Русская нация в ХХ веке (русское, советское, российское в этнополитической истории России)

Призывы к защите отечества при таком понимании патриотизма и будущности государств с легкостью обращались в прямую противоположность. В 1914 году, в условиях войны, Ленин полагал, что «нельзя великороссам “защищать отечество” иначе, как желая поражения во всякой войне царизму»; это не только могло освободить 9/10 населения Великороссии от угнетения царизмом экономически и политически, но и освобождало бы «от насилия великороссов над другими народами»[53]. Подчеркивалось, что «поражение» было бы «наименьшим злом… Ибо царизм во сто раз хуже кайзеризма»[54].

В условиях Гражданской войны в России тоже звучали призывы к защите отечества. «Мы оборонцы с 25 октября 1917 года. Мы за “защиту отечества”, – писал Ленин в 1918 году, – но та отечественная война, к которой мы идем, является войной за социалистическое отечество, за социализм, как отечество, за Советскую республику, как отряд всемирной армии социализма». Соотечественниками было предложено считать пролетариев всего мира, а лучшими из них – рабочих Германии. «“Ненависть к немцу, бей немца” – таков был и остался лозунг обычного, т. е. буржуазного, патриотизма, – разъяснял Ленин. – А мы скажем… “смерть капитализму” и вместе с тем: “Учись у немца! Оставайся верен братскому союзу с немецкими рабочими. Они запоздали прийти на помощь к нам. Мы выиграем время, мы дождемся их, они придут на помощь к нам”»[55]. Расчеты не оправдались, но Ленин сохранял веру в новых «соотечественников» и к концу Гражданской войны. Вскоре после победы пролетарской революции хотя бы в одной из передовых стран Россия сделается, полагал он, «не образцовой, а опять отсталой (в “советском” и социалистическом смысле) страной»[56]. Эта мысль постоянно звучала в речах приверженцев мировой революции. Г. Е. Зиновьев, председатель Исполкома Коминтерна, верил, что уже III конгресс этого штаба мировой революции «будем проводить в Берлине, затем в Париже, Лондоне»[57]. «В Москве мы находимся лишь временно, – говорил он в 1924 году. – Пожелаем, чтобы это время было как можно более коротким»[58].

Таким образом, стратегия марксистско-ленинской национальной политики определялась целью слить нации. Остальное относилось к тактике. Представления о нациях и отечестве как явлениях, становящихся излишними при социализме, переводили традиционное национальное самосознание и патриотизм в разряд предрассудков, свойственных отсталым людям, в наибольшей мере – крестьянским массам. Для интернационалистов, как отмечалось на XII съезде партии, «в известном смысле нет национального вопроса»[59]. Многие из них на вопрос о своей национальной принадлежности отвечали: революционер, коммунист. В 1918 году Л. Д. Троцкий заявил на митинге в Петрограде: «Настоящий революционер не имеет национальности. Его национальность – рабочий класс». Тогда же по стране пошел слух, что национальности отменены. Позже комсомольцы заявляли: «Теперь нам, комсомольцам, национальность не нужна. Мы – советские граждане!»[60] М. И. Калинин считал: «Национальный вопрос – это чисто крестьянский вопрос… Лучший способ ликвидировать национальность – это массовое предприятие с тысячами рабочих… которое, как мельничные жернова, перемалывает все национальности и выковывает новую национальность. Эта национальность – мировой пролетариат»[61]. Национальная политика партии при таких убеждениях и устремлениях означала, по краткому определению Сталина, «политику уступок националам и национальным предрассудкам»[62], которая щадила бы их национальные чувства в ходе «перемалывания». Тактика временных уступок была оборотной стороной национального нигилизма, определявшего стратегию национальной политики.

Внутренняя противоречивость ленинской национальной политики во многом обесценивала, казалось бы, трезвые оценки сложности и длительности процесса слияния наций. К примеру, Ленин в начале 1916 года писал: «К неизбежному слиянию наций человечество может прийти лишь через переходный период полного освобождения всех угнетенных наций, т. е. их свободы отделения»[63]. Однако Сталин, видимо, полагал, что в условиях России этот период заканчивался с окончанием Гражданской войны. «Требование отделения окраин на данной стадии революции глубоко контрреволюционно», – писал он в октябре 1920 года[64]. Г. Е. Зиновьев считал: «Создание Союза Советских Социалистических Республик показало, что у нас национальный вопрос решен»[65].

Захватив власть, большевики сознавали, что они меньше всего могут склонить народы России на свою сторону призывами к борьбе за осуществление конечной цели в национальном вопросе. В дело сразу пошло «приспособление принципов коммунизма к национальным предрассудкам». Советская национальная политика с этого времени определялась главным образом идеями популизма, созвучными народным ожиданиям (подчас неосуществимым) и вере в возможность скорейшего и справедливого разрешения национальных проблем, и прагматизмом, ориентированным на скорейшее достижение практически полезных результатов. Собственно, никакой иной национальной политики на протяжении всех последующих лет советской власти и не было.

Так, «Декларация прав народов России» от 2 ноября 1917 года провозглашала немедленное и бесповоротное раскрепощение народов, уничтожение всяческого гнета и произвола, замену политики натравливания народов друг на друга политикой добровольного и честного союза народов России. Гарантировались «равенство и суверенность народов России», их право «на свободное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельного государства»[66]. «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа» (12 января 1918 г.) устанавливала, что «Советская Российская республика учреждается на основе свободного союза свободных наций как федерация советских национальных республик»[67]. Это означало, что уже в первые недели существования новой власти пришлось отложить до лучших времен предписания насчет того, что «пролетариат может употребить лишь форму единой и неделимой республики»[68], что «марксисты ни в коем случае не будут проповедовать ни федеративного принципа, ни децентрализации»[69], что национальный мир вполне достижим (как полагает и автор этих строк) в единой республике с широкой областной автономией для всех областей России и вполне демократическим местном самоуправлении[70].

Страна, рожденная Октябрем, первое время именовалась Советской Российской республикой. Однако уже через месяц, опасаясь распада многонационального государства при унитарной форме правления и стремясь перехватить инициативу в борьбе за массы, Ленин провозгласил: нечего бояться раздробления России. «Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого страшиться не станем, для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтобы сохранялся союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией каких угодно наций»[71]. На III съезде Советов 25 января 1918 года Российская республика была объявлена федерацией советских национальных республик, хотя таковых еще не было в природе.

Сделано это, конечно, было отнюдь не потому, что мелкие государства и присущий им «местный национализм» были большевистским идеалом, а исключительно из популистских соображений – для создания «благоприятной атмосферы» в борьбе за власть в национальных регионах. Ленин всячески приветствовал образование многочисленных временных советских правительств при продвижении революционных армий на «несоветскую» территорию. «Это обстоятельство имеет ту хорошую сторону, – разъяснялось в телеграмме Главкому И. И. Вацетису от 29 ноября 1918 года, составленной Сталиным и дополненной Лениным, – что отнимает возможность у шовинистов Украины, Литвы, Латвии, Эстляндии рассматривать движение наших частей как оккупацию и создает благоприятную атмосферу для дальнейшего продвижения наших войск. Без этого… население не встречало бы их, как освободителей. Ввиду этого просим дать… указание о том, чтобы наши войска всячески поддерживали временные Советские правительства Латвии, Эстляндии, Украины и Литвы, но, разумеется, только Советские правительства»[72]. «Местный национализм», таким образом, использовался для захвата власти в России и при попытках распространить эту власть повсеместно в ходе мировой революции. По словам Н. И. Бухарина, «национализм, как и сепаратизм колониального, национального движения», нужно было использовать как «элементы распада», как «разрушительные силы, которые объективно ослабляют мощь… государства»[73], подлежащего социалистической перестройке. По одной из оценок, «правильная политика партии в национальном вопросе… облегчала нам победу над эсерами и меньшевиками, над Деникиным и Колчаком по крайней мере на 50 %»[74].

Творцов революции не смущало, что при последовательной реализации принципов Декларации прав народов равноправных субъектов федерации будет столько же, сколько суверенных народов объявится в России. Видимо, не это считалось важным. Существенным было то, что федерация приспособлялась для ее расширения до вселенских масштабов. В первой советской Конституции, 1918 года прямо говорилось, что основной задачей РСФСР является «установление социалистической организации общества и победы социализма во всех странах». Конституция СССР 1924 года объявляла образование Союза ССР «новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в мировую социалистическую Советскую Республику»[75].

Адепты мировой республики без устали раздавали обещания о помощи всем «угнетенным» народам. Начиналось это задолго до революции. «Когда будем правительством, – писал Ленин в 1916 году, – мы все усилия приложим, чтобы с монголами, персами, индийцами, египтянами сблизиться и слиться, мы считаем своим долгом и своим интересом сделать это, ибо иначе социализм в Европе будет непрочен. Мы постараемся оказать этим отсталым и угнетенным более, чем мы, народам “бескорыстную культурную помощь”, по прекрасному выражению польских социал-демократов, т. е. помочь им перейти к употреблению машин, к облегчению труда, к демократии, к социализму»[76]. В 1921 году при конкретизации таких прекраснодушных обещаний применительно к России было сформулировано одно из центральных положений всей послеоктябрьской советской национальной политики: «Суть национального вопроса в РСФСР состоит в том, чтобы уничтожить ту фактическую отсталость (хозяйственную, политическую и культурную) некоторых наций, которую они унаследовали от прошлого, чтобы дать возможность отсталым народам догнать центральную Россию и в государственном, и в культурном, и в хозяйственном отношениях»[77].

Но каким образом отставший народ может догнать ушедший вперед? Для этого, по смыслу выработанной на X съезде РКП(б) резолюции, отставшим народам надо было полностью использовать право на свободное национальное развитие. Иначе говоря, развиваться быстрее ушедших вперед за счет большего напряжения усилий и более эффективного использования всех внутренних ресурсов национального развития, опираясь при этом на опыт передовых народов. Партия обязывалась помочь трудовым массам невеликорусских народов догнать ушедшую вперед Центральную Россию, помочь им: «а) развить и укрепить у себя советскую государственность в формах, соответствующих национально-бытовым условиям этих народов; б) развить и укрепить у себя действующие на родном языке суд, администрацию, органы хозяйства, органы власти, составленные из людей местных, знающих быт и психологию местного населения; в) развить у себя прессу, школу, театр, клубное дело и вообще культурно-просветительные учреждения на родном языке; г) поставить и развить широкую сеть курсов и школ как общеобразовательного, так и профессионально-технического характера на родном языке… для ускоренной подготовки туземных кадров квалифицированных рабочих и советско-партийных работников по всем областям управления, и прежде всего в области просвещения»[78].

Однако помощью советами и организацией ударной работы «отсталых народов» партия не ограничилась. На всеобщее понимание и добровольность в таком деле (уничтожение фактического неравенства народов) рассчитывать было трудно. Приходилось не только призывать, но и приказывать. В докладе на X съезде РКП(б) об очередных задачах партии в национальном вопросе было прямо сказано, что только «одна нация, именно великорусская, оказалась более развитой… Отсюда фактическое неравенство… которое должно быть изжито путем оказания хозяйственной, политической и культурной помощи отсталым нациям и народностям»[79]. Не проявлявшие готовности должным образом помогать представители более развитой нации рисковали быть обвиненными в великорусском национализме или в уклоне к нему. Представители «отсталых» окраинных народов, не желавшие перестраиваться на социалистический лад с помощью партии и центральной России, попадали в разряд местных националистов.

Принципиальные положения X и XII съездов РКП(б) об интернациональном долге русского народа – оказать всемерную помощь национальным окраинам в подъеме экономики и культуры, тезис Ленина о том, что ранее господствовавшая нация должна возместить бывшим угнетенным народам несправедливость, допущенную при царизме, – эти идеологические установки рождали в национальных республиках и автономиях ложное представление: объектом государственной политики по переустройству социально-экономической жизни должны быть в первую очередь народы национальных окраин; что касается граждан губерний, населенных, в основном, русскими, они в таком внимании государства не нуждаются[80].

Русские обязаны возместить другим народам неравенство?

Социализм виделся Ленину обществом, которое «гигантски ускоряет сближение и слияние наций»[81]. Ради скорейшего достижения этой цели от русской нации требовалось возместить другим нациям «то неравенство, которое складывается в жизни фактически»[82]. Интернационалист Н. И. Бухарин говорил на XII съезде партии (1923), что русский народ необходимо искусственно поставить в положение более низкое по сравнению с другими народами и этой ценой «купить себе настоящее доверие прежде угнетенных наций»[83]. М. И. Калинин призывал поставить малую национальность в «заметно лучшие условия» по сравнению с большой[84]. Эти установки в той или иной мере проводились в жизнь до тех пор, пока существовал Союз ССР, они же, на наш взгляд, в определенной степени обусловили его распад.

В постсоветский период утверждается, что интернационализм надо понимать как «движение к другим народам, стремление жить с ними в мире и согласии, обмениваться культурными ценностями», а «историческая миссия многонационального государства состоит в том, чтобы привести свои нации в мировое содружество»[85]. Это, скорее, уже некий выхолощенный, «мелкобуржуазный» интернационализм, весьма далекий от своего настоящего прародителя и предназначения, к тому же, как видим, вполне мирно объединенный со своим собратом и неприятелем космополитизмом. При характеристике современных общественных движений и общественного сознания места для интернационалистов порой уже и вовсе не находится. Например, отмечается, что русская нация ныне разделилась на два непримиримых лагеря: «В одном – великодержавники, славянофилы и евразийцы, в другом – западники, интегралисты или космополиты»[86].

Впрочем, сегодня всякому, кто отвергает коммунизм как цель общественного развития (и, соответственно, отказывается от идеологии, обосновывающей достижение этой цели), не остается ничего другого, как предать забвению и принципы интернационализма, и само это понятие. Ближайшим понятием, способным заменить «интернационализм», оказывается «космополитизм». К примеру, преимущества «красных директоров» перед приверженцами нового курса на капитализацию России А. С. Ципко видит в том, что эти директора – «все еще советские люди, не имеют национальных пристрастий и привычки выяснять, у кого сколько “русской крови”. Они куда более интернационалисты и космополиты, чем вожди беловежской партии»[87].

Однако последовательные сторонники космополитической идеи интернационалистов не жалуют. Их логика хорошо представлена в докладе знаменитого Герберта Уэллса «Яд, именуемый историей», с которым он неоднократно выступал во второй половине 1930-х годов. Писатель исходил из того, что опасность для мировой цивилизации заключена в самом существовании наций и их искусственном культивировании в каждой отдельной стране патриотами, а главным образом – историками. Последние, говорил Уэллс, своим профессиональным интересом к прошлому чрезмерно подчеркивают общественные и экономические особенности народов, навязывают молодежи мысли о национальных различиях, учат быть гражданами и патриотами. А поступать во имя всеобщего благоденствия надо, по убеждению писателя, прямо наоборот. Если мы хотим, чтобы мир был единым, то, доказывал он, «мы не должны исходить из понятий нации, государства». Культурному учителю вообще не пристало говорить «наша национальность, наш народ, наша раса», ибо «вся эта банальная чепуха глупа и лжива». Все факты реальной действительности вопреки историческому прошлому свидетельствуют в пользу единого мирового государства – космополиса, естественного, а в современных условиях просто необходимого Всемирного Братства людей. Его созданию и должно было бы способствовать преподавание истории. В качестве первого шага в нужном направлении предлагалось устроить всесожжение старых учебников истории и отлучить от преподавания педагогов, для которых «исходное понятие – нация… излюбленное словечко – интернациональный, а не космополитический»[88]. Как видим, само слово «интернациональный» отвергается, потому что в соответствии со своим латинским происхождением (inter – между и natio, nationis – народ) означает связь между реально существующими нациями. Нациям же, согласно Уэллсу и ему подобным радетелям человечества, не должно быть места ни в действительности, ни в мыслях.

Нынешние космополиты, равняясь на своих классиков, тоже порой представляют интернационалистов заурядными националистами, только с приставкой «интер». Утверждая, что сами создатели «научного коммунизма» были космополитами и этого не скрывали, один из новейших отечественных космополитов пишет, что последователи К. Маркса лишь произвели замену национальной вражды на вражду классовую, провозгласив ее более прогрессивной, более культурной, чем национальная. «Но кто измерит, – восклицает он, – какой национализм больше нанес страданий, больше пролил крови и слез: с приставкой “интер” или без таковой! Предпочтение любого из этих измов другому тем паче сомнительно, что слить классы оказывается не более реально, чем слить нации»[89]. Единственный способ преодоления национализма усматривается в космополитизме, в отказе от патриотизма, национальной гордости, в освобождении от ощущений национального в себе. Ибо, как утверждается, именно национализм – от самых необидных форм национального эгоизма до патологии шовинизма – реальное состояние национального самосознания «я». Всякий патриот своей нации есть уже националист – эгоист, предпочитающий свою нацию любой другой[90]; всякий, кто согласен подписаться под словами Г. Р. Державина «Мила нам добра весть о нашей стороне, / Отечества и дым нам сладок и приятен!»[91] – это законченный национал-эгоист; национальная гордость – не что иное, как скользкая дорожка в национальную кичливость, ура-патриотизм, ксенофобию. Предлагается навеки реабилитировать киренаиков с их формулой «где хорошо, там и отечество». Полагая, что «нейтральное проявление национального духа почти невозможно», видимо, научившийся такому искусству автор утверждает: «Космополитизм не отрицает национального самосознания, национальной культуры»; всякому национализму должен быть противопоставлен «национальный альтруизм, то есть космополитизм – совмещающий любовь к своему отечеству с любовью ко всему миру»[92].

И все было бы хорошо в этих благостных призывах, если бы автор сообщил, какими реальными путями можно привести народы разных стран и национально-государственных образований в райскую страну, где все поклоняются апостолу Павлу с его заветом: «Несть эллин, несть иудей». Ю. М. Нагибин, например, считал, что осуществить апостольский завет очень просто. «Подставим под эллина русского, а под иудея все остальные нации, существующие на планете», – завещал он, в свою очередь, и проблема будет решена. Правда, почему-то он был убежден, что есть только один народ, не желающий этого. «Русские, конечно, перепугаются: пропадет богатство национальных красок. Ничего не пропадет»[93], – говорил он с такой уверенностью, будто держал в руках результаты референдума и все остальные народы уже сказали свое «да». Действительность, однако, заставляет сильно сомневаться в такого рода заверениях. Рецепт снадобья, которое излечивало бы патриотов от любви к родине, от национальных предпочтений и превращало бы их всех разом в национальных альтруистов, ни древними, ни новейшими космополитами не изобретен. Обращающиеся же в космополитическую веру одиночки способны лишь на подвиг самый прозаический – отправиться как можно скорее в открытое еще в V веке до новой эры киренаиками место, где всегда лучше, чем на родине, и где дым былого отечества не раздражает.

Правда, и проповедники космополитизма в утверждении своих взглядов ведут себя порой не менее воинственно, чем шовинисты. В одном из выпусков публицистических выступлений писателей Москвы и Санкт-Петербурга в поддержку Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцину был адресован весьма своеобразный упрек за потакание «парламентскому большинству», на языке Ю. Нагибина – «сброду хасбулатовских прихвостней». «Вы пропустили мимо ушей, – писал он, – вещие слова Лермонтова: “Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал”. И он приполз, этот злой чечен, на берег Москвы-реки, наводнив город своими воинственными соплеменниками, которые терроризируют рынки, убивают шоферов такси, стреляют в ресторанах и вывозят из Москвы несметные сокровища. А главный герой с жестокой настойчивостью рвется в маленькие Сталины. А может, русскому народу захотелось по-мазохистски после норманнов, татар, ляхов, французов, остзейских немцев, евреев, грузин и украинских кацапов попробовать чеченской плети? Как-то не хочется этому верить…»[94]. Не хочется верить и глазам своим, читая подобное. Видимо, некоторые последователи Диогена Синопского готовы вслед за ним не только слыть гордым космополитом, но и от излишков культуры избавиться. Первый «гражданин мира», как известно, всю культуру объявлял насилием над человеческим существом и был преизрядным циником.

Современные троцкисты также не видят каких-либо различий между интернационализмом и космополитизмом. Они заявляют: «В сущности, марксизм был всегда вполне космополитическим движением»[95]. Но в отличие от «чистых» космополитов – чистых от какого бы то ни было налета классовости и классового понимания этого феномена – троцкисты понимают под космополитизмом интернационализм, который они якобы уберегли от национал-большевистских извращений.

В этой связи можно обратить внимание на оригинальную трактовку соотношения интернационализма и национализма, намеченную в 1995 году известным историком и политологом Л. А. Гордоном. Обосновывая «логику разрушения государственного социализма», он представляет СССР кануна перестройки как страну, для которой характерны «авторитарный режим, социальный патернализм, унитарное государство, национализм и противостояние Западу». Цивилизовать такую страну могут лишь «политическая и социальная демократия, федерализм, интернационализм, сближение с Западом»[96]. Согласно такой логике, интернационализм является родовым признаком капиталистического Запада, а к Союзу ССР якобы не имел отношения.

Выбор модели земшарной республики

При выработке плана образования Союза республик на месте бывшей царской России споры среди большевиков шли, в сущности, о начальной форме земшарной республики – будущего единства народов мира, которая могла бы стать первой из переходных форм сближения и слияния народов в мировой социалистической общности людей. Ленин требовал создания Союза ССР вместо предлагаемой Сталиным Российской республики не столько из-за опасений усиления централизма и русификаторства, сколько предвидя возможность вхождения в СССР других стран по мере успехов революции на Востоке и Западе[97]. Во взглядах на первичную форму государственного единства социалистических наций Ленин в сентябре – декабре 1922 года перешел на позицию, близкую к той, которую Сталин занимал в июне 1920 года.

Тогда перед II конгрессом Коминтерна Ленин разослал «Первоначальный набросок тезисов по национальному и колониальному вопросам» целому ряду своих соратников, в том числе и Сталину, находившемуся в Харькове, в штабе Юго-Западного фронта, и просил сделать замечания по этому «наброску»[98]. Сталин в своих замечаниях к тезисам предложил включить в них положение о конфедерации как об одной из переходных форм сближения трудящихся разных наций. Аргументируя предложение, он писал: «Для наций, входивших в состав старой России, наш (советский) тип федерации можно и нужно считать целесообразным как путь к интернациональному единству. Мотивы известны: эти национальности либо не имели в прошлом своей государственности, либо потеряли ее давно, ввиду чего советский (централизованный) тип федерации прививается к ним без особых трений»[99]. Однако, полагал далее Сталин, этого нельзя сказать о национальностях, которые не входили в состав старой России, долгое время существовали как самостоятельные образования, развили свою собственную государственность и которые, если они станут советскими, вынуждены будут силою вещей стать в те или иные государственные отношения к Советской России. Например, будущие Советская Германия, Польша, Венгрия, Финляндия.