развеяться, перекурить, просто подышать после ускоренного ритма ежедневной газеты. Когда влился в коллектив, долго не мог привыкнуть: приходят люди утром на работу, пьют кофе, болтают, дымят в курилке, анекдоты, то-се. К вечеру же – свежая газета готова, конкретная продукция, каждый день. Все бы так работали! Сколько есть контор, где просто курят и шатаются по коридорам, годами в ус не дуя. Счастливые! В редакции – все расписано по минутам, его величество график выпуска!

Попал сюда почти случайно, сидел в Союзе писателей, «Совписе», отвечал на письма. Оплата сдельная, 30 копеек за ответ какому-нибудь графоману, приславшему свои гениальные стихи. В месяц рублей 90 набегало, не больше. И то, потому, что они с Владом Тихонькиным, его шефом, старшим учетчиком писем СП, разработали «гибкую технологию». Проще говоря – несколько вариантов ответов, шаблонов, которые, без зазрения совести, рассылали авторам. В заранее заготовленную «болванку» оставалось вписать фамилию графомана, расписаться и проставить дату. Главное, не перепутать заготовку – стихи, например, с прозой. Суть-то одна: «Уважаемый тов., Ваша рукопись получена и прочитана, видно, что Вы знаете (не знаете) предмет, о котором пишете. К сожалению, вынуждены констатировать…, оставляет лучшего и владение языком, знание орфографии и пунктуации, советуем Вам, уважаемый…, верим, что при надлежащем отношении…, читайте классиков! С уважением…».

Года через два Влад на этом погорел, а я, кстати, его предупреждал, когда уходил. Но он совсем обленился, стал под копирку направлять авторам вторые и даже третьи экземпляры, ленился перепечатывать, в результате – запутался. Сыну партийного начальника послал даже не копию – незаполненный шаблон. Понятно, поднялся жуткий скандал, Влада выгнали взашей, он спился с круга. Между прочим, подавал надежды, стихи неплохие сочинял, да и возможности печататься завидные – редакция «Литературки» на одном с ними этаже, ребята все свои, стакан вина выпил – и уже, считай, договорился!

Казус этот случился после того, как я ушел, по выражению Влада, в большую прессу. Хотя работа в редакции почти ничем не отличалась от прежней. Зато не только можно, даже нужно писать в газету. Главный редактор так и сказал, когда они с заведующим, опытным журналистским волком, Валентином Владимировичем Величко («В в кубе», «В-3»), ходили на «тезоименитство»:

– Чтобы закрепиться в коллективе, у тебя одна дорога – писать, писать и писать! Я сам когда-то в отделе писем начинал. Там – море тем! Думаю, и Валентин Владимирович поможет, не одному киевскому журналисту руку ставил…

– Слышал, что шеф сказал, – это «В-3» ему у себя в кабинете. – Мы полосу писем раз в две недели готовим. Так что с тебя, как новичка, обзор причитается. Писал когда-нибудь в газету?

– Только стихи…

– Ну, ничего, здесь быстро эту дурь выбьют…

Довольно легко вошел в коллектив, прижился. Пахать, правда, приходилось с утра до ночи. Рабочий день начинался в двенадцать дня, заканчивался официально в восемь. Когда дежурили на выпуске, могли задержаться и до двух утра и позже. Как повезет. Все зависело от поступления официоза. Его тогда, в 1978-м, шло море – и из Москвы, и из Киева. Другое дело, не читал никто ни велеричивых речей генсека, ни отчетов с пленумов ЦК, ни приветствий, ни прочей партийной жвачки. На приходивших по каналам ТАСС-РАТАУ лентах стоял гриф: «Литерная. Для обязательного опубликования». Старый наборщик Снигач Абрам Яковлевич, с которым они сошлись на почве любви к Пастернаку, рассказывал, что «литерные» ведут свою историю со времен Сталина. Сам в типографии с начала тридцатых. С пятнадцатилетним перерывом, с 37-го по 52-й. Тогда всю типографию с редакцией впридачу загребли в одну ночь как врагов народа и политических диверсантов.

Так что, как ни крути, ставить в номер всю эту дребедень надо обязательно. Вот и выходили газеты почти каждый день с одинаковыми материалами, похожими, как близнецы.

– Опять, кроме спорта и погоды, читать нечего, – говорили ребята-печатники, первыми разворачивая свежий, еще со следами черной, резко пахнущей, краски, завтрашний номер.

Как-то предложил заведующему вместо скучного и однообразного обзора писем – тот же перечень городских проблем, но в зарифмованном виде.

– Ты сначала напиши, потом поглядим. – Без особого энтузиазма согласился «В-3». – Ох, и беда с этими «позвоночными»! Но учти: переделывать, тем более писать за тебя обзор, я не буду! А докладную Семенычу подам сразу же, пусть с тобой разбирается!

Семеныч – ответственный секретарь, главное редакционное пугало, мог «капнуть» непосредственно главному, тогда неприятностей не оберешься. Кроме того, он ведал «разметкой» гонорара, так что при желании мог выписать за статью или заметку по минимуму, мог – и набавить «десятку» сверх нормы. А что такое лишние десять рублей, «червонец»? Три бутылки водки. Вот так!

«Блатными» или «позвоночными» в редакции называли людей, которые устроились сюда по блату. Их шеф – добрейшей души человек, почти никому не отказывал, особенно, если просьба исходила от начальства – из горкома, обкома, Совмина, Верховного Совета, какого-нибудь министерства, не говоря уже о самом ЦК партии. Так и получалось, что на каждую «рабочую лошадку» в конторе приходилось по одному, а то и по два «калеки», то есть тех, кого в редакции с легкой руки Вовки Репринцева («Принца») называли «позвоночными». Я тоже таким считался, за меня ведь просили, чтобы по переводу из Союза в редакцию взяли. Сидел всю ночь, черкал, рвал, ни фига не получилось. Так и уснул за столом, свалился под утро со стула. Умылся холодной водой – и снова за стол. Такого обзора, как планировал «В-3», все равно не получилось. Зато накропал фельетон по мотивам писем и жалоб трудящихся на работу киевского общепита.

– Неплохо, – буркнул Величко, когда я дал ему почитать. – Пойду к Семенычу, пусть он решает, дело-то новое, прецедентов не было в газете, пусть начальство решает. А ты, молодое дарование, блин, садись и пиши обзор! Его ведь с тебя никто не снимал, нет? Чтобы через два часа – готов, как штык. Сто восемьдесят строк, не больше, ни меньше! Фельетон, если пройдет, мы вместо фоторепортажа поставим, тот совсем слабый. Я этого Гундика прибью как-нибудь! Четверть первого, а его на работе нет! Вот классики, мать их!

Серега Гундик – мой коллега, корреспондент отдела писем, тоже «позвоночный калека». Пришел к нам из окружной армейской газеты, кто-то из генералитета за него замолвил. Хороший парень, но имел два, как сам говорил, «небольших недостатка»: никогда никуда вовремя не приходил и почти не умел писать в газету, хоть и закончил факультет журналистики, стационар. Зато – добрейшей души человек. В конторе его называли «пастухом» – в Сереге души не чаяли редакционные женщины, которые весь день шли к нему советоваться по своим сокровенным вопросам. Потому застать на рабочем месте его практически невозможно. Обычно, он располагался на последнем лестничном пролете, ведущем на заколоченный чердак, как они называли, «серой приемной».

Репринцев – первый, кто меня поздравил с удачным дебютом:

– Володька, Беззубов! Поздравляю! Твой фельетон в номер идет, дай глянуть! Я только что у Семеныча в кабинете был, по своим делам, они его с «Вэ-три» читали. Высочайшая оценка, старик! Я только концовку, к сожалению, застал. Будь другом…

– Да я с удовольствием. Только нет у меня, вот, разве что черновик, оригинал, от руки, если разберешь…

– Ты сам прочти. Подожди, дверь закрою!

Володька Репринцев – сирота, из детдомовских. Оттуда, наверное, эти искренность, непосредственность, радость чужой удаче, чувство товарищества. Я, признаться, поначалу более чем осторожно относился, все «второй смысл» выискивал, сомневался. В наши времена все реже встречается такое отношение.

Кроме того, Принц – признанный авторитет, дружит с «аксакалами» – «святой троицей», «держателями акций», без которых ни один вопрос в конторе не решается. Если бы кто специально выискивал более непохожих, разношерстных людей, чем эти трое – Павел Павлович, Исаак Абрамович и Иван Андреевич – не подобрал бы. Ветераны, пришли в контору, когда многие из нас не родились, начинали во времена оттепели, запросто называли Хрущева «Хрущем», «Микитой», помнили его со времен руководства киевским ЦК. Брежнева – исключительно Леней, считали его «молодым да ранним». Дослужились до заведующих отделами, членов редколлегии и зарабатывали пером больше всех в конторе, включая самого шефа, его заместителей и ответсека Семеныча, с которым вели беспощадную непрекращающуюся ни на день войну на выживание. Именно это скрытое противостояние их сплачивало, заставляло держаться вместе, несмотря на все различия и разночтения.

Павел Павлович, он же Падлович, возглавлял главный отдел – партийной жизни. Так как в те времена партия у нас была одна, коммунистическая, ее ведущее по самому определению положение не обсуждалось. Отделу, как его в конторе называли, ПэЖэ, принадлежало главенствующее место на полосе, он мог заявить сколько угодно места, его материалам всегда давали «зеленый свет», иногда соперничали даже с официозом. Два раза в неделю заведующий писал передовицы, каждая из которых оценивалась в сорок рублей гонорара. Он же готовил отчеты с пленумов и сессий горсовета, умело препарируя доклады первого секретаря горкома партии и председателя горисполкома. Больше Павлович себя не утруждал.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.