Черно-серый

По итогу, завершив свою работу, женщина удалилась. Полное одиночество. Плохо совсем стало. Исполнитель, не отрывая глаз, все восседал в глубоком кресле, разглядывая отражение. Нечто происходило странное, правильными словами – деперсонализация. Излишне долго всматриваясь, совсем уж не узнавал личность напротив. Тем не менее, обязался ее вразумить, поставить на ноги, сказать, что выступление получится. Все пройдет благополучно, нужно надеяться. Хотелось убежать, да некуда: гримерка слева, ведущая к выходу, занята аккомпаниаторами, иными музыкантами, вторая дверь ведет за кулисы. Да и не хорошо как-то, предавать собственные взгляды. Нервно капитулировали последние идеи о том, чтоб прекратить наконец сие шутовство. Стоит взяться за голову.

Принялся он убеждать себя в собственной идентичности, напоминал, какое большое значение имеет в чужих глазах. Золотой голос, правда ведь? Правда. Как иначе? Себя не похвалишь – никто не похвалит. Вероятно, от подобной мысли отталкивался, но, тем не менее, она помогла. Черт знает, что у него в голове, но любил себя неистово. Наслаждаясь отражением, по привычке сладко улыбнулся. Эта эмоция пусть и была искусственной, заряжала энергией. Правильно ведь, повторял мысленно, для чего такого великолепия стесняться?

Медленно возвращаясь из забытья, от упования в размышлениях с доводами, он поднялся на ноги. Достаточно. Выбора нет, остается лишь, расправив плечи, напоследок полюбоваться. Ворот рубахи без того чудно сидел, но Нил решил перестраховаться – грубым движением подчистил, избавляясь от пыли. Приподняв острый, пусть и с ямочкой, подбородок, никак не мог оторваться от себя. Хорошо выглядел, ничего не скажешь, боле того – походил на только воспарявший от морозов ландыш. Как бы то ни было, часы уж бьют седьмой час. Гости собираются, слышно, как у сцены снуют люди, а это, в теории, должно радовать. Очередной холодный вздох, секунда передышки, и пора. Отлип наконец, и отстукивая ритм, направился к выходу из закулисья. Изнутри потряхивало, но уверил себя – лучше всяких похвал исполнит.

Глядя на сцену, медленно к ней приближаясь, издалека заметил, что музыканты уже на месте. Равнодушно кивнул коллегам, здороваясь, указывая на готовность к работе. Нельзя и бровью повести, заметит кто желвак лице – пиши пропало. Так же, почитая себя тузом, подошел к микрофону. Красный театральный занавес, что не мудрено, еще закрыт. На фоне – еле уловимые ухом переговоры, подготовка инструментов. Сердце замирало, не смотря на всю напыщенность, словно первый раз пред зрителями. Руки сжались в кулаки, а грудь наполнилась воздухом. Он прикрыл глаза в безвременном, тяжелом, ожидании. Открывать их нисколько не хотелось, лишь бы время застыло, да никак!

Небольшой просвет рябил в закрытые глаза, послышался скрип, за коим следовало открытие штор. Чувствовал трепет, но оглядеть аудиторию Нил был не в силе, покуда еще не прозвучали первые ноты. Чувствовалось, словно пред ним окажется необъятное поле, далекие звезды или величайшие стебли деревьев – настолько сердечной, но непередаваемой, была атмосфера массы. Она была незримой нитью, даже глядеть не стоило. Пахло чем-то съестным, а по коже, не смотря на теплоту в кафе, шли мурашки. Заревела скрипка, медленно вступали клавиши фортепиано, ногти исполнителя сильней впивались в собственную кожу. Тихо проглотив слюну, не спеша, Собакин приготовился влиться в жизнь, узреть патриотов.

Веселое вступление, будто чужое, совсем отторгалось мозгом. Больно не хотел стоять там, но, вскинув голову, продолжал это делать. Колотит, во рту пересыхает, а зрители аплодируют. Оперетта должна состояться! Как бы не старался, на висках появилась испарина, и думалось ему – все сразу обратили на то внимание. Однако произошло ужасное, самое неизбежное, о чем так долго он томился. На миг словно мир застыл, сердце остановилось и сталось жутко – наконец разул очи, узрев наблюдателей. Темные глубины души содрогнулись, абсолютно побелел.

Ему было совестно слышать веселую мелодию, покуда напротив, словно сговорившись, люди в военной форме. Они улыбались, завороженно выжидая, когда исполнитель подаст голос. Совершенно очарованные, глядели на него не иначе, как на близкого друга или настоящего народного исполнителя, коим, к сожалению, тот не являлся. Глаза аудитории, тем не менее, пусть сияли, да наполнены чем-то непередаваемым – тоской и горечью. Так сказать, душа в них отражалась. Аудитория явно увлечена выступлением, будто совсем позабыли о собственных ранах, перевязках и утратах. Хватаясь за каждую секунду, жадно и рывками вдыхали воздух, будто любой день на вес золота. В частности, та страсть к жизни отражалась на инвалидах, на чьих телах навечно остался след кровавой борьбы. Присутствующие были обычными людьми, из плоти и крови, что не странно, но воспринимались как марионетки, играющие свои роли. Иногда мозгу сложно принимать происходящее как факт.

Сидящие за столами внимали чутко, не отвлекались на трапезу, а если кто и ужинал – делал это тихо и осторожно. Подобная, казалось бы, незначительная деталь, не на шутку испугала, по спине его побежали мурашки. Охватил ужас, а приоткрывшиеся губы дрожали. В кабаре, где был вполне трудоустроен исполнитель, слушатели были другими. Совершенно другими. От подобного внимания становилось еще более печально, стыдно, ведь репертуар, как упоминалось выше, не подходил под вечер. Живые мелодии и веселые словечки, казалось, не к месту. Впрочем, и утопать в печалях среди тех, кому и так на жизнь того хватило, тоже не лучший вариант. Нужно надеяться, фляжник не глупый человек, знал, чего хотят слышать солдаты, хотя и на него полагаться не стоит. Настал момент делиться некогда веселым рассказом в стихотворной форме.

Пьяные бредни настигли вас сразу

Тогда я подумал «поддамся экстазу!»

И мысли пускались в пляс

Что ж я могу сделать для вас?

Кожа лица краснела, однако под слоем белил с румянами этого было не заметить. Бросался то в холод, то в жар. Люди слушали с интересом, даже с улыбками, воспринимая историю как иронию над выпивалами. К слову сказать, сам ее «рассказчик» не углублялся в то, чего представляет. Он не мог давать отчеты о собственном исполнении, ведь, как мы помним, текста – дело рук Саши. Есть смысл думать, что песня и есть насмешка по задумке автора, но быть уверенным в том – никак нет. Собакин воспринимал стихотворение настолько прямо, насколько только можно.

Гуляли два дня мы по парку

А третий, к печали, прошелся насмарку

Хотелось вам забавляться опять

Решил идею я ту поддержать.

Сталось совсем неуютно, словно взгляды зрителей направлены прямо в душу, будто видят насквозь жизнь певца. Охватила настоящая паника, но мужественно он держался, продолжая делать вид, что все отлично. По обыкновению, исполнители обязуются глядеть на аудиторию прозрачно, не вглядываться в лица, видеть толпу, а не конкретного человека. Делалось то с огромнейшим трудом по названной причине. Настоящая трагедия!

Очнулся я ночью в холодном поту

Глянув в зеркало, понял – совсем не цвету

Я стар, и седой, пропали года

Достаточно было полета.

Все рассмеялись, волна хохота пронеслась по залу. Реакция вызвала неоднозначные эмоции, но они просто прочувствовали суть, чего сам Нил понять не удосужился. Пожалуй, ему нечего было делать, как продолжать петь, и к счастью, даже не запнулся, не растерялся. Тем не менее, он «оттаял», огляделся, надеясь, что потешаются над стихотворением, не над ним. Стоит ли думать, выливается ли на него негатив или причина в другом – не знал. Годы в сфере не прошли в пустую. Мельком оглядел присутствующих, стараясь найти ответ. Идея стать посмешищем напрягала с каждой секундой сильнее.

У нас двое милых, послушных детей

Не помню я их, хоть убей

Вам сорок, мне все сорок пять

Идем снова рюмки мы с вами гонять.

Выступление проходит вполне себе, а голос его – такой же глубокий, отличающийся свободой проявления, но думалось, мол, как мышь пищит. Отвлекся от размышлений на пару секунд, слова из уст, для Нила лично, совсем потеряли значение. В толпе разглядел он два манящих глаза, походивших на луну в затмении, форма их была схожа с крысиными. Обладательница имела красивое платье, но совсем не походящее на платье дам, с какими имел свидания. Оно было простым, потрепанным, но милым, прекрасно подходящим к лицу незнакомки. Не одна она была одета так, среди людей в форме, но от чего-то мила глазу. Не впервой ему внимание свое к кому-то одному обращать, дабы девушки считали себя особенными, выдающимися среди других слушателей. Случай тот иной, и пусть губы зрительницы выкрашены в красный, а золотые сережки выглядят несколько вызывающе, сама она – ангельское воплощение.

Дабы не подрывать свой профессионализм, старался не глядеть на нее, но манила так еще! Последующие песни были не такими, как казалось, позорными, и от некой несуществующей поддержки, шли плавно. Как певчий соловей в своей среде, наконец стало комфортнее. Народные воспринималось толпой легче чем авторские задумки, и, впрочем, каждого устраивала соответствующая атмосфера. Словно сливаясь воедино с пришедшими, боле не чувствовал себя одиноким, ненужным на сцене. Судя по всему, сталось лучше, но тревога присутствовала. Как лучик от огромного солнца, взгляд неизвестной помог твердо стоять на ногах. Случаются ж чудеса.

Несколько воодушевленный, ждал окончания выступления, дабы поговорить с ней. Чего хотел добиться? Не ясно, да и сам не знал. Умение общаться со "слабым", как принято говорить, полом, думалось, поможет, только обсуждать им то нечего. Столик занимала она одна, а место рядом, будто специально подготовлено. С нетерпением Нил ждал, когда закончится эта долгая и сложная игра. С ума можно сойти.

И вот, прозвучали последние ноты, пришло время откланяться. Громкие аплодисменты, теплые просьбы спуститься вниз. Это тоже несколько удивляло, даже пугало (люди ж те, не одного человека прибили на фронте! вдруг чего?). Страх чувствуется, никогда нельзя позволить его себе проявить, проговаривал про себя он, спускаясь по ступенькам. Словно в сказочном вальсе звучали овации, приятно оглушая. Кто мог, подходили, таковых было не много, дарили цветы и пожимали руку. Искал в лицах смуглянку свою, она была рядом – чувствовал. Среди слов, периферическим зрением, выслушивая каждого, никак не находил ее. Говорили важное, выражая благодарность за теплоту, за ощущение русской души внутри себя и гордости, видя столь «талантливых песельников». Вероятно, не знали они кем Нил являлся, но содрогнуть что-то смог, а это, надо понимать, о многом говорит.

Не удивительно, ныне совершенно раскрепощенный, горел желанием к одному, не слушал Собакин никого. И вот, она явилась, одурманивая парня. Совсем диву давал с эмоций, словно расцветало нечто внутри, чего ранее переживать не приходилось. Она манила, а мир вокруг таял, будто вновь минувшее лето пробудилось. Отвлекся он от солдата, так страстно твердящего о воодушевлении.

– У вас такой прелестный голос! – и слышал только ее.

Долго размышлять не пришлось, припасенные фразы вечно с собой.

– А внимать его могут только прелестные слушатели! – Нил отшутился, публика вновь рассмеялась. Девушка в том числе не оставалась в стороне, смущенно хихикнула.

Некоторые из аккомпаниаторов так же спустились в зал, и гости, соответственно, им тоже решили выразить приятности.

– А мы с вами, знакомы, мне чудится, прежде были? – сложив руки за спиной, она тараторила.

– Не помню, – тут всплыла строчка из песни. – И не подумал бы! Присядем, обсудим? – сиял изнутри, удивленно хлопая белёсыми ресницами.

– Согласна. Сегодня нас угощает собрат Бухарин, – кажется, она говорила о фляжнике, ведь вечер благотворительный, полностью им спонсирован.

Сталось Нилу несколько непривычно, даже неловко – в пьяном бреду, видать, повстречал и забыл.

Коллеги его, многажды замечали уходящего, бесследно пропадающего после концерта, исполнителя, но сей случай общения с девушкой из зала, судя по нелестным взглядам, по их мнению, выходил за все рамки. Не прав он – к героям должны быть святые помыслы. Чего замышляет провернуть с невинной девочкой? Музыканты переглянулись, заметив, как удаляется Собакин, но голосу не подали – проблем только накликают. Был бы кто другой на месте их – неосведомленные мгновенно отвернулись от него. Значит, нужно понимать, тогда певцу очень повезло. Пианист, Мамонов, лишь шепнул в спину недоброе – «тварь!». Иные отстранились, да не прощались.

Они подошли к столику близь сцены. По отточенной привычке, отодвинув стул, Нил усадил незнакомку. Та лишь деликатно кивнула, потягиваясь за меню. Ужин, кой та ела, Собакину вовсе не нравился – не изыскано, пахнет отвратно. В обыденной жизни к такому не притронулся бы, да и тут особого желания не имел. Бесплатный сыр только в мышеловке, подумалось ему.

– Ну-с, где ж познакомились-то? – постарался отвлечь незнакомку от выбора блюд.

– А чего, запамятовали? Довольно близко тогда заобщались, Нил Тимофеич! – но затея его не сработала. Лишь прищурив глаза, постарался опомниться – ну никак! – Выбирайте, не стесняйтесь.

Приглушенный свет керосиновых ламп создавал нужную иллюзию, в этом мраке ему несколько удалось скрыть свои истинные эмоции. Тревога занимала уж не первое место, но явно присутствовала, отражаясь в потряхивании больной ногой.

– А имя как ваше? Быть может, вспомню, – старался себя успокоить, а сердце трещало.

– Шофранка.

– Запоминающееся, если можно выразиться. Позор мне!

– Чего уж… Таковых у вас, как меня, – несколько засмущалась.

– Одна, – потеряв голову, Нил поцеловал хрупкую ладонь дамы. Несколько забыл о субординации, но девушку, стоит заметить, то нисколько не коробило. Психология его – наука точная.

– Не нужно лести! Оглядитесь вокруг, тут есть и иные медсестры.

После подобных слов как-то скверно думается. Вновь ощутил он себя обузой и раздражителем. Холоден и чист должен быть разум, иначе все как в пелене. Тут же решил Нил – довольно тянуть резину. Плоть требует, перемены не настают. Стало быть, не зря знакомы ныне. Как же подступиться? Новая «жертва» вызывает нечто чудное, но от того только интереснее. Физически уж он ощущал – время даром терять нельзя. Ну ничего-ничего, довольным всяко останется.

– Бесспорно, вы правы, – не терял настроя. – Молодцы девчата, молодцы солдаты, но и вы среди них. Почему не могу вас похвалить лично? – старался прощупать почву, но Шофранка словно знала каждый шаг. Вопрос оставался подвешен. – Мне интересно иное, – потянул, дабы создать интригу к своей личности. – Как вас занесло в подобное русло? Заставил кто?

– Долг пред родиной, очевидно, – с некой нервозностью, она

перелистнула страницу предложенного. – Я не против поговорить об этом.

– То бишь, просто как доброволец ринулись под огонь?

– Можно и так сказать. Но к сему имелись и иные причины, – на деле, совсем не хотелось Собакину обсуждать подобное, ведь приятнее говорить о чем-то добром, легком, не кровавом. Печально вздохнул. Да и в прочем, не особо интересно. – Брата призвали, а сердце мое кровью обливалось, посему и решилась. Это все ради наших граждан, дабы вы могли тут учиться и веселиться.

Не торкнуло ничего у собеседника от подобных слов. Глазами своими не узришь – не поймешь. Да и что в этом мудреного?

– Это очень похвально, – с трудом подбирал чего сказать. Не принято подобные темы поднимать, а уходить от них – более того.

– Глядя на вас осознаю, что не зря задачу свою выполняю. Все ради мирного неба. Значится, опасность вскоре минует. По крайне мере, надо на это надеяться. Будем слушать чаще славную музыку, радоваться жизни и не бояться за близких, – на щеках появились еле заметные ямочки, но она тут же перешла в «нападение». – А тут, ходит слушок, что вы, мол, дамский угодник.

– Чудные люди! – почти вскрикнул. – Нет слов. Как-то не сложилось у меня в браке, – приготовился сетовать.

– А лет вам сколько?

– Двадцать пять.

– Пора бы уж.

– А кто спорит? Старался заводить романы – ничего не выходило. Но иметь славу «дамского угодника», – произнес с ноткой иронии, – это уже слишком!

Шофранка покачала головой и перевела взгляд на сцену – ждала следующих артистов.

– В общем-то, я не полагала рыться в чужом белье. Третировать – тоже, – так прямо и дерзко представилось сказанное Нилу. – Вопросец к общему сведению. И обо мне, попрошу, плохо не думать! – приподняла указательный палец. – Если уж общаться, так знать коим образом вести себя, – огорошили слушателя подобные сведения, собственно, как и предмет обсуждения. – Ничего личного. Лучше поведайте мне чего интересного происходит там, за кулисами? Представлять вам свои рассказы не желаю – тьма тьмущая. У вас, думаю, повеселее будут, – она была права, но, честно сказать, делиться ему было нечем.

Тем не менее, покопавшись в своем разуме, Собакин нашел чего сказать. Что-то додумывал, где-то приукрасил, иное само по себе звучало потешно – развлекал всяко даму. Все получалось отлично, диалог шел плавно, словно знакомы не первый год. Поболтали они минут двадцать, да пролетели они, как за пару секунд. Совсем не заметив, услышали аплодисменты – коллега вышел на сцену. Так ничего и не заказав, оба умолкли – простой этикет. Слушать, как вздыхают, умиляются, да лестные слова молвят иному, Нилу вовсе не хотелось. Вероятно, без лишнего понятно почему. Он мысленно выдвинул предположение, что позднее Шофранка за другим артистом увяжется. Подобного допустить никак нельзя. Пришлось пошевелить мозгами. Если уж внимание толпы снова невозможно получить, одного человека – вполне реально.

Внимательно слушал, замечал, как с распростертыми руками исполнитель делится воспоминанием о былом. Сидеть молча, отбросив все негодования, оказалось сложно. Хотелось высказаться, что в ноты вышедший не попадает, осанку держит непрямо, а взгляд притуплен. Быть может, старался Нил убедиться в собственной уникальности, а, возможно, сильно в юношестве затюкали, что ныне любой косяк замечал. Тогда твердили, мол, горбиться будешь – палку к спине приколотим, а тот, молодой и глупый, до определенного срока велся. Еще ужасней были другие байки. С жутью на сердце приходили слова матери, что если себя правильно не поставит – в цирке уродов будет выступать. От части, посему столь требовательно относился к собственному эго, ходил по струнке, за кою уже никто не дёргал. Всплывал и день, когда на очередном концерте, лет эдак в двенадцать, юнец на нервах расплакался – родители решили проучить, искоренить подобное поведение – в дело пошли розги. Кажется, вслед за тем жестоким воспитанием и начались проблемы с хромотой.

В подобных воспоминаниях он мог долго плавать, но тогда было вовсе не время тем заниматься. О страницах из жизни, на которых маленький растерянный мальчик учится жить с костылем, больно не любил думать. Врачи разводили руками, отец посмеивался, что симулирует, а проблема оставалась неизменна. Конечный вердикт – нервы. Разумеется, думалось его семье, все это – бред сивой кобылы. Только нынче уж ничего не поделаешь – сын ждал излечения как манны небесной, а оно все не приходило. Стоит взять во внимание и то, что не к каждой болезни в ту пору имелся должный подход.

Иногда окунаться в минувшее полезно. На сцене выступать с тростью совершенно неприемлемо, уж если стоять может. Как мы помним, в гримерку за ней сходить не успел. Дабы не гибнуть в огне скуки, перестать трепать себе нервы – дамочка не убежит, пока слушает, а вот если общение их зайдет дальше, всяко опора нужна. Пролепетав на ушко что-то нежно, поднялся. Ее взгляд все так же был устремлен к сцене, посему волноваться о том, как нелепо перемещается Собакин, не стоило. Тем не менее, он это сделал, не смотря и на то, что освещение в зале оставалось приглушенным.

Отсутствовал недолго, забрал портсигар, палочку и пару иных личных вещей. Никакого лишнего груза. Обратно возвращался почти сияя. Мог бы, шел в вприпрыжку. Только вот, в поле зрения, рядом с его «фройляйн» оказался высокий мужчина. Он был тяжелым, с крупной фигурой и таким же носом. Молодые переговаривались, посмеивалась. Что не удивительно, музыкант постарался скорее обозначить свое место и намерения по отношению к Шофранке. Незнакомец встретил грубо: молча кивнул, одарил недружелюбным взглядом. Сама же девушка, как и прежде, оставалась навеселе.

– Нил Тимофеевич, знакомьтесь, братец мой, Арсен Кхмалович! – через неприязнь, пожали друг другу руки, тем не менее, второй уступил сидячее место. Далее девушка выразилась на цыганском языке, обращаясь к родственнику, потом вновь перешла на русский. – Глянь, хороший человек, – и вновь от ямочек на щеках ее, нечто теплое озарилось в душе Собакина.

– Кстати спрошу, – и сам Нил непринужденно улыбнулся, искренне и чисто, – а вы надолго здесь? – двусмысленно прозвучало.

– Где? – басил Арсен Кхмалович, видать принял за личную неприязнь.

– В Нижнем, – не отрывал взгляд от милой сердцу.

– Ой, – махнула крохотной рукой Шофранка. – Пока не залечит раны Арсенушка. Они не видны, но очень серьезны.

– Пожелал бы вам здоровья, – вздохнул Собакин, – но отпускать вас совсем не хочется. Заходите еще в кафе, а также, к слову сказать, я чаще выступаю в кабаке близь Благовещенской. Заглядывайте на чашечку чая или чего покрепче, – посчитал сказанное лишним, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Обязательно, коли уж общий язык нашли, – сердце облилось чем-то теплым, покуда девушка казалась все более привлекательной.

– С этим повременим, – нахмурил черные брови братец. – Пора откланяться, да домой воротиться, – Шофранке услышанное не понравилось. – Чувствую себя не очень, а без своей сестры милосердия не пойду – боюсь, чего произойдет, – прощаться с дамой не желалось.

Далее вновь разговоры на чужом языке. Они явно спорили, а Собакин лишь озадаченно глядел. Младшая что-то доказывала, Арсен пытался вразумить.

– Имею дерзость предложить миледи, если уж не вернетесь, провести вечер в менее официальной обстановке, – несколько неприлично было вмешиваться, но для Нила то – обыденность.

Родственники переглянулись.

– Ты чего, не видишь, – вступил Арсен, обращаясь к сестре, позднее вновь цыганский. Разгорался спор, в кой вступать слушатель данного цирка явно не собирался. Он не томился, думал, что сие разбирательство – семейные вопросы, но не более. Драки нет, чего волноваться? Явно не он виновник сего торжества. Побранятся, да перестанут, а он – получит желаемое. Прежде получал, а тут чего нет? Тем не менее, стычка быстро прекратилась.

– Я туда, да обратно, – приложив руку к сердцу, молвила Шофранка. – Вы, главное, останьтесь здесь, ждите, – стремительно поднималась на ноги, да кланялась.

Брат взял под руку девушку, а затем вдвоем, мельком прощаясь, устранились. Они почти бежали в толпу, так стремительно покидая столик, что Нил успел лишь кивнуть. Странно. Бывает всякое, размолвки средь близких – не ново, а значится, на личные отношения ни коим образом не повлияет. Сказанное, в прочем, принял прямо, продолжая слушать концерт.

Тогда он твердо решил для себя, что не покинет место до того момента, пока Шофранка не вернется. Закурил папироску, замечая, как тот неприятный глазу со сцены сменяется уж другой артисткой. Сегодня собралось достаточно незнакомцев, видать и правда, немногие из круга общения Собакина желали присоединиться. Их можно понять, отчасти, ведь выступление пред раненым, пред уставшими и изнеможденными – морально тяжело. Как бы он не хвастался, не говорил, насколько все равно – на деле оказалось иначе. Нельзя сказать, что ему желалось плакать или заниматься самобичеванием, взглянул лишь иначе на обстановку в стране. Другие действуют, а его, если уж не касается – пусть. Нет никакой ответственности, для каждого своя дорога и путь – выбирает б-г. Небольшое состояния шока, тем не менее, имелось, тоже с растерянностью, однако это не мешает жить в свое удовольствие.

Слушая оперетту, многие поражались тому, на что вовсе способен человеческий голос. Нилу в свою очередь подобные трюки давно знакомы, мысли занимает совсем иное – возвращение новой знакомки. Очевидно, не строил планов на продолжительное общение, но, тем не менее, ее поведение ставит врасплох и интригует. Даже инициатором не пришлось быть. Это, бесспорно, очень хорошо. Не положено девушке так вести себя, да и кавалеру ее – тоже. В целом уж надоели порицания со стороны, на секунду ему почудилось, что дама та – собственное отражение.

В томительном ожидании пролетел час. Одни музыканты сменялись другими, людей все меньше, а вечер близился к ночи. Нетронутая пища оставалась на месте. Полное неуважение персонала к гостям, подумал он. В иной ситуации возразил, поругался, да вызвал начальство – обыденность, в порядке вещей. Сейчас решил концерты не устраивать, ведь если уж начнется суматоха, не далеко и столь желанную пропустить. А вдруг выгонят? Случалось уж такое не единожды. Тем более, когда Шофранка вернется, показывать себя в плохом свете – не лучшее решение. Приходилось терпеть. Нервы, тем не менее, не шалили – слишком уж настроился на правильный лад, на хороший и теплый разговор.