Дебютная постановка. Том 2

Девушка встала, подошла к матери, обняла ее.

– Мамуля, я любви хочу, а не замуж, понимаешь? Хочу встретить такого человека, которого могла бы любить так, как ты папу любила. Думаешь, я была совсем мелкая и ничего не помню? Отлично помню! Я видела, с каким обожанием ты всегда смотрела на папу, как слушала каждое его слово, как заботилась о нем. Он для тебя был всем на свете, центром вселенной. Самым умным, самым лучшим, самым любимым. Вот и я так же хочу.

Татьяна Степановна вздохнула и улыбнулась:

– Это надо, чтобы сильно повезло, доченька. Не каждому такое выпадает. Давай-ка пей чай и собирайся, не то опоздаешь к своей мастерице.

Нина в очередной раз бросила взгляд на простенькие настенные часы: мама права, нужно поторапливаться. Выпила в три глотка чашку чая, помчалась в комнату одеваться. Белье. Форменная юбка, чуть-чуть зауженная книзу, самую капельку. Конечно, по стандарту не положено, но никто ведь не станет измерять сантиметром, даже если и заметит слегка улучшенный силуэт. Голубая рубашка. Галстук на резинке. Китель, тоже подогнанный по фигуре, потому что иначе никак: у Нины пышная грудь и красивые широкие бедра, а талия тонюсенькая, просто грех ее не подчеркнуть. Получить талон на индивидуальный пошив в эмвэдэшном ателье у Губановой нет возможности, такие привилегии только для начальства, приходится получать на складе стандартную форму такого размера, чтобы «проходили» грудь и бедра, а талию уже подгонять самостоятельно.

Она с удовольствием осмотрела себя в зеркале. Хороша! И нечего ей замуж торопиться, нужно дождаться того, кого она будет любить по-настоящему. От кавалеров отбоя нет еще со школьных лет, а что толку? Только один, всего один раз ее сердце зашлось так, что, казалось, уже никогда больше не сможет биться. Отец хулигана, воришки и побегушника, вдовец, упустивший двенадцатилетнего сына, когда сам пытался справиться с горем после внезапной смерти жены. Несколько месяцев приходил в себя, пил по-черному, страдал, ничего вокруг не видел, не замечал, а паренек в это время почувствовал себя брошенным, никому не нужным, ну и… Дальше все понятно.

Когда отец мальчика впервые пришел к инспектору Губановой, все оказалось запущено донельзя. У Нины к тому времени уже и немалый опыт накопился, и здоровый цинизм сформировался. Она знала школу, в которой учился малолетний воришка-хулиган: из всех учителей только двое были прирожденными педагогами-воспитателями, которые могли бы при желании оказать нужное воздействие, на остальной педсостав надежды никакой. Пионерскую организацию она тоже в расчет не брала. Один из учителей преподавал физику в девятых-десятых классах, а парень пока учился только в седьмом. Второй же, военный-отставник, вел уроки начальной военной подготовки, и Нина сделала ставку на него. Совместными усилиями они смогли удержать подростка на опасном краю и даже немного оттянули назад, в безопасное пространство. За это время между инспектором Губановой и вдовцом сложились те самые отношения, о которых Нина так мечтала. Но не получилось. Дети редко готовы принять другую женщину вместо недавно умершей мамы, так что все объяснимо. Не годилась Антонина Андреевна мальчику в мачехи.

Сколько слез тогда было пролито! Сколько подушек истерзано… Именно тогда Нина изменила прическу, рассталась с роскошными локонами, сделала стрижку. Ей казалось, что вместе с волосами от ее головы отделяются глупые несбывшиеся мечты о свадьбе и долгой совместной счастливой жизни с любимым мужем, приемным сыном и общими детьми, непременно мальчиком и девочкой. Отрезать все, выбросить в помойку и больше не вспоминать.

Мама говорит, что должно очень повезти, чтобы было так, как у нее с папой. Ну что ж, ей, Нине, тоже повезет когда-нибудь. Обязательно повезет.

Торопиться некуда, впереди еще много лет.

Как это некуда торопиться? А парикмахерская? Засмотрелась на себя в зеркале, задумалась, замечталась, а часики-то тикают. Не опоздать бы, а то в кресло к самой лучшей мастерице усядется какая-нибудь необъятная чиновница и будет требовать, чтобы ей соорудили на голове «халу».

Уходя из квартиры, нарочно громко хлопнула дверью. Пусть Мишка, мамин любимчик, проснется раньше времени, ему полезно.

Май 1973 года

Юра Губанов

Вода в озере еще холодная, но так приятно сидеть на мостках, опустив босые щиколотки в ласковый упругий шелк и глядя на мелкую рябь, поднятую теплым майским ветром и переливающуюся на солнце. Лохматый крупный беспородный пес по кличке Гром дисциплинированно сидел между Юрой и Славиком, как влитой, не делая ни малейшей попытки встать.

Юра запустил пальцы в густую собачью шерсть и слегка потянул, наслаждаясь ощущением чего-то жесткого и при этом живого, как будто в ладонь перетекала горячая энергия. Жаль, что теперь такого долго не будет…

– Значит, точно больше не приедешь? – тоскливо спросил Славик.

Юра помотал головой:

– Не-а, Слав, не получится. Нужно к экзаменам готовиться, у меня с химией и физикой не очень, придется приналечь.

– Ну да, у тебя же выпускные… А потом?

– Потом последний звонок и снова за учебники, готовиться к поступлению. Мы даже дачу в этом году снимать не будем, некому на ней жить. Бабушке одной – бессмысленно, а мне заниматься надо, буду в Москве сидеть.

– Но заниматься же и на даче можно, – с надеждой возразил Славик. – Какая разница, где учебники читать?

– Да ты что! С одними учебниками фиг поступишь, надо всякую дополнительную литературу читать, а где ее брать? Только в библиотеке. Там знаешь какой конкурс? Сдать вступительные в школу милиции – это надо очень постараться.

– Да ладно! – не поверил Слава. – Хочешь сказать, что все прямо мечтают стать милиционерами? Генку из крайнего дома на нашей улице помнишь?

– Помню. И что?

– Он в прошлом году в институт поступил без всякой библиотеки. По-моему, он вообще даже и не готовился особо. Ты же умный, Юрок, ты и так все сдашь лучше всех.

– Ты не понимаешь. В школы милиции берут после армии. После десятого класса берут тоже, но очень мало и не во все «вышки». В Москве, например, не берут вообще. Поэтому я в Омск и поеду. Таким, как я, чтобы прорваться в школу милиции, нужно быть на голову лучше тех, которые в армии отслужили, потому что им всегда отдают предпочтение. Так мне отец объяснил.

– Ладно, – вздохнул Славик. – А когда вернешься? После того, как поступишь?

– Да ты что! Отец говорил, что сначала экзамены, потом мандатная комиссия, на которой будут рассматривать все оценки и решать, кого взять, а кого отфутболить, потом приказ о зачислении – и сразу в лагеря на сборы, на целый месяц. И потом учеба. Так что приеду домой только в конце января на каникулы. Если вообще поступлю, конечно, – осмотрительно добавил Юра.

Он не стал пересказывать товарищу все то, о чем предупреждал его отец. Поступление в Высшую школу милиции было совсем не похоже на поступление в другие институты. Нельзя просто прийти с улицы и подать документы. Сначала нужно получить направление на поступление. Это не так-то просто, но тут отец помог, конечно, он же работает в управлении учебных заведений министерства. После этого тебя проверяют с ног до головы: кто ты такой есть, как себя ведешь, что о тебе думают в комсомольской организации, не было ли в твоей жизни чего-нибудь криминального или даже просто предосудительного, кто твои родители, нет ли судимых среди ближайших родственников. Даже если ты попался в лапы народных дружинников в нетрезвом виде – уже плохо. К моральному облику будущего офицера милиции относятся крайне серьезно, отец рассказывал, что даже специальный приказ об этом в министерстве издали. Название приказа было длинным и путаным, но Юра запомнил: «Об улучшении нравственного и эстетического воспитания слушателей и курсантов высших и специальных средних учебных заведений МВД СССР». На проверку уходит обычно несколько месяцев, поэтому направлением следовало обзавестись заранее. Если проверку прошел без нареканий – тебя направляют на медкомиссию, где тоже все проверяют от и до и вполне могут отсеять, не пропустить. Проскочишь медкомиссию – получаешь разрешение на сдачу вступительных экзаменов, но перед экзаменами будет еще одна медкомиссия, уже в самой школе, и там тоже могут найти, к чему придраться. Во время экзаменов жить придется в лагерях, в палатках, среди незнакомых парней, подавляющее большинство которых отслужило в армии и прошло незабываемую школу дедовщины, так что сложностей прибавится: нужно будет собрать волю в кулак, не поддаваться на провокации, держать себя в руках и сохранять хладнокровие при любых ситуациях, потому что полезешь в драку – выпрут мгновенно и без разговоров. Одним словом, трудностей предстоит немало, и жизнь медом не покажется.

– А ты сам-то не передумал? – спросил он Славика. – Точно не будешь в институт готовиться?

– Да какой мне институт, – махнул рукой тот. – Ты же сам видишь, как у нас… Вот сейчас девятый класс окончу и пойду в какое-нибудь ПТУ. Знал бы, что так выйдет, вообще после восьмого ушел бы из школы.

В конце осени отец Славика вернулся домой. Вернее, не сам вернулся, а его вернули, выпустили из психбольницы. Это был уже не тот прежний дядя Витя, которого помнили его близкие. Глаза бессмысленно взирали на окружающий мир, губы то и дело произносили какие-то непонятные фразы. «Закололи до состояния овоща», – говорили о нем в поселке. Бывали минуты просветления, когда Виктор на короткое время казался почти нормальным, мог, например, заварить себе чаю и сделать бутерброд. Но в основном он целыми днями сидел либо в доме, либо на крыльце, периодически пытаясь куда-то уйти. Если его вовремя не перехватывали – блуждал по улицам, пару раз углублялся в лес, и приходилось долго искать его. Жена и сын поняли, что оставлять Виктора дома одного опасно: если не уйдет, так пожар устроит, потому что забудет выключить газ под чайником. «Да сдайте вы его в интернат для психов, – советовали знакомые. – Это ж невозможно так мучиться!»

Об этом не могло быть и речи. Зинаида попросила на работе, чтобы ее ставили только на вечерние и ночные смены: с утра и до обеда Славка должен быть в школе, а уж после школы он за отцом присмотрит.

Но перспективы выглядели пугающе. Ну, допустим, Славик доучится, окончит десятилетку. Пока школьник – занят только до обеда, а потом сам себе хозяин, может сидеть дома, учить уроки и больного отца караулить. А дальше как? Зинаиде до пенсии далеко, она должна работать, иначе подпадет под статью о тунеядстве, да и жить-то надо на что-то. Вот и решили, что сын после девятого класса пойдет учиться в ПТУ в ближайшем райцентре, там пусть крохотная, но стипендия, и эту стипендию можно будет тратить на то, чтобы приплачивать за пригляд за Виктором, если у жены и сына не будет получаться. Плюс льготы на питание и на проезд в общественном транспорте, что тоже лишним не будет.

За несколько месяцев, прошедших с возвращения отца, Славик сильно изменился и теперь выглядел старше своего друга. Постоянная тревога и озабоченность сделали веселое мальчишеское лицо угрюмым, в глазах то и дело мелькала озлобленность, и только рядом с Юрой Губановым парнишка немного расслаблялся и снова становился прежним Славкой, готовым в любой момент поддержать самую лихую и завиральную идею или принять участие в увлекательной игре.

Славик нехотя вытащил ноги из воды и принялся обтирать их носовым платком.

– Пойдем, пора мне. Скоро матери на смену идти.

При слове «пойдем» Гром немедленно вскочил и завилял хвостом.

– Побудешь еще или сразу на электричку? – спросил Славик.

В его голосе было столько мольбы и надежды, что Юра не раздумывая ответил:

– Побуду, конечно.

Он знал, что будет нелегко, и был к этому готов. Приезжая к Славке, он почти всегда заходил в дом и видел Виктора. Уже через пять минут сердце начинало давить так, что Юре хотелось выть. «Я не выдержу, – думал он, мысленно отталкивая от себя надвигающийся ужас, смешанный с состраданием. – Я бы не смог провести здесь даже полчаса. Как они выносят это? Сколько же нужно сил, чтобы вот так, изо дня в день, и конца не видно…»

Однажды, вернувшись из Успенского, он поделился с отцом. Спросил совета: как бы так сделать, чтобы не заходить в дом, но при этом не обидеть Славку.

– Никак не сделать, – ответил отец. – Надо заходить и терпеть. Переживать все это. Не избегать.

– Но зачем?

– Сынок, каждому человеку приходится учиться жить рядом с горем. С чужим или со своим. А тем более тебе.

– Почему? – не понял тогда Юра.

– Потому что ты собрался быть тем, кто постоянно будет иметь дело с потерпевшими, с жертвами преступлений. А преступления бывают очень страшными. Если ты не научишься терпеть рядом с собой чужое горе, ты не сможешь быть хорошим сыщиком. Да и хорошим человеком тоже вряд ли станешь. Учись не трусить, не избегать, быть поддержкой и опорой. Понимаю, что это тяжело, ну а кому легко? Жизни без горя не бывает.

И Юра мужественно заходил в гости к другу даже тогда, когда налицо имелись прекрасные отговорки и отмазки.

Дядя Витя что-то бормотал себе под нос, уставившись бессмысленным взглядом на свои беспокойно шевелящиеся пальцы, а мальчики ели тушеную капусту с сосисками и смотрели по телевизору какую-то научно-познавательную передачу про Арктику.

Около шести вечера Юра собрался уходить, Славик проводил его до калитки.

– Значит, теперь до самой зимы? – печально спросил он.

Юра молча кивнул. От этого голоса, от этого безнадежного выражения лица у него в горле встал ком, который никак не удавалось сглотнуть. Гром преданно стоял рядом, и пришлось присесть на корточки и потрепать пса по морде и холке, чтобы успели остыть накипающие слезы.

– Юра…

Славик запнулся и замолчал.

– Что, Слав?

– Ты точно не передумаешь?

– Ты о чем?

– Ну… стать самым лучшим сыщиком и доказать, что папу неправильно обвиняли. Ты обещал. Не забудешь?

– Я никогда не передумаю, – твердо и серьезно ответил Юра Губанов. – И никогда не забуду. Даю слово.

Декабрь 1974 года

Михаил Губанов

До двери оставалось всего несколько шагов, когда Михаил увидел, как из своего подъезда пулей вылетел Николай. Без шапки, пальто нараспашку. Брат шел быстрым шагом, почти бежал в сторону метро.

Странно… Сегодня суббота, Николай во вторник улетел в командировку и должен был как раз сегодня вернуться. Ну, вернулся, стало быть. И что случилось? Ларка тяжело заболела и нужна скорая? Так у них есть телефон, вызвали бы. Телефон не работает? Но Колька только что промчался мимо будки телефона-автомата, даже не притормозив.

Перебирая в голове возможные варианты, вплоть до самых плохих, Михаил миновал дверь своего подъезда и направился в квартиру брата. Позвонил в дверь – не открыли. Достал из кармана связку ключей, щелкнул замком, вошел. Свет горит, на кухне бормочет радио.

– Что, остыл? – донесся развязный нетрезвый голос. – Одумался?

Понятно. Ларка опять напилась. И именно в то время, когда муж вернулся из командировки. Ну что ж за дура-то, елки-палки! Несколько дней Николая не было дома, пила бы себе, сколько влезет, но к приезду супруга должна быть как стеклышко, благоухать духами, при полном параде, да еще и с пирогами на столе.

Лариса сидела в комнате на диване, поджав под себя ноги, в руках бутылка. Ни бокала, ни даже обычного стакана, ни тарелки с закуской. Типичная алкоголичка, пьет в одиночестве и прямо из горла.

Михаил аккуратно повесил пальто в прихожей, снял ботинки, всунул ноги в тапочки, молча вошел, сел за стоящий посередине комнаты стол.

– И что у нас случилось? – спросил он. – Почему ты напилась?

– Не твоя забота, – огрызнулась Лариса и демонстративно отпила из бутылки. – Чего приперся? Колька нажаловался и велел оказать на меня воспитательное воздействие? Ты ж у нас великий замполит.

– Я с ним не разговаривал. Видел только, что он выскочил из дома как ошпаренный и помчался куда-то. Так что случилось?

– Ничего, – буркнула она.

– Понятно. Муж вернулся из командировки, а жена – в хлам. Ларка, у тебя что, совсем мозгов нет? Ты же знала, что Коля сегодня прилетает, неужели нельзя было не нажираться, как свинья?

– Я день перепутала. Думала, что завтра, – ответила Лариса уже совсем беззлобно. – К завтрашнему дню была бы как огурчик.

– Огурчик? – усмехнулся Михаил. – Да от тебя на следующий день перегаром на всю квартиру несло бы.

– И плевать.

Она снова сделала глоток, приподняла бутылку, посмотрела на свет, оценивая количество напитка, потрясла, горестно вздохнула.

Это тянулось уже давно. Поэтические посиделки, на которые Лариса ходила когда-то, обязательно сопровождались возлияниями, но это казалось совершенно нормальным и ни у кого не вызывало вопросов. Потом жена брата стала то и дело приходить с работы уже «с запахом»: то в лаборатории отмечали чей-то день рождения, то премию за новую разработку, то всенародный праздник, то еще что-нибудь столь же значительное и вполне оправдывающее принятие рюмки-другой. Все происходило постепенно, незаметно…

И вдруг однажды Николая ночью разбудил телефонный звонок: милиция задержала его жену в компании таких же пьяных собутыльников, когда они дружной компанией вывалились из ресторана Дома литераторов и шумно нарушали общественный порядок. Губанову-старшему пришлось задействовать кое-какие связи, чтобы погасить скандал. На службе, конечно, узнали, но спустили на тормозах, заручившись твердым обещанием Николая провести с супругой разъяснительную работу о недопустимости подобного поведения, которое пятнает репутацию не только жены офицера, но и самого офицера тоже. Протрезвевшая Лариса клялась и божилась, что такого больше не повторится. Но цена этим обещаниям оказалась меньше ломаного гроша. Лариса продолжала пить, хотя в скандальные истории больше не попадала. Но это ведь только до поры до времени…

– Послушай меня, Лара. – Михаил заговорил негромко, очень спокойно и размеренно. – Хочешь гробить свое здоровье и всю свою жизнь – пожалуйста. Это сугубо твое личное дело, я в него не лезу. Но в той мере, в какой это касается моего брата и всей моей семьи, это уже и мое дело. Я хочу, чтобы в моей семье были мир и спокойствие. Я хочу, чтобы никто не нервничал и не переживал. Я хочу, чтобы члены моей семьи были довольны и счастливы. Это понятно?

– Не дура, – хмыкнула Лариса и ласково погладила бутылку. – Дальше что?

– А вот об этом я как раз тебя хотел спросить. Дальше-то что, Лара? Если ты забыла, то я напомню тебе: вашему сыну уже исполнилось восемнадцать. Это означает, что Колька может в любой момент подать на развод в ЗАГС, и вас разведут в пять секунд. Пока Юрка был несовершеннолетним, разводиться нужно было через суд, а это долго и муторно. Теперь все проще. И никто Колю за это не осудит, поскольку ребенок уже взрослый. На его карьере развод никак не скажется.

Лариса злобно прищурилась:

– Ты меня разводом пугаешь, что ли? Да ради бога, пусть разводится! Тоже мне, великое счастье: быть женой Николая Губанова, который за всю жизнь прочитал три книжки, из которых одна – Уголовный кодекс, а еще одна – букварь. С твоим братом даже поговорить не о чем, ему не интересно все, что не касается его работы. Лучше уж совсем без мужа, чем с таким.

– Понимаю, – кивнул Михаил. – Нужно искать родственную душу, которая тебя понимала бы. Нашла?

– Кого? – тупо переспросила Лариса.

– Того, к кому ты уйдешь, когда Колька тебя выгонит к чертовой матери.

– Да пошел ты! – взорвалась она. – С чего это он меня выгонит? Может, я сама от него уйду, еще и дверью хлопну.

– И куда пойдешь? – насмешливо спросил Миша. – К любовнику?

– Нет у меня никакого любовника.

Ну, положим, есть, и Михаил прекрасно знал, кто именно. Беда, однако, в том, что этот человек не свободен и свободу от супружеских уз обретать отнюдь не собирается, у него двое несовершеннолетних детей и вполне приличная репутация в Союзе писателей, портить которую ему совсем не с руки.

– Коль нет любовника, то идти тебе, моя дорогая, некуда. Где у тебя мама-старушка проживает? В деревне под Калугой? Ты туда собираешься съехать? Подозреваю, что нет. У тебя в Москве работа, друзья, поэты твои богемные. А жить где? Только здесь. Допустим, пока Юрка учится в Омске, вы с Колькой будете жить как соседи, в разных комнатах. А потом, когда парень вернется? Он уже на втором курсе, между прочим, ему учиться осталось всего два с половиной года, и эти два с половиной года промелькнут так быстро, что ты и ахнуть не успеешь. Вернется молодой мужчина, офицер, захочет устроить свою личную жизнь, приведет в дом невесту, потом жену. Как ты себе представляешь жизнь в разводе в таких условиях?

Лариса допила бутылку одним глотком, поставила пустую тару на пол, посмотрела вызывающе.

– Квартиру разменяем. Я здесь прописана, имею право на свою долю жилплощади.

– Прекрасно! Вот это, – он широким жестом обвел рукой вокруг себя, – меняется только на две комнаты в коммуналках. Даже на «однушку» и коммуналку это не потянет, метраж маленький, планировка неудобная. По общей кухне соскучилась? По очереди в ванную? По склочным соседям? По бараку, из которого наша семья тебя вытащила благодаря труду нашей матери? Ты – смазливая деревенская девчонка, которая жила в общаге и не имела ничего, а теперь живешь в отдельной квартире с мужем, который получает очень приличную зарплату. Давай, двигай вперед, к разводу, живи неизвестно где на свою зарплату лаборантки. Ты этого хочешь?

– Да пошел ты… – повторила она, не очень, впрочем, уверенно. – Тоже мне, учитель жизни нашелся. Иди своих милиционеров воспитывай, а меня не надо.

Михаил помолчал.

– Я не пытаюсь тебя воспитывать, Лара. Я пытаюсь донести до тебя простую мысль: не нужно провоцировать моего брата на резкие движения. От развода ты не выиграешь, поверь мне. Ты много чего потеряешь и ничего не получишь взамен, кроме свободы, которую тебе некуда будет девать. Да, ты сможешь пить, сколько захочешь, хоть каждый день с утра до ночи. Но это и все. Это единственный плюс, остальное – сплошные минусы и неудобства. Пойми же, я тебе добра желаю.

– Ты? Мне? Добра? – Лариса громко расхохоталась. – Да ты никогда меня не любил! Ты вообще людей не любишь. Какого добра ты можешь мне желать?

– А вот теперь слушай внимательно, – сказал он совсем тихо и очень твердо. – Да, ты мне никогда не нравилась и я тебя не любил и не люблю, это правда. Но разве я обязан? У каждого человека внутри есть встроенный механизм, благодаря которому мы любим тех, кто одной крови с нами. Вся наша семья – одной крови, мы все кровные родственники. Кроме тебя. Мать, Коля, Нинка, Юра – мы все родня, и мы любим друг друга независимо от того, есть у нас недостатки или нет. Даже если кто-то совершает поступки, которые нас бесят, мы не перестаем его любить. Хотели бы перестать – да не можем, потому что механизм работает. Ты – совсем другое дело. В твою сторону наши механизмы не направлены, мы не умеем и не можем тебя любить, мы можем только терпеть тебя, мириться с твоим присутствием, но и то ровно до тех пор, пока ты не бесишь. А ты уже бесишь, моя дорогая. Если ты доведешь моего брата до развода, то Колька будет злиться, мать начнет переживать за него, Юрка тоже неизвестно как к этому отнесется. Вся семья будет на нервах и в страданиях. Мне это надо? А тебе? Напоминаю: ты ведь продолжаешь жить здесь на правах соседки, и вся эта нервотрепка с упреками и выяснением отношений окажется у тебя на голове. Так что имей в виду: я желаю добра в первую очередь своей семье и себе самому, но в данном конкретном случае это равно тому, что я желаю добра и тебе. В этой ситуации твое добро и наше – одно и то же. Усвоила?

Он умолк, ожидая какого-нибудь ответа, однако Лариса молчала и даже не смотрела на него. Глаза ее блуждали по стенам, по оконным занавескам, но то и дело возвращались к стоящей на полу пустой бутылке. «Все мои слова – мимо цели, – подумал Михаил. – Она думает только о том, где взять еще выпивку. Ждет не дождется, когда я уберусь отсюда, и побежит в ближайший продмаг».

Резко отодвинув стул, поднялся и заговорил чуть громче.

– Мой брат – интеллигентный человек, а я – нет, запомни это. Я все детство провел среди хулиганов, многие из которых выросли и стали бандитами и ворами. Они многому меня научили. И я могу многое из того, чего не может и никогда не позволит себе сделать Николай. Он не позволит, а я – легко. Если ты будешь продолжать в том же духе и угрожать спокойствию моей семьи, то мало тебе не покажется, обещаю.

Он вышел в прихожую, обулся, надел пальто, встал на пороге комнаты.

– Прошу тебя, Лара, очень прошу: держи себя в руках. Не доводи нас до греха. Хочешь пить – пей, только так, чтобы никто не видел и не знал.

– А тебе, конечно, главное, чтобы никто не знал, да? – громко и с вызовом заговорила Лариса. – Чтобы все шито-крыто, понятное дело. Считаешь, что я – позор вашей благородной семейки офицеров милиции. Вы же такие безупречные, такие благонравные, все такие чистенькие, приглаженные. И мысли у вас такие же чистенькие и приглаженные, а знаешь почему? Потому что у вас в голове пусто, там ничего нет, кроме служебных инструкций. Вся ваша безупречность и благонравие не от совести и честности, а от тупости, необразованности и неграмотности. Думаешь, диплом о высшем образовании получил и сразу умным стал, да? Так я отлично знаю, чего стоит твой диплом, своими глазами видела, как ты учился. Перед экзаменом два часа учебник полистаешь, пару цитат наизусть выучишь – и готово. Видела я, какие книги у тебя в комнате на полках стоят, да только ты их не читал, а если и читал, так ничего не понял. Тоже по паре цитат выучил оттуда и щеголяешь, делаешь вид, что ознакомился с трудами. Этим можно обмануть, пустить пыль в глаза какому-нибудь дурачку, но человека, который на самом деле читал и обдумывал, такой лажей не накормишь, он сразу поймет, что ты нахватался по поверхности, а на самом деле ничего не знаешь. Как был тупым и необразованным, так и остался. Все вы, Губановы, только фасады красить умеете, а построить что-то стоящее – кишка тонка. Все вы лицемеры из потемкинских деревень!